Собственность и свобода. Фашизм и национал-социализм

Текст:Ричард Пайпс:Собственность и свобода. Фашизм и национал-социализм

Материал из свободной русской энциклопедии «Традиция»

Собственность и свобода. Фашизм и национал-социализм

Property and Freedom.

Автор:

Ричард Пайпс

Опубликовано:

· «Московская Школа Политических Исследований»

Дата написания:

Дата перевода:

Язык перевода:

русский

О тексте:

Книга издана при поддержке посольства США в России.

Шаблон: п·о·и

Форма: о·с

В стремлении отмежеваться от возникших в межвоенной Европе националистических, антикоммунистических тоталитарных режимов, с которыми их собственный строй имел до неприличия много общего и которые часто опирались на те же круги избирателей, коммунистические пропагандисты переработали понятие «фашизм», приспособив его для обозначения любого режима, противостоящего коммунизму, особенно муссолиниевской Италии и гитлеровской Германии, но при случае также и Соединенных Штатов и других демократий.

При таком словоупотреблении любой человек, любая группа или правительство, которые не были коммунистическими или не симпатизировали коммунизму, становились «фашистами», уже состоявшимися или потенциальными. Такое манихейское представление совершенно не соответствовало действительности: между фашистской Италией и национал-социалистической Германией существовали огромные различия, не говоря уже о непроходимой пропасти, отделявшей обе эти страны от Соединенных Штатов.

Те, кто отвергает тоталитаризм как родовое понятие, одинаково приложимое к СССР, фашистской Италии и нацистской Германии, в качестве основного довода ссылаются на то, что последние две страны, в отличие от Советского Союза, допускали частную собственность. Это обстоятельство является в их глазах свидетельством, что в качестве «консервативных» и «буржуазных» режимов они более напоминают «капиталистические» страны, чем «пролетарскую» Россию. Такой подход к делу получил благословение Коммунистического интернационала, который в начале 1920-х годов определил «фашизм» как высшую и последнюю стадию «финансового капитализма» — как капитализм в его предсмертной агонии. Настойчивое утверждение Москвы, что «фашизм» являет собой диаметральную противоположность «коммунизму», было широко принято в социалистических и либеральных кругах Запада.

Действительно, и фашистская Италия, и нацистская Германия разрешали частную собственность, точнее сказать, мирились с ее существованием. Однако это была собственность в особом и ограниченном смысле слова — не та бесспорная собственность, которую утверждали римское право и Европа девятнадцатого столетия, а скорее условное владение, оставлявшее государству, высшей власти, право вмешательства и даже конфискации имущества в случае, если, по ее мнению, им неправильно пользовались. Экономическая политика в муссолиниевской Италии и гитлеровской Германии напоминала тот «государственный социализм», который с приходом к власти хотел установить Ленин в Советской России, имея в виду, что частные предприятия будут работать на государство (от этой идеи он вынужден был отказаться под давлением «левых коммунистов»). В Италии и Германии такая система была внедрена с успехом, поскольку здешние корпорации, как и в других странах (включая Соединенные Штаты) показали себя податливыми, готовыми подчиняться любому контролю и регулированию, если сохраняются их прибыли.

Что касается фашистской Италии, следует помнить, что Бенито Муссолини, ее основатель и вождь, стал политической знаменитостью в канун первой мировой войны, когда он был социалистом самого радикального разбора, весьма похожим на Ленина. Подобно Ленину, он ставил под сомнение собственные революционные возможности рабочего класса и руководящую роль в социальной революции отводил интеллектуальной элите. Также подобно Ленину, он презирал не принимавших революции социалистов-реформистов. Наставником и вдохновителем для него был Маркс. В 1912 году он добился исключения умеренных из Итальянской социалистической партии, чем снискал похвалу Ленина; тогда же он стал редактором газеты «Аванти!», официального печатного органа партии. Иными словами, идеология основателя фашистской власти имела свои корни в революционном социализме, одинаково враждебном и консерватизму, и либерализму. До августа 1914 года Муссолини противился вовлечению Италии в надвигавшуюся мировую войну и угрожал общественным насилием в случае, если правительство встанет на тропу войны. Однако зрелище патриотического безумия, охватившего Европу летом 1914 года, убедило его, что национализм представляет собой силу более мощную, чем классовая солидарность. В ноябре 1914 года, повергая в удивление и отчаяние своих товарищей, он выступил за участие Италии в войне и сам записался в армию. Этот поворот кругом стоил Муссолини исключения из Итальянской социалистической партии, но он продолжал считать себя социалистом до середины 1919 года, когда, оказавшись не в состоянии вернуть себе расположение прежних соратников, он основал Фашистскую партию.

Поначалу эта партия взяла революционный тон, призывала к промышленным стачкам и другим формам насилия в попытке перешибить социалистов в использовании беспорядков, сопровождавших наступление мира. Первоначальная (1919) программа фашистов была радикальной и революционной.

Неудача, постигшая Муссолини в его попытке вернуть себе таким образом руководящую роль в социалистическом движении, которое приобрело коммунистическую окраску, заставила его выдвинуть собственную программу, предложенную им в виде смеси социализма и национализма. Начиная с 1920 года он представлял Италию как «пролетарскую» страну, эксплуатируемую враждебными «плутократическими» государствами, которые упорно не признают за ней права на ее законное место под солнцем. Подлинно классовая борьба, согласно фашистской доктрине, это борьба межгосударственная. Фашизм стремился преодолеть узкие границы классовых интересов: все классы должны подчинять свои частные интересы государственным и сотрудничать в противостоянии внешнему врагу. Исключения не делалось и для состоятельных собственников.

Муссолини признавал принцип частной собственности, но считал его не священным правом, а привилегией, которую дает государство. В соответствии с этими представлениями, он тяжело наваливался на частные предприятия. В 1920-е годы он присвоил себе право вмешиваться в дела рынка, «поправлял» уровень прибылей и принуждал коммерческие фирмы признавать профсоюзы своими равными партнерами. В ряде случаев фашистское государство заменяло правления частных корпораций. Надуманное коммунистическое представление о «фашизме» как «высшей» форме капитализма бьет поэтому далеко мимо цели: это было движение, которое ставило государственный интерес выше частного и регулировало поведение предпринимателей так же, как и рабочих. И действительно, в мае 1934 года Муссолини сообщил палате депутатов, что три четверти промышленности и сельского хозяйства Италии находятся в руках государства, чем, как он пояснил, созданы условия, позволяющие ему, когда он сочтет необходимым, ввести в стране либо «государственный капитализм» либо «государственный социализм».

У Гитлера не было такого же, как у Муссолини, социалистического прошлого. Он признавал, что многому научился у «марксистов», но это относилось главным образом к манипулированию толпой; из их теорий он не знал в сущности ничего. Тем не менее он разделял ненависть и презрение социалистов к «буржуазии», «капитализму» и использовал в собственных целях мощные социалистические традиции Германии. Присутствовавшие в официальном названии гитлеровской партии («Национал-социалистическая рабочая партия Германии») прилагательные «социалистическая» и «рабочая» имели не только пропагандистскую ценность. Как говорит один из авторитетнейших знатоков истории нацизма, его ранние идейные установки «содержали ядро последовательной революционности в оболочке иррациональной, настроенной на насилие политической идеологии. Ни в коем случае они не были выражением реакционных устремлений: они выросли из рабочей и профсоюзой среды ».

Накануне прихода нацистской партии к власти треть ее членов составляли промышленные рабочие, которые были самой большой профессиональной группой в ее рядах. Партия включила в свою символику красный флаг, объявила 1 мая национальным праздником и оплачиваемым выходным днем, потребовала, чтобы ее члены называли друг друга «Genosse», то есть «товарищ». Однажды, в разгар второй мировой войны, Гитлер заявил даже, что «национал-социализм и марксизм в основе своей — одно и то же».

«Капитализм» отождествлялся со «всемирным еврейством» и противопоставлялся нацистской Германии, имевшей якобы «народный» (volkische) характер. Конечной социальной целью Гитлера было иерархическое общество, в котором статус «аристократа» будет доставаться за личный «героизм», проявленный на поле сражения.

Именно этот элемент радикализма в доктрине и практике нацизма, вопреки широко распространенному мифу, будто крупный капитал финансировал продвижение гитлеровской партии к власти, заставил руководителей корпораций относиться к Гитлеру с подозрением и значительно ограничил поддержку, на которую он рассчитывал с их стороны.

Принятая партией в 1920 году программа из двадцати пяти пунктов предвосхитила идеи «государства социального обеспечения», которым предстояло появиться во время второй мировой войны … и быть принятыми лейбористской партией в 1945 году. Она требовала от государства обеспечить полную занятость, национализировать тресты, взять на себя заботу о престарелых, предоставить каждому гражданину возможность получения высшего образования, оказать поддержку школьному обучению детей из бедных семей, улучшить общественную систему здравоохранения и во всех областях жизни поставить интересы «общества» выше интересов личности.

Учитывая, что для нацистов идеалом была этническая общность и высшей ценностью национальность (или раса), не приходится удивляться их отказу признавать какие-либо основные права человека, включая и право частной собственности. Для них — как и для коммунистов и фашистов, право было только орудием государственной власти: законным было то и только то, что шло на благо «народа», под каковым понималась его плоть от плоти — нацистская партия. Задачей экономики было обслуживание государства, особенно, как и в Советском Союзе после 1929 года, подготовка страны к надвигавшейся мировой войне, которая должна была решить самую жгучую проблему Германии — дать ей «жизненное пространство». Эту всезатмевающую цель предполагалось достичь за счет такого сочетания государственных и частных интересов, при котором решающее слово предоставлялось государству.

В туманных выражениях, рассчитанных на успокоение частных предпринимателей, одно из официальных заявлений 1935 года поясняло, каким образом имелось в виду действовать: «Управлять силовой экономикой будут не государство, а (частные) предприниматели, действующие свободно и под свою ничем не скованную ответственность… Государство ограничивает себя функцией контроля, который является, конечно, всеохватывающим. Оно также сохраняет за собой право вмешательства… для безусловного обеспечения верховенства общественных интересов»*.

Добравшись до руля управления Германией, нацисты в течение месяца приостановили действие конституционных гарантий неприкосновенности частной собственности. Уважение собственности сохранялось, но лишь до тех пор, пока собственник пользовался ею во благо народа и государства: говоря словами нацистского теоретика, «собственность… перестала быть частным делом, существуя теперь как своего рода льгота, предоставляемая государством на условии „правильного“ ее использования». За два года до того, как он стал диктатором, Гитлер так подавал это в разговоре не для печати с одним газетным издателем: «Я хочу, чтобы каждый сохранял приобретенную им для себя собственность, следуя принципу: общее благо выше личного интереса. Но контроль должен быть в руках государства, и всякий собственник должен сознавать себя агентом государства… Третий Рейх всегда будет сохранять за собой право контролировать собственников ». На таких основаниях немецкий диктатор требовал права «ограничивать либо экспроприировать собственность по своему усмотрению в тех случаях, когда такие ограничения или экспроприации отвечают задачам общества ».

В составленном в 1931 году проекте программного заявления о будущем германской экономики право частной собственности определялось даже как право «узуфрукта», то есть право пользоваться и получать доход с имущества, принадлежащего другому, в данном случае государству^[1]

Первыми жертвами этой политики были евреи, имущество которых беспорядочно экспроприировалось, пока у них не осталось вообще никакой собственности, после чего их стали изгонять из страны либо отправлять на смерть. Закон, принятый в 1934 году, разрешил государству экспроприировать также собственность коммунистов. Не было нужды применять такие же крутые меры в отношении предпринимателей-«арийцев», потому что они послушно, если и не с великой радостью, откликнулись на главную заботу Гитлера — включились в кампанию перевооружения. Этим объясняется, почему нацисты никогда не испытывали необходимости национализировать свою экономику. Подобным же образом оставлены были в покое крупные земельные владения — отчасти в расчете заручиться поддержкой юнкеров, отчасти же потому, что они считались эффективнее мелких хозяйств.

Тем не менее экономическая свобода была резко ограничена. Вдохновляясь муссолиниевским идеалом корпоративного устройства общества, нацистское государство вмешивалось в экономическую жизнь на всех уровнях, регулировало цены, зарплату, дивиденды и капиталовложения, ограничивало конкуренцию и улаживало трудовые споры. Задачей задач всех звеньев контроля германской экономики была подготовка ее к агрессивной войне — ближайшей цели Гитлера.

Как и Советский Союз, нацистская Германия была превращена в страну, жизнь которой была приспособлена к надвигавшейся войне и не допускала, чтобы частная собственность вставала помехой на пути эффективной экономической мобилизации*.^[2] Несколько раз, обращаясь к частным предпринимателям Германии и назидательно указывая на советскую плановую экономику, Гитлер предупреждал их, что либо они должны оказывать государству требуемые услуги, либо государство возьмет их предприятия в свои руки.

В 1933 году правительство выпустило «закон об обязательном картелировании», по которому оно присваивало себе право объединять предприятия с целью регулирования рынка их изделий и сокращения конкуренции. Со временем Берлин сколотил сотни таких обязательных картелей, которые определяли, под государственным надзором, что можно производить вошедшим в них фирмам и какие цены они могут назначать на свою продукцию; обычной практикой до конца 1941 года была работа предприятий с ориентацией на издержки производства, сведения о которых подавались правительственным органам, после чего те разрешали «накинуть» 3‒6 процентов в качестве прибыли. В 1936 году был учрежден рейхскомиссариат ценообразования с целью обеспечить «экономически справедливые цены». Действие рыночного механизма ценообразования было таким образом приостановлено. По закону о картелях запрещалось делать новые капиталовложения без предварительного их одобрения правительством.

Государственные власти регулировали также выплату дивидендов: изданный в 1934 году закон устанавливал, что распределяемые среди акционеров доходы не могут превышать 6 процентов оплаченного капитала; по другому закону любые доходы свыше этой нормы подлежали вложению в государственные облигации с отодвинутыми в будущее сроками погашения. От держателей муниципальных и других облигаций потребовали обменять их на бумаги новых выпусков с более низкими процентными ставками. Частных предпринимателей то и дело подхлестывали упреками в «экономическом эгоизме» и неустанными напоминаниями, что интересы отдельного человека должны уступать место интересам общества.

Постепенно нацистское правительство ввело контроль и на рынке труда, запретив со временем (1939) переход рабочих с предприятия на предприятие. Отменены были коллективные договоры: зарплата, как и часы работы и условия труда, устанавливались предприятиями под надзором правительственных чиновников («доверенных лиц рабочих»). В канун второй мировой войны ставки зарплаты были заморожены на уровне кризисных 1932‒1933 годов.

Как нацисты относились к собственности, наглядно показывает законодательство, регулировавшее пользование и распоряжение сельскохозяйственными угодьями. Хотя сельское хозяйство было упадочным сектором германской экономики, оно имело для нацистов большую ценность как символ их мистического поклонения земле (Blut und Boderi) и культа древних германских племен. Ему также отводилось важное место в подготовке войны, в которой надежные поставки продовольствия приобретали огромное значение. Право владельцев мелких и средних участков передавать собственность в наследство по завещанию было в 1933 году резко ограничено введением порядка, согласно которому число наследников сводилось к одному — по назначению завещателя. Продажа таких участков допускалась только с разрешения суда.

Декретом 1937 года устанавливалось, что крестьянину, неэффективно обрабатывающему землю, может быть предписано исполнение определенных указаний государства, а в случае ослушания его хозяйство может быть в принудительном порядке передано в опеку или в аренду более умелому хозяину; в крайних случаях предусматривалось лишение его собственности. Земля могла быть изъята для «общинного» пользования с компенсацией, причем это понятие толковалось весьма вольно, без особого учета рыночных цен. И наконец, не последнее по важности: правительство определяло, какие культуры крестьянину полагается выращивать и какую часть собранного урожая зерновых он обязан отдать государственным заготовителям. Во многих отношениях земельная собственность в нацистской Германии стала подобием имущественного фонда, переданного в доверительное управление государству, при том, что у номинальных собственников оставалось мало прав и много обязанностей.

Собственность была сохранена в руках ее владельцев по необходимости, а не по соображениям идеологии… Капиталовложения контролировались, свобода выбора занятий была мертва, цены фиксированы, каждый сектор экономики был в худшем случае жертвой, в лучшем же пособником (нацистского) режима.

Вопреки марксистской и неомарксистской мифологии, никогда, по-видимому, не случалось, чтобы капиталистическая по внешности экономика направлялась по столь явно некапиталистическому и даже антикапиталистическому пути, как это было в случае с германской экономикой между 1933 и 1939 годами.

Посягательства на собственность в Третьем Рейхе в 1930-е годы были лишь скромным намеком на то, что имелось в виду сделать по достижении окончательной победы. Движение к полной отмене прав личности и свобод в тоталитарных государствах шло, таким образом, рука об руку с движением к полной отмене частной собственности. Дальше всего дело зашло в коммунистических странах, несколько меньше продвинулось в нацистской Германии и менее всего в фашистской Италии; но во всех трех странах борьба за установление тотальной политической власти сопровождалось целенаправленными нападками на права частной собственности. Опыт тоталитаризма подтверждает, что если для свободы нужны гарантии прав собственности, то точно так же стремление к безграничной личной власти над гражданами требует подрыва власти граждан над вещами, потому что она позволяет им вырываться из тисков всеохватывающей власти государства.

· Avraham Barkai, Nazi Economics (New Haven and London, 1990), 37. Один национал-социалистический теоретик права дал следующее, по-своему особое толкование этой политики: «Собственность является еще одной отличительной чертой национального (volkisch) режима. Марксистская и большевистская доктрина представляет собственность как воровство и на этом основании приговаривает ее к уничтожению путем „передачи средств производства в руки общества“. В отличие от марксистско-большевистской теории, немецкий социализм, составляющий основу новой конституции, признает собственность как необходимую составную часть национального устройства общества. Но он не менее решительно отвергает порочное либеральное представление о частной собственности… Для немецкого социализма… всякая собственность есть общая собственность (Gemeingut) ». [Ernst Huber, Verfassungsrecht des Grossdeutschen Reiches, 2. Aufl. (Hamburg, 1939), 372‒73.]

· Военные затраты Германии накануне второй мировой войны, в 1938‒39 году, оцениваются как 61 процент бюджетных расходов правительства и 19,7 процента валового внутреннего продукта. [Wolfram Fischer, Deutsche Wirtschaftspolitik, 1918—1945, 3. Aufl. (Opladen, 1968), 68.] Это почти соответствует показателям для Советского Союза в канун его крушения в 1991 году.