Лидия Алексеевна Чарская
Кис‑кис
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=636905
«Лидия Чарская. Повести и рассказы»:
Аннотация
Кис‑Кис ему очень нравилась. В ней было что‑то донельзя раздражающее и задорное, что не могло наскучить ему, несмотря на долгие месяцы их связи. И потом, она была красива, способна и ловка. Эти три вещи были, по его мнению, необходимыми для актрисы…
Лидия Алексеевна Чарская
Кис‑кис
I
– Через 5 минут начало… Божественная, готовы?
– Ладно, проваливайте.
– Серьезно – начало.
– Ну, так и начинайте…
– Так вы же во 2‑м явлении.
– Ну, во втором…
– Так, как же?
– А пойдите вы к черту! Даша, щипцы!
И выхватив из рук расторопной горничной накаленные щипцы, хорошенькая «премьерша» провинциальной драматической труппы принялась немилосердно палить густую белокурую челку.
Елена Александровна, можно? – раздалось за дверью.
– Вы, Томилин? – встрепенулась она.
– Я.
– И я, Кузьмин, – прибавил другой голос.
– Ну, тогда нельзя!
– Да почему же, божественная?
– Надоели.
– А Томилину можно? – ехидничал тот же голос за дверью.
– Как всегда.
– Вот погодите‑ка, я Максиньке насплетничаю.
– Можете! Даша, карандаш! Да где же карандаш, черт возьми!
Даша засуетилась, ища карандаш, а хорошенькая «премьерша», полуодетая, в нарядной нижней юбочке и батистовой распашонке для грима, проводила по губам едкой палочкой кровавого кармина.
В уборной, как и во всех уборных провинциальных театров, пахло духами, клеем и папиросами. Дешевенький ковер, превратившийся, за давностью времени, из голубого в зеленый, покрывал пол. В углу приютился туалет, обитый кисеей, с разбросанными по ней голубыми бантами. На туалете стояло овальное «собственное» зеркало, отражавшее хорошенькое и подвижное лицо хозяйки с лукаво‑взыскивающими глазами.
Елена Александровна Танина, или просто «Кис‑кис», как ее называли все окружающее за ее «кошачий» характер, отлично сознавала неотразимую силу этих глаз и безбожно пользовалась ими. Но сегодня ей было не до того. Сегодня чудесные глаза не играли…
Она злилась…
– Киска, можно? – послышался за дверью знакомый голос.
– Это ты? Входи, входи, голубчик, – говорила она, и в тоже время подправляла левую бровь, подчерненная несколько больше правой.
– Кис‑кис, ты еще не готова!
И молодой, очень красивый, благодаря эффектному гриму и блестящим глазам актера, с развязностью близкого вошел в уборную.
– Максинька, милый!
Ловким, кошачьим движением она закинула ему руку на шею и, не стесняясь присутствия горничной, прильнула к нему, глядя на него снизу вверх своими искусно подведенными глазами.
Стоя она была еще эффектнее. Маленькая, хрупкая и изящная, как дорогая статуэтка, она походила больше на ребенка, нежели на 30‑ти летнюю женщину, имевшую десятилетнего сына, где‑то далеко на руках родственников. Впрочем, она не скрывала ни ребенка, ни возраста – напротив бравировала ими, сознавая свою силу и моложавость.
– О, какая же ты прелесть сегодня! – вырвалось у актера.
– Прелесть? Правда прелесть? – обрадовалась она, как девочка, и покосилась на зеркало. – Лучше дебютантки?
– Ну, та в другом роде.
– Макс, берегись, я ей глаза выцарапаю!
– Штраф заплатишь, без Занды спектакль не состоится.
– И без Пии тоже. А я истерику закачу сию минуту. – и ее голосок задрожал новыми для него нотками.
– Ну полно, Кис‑Кис. Ты у меня несменная.
– Господа, на сцену! Максим Григорьевич, божественная, готовы? – послышался голос помощника режиссера.
– Даша, белое платье, – командовала молодая женщина и, просовывая голову в отверстие воздушной юбки, спросила: – Ну, как принимали после первого акта?
– Принимали хорошо. Сама слышала.
– Черти! – обрадовались, что глазами ворочает. Не жалеют лапищ.
– Это ты верно говоришь. Глаза у нее мистические. Только, не скажи, и играет, она хорошо.
– Та‑лант‑ли‑вая? – странно блестя загоревшимися глазами, протянула Кис‑Кис.
– Талантливая! – без запинки ответил Горский, стойко выдерживая ее взгляд.
– Лучше меня?
– Я уже сказал: каждая в своем роде.
– Ну, Максимка, берегись! – И она с силой рванула воздушную оборку платья.
– Начинаем! – раздалось со сцены вслед за дребезжащим звонком.
– Ладно, подождешь! – сердито проворчала Кис‑Кис, стискивая бока своими миниатюрными ручками, чтобы дать возможность вспотевшей и измученной Даше зашнуровать узко‑налаженный лиф.
Горский, сидя верхом на стуле, курил и смотрел на нее.
Кис‑Кис ему очень нравилась. В ней было что‑то донельзя раздражающее и задорное, что не могло наскучить ему, несмотря на долгие месяцы их связи. И потом, она была красива, способна и ловка. Эти три вещи были, по его мнению, необходимыми для актрисы. Злость Киски ему не особенно досаждала. И влюблена‑же она была в него, как кошка! Это обстоятельство, правда, было немного обременительно, но ловкость и умение устраиваться искупали все. К тому же его не тянуло к прочим женщинам. Провинциальные дамы были мало интересны и щепетильны, а актрисы – свой брат. К тому же Киска считалась самой «шикарной» между ними и выцарапала бы ему глаза за измену.
До сегодняшнего дня, впрочем, он не ощущал особенного неудобства от связи с Киской… Но сегодня…
Когда он увидел эту новую дебютантку, с ее черными звездами, вместо глаз, и бархатно‑страстным голосом, врывающимся в самую душу, он невольно сравнивал ее с Киской и не в пользу последней.
На репетициях новая актриса «не играла». Многие из труппы, вслушиваясь в ее монотонную читку и глядя на бледное и не очень красивое лицо, решили на скорую руку, что она «бездарность».
Но когда она появилась в первом акте пресловутой Зандой, заигранной всеми провинциальными героинями, эффектная в красном облаке тюля, с чисто цыганскими глазами, Горский понял, что она и красавица и талант на диво.
Понял это и режиссер, и антрепренер Илья Исаевич Петров, купец‑рыбник, баловавшийся «своим дельцем шутки ради». Поняла и провинциальная публика, проводившая новую актрису дружными аплодисментами.
II
Декорации для второго акта были уже поставлены. Придерживая обеими руками трен белого платья, изящнее и миниатюрнее, чем когда‑либо, Кис‑Кис пробиралась на место.
– Дочурка! – задел ее первый комик, игравший по пьесе ее отца.
– Отвяжись, – отрезала она, проходя дальше.
– За что, мамочка, видит Бог – невинен.
От комика несло водкой и он едва ворочал языком.
Дебютантка, высокая, немного полная девушка, прекрасно нагримированная, с темными, немного мрачными глазами, была еще очень молода, несмотря на некоторую громоздкость фигуры.
Она заметно волновалась.
Горский говорил ей что‑то, стоя рядом у кулисы.
Кис‑Кис похолодела. «Начинается!» – мелькнула в ее головке, но овладев собой, она подошла к дебютантке и спросила ее с любезной улыбкой:
– Что, боитесь?
– Ужасно! – чистосердечно созналась она, доверчиво и ясно улыбнувшись подошедшей.
– Елена Александровна, приготовьтесь, – шепнул ей помощник.
Кис‑Кис обдернула привычным жестом юбку, тронула прическу, перекрестилась и ступила на сцену.
Публика любила Танину за хорошенькое личико, за подкупающую веселость, за милое щебетанье веселых и трогательно грустных ролей.
До Ратмировой, «героиней» была одна, не пользовавшаяся успехом, актриса. Это еще больше укрепило престиж Киски.
Теперь же Танина боялась новой соперницы и «старалась» играть.
Роль Пии – глупенькой и наивной щебетуньи – была не из ярких. Но Кис‑Кис так мило стреляла в абонементные ложи и первые ряды, что публика ласково отнеслась к своей любимице.