Мадам Шранк - хозяйка, толстая брюнетка, с отвисшими, как у сердитого бульдога, щеками. Властная, грубоватая. Она говорит с сильным немецким акцентом, выставляя вперед толстую верхнюю губу, украшенную черными усиками.
Мадам Лазенская – квартирантка мадам Шранк, тонкая, чувствительная натура. Худая, неряшливая. Любит духи, прикрывает рот платочком, так как у нее нет нескольких передних зубов.
Обе дамы, несмотря на десятилетнее совместное сожительство, никогда не звали друг друга по имени. Как-то одна из родственниц мадам Шранк спросила у нее, как имя ее жилички, и та к своему собственному удивлению, призналась, что, никогда не полюбопытствовала узнать об этом. Собираются праздновать Пасху. В комнате, на столе стоит кулич, крашеные яйца, две чашки, две тарелки, две вилки и два ножа.
На сцене мадам Лазенская, сидит на стуле в руках у нее флакончик с духами и носовой платок.
Шранк (голос за сценой) - Аннушка, Кулич положительно не удался!!! (раздается грохот, звон посуды)
Лазенская –Да,кулич положительно не удался… (с сожалением). Кривой, с наплывшей сверху коркой, облепленный миндалинами, он был похож на старый, гнилой мухомор, разбухший от осеннего дождя. Даже воткнутая в него пышная бумажная роза не придала ему желанной стройности. (говоря, она медленно подходит к столу, уж очень ей хочется поскорее съесть что-нибудь. Она с жадностью смотрит на кулич).
Шранк – Еще рано, – гудит ее могучий бас. – Еще в колокол не ударили.
Лазенская ( молча теребит платочек, затем заводит разговор на посторонние темы).– Завтра, наверно, получу письмо от Митеньки. Он мне всегда на Пасху присылает денег.
Шранк – И глупо делает. Все равно на духи растранжирите. Кокетка!
Лазенская – Хю-хю-хю! Ах, какая вы насмешница! (заискивающе смеется, сложив рот трубочкой, чтобы скрыть отсутствие передних зубов)
Шранк – Я правду говорю (гудит поощренная хозяйка) – К вам в комнату войдешь – как палкой по носу. И банки, и склянки, и флаконы, и одеколоны – настоящая обсерватория.
Лазенская – Хю-хю-хю! (свистит гостья, бросая кокетливый взгляд). – Женщина должна благоухать. Тонкие духи действуют на сердце… Я люблю тонкие духи! Нужно понимать. Вервена – запах легкий и сладкий; амбр-рояль – густой. Возьмите две капельки амбре, одну капельку вервены и получите дух настоящий… настоящий, (она пожевала губами, ища слова), – земной и небесный. А то возьмите основной дух Трефль инкарнат, пряный, точно с корицей, да в него на три капли одну белого ириса… С ума сойдете! Прямо с ума сойдете!
Шранк – Зачем мне с ума сходить, (иронизирует мадам Шранк). – Я лучше схожу к Ралле, куплю цветочный одеколон.
Лазенская – Или возьмите нежную Икзору,(продолжает фантазировать мадам Лазенская), – а к ней подлейте одну каплю тяжелого Фужеру…
Шранк – Я всяко ж больше всего люблю ландыш. (перебивает ее густой бас хозяйки, решившей, что пора наконец показать, что и она кое-что в духах смыслит).
Лазенская – Ландыш? Вы любите ландыш? Хю-хю-хю! Ради Бога никому не говорите, что вы любите ландыш! Ах, Боже мой! Да вас засмеют! Хю-хю-хю! Ландыш! Пошлость какая!
Шранк – Ах, ах! Какие нежности! (обижается мадам Шранк). – Как все это важно! Ума большого не вижу, чтобы морить себя голодом – на духи деньги копить! Ужасная прелесть, – аромат на три комнаты, а лицо с кулачок.
Слышны звуки колокола.
Шранк – Пора, – заявляет наконец хозяйка. – Вы кушайте, кушайте, уже можно.
Мадам Шранк подходит к буфету (за занавес) и, повернувшись спиной к мадам Лазенской, что-то переставляет, тихо звеня рюмками. Затем слегка откидывает голову назад, выпивает, и возвращается на место, смущенно покашливая. Гостья все время внимательно рассматривает стол. Она давно знакома с этим маленьким маневром и знает, что, проделав его, мадам Шранк становится необыкновенно патриотичной и любит говорить о Германии, которую никогда и в глаза не видала, так как родилась и выросла в Петербурге. Мадам Лазенская в таких случаях немножко обижается за Россию и старается замять разговор. Противоречить она не смеет, чувствуя себя всегда немножко виноватой перед своей усатой собеседницей. Дело в том, что, занимая у мадам Шранк крошечную комнатку, она часто не может заплатить за нее в срок, и мадам Шранк снисходительно допускает рассрочку.
Шранк – Вы что молчите? Верно, мечтаете, какие духи на Митенькины деньги покупать будете? Охота ему посылать! Есть еще на свете глупые сыновья! После вас ведь ему ничего не останется. А что от отца осталось, то вы в три года успели фю-ю п О ветру…
Лазенская (лицо мадам Лазенской покрывается пятнами). – Знаете, мадам Шранк, – быстро перебивает она. – Я сегодня видела красное сукно, точно такого цвета, как у меня амазонка была. Помните, я вам рассказывала? Ну, точь-в-точь, точь-в-точь…
Шранк – Еще бы вам не знать амазонку, когда вы в три года двадцать тысяч с офицерами верхом проскакали.
Лазенская – Хю-хю-хю! – лебезит гостья, желая умилостивить обличительницу.
Шранк – Вы чего смеетесь?
Лазенская – Так, я вспомнила смешное (пугается мадам Лазенская), – вы вчера рассказали про того старика…
Шранк – Го-го-го! «Позвольте, сударыня, вас проводить…» Оборачиваюсь: Господи! Ножки тоненькие, еле стоит, обеими руками за палку держится… Нос синий – весь бровь седой… «Вы? Меня провожать? Вам нужно скорей домой бежать». Он на меня глаза выпучил, ничего не понимает… «Бегите, говорю, домой – вам умирать пора, скорей бегите!» Га-га-га!
Лазенская – Ох, перестаньте! Хю-хю-хю! Ох, вы меня уморите– Хю-хю-хю! Ах, уж эта мне мадам Шранк, всегда что-нибудь!…
Шранк – Скорей, говорю, торопитесь. Всяко ж неприятно, если на улице…
Лазенская – Ох! Хю-хю-хю!…
Шранк - Ну, перестаньте, мадам Лазенская! С вас вся пудра обсыпалась.
Лазенская – Ах, эти мужчины! (томно вздыхает мадам Лазенская). – Мне Лизавета Ивановна рассказывала…
Шранк – Все врет ваша Лизавета Ивановна, (вдруг вспыхивает порохом хозяйка). – И ничего она рассказывать не может на своем чухонском языке. Сегодня увязалась со мной в мясную, руками машет, кричит, мне перед прохожими стыдно. Переходим через улицу, я говорю: «Идите скорее», а она как завизжит: «Не могу скорей, на меня лошади наступили». Прямо срам! Ну, сказала бы: «Извините, мадам Шранк, я нахожусь в большом толпа лошадей». Столько лет живет в Петербурге, говорить не умеет. Чухонка!
Лазенская – Да, эти мужчины, прямо такие… такие…
Шранк - Всяко ж мужчины презабавный народ. Был у меня один нахлебник – молодой, красивый, адмирала сын. Он сам из Харькова, в Петербург приехал экзамен на генерала держать на штатского… У вас, говорит, мадам Шранк, на щеках розьи лепестки…
Лазенская – Он при мне, кажется, не приходил?
Шранк – Нет, он года за два до вас был. Га-га!… Розьи лепестки!
Лазенская – Чудное средство от морщин – помада крем-си-мон, (некстати вставляет мадам Лазенская). – Вы попробуйте, мадам Шранк. Это прямо удивительно, как она действует на кожу! Я всю жизнь ничего, кроме крем-симон, не употребляла. Каждое утро и каждый вечер немножко на ватку и потом вот так втирать… Вы непременно должны…
Шранк – Га-га-га! (добродушно колышется хозяйка). – Если бы вы мне не сказали, что вы ее употребляете, может быть, я бы и попробовала. А уж как предупредили, – покорно благодарю. Уж больше морщин, как на вашем лице, никогда в жизни не видывала! Ей-Богу, мадам Лазенская, уж вы не обижайтесь, – никогда в жизни!
Лазенская краснеет и криво улыбается.
Шранк – И всяко ж вы транжирка. Деньги нельзя на всякие там симоны да ликарноны тратить. Деньги нужно копить. Вот когда муж был жив да у меня в ушах бриллианты с кулак болтались, поверьте, совсем иначе ко мне люди относились. Что ни скажу – все умно было. Теперь небось никто не кричит про мой ум, а как вспомню, так и тогда все одни глупости говорила. Деньги – великое дело. Будь у вас деньги, вы бы тоже умнее всех были, и полковники бы у вас в гостях сидели, и приз бы за красоту получили. Снова подходит к буфету и звенит рюмками… – У нас, в Берлине, умеют деньги ценить. У нас в Берлине все умеют. Откуда на Невском электрические фонари? От немцев! Откуда дома большие? Немцы выстроили. И материи, и шелк, и всякие науки – история, география – все от немцев, все они выдумали!
Лазенская (краснеет и бледнеет. Ей хочется возразить, но она не знает, что сказать, и, кроме того, она еще не попробовала кулича, а после политических споров приличие требовало удалиться в свою комнату).– Как у вас искусно сделана эта розочка в куличе, прямо хочется понюхать (говорит она дрожащими губами).
Шранк – Лизаветы Ивановны жилец читал в газетах, что в Берлине было большое землетрясение. Очень большое. У русских никогда не бывает землетрясения.
Лазенская (Это было слишком много даже для мадам Лазенской. Она вдруг вся задрожала и покрылась красными пятнами). -Неправда! Неправда! (закричала она тоненьким, прерывающимся визгом). – В России несколько раз было землетрясение. В Верном было…
Шранк – Это не считается (деланно спокойным басом говорит хозяйка) – это за Балканским морем, это уже не натуральная Россия…
Лазенская – Неправда! (судорожно трясет кулачком мадам Лазенская). – Это вы нарочно… Вы думаете, что я бедная, так у меня нет Отечества!… Стыдно вам! Все знают, что у русских было землетрясение! Это нечестно! Вы все врете! Вы про старика уж пятый год рассказываете и всегда говорите, что это на днях было. Стыдно вам! Она вскочила и, быстро затопав каблучками, натыкаясь на стулья, убежала.
Мадам Шранк медленно начинает разрезать кулич на куски и раскладывать по тарелкам, себе и Лазенской по куску, берет свою тарелку и кушает, громко говоря:
Шранк – Аннушка, скажи мадам Лазенской, пусть идет пить кофе, когда у нее дурь пройдет. Я не могу всю ночь ждать. Здесь вот пасхи кусок. Остальное снесу на холод. Я спать иду. У меня у самой нервы трещат. (медленно уходит).
Лазенская тихонько подкрадывается к двери и прислушивается, выжидая ухода мадам Шранк, чтобы выйти в столовую. Медленно заходит, садится за стол, берет в руки блюдце с куском кулича, обнюхивает его и только берет хочет съесть кусочек, как слышит шаги Шранк. Шранк заходит, нарочно покашливая, задится за стол, берет чашку и громко начинает пить чай. Лазенская, чуть всхлипывая быстро кушает кулич. Они переглядываются. Конец. Затемнение.