Заполняя амбулаторную карту, спросила:
– На что-то жалуетесь?
Он вытянул вперёд руки:
– Болят. Сильно болят!
– Где болят, и отчего, перетрудились? – Надежда Александровна вспомнила странную яму во дворе.
– Я каждый день перебрасываю семь тонн! – вдруг закричал хозяин.
Тётя Маша легонько толкнула её в спину. Надежда Александровна поняла, что лучше больше не спрашивать.
Потом она осматривала хозяйку дома – анемичность, бронхит; хромота оказалась причиной врождённого вывиха бедра, что у местных женщин не такая уж редкость.
Хозяин в это время, как был, голый по пояс, резко вышел – за спиной стукнула дверь, и затем ударилась о чахлую веранду дверь входная.
Хозяйка вдруг метнулась во вторую комнату, запнулась хромой ногой за порог, послышалось всхлипывание.
– Что с ними? – шёпотом спросила Надежда Александровна у тёти Маши.
– Пойдёмте-пойдёмте… – В голосе той вдруг проскочил… страх?
Женщины открыли дверь, ведущую на верандочку – и у их ног упало несколько комков земли. Шурка шарахнулась, ударившись боком о косяк.
Они ринулись к выходу из домишки.
Во дворе хозяин, в одних трусах, грязный, ожесточенно размахивал лопатой, откидывая землю уже от крыльца к конусу посреди своего небольшого котлована.
Испуганные медработницы и тётя Маша выскочили за ограду.
Надежда Александровна не смогла напоследок не оглянуться – и напоролась на взгляд узких глаз, остановивший её:
– Могилу себе копаю, видишь! Могилу! Каждый день семь тонн земли, видишь!!! Это вы там по сто тысяч получаете, а мне некогда – могилу рыть надо! Что смотришь так?!
Хозяин ухватил лопатой очередную порцию земли.
Тётя Маша потянула врача и медсестру за полы, и те не заставили себя просить дважды.
– Он много лет так – летом рыбачит, а как осень наступает, начинает могилу копать, – рассказывала тётя Маша, пока они по грязной тропинке шли к следующему дому. – И как у него начнётся – постепенно раздевается. Как в трусах остаётся – жена или вон я в райбольницу звоним. Увозят на сорок пять суток, потом, когда пролечат – земля уже мёрзлая, успокаивается. До весны себя спокойно ведёт – потом снова…
Шурка, кажется, была готова кинуться в истерику. Надежду Александровну саму слегка потряхивало…
- А вам так не страшно жить?
- Да нет – я вон уже привыкшая. Да они тут все почти… – Маша остановилась и, оглядевшись, точно их кто-то мог подслушать: – Они тут, как сказать – посёлок родовой, и весь род переженился. Этот вон, инвалид, сын родных своих – его мать от свёкра родила когда-то, когда муж утонул. Он сам на двоюродной сестре женат, по молодости, говорят, и родную свою… А сам инвалид с рождения, с головой у него не всё ладно. «Инвалидом» и зовём, между собой, конечно.
– Да нет… я даже не про то, «страшно-не страшно»… Тут же – Надежда Александровна попыталась подобрать слова, в висках заныло, когда вспомнила инвалида. – Тут же тоска смертная… Вот вы чем питаетесь, например?
– А как же – мне государство пенсию платит! Коза вон. Раз в неделю плавмагазин приходит – затариваюсь. Трое детей в городе, у двоих высшее, – последнее тётя Маша произнесла с гордостью. – Тоже мать не забывают.
…Они обошли с медосмотрами ещё несколько домишек, уже без тёти Маши, в одном купили даже рыбы и, уже когда вечерело, побрели к катеру.
Шурка достала сигарету – она вообще-то курила нечасто:
– Что же у него в голове?
Вечером, наевшись жареной рыбы, они все вышли подышать на палубу – отходить решили уж завтра с утра, часов с четырёх.
Сквозь серые облака проблёскивали звёздочки. Из тьмы подувал тёплый ветерок, волна тихонько плескала о борт катера.
Рыбацкий посёлок неподалёку казался необитаемым. Но вот с его стороны донёсся вначале крик женщины, и затем истошный вопль:
– Могилу себе копаю, могилу! Семь тонн земли каждый день, семь тонн! Некогда – могилу, могилууууу!
Мишка-капитан вздрогнул, отбросил «чинарик»:
– Вот ты бля – местный соловей зачирикал!
Женщины пошли в кубрик.
Светлана Зотова
Последняя битва
Тусклый свет умирающего дня сочится сквозь окна моего дома. Холодно, как мне холодно…
– Сигрид, принеси пива и шубу! – кричу я, и голос срывается на сип, а кашель сотрясает мне грудь.
Холод обступает меня, как тёмные равнодушные волны взморья. Я с шумом выдыхаю и не вижу облачка пара. Мою кровать поставили в самую тёплую часть дома, я смотрю на очаг и задорно пляшущие языки пламени, но лишь тоска гложет моё сердце… этот холод, хватит себя обманывать, Эйрик, ты знаешь, откуда этот холод. Твоя кровь уж не греет больше, и ты знаешь, что время твоё пришло…
– Чёртово семя, Сигрид, долго тебя ждать!
Приходит Сигрид, шаркая немощными ногами, старая, высохшая и тёмная, как вяленая акулятина. Она жутко улыбается, зияя тёмным провалом беззубого рта, стараясь поворачиваться ко мне зрячей стороной, половина лица её прикрыта платком, чтобы никто не видел другой глаз – молочно-белый, слепой и омерзительный, как метка самого дьявола.
Я кутаюсь в шубу и пью разогретое пиво, почти не чувствуя его вкус. Ничто не может согреть меня. Ледяная кровь едва движется в моих жилах.
– Проваливай, старая, – мрачно говорю я и всё-таки улыбаюсь Сигрид. – Скажи Олаву, пусть едет к епископу Гуннару, скоро я покину этот мир, и только ему я хочу исповедоваться перед… перед смертью, – слово чёрной змейкой выскальзывает из моих уст, и я морщусь – страх когтистой лапой сдавливает мне сердце.
Сигрид поспешно уходит, охая и причитая. Но я уже не смотрю на неё. В моих руках книга, та самая, благодаря которой меня все боятся и почитают здесь, в Сельвоге, и далеко за его пределами. Глаза мои любовно скользят по рунам, гальдрставам и распятиям-розукросам, я листаю страницу за страницей… многие глупцы думают, что достаточно найти нужные руны и слова заклятия, чтобы творить колдовство. Как они наивны! Но стоит ли разубеждать их в этом?
Я тихонько смеюсь, тяжёлая шуба на моих плечах совершенно бесполезна. Я всё еще чувствую себя ледышкой, и всё же тихая радость, как полузабытый тёплый порыв весеннего ветра, касается моего уставшего сердца.
Воспоминания, словно назойливые колдовские мухи, вьются перед моим внутренним взором. Я не могу остановить этот поток, это мельтешение, и отчаяние вползает в мою душу, как отрава. Только тот, кому суждено скоро умереть, вспоминает всю прошедшую жизнь так живо, в таких подробностях…
Все это началось давным-давно, шестьдесят лет назад, когда я приехал в Сельвог, чтобы принять приход от своего предшественника, старого Вигфуса – приход и его жену по договору. Я стар, и все, кого я знал во времена своей юности, умерли, лишь дряхлая Сигрид, и Бьяртни, что окончательно толкнул меня на путь колдовства, ещё живы.
Ноги мои ослабели, и я снова лёг, прямо в шубе, накрывшись поверх одеялом из тюленьих шкур, а книгу я взял с собой, и, странное дело, – я почувствовал тепло, идущее от её страниц. Легкое, едва ощутимое, оно ласкало мои бескровные, бесчувственные пальцы, поднимаясь по рукам и проникая в грудь, и я вдруг понял, что, возможно, есть шанс, если я снова обращусь к нему, хоть и страх всё ещё сжимал моё сердце.
Я уснул, и мне снова снилась она, прекрасная Турдис, та, что была служанкой вдовы Вигфуса, безобразной, иссохшей, как земли хейди Торкатлы. Я велел привести её, чтобы испытать – не ведьма ли она. Душа моя страдала и металась: прекрасная, златовласая Турдис внешностью своей была чистый ангел господень, но по повадкам – истинная ведьма, что наводила мороки и разжигала тёмное адское пламя блудного огня. Я говорил с ней о злом колдовстве, но она всё отрицала, тогда я сказал, что она должна положить руку на библию, коснуться святых даров и произнести символ веры. Она всё исполнила, и всё же сомнение поселилось в моей душе, а вожделение и нечистый огонь не покидали меня и, подобно адскому червю, точили каждую ночь. Турдис стала пропадать на своём хуторе и перестала посещать церковь, тогда я велел связать её и привезти в Сельвог, потому что ведьмы хитры и коварны, а было еще одно средство, и я хотел окончательно убедиться, не ведьма ли она. Известно, что дьявол сожительствует с ведьмами и поселяется внутри их тела, и я должен был осенить крестом её лоно, тогда дьявол, если он проник в Турдис, не выдержит и выползет из нутра девушки мерзким чёрным аспидом.
Её руки были накрепко связаны верёвкой, а сама она висела, едва касаясь пальцами ног пола, подвешенная к потолочной балке мрачной, холодной бадстовы в лачуге пастуха Снорри, жирного и вечно голодного увальня, что ходил за овцами за малую плату и постоянно жевал огромные куски баранины. Она сопротивлялась мне и пыталась кричать, унижая моё достоинство и подстрекая меня на блуд, но я всё-таки сорвал её обноски и упал на колени перед немыслимой красотой Турдис.
– Нет, нет, – кричала она, – не трогайте меня, в вас вселился дьявол!
– Я не стану причинять тебе вреда, – сказал я и обнял Турдис за бедра, целуя её лоно. – Ты должна верить мне, Турдис, – хрипло сказал я, – этого хочет сам Господь!
Мягкие шелковистые волосы, что прикрывали её женское естество, касались моих губ, а дивный запах весеннего туна щекотал ноздри. Мне казалось, что я в раю. Она стала дёргаться и раскачиваться, и ударила меня коленом по лицу, и в этот момент меня бросило в лихорадочный жар, и мутная волна вожделения накрыла с головой.
– Ах ты, мерзкая шлюха, ведьма, морок на меня вздумала наводить! – в отчаянии крикнул я.
Она плюнула мне в лицо, её глаза пылали ненавистью, а вокруг головы клубилось сияние чёрного нимба. Я ударил её по лицу распятием, и дьявол, что жил в Турдис, выбил его из моих рук. А потом я сошёл с ума, так оказался силён нечистый: грубо мял её белоснежное тело руками, губы мои ласкали крохотные розовые соски, а язык скользил по округлым холмам девичей груди. Турдис сопротивлялась, но что она, связанная, могла сделать?
– Ты будешь моей, Турдис, я изгоню из тебя дьявола… – шептал я на ухо девушке.
Но Турдис ничего не могла ответить мне, потому что я заткнул рот тряпицей ведьме, чтобы она не могла изрыгать свои заклятия… Естество моё вздыбилось, повинуясь чертовке в облике ангела. И я был на волоске от падения, хоть и не понимал тогда этого. Она лягнула меня в пах ногой и оборвала веревку, казалось, сам дьявол помогал Турдис.
Девушка выскочила из бадстовы и судьба её была предрешена. Она хотела дойти до родного хутора, зимой, ночью, без одежды… смеряя свой путь с обманчивым, холодным светом полной луны. Мы искали её несколько дней и нашли замёрзшую в хейди. Обнажённая, с распущенными золотыми волосами, она лежала на искрящейся, полупрозрачной глыбе голубого льда. Турдис улыбалась, а глаза её бесстрашно смотрели в небо: ни веревки, ни тряпицы при ней не было. И тогда я понял, что она никогда не была ведьмой, что дьявол нашел путь к моему сердцу, и я погубил её, а может, и себя…
Я проснулся от того, что был весь в поту, меня то знобило, то палил сухой, злой жар… Лихорадка пришла на смену вымораживающему холоду. В груди клокотало и свистело, я едва мог дышать.Cтрах немного отступил. В конце концов, я знал, что меня ждет, и знал, что это справедливо. Турдис была лекаркой, целительницей. Как повитуха, принимала роды, могла вырезать пулю из раны, так что человек не истекал кровью и не начинал гнить. Её дух пришел ко мне в первую же ночь, как мы обнаружили тело девушки. Скотта Турдис везде таскалась за мной, многие её видели и разбегались в ужасе. Она молчала и не причиняла мне вреда, хотя первое время я дрожал от страха, что она придушит меня во сне, как это делают многие драуги. В Сельвоге были те, кого считали духовидцами, что таились и не хотели говорить о своём умении, они опасались обвинения в колдовстве. Я изрядно потрудился, чтобы разговорить их, посулив за способ избавиться от фюльгьи золото, но никто не хотел меня даже слушать. И только старый рыбак, мрачный и молчаливый Хаук, сказал, чтобы я сходил к одному колдуну из Бискупстунги, который весьма сведущ в обращении с драугами.
Когда мой пони прискакал в Бискупстунги, выяснилось, что старик-колдун умер и помочь мне некому.
– У него была колдовская книга, – сказал мне один из бондов.
– Старый хрыч унёс книгу в могилу, и никто не решится тебе помочь достать её оттуда, – прищурившись, произнёс бонд.
И тогда я понял, что пропал. Колдун наверняка наложил проклятие на книгу или даже стал драугом. Я знал, что драуги днем спят в могиле, а ходят всегда по ночам, поэтому пошёл в сумерки на могилу колдуна. Могила не была потревоженной, свежих следов могильной земли я не увидел, и в моём сердце поселилась надежда, что всё-таки старик не стал драугом и не гуляет по округе. Я разрыл могилу и увидел скелет со следами полусгнившей плоти, что чёрными и красно-коричневыми лентами оплетала кости рук, ног и ребра колдуна, а также множество могильных червей, что шевелящимся белым ковром укрывали остальное тело. Жуткий смрад поднимался над мёртвым колдуном. Я палкой разворошил останки и нашел книгу, вернее, несколько страниц, усеянных непонятными мне тогда знаками и богомерзкими рунами.
Я стёр отвратительную слизь с пергамента и дёрнулся в ужасе, когда почувствовал сильнейший порыв ветра в спину. Когда я обернулся, то сердце моё затрепетало: высокий, черный, одноглазый, он стоял, почти не шевелясь, и смотрел в упор на меня. То ли шерсть, то ли грубосшитые шкуры покрывали его плечи, в руках он держал рунный посох из куска плавника, и я видел, как мертвенно-зелёным светом мерцают вырезанные руны.
– Ты пришел за мной? – спросил я, и голос мой дрожал.
Одноглазый не ответил.
– Я погубил Турдис, я сам открыл своё сердце дьяволу, – говорил я, заикаясь. – Ты дьявол, ты пришел за мной?
– Нет. Я не дьявол, – сказал одноглазый, ухмылясь.
– Я Игг, и я пришел помочь тебе, – продолжил одноглазый, бросая мрачный взгляд на развёрстую могилу.
– Зачем ты помогаешь мне? – пролепетал я.
– Затем, что теперь ты будешь служить мне и всем старым богам, а не только этому вашему небесному конунгу Иисусу, – сказал Игг.
– Нет! Я служитель христов, я не могу! Ты – Дьявол! – крикнул я, понимая, что гибну.
– Выбор за тобой, – вновь ухмыльнулся Игг, – этот колдун очень силён и злопамятен, и он не даст тебе вернуться в Сельвог живым.
Я в смятении смотрел на останки колдуна, а Игг подошел ближе и зашептал, жуткий этот шепот, казалось, проникал мне в душу.
– Заберу ли я тебя или нет, зависит только от Турдис, – шелестел жуткий голос. – Если она простит тебя, то выбор останется за тобой.
И тогда я смирился. Игг учил меня, как поднимать драуга, как подчинять его, он пел и шептал, и руны на страницах колдовской книги оживали и наполнялись смыслом.
В полночь я увидел, как колдун встаёт из могилы: черви осыпались с него, падая к ногам колдуна, мерзким, шевелящимся белым крошевом, драуг вроде бы ничем не отличался от живого человека, не было видно даже следов гниющей плоти. Передо мной стоял хмурый старик, одетый в красно-коричневую кожаную куртку и штаны, руками он шарил за пазухой куртки, словно что-то искал. Бледная, не порченная могильными червями кожа на его лице светилась в неверном свете луны, а глаза, совсем живые глаза, зло уставились на меня.
– Это ты забрал мою книгу?! – отрывисто гаркнул колдун.
И хоть я знал, что меня ждет, когда читал заклятие, поднимающее драуга, которое мне сказал Игг, но всё-таки ужас, будто железной цепью, оплёл моё тело. Я неуклюже шагнул к колдуну навстречу, чуть не наступив на подол длинной белой сорочки, что дал мне Игг, и схватил колдуна за плечи, и начал облизывать его нос, а затем рот, проглатывая прозрачную, омерзительную на вкус слизь, что покрывала кожу драуга. Пока я делал это, драуг стоял смирно, словно зачарованный. Но вот вся мёртвая слизь была проглочена, и я почувствовал невиданный прилив сил.
– Хватай его! – крикнул Игг. – Не дай ему опомниться!!!
Я схватил колдуна и начал валить на землю, чтобы подчинить себе. Он с легкостью вырвался и нанёс удар кулаком мне в голову. Я еле успел увернуться. Колдун обхватил меня за пояс и кинул через бедро, я упал на край могилы, оглушённый ударом… Мы боролись какое-то время: драуг был безумно силён и ловок, он разбил мне скулу и теснил к краю могилы. Игг сидел на пригорке и внимательно следил за поединком. Драуг опять схватил меня и сжал так, что затрещали рёбра, и я закричал от боли… Игг засмеялся, вскочил и ударом своего исполинского кулака свалил драуга на землю.
– Теперь он твой, – сказал Одноглазый. – Скажешь ему, чтобы лежал в могиле смирно и не докучал тебе, и так и будет. Но больше я помогать тебе не стану, сам будешь бороться с драугами. Есть, правда, и другой способ… – Игг снова ухмыльнулся, – опасный способ, но против викингов и силачей он сгодится, бороться там не надо...
Опять пришла Сигрид и стала вновь причитать и плакать.
–Может, позвать Гуннхильд? –робко спросила Сигрид. –Говорят, она лечить умеет…
–Твоя Гуннхильд только ягнят холостить умеет, –буркнул я, и понял, что не дождусь епископа Гуннара. Пальцы мои словно приросли к корешку книги: самые первые страницы от колдуна из Бискупстунги, потом страницы, найденные в могиле Йоуна Йоунссона старшего, самого сильного колдуна из Сельвога, что хотел извести меня со своим сыном Йоуном, страницы с заклинаниями, что открыл мне сам Игг, гальдрставы, что я начертил собственной рукой…
–Принеси мне вина и кровяную колбасу, –велел я Сигрид.
Старуха качнула головой, блеснули слёзы, и она ушла на кухню.
Я снова был один, за окнами выла метель, и яростный ветер поднимал снежные смерчи: всё было, как в первый день моего прибытия в Сельвог.
Все умерли, и старая Торкатла, и жена, которую я взял после, и прекрасная Турдис, фюльгья которой с тех пор, как я совмещал мастерство эриля и службу пастора, все реже и реже являлась мне, тревожа сердце чувством вины и глубокой тоски. Те знания, что я подчерпнул из колдовских книг, те знания, что дал мне Игг, и что я открывал сам, следуя силе, что вела меня, от бога ли, от дьявола, я старался не применять против людей, но всё же изничтожал колдунов, которые злоумышляли против меня. Я пользовался и молитвами христовыми, и рунами: благословлял и лечил. Сельвог процветал, паства шепталась за моей спиной, люди знали, что сила моя не только от христовой проповеди… Однако же никто не смел становиться у меня на пути, ведь моё колдовство было сильным, много сильнее огня церковного суда.
Прошло три дня, я ослабел и не мог подняться с постели. Снежная буря разыгралась не на шутку. Олав всё ещё был в пути, и я молил Господа, чтобы он не заблудился в хейди. Этой ночью мне снился Бьяртни…
Бьяртни, седой и тощий, как палка, улыбался и что-то рассказывал мне, раскрыв мою книгу, пальцы его скользили по гальдрставам. Я видел его, словно в тумане, словно в чаду, подымающемся от светильника бедняков – плошки с тюленьим жиром.
– Бьяртни, – спросил я его, – неужели я так и умру непрощенным? – Игг или сам дьявол заберёт меня?
Бьяртни грустно улыбнулся и пожал плечами.
– Я бы побеспокоился об этом, – ответил он, вертя в руках книгу. – Могут найтись охотники забрать её у тебя, они и в могилу полезут, – задумчиво произнёс Бьяртни.
Я громко, от души рассмеялся.
– Ты сам веришь в это? – спросил я Бьяртни. – Они боятся меня, как огня. Нет, даже больше, чем огня! Для всех я пастор и колдун, а может – и сам дьявол! Лучше меня не злить, а то прокляну… Так и живут: обращаются ко мне по всякой нужде, в церковь ходят и боятся…
Тут пришла очередь смеяться Бьяртни.
– А что ты хотел?! – воскликнул сислуманн. – В тысячном году от Рождества Христова Торгейр, годи Светлого Озера, на альтинге Исландии принял решение, что мы признаем себя христианской страной, но никто не будет мешать людям придерживаться той веры, что они выбрали – старой или новой. И так было еще много лет, – фыркнул Бьяртни. – И у нас никогда христиане не бились с людьми старой веры, пока эта зараза, эта мода на костры не пришла из Голландии и Германии. – Колдовство глубоко пустило корни в Исландии, – сказал, усмехнувшись, Бьяртни, – все исландские пасторы, которых я знаю, пользуют гальдрставы. Я знаю, я учил не только тебя.
Я вздохнул.
– Ты не понимаешь, – сказал я Бьяртни, – меня ждут немыслимые смертные муки, как и всех колдунов, что не нашли себе учеников.
Бьяртни с удивлением приподнял брови и с участием посмотрел на меня.
– А потом, потом Игг заберёт меня, потому что тёмное пятно того, что я сделал с Турдис, всё еще лежит на мне…
Пошёл пятый день, как уехал Олав, а буря не умолкает ни на единый миг, этот тоскливый вой, что не могут заглушить стены моего дома, сводит меня с ума. Я молюсь, чтобы Олав не замёрз в дороге. Я понимаю, что у меня совсем не осталось времени, что я не успею причаститься, что умру раньше, чем приедет епископ Гуннар. Всё моё нутро жжёт раскалённое железо, я харкаю кровью и дышу из последних сил, а перед глазами все плывёт, и я знаю, что не могу умереть, не могу умереть просто так…
Слышится далёкий детский смех, топанье ножек и недовольный окрик Сигрид. Маленькая девчушка лет десяти вбегает в комнату. Она глядит на меня с интересом и совершенно не боится. Я смотрю в смышленые глаза девчушки и болезненная струна обрывается у меня в груди – она так похожа на Турдис!
– Кто ты?
– Я Ульвхильд, дочь бонда Олава, – прыскает девчушка.
Я улыбаюсь. Она такая беззаботная. Наверное, она не понимает, что я умираю, но от этого мне только легче.
– Вели ей подойти, – словно бы шепчет одноглазая, косматая тень у меня за плечами. – Пусть коснётся тебя, – шепчет тень, мерзко ухмыляясь и буравя мою спину раскалённым, багровым глазом.
– Отойди, Игг! – говорю я громко, – я решу сам.
– Ульвхильд, ты знаешь Бьяртни, живущего у Светлого Озера? – через силу спрашиваю ту, что так похожа на Турдис.
Она растерянно хлопает ресницами, и я понимаю, что пропал, что ничего не выйдет: долго мне ещё мучиться – колдуну, не передавшему своё искусство, не обучившему ни единого ученика.
– Подойди поближе… – шепчу я, и кровавая пена вскипает у меня на губах. – Я хочу, чтобы ты забрала эту книгу. Только никому её не показывай, кроме Бьяртни.
Скрипя зубами от боли, рассказываю, как выглядит Бьяртни и где он живёт. Ульвхильд слушает, склонив голову набок, и чему-то улыбается. Она, как и все дети, бесстрашна и бесконечно любопытна – рассматривая корешок книги, она едва не касается моей руки.
– Осторожно! – вскрикиваю я и резко отшатываюсь от девочки. – Не трогай меня, не трогай, иначе…
Слова застревают у меня в глотке, я задыхаюсь, и кровь струйками льётся по подбородку. Нестерпимая боль в груди и во всем теле затыкает мне рот. Неловкое молчание, будто туман, окутывает нас. На меня пристально смотрят глаза Ульвхильд, слишком взрослые глаза для десятилетней девочки, для дочки простого бонда.
– А Бьяртни такой же колдун, как и вы? – спрашивает меня Ульвхильд, и удивлению моему нет предела, как и боли, что вьёт себе гнездо в моём чреве.
Я долго смотрю на девочку, не зная, что делать.
– Если я коснусь вас, то стану такой же, как вы? – серьезно спрашивает дочка бонда.
– А ты этого хочешь, Ульвхильд? Знай, что обратно дороги не будет…
– Я прекрасно всё понимаю, – хмурится Ульвхильд. Лицо ее на краткий миг становится по-взрослому серьёзным.
– Колдунов преследуют… – пытаюсь я отговорить Ульвхильд.
Но дочь Олава, нахмурившись, стремительно подходит к моей постели, и я вижу по её глазам, что она уже всё решила. Ей не быть простой селянкой, женой бонда, ничего не знающей, кроме писка множества младенцев, бесконечных забот по дому, ухода за отарой, тяжёлой, однообразной работы, полностью зависящей от воли мужа, живущей всегда из милости, всегда на краю нищеты… Тот путь, что она выбирает – опасен, костёр всегда будет следовать по пятам Ульвхильд. Возможно, у неё будет достаток, возможно – тёмная слава, подобная моей, и скорее всего – одиночество.
Я протягиваю ладонь и касаюсь плеча Ульвхильд, боль тела и духа уходят, развеиваются как дым, и страх тоже уходит, как тьма, как ночь, как зима…
– Ульвхильд, Ульвхильд… – шепчу я, – возьми книгу, доберись до Бьяртни. Передай ему книгу. Скажи, что хочешь учиться у него. Он хороший человек, он всему тебя научит.
Силы на краткий миг возвращаются ко мне, я встаю с постели и открываю ключом, что висит у меня на шее рядом с крестиком, сундучок, достаю палочку, испещренную рунами, и передаю Ульвхильд.
Моя первая ученица смотрит на меня, и глаза её сияют.
– Ты настоящее солнышко, Ульвхильд, ты чудо! Это палочка – мой подарок тебе, покажи её Бьяртни-целителю, и он признает тебя.
Мне легко, я стал невесомым, и я знаю, что жить мне осталось совсем недолго.
– Передай остальным, – говорю я Ульвхильд, – что когда я умру, и гроб вынесут из церкви, то в небе будут биться две птицы. Одна – белая, другая – чёрная. Если победит белая, то меня следует похоронить на кладбище, а если чёрная, то значит, душа моя погибла и суждено мне лежать за церковной оградой…
Она убегает, и я вижу Турдис рядом с собой, и я знаю, что она простила меня, но моя битва, главная битва – ещё впереди.
_____________________________________________________________
Примечания:
* Гальдрставы – магические руноподобные знаки, появившиеся в эпоху раннего Средневековья в Исландии.
* Распятия-розукросы – один из типов гальдрставов.
* Колдовские мухи – или гальдра-мухи, одна из форм, которую могли принимать ожившие мертвецы, они же драуги.
* Жена по договору – имеется в виду брачный договор, который заключала вдова пастора с его приемником. Практиковалось в лютеранской церкви в Исландии в 17 веке.
* Бадстова – жилая комната в исландском крестьянском доме.
* Хейди – высокогорная пустошь.
* Тун – луг перед жилым домом или вокруг него.
* Скотта – драуг женского пола; название происходит от детали женского наряда, шапки с кисточкой.
* Драуги – живые мертвецы, призраки.
* Эриль – повелитель рун, руномастер.
* Фюльгья – драуг, сопровождающий определённого человека или всех людей из его рода.
* Бонд – крестьянин, хуторянин.
* Игг – одно из хейти (прозвищ) Одина, означает «страшный, ужасный».
* Cислуманн – представитель высшей налоговой, административной и судебной власти в сисле (единица административного деления страны, существовавшая в Исландии до 20 в.)
* Годи – жрец-правитель.
* Альтинг – законодательное собрание всей Исландии.
Алексей Бородкин
Призрак
Утром Сэл сказала, что у неё дурное настроение. Её мучали кошмары, она плохо спала и вообще:
– Давай сегодня никуда не пойдём? Проваляемся целый день в постели.
Я ответил, что от этого можно сойти с ума – целый день торчать в каюте. Сказал, что у нас и так слишком мало развлечений.
Она ответила, что я дурак. Так и сказала: "Коб, ты дурак!" и прибавила, что я ничего не вижу дальше собственного носа.
– Точнее видишь, но не хочешь видеть. А ещё точнее, смотришь, видишь, но не хочешь смириться.
Я спросил, о чём она болтает, но Сэл уже выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи халат. Обожаю это мгновение, когда надевает свой полупрозрачный халатик: утренний оранжевый свет пронизывает ткань, виден контур обнаженного тела, соски грудей – они появляются по очереди, Сэл поворачивается, застёгивая пуговки, – первым возникает правый затем левый… просто театр кабуки в роскошно-сексуальной интерпретации.
В каюту заглянул дневальный, сказал, что кэп желает нас видеть. На вопрос: "Какого чёрта ему надо?" ответил, что капитан сильно расстроен.
– Даже пил ром!
Я посмотрел на мальчишку-дневального с насмешливой укоризной:
– Ого! Это действительно необычно! Он так редко это делает… всего лишь каждый день.
– Приказал, чтобы вы явились к нему, как можно быстрее.
– Чичас, – согласился я. – Только надену кеды. Чтобы в поворотах не заносило.
Дневальный пожал плечами, мол, моё дело передать, а дальше поступайте, как хотите.
Я предложил Сэл позавтракать, она ответила, что не голодна, и вообще лучше поторопиться. Зачем дразнить гусей?
– Тогда пойдём к капитану?
Она кивнула. Сэл не успела накрасить брови и ресницы и потому походила на школьницу-выпускницу. Чуть наивную и ожидающую от долгой последующей жизни роскошных приключений.