Н. Д. Голев
Владимир Ильич Жельвис приложил немало усилий по изучению природы языковой конфликтности. Он по праву относится к основателям такого научного направления, как лингвоконфликтология. В этой связи Н.И. Формановская отмечает: «Сегодня в нашей коммуникации много инвектив, нетерпимости, непримиримости, агрессивности. Возникшая в теории коммуникации конфликтология [Жельвис 1992; Крысин 1996; Седов 1996; и др.] исследует неблагоприятные ситуации и эпизоды, конфликтогенные факторы, типы языковых личностей, склонных к конфликтам. На стыке социологии, психологии, теории коммуникации и лингвистики исследователи пытаются найти пути преодоления конфликтности [1. С. 342] (в цитате - отсылка на работы: [1; 2; 3]). Языковой конфликтности как важному лингвистическому предмету посвящено немало работ В.И. Жельвиса (в частности: [2; 5]). Особо в этой связи отмечу то обстоятельство, что ученый с самого начала поддержал такую отрасль изучения языковых конфликтов, как юрислингвистика, которая связана с их выходом в правовую сферу. Его работы, опубликованные в сборнике «Юрислингвистика» ([6-11]), получили большую известность не только в лингвистических кругах, но и в широкой социальной сфере. Я, как редактор данной серии, весьма благодарен Владимиру Ильичу за такую авторитетную поддержку.
Предлагаемая статья также относится к направлению лингвоконфликтологии. Она включена в широкую парадигму современных лингвоконфликтологических исследований (помимо названных, укажем также: [12-19]). Статья выполнена на материале игровых текстов и является продолжением ряда предшествующих работ автора по теории языковых конфликтов и языковой игры [20-26].
Основная цель статьи заключается в выявлении иммантено-языковых детерминат речевой конфликтности и механизмов их реализации в условиях повседневной речевой практики. Основные положения развиваемых нами концепций сводятся к простым положениям. Речевая конфликтность потенциально заложена в самой природе языка как системно-структурного образования и природе речевого общения. Говоря о первом, мы имеем в виду в первую очередь неизбежную антиномию плана содержания и плана выражения (закономерность такой антиномии вытекает хотя бы из того, что язык конечным числом дискретных средств выражения покрывает непрерывно-бесконечное и смысловое пространство в котором каждый элемент неограниченный потенциал смысловой вариативности). И план содержания, план выражения также внутренне противоречивы, поскольку складываются из множества слоев и компонентов, лишь стремящихся к гармонии, но далеко не всегда достигающих ее. Так, например, интенционально-прагматические смыслы речевого произведения нередко конфликтуют с системным значением. Закономерен (неизбежен) «уровневый конфликт» содержания языковых единиц, поскольку смыслы структурных частей сложной единицы, в том числе их суммы – с актуальным значением такой сложной единицы, не выводимым из суммы значений структурных частей. Говоря о втором, имеем в виду неизбежную антиномию «интересов» продуцента речевых произведений (автора) и их адресата-интерпретатора. В речевой деятельности продуцента стремление к свободе самовыражения и стремления быть адекватно понятым достаточно часто конфликтуют, и вольно или невольно преобладает первое. Отсюда все ограничения, накладываемые на него зависимостью от адресата, продуцент воспринимает как помехи. Естественно, что интерпретатор более комфортно себя чувствует в ситуации, когда он уверен, что «полученное» им речевое произведение соответствует нормам, хранимым в его языковом сознании. Важной особенностью когнитивной деятельности интерпретатора является необходимость реконструкции коммуникативного замысла автора, и здесь уже следует говорить об известной «свободе» именно интерпретатора, у которого практически всегда есть возможность выбора ответа на вопрос: зачем было сказано (написано) то или иное речевое произведение. Поэтому конфликт, когда автор имел в виду одно, а адресат – другое, наиболее типичное основание речевых конфликтов. Любое речевое произведение является носителем потенциала множественной интерпретации и, следовательно, любое из них может стать детерминатором коммуникативного конфликта интерпретаций, по выражению П. Рикера [27]. Вариативность интерпретации не имеет пределов, она легко переходит на индивидуально-личностный план (например, для одного из гоголевских персонажей гусак – птица благородная, для другого – низкая и недостойная; и это их индивидуальные семасиологические (модусные) нормы восприятия и интерпретации слова гусак, при этом системно-узуальные нормы этих смыcлов не предполагают). Таким образом, одной из универсальных антиномий, приводящих к речевым конфликтам, является антиномия объективной и субъективной сторон языка, всех его важнейших механизмов, в том числе механизма интерпретации речевых произведений.
Ключевым и универсальным понятием для моделирования неоднозначного (амфиболического) функционирования языковых единиц является понятие интерпретации как основного способа семантизации речевых произведений носителями языка (прежде всего слушающими или читающими). Интерпретация по своей природе субъективна (в определенных языком границах). А. А. Потебня вслед за В. Гумбольдтом утверждал: «Говорить - значит не передавать свою мысль другому, а возбуждать в другом его собственные мысли». Все это уже изначально предполагает, с одной стороны, возможность «конфликта» между имманентным содержанием речевого произведения, заключенным в системных значениях языковых единиц и системных правилах их семантизации, и его субъективными интерпретациями. В парадигме такой семантизации смысл речевого произведения, подразумеваемый его автором, может рассматриваться как частный случай (один из возможных случаев) его интерпретации. Это предполагает возможность интерпретационного конфликта автора и адресата (если продолжить мысль из приведенной выше цитаты А. А. Потебни, то этот конфликт можно определить через оппозицию «интенционально возбуждаемого» и «реально возбужденного» содержания). Главный источник конфликта – возможность разной интерпретации исходной пресупозиции (коммуникативного намерения). Без «реконструкции» (подразумевания) пресуппозиции полноценная интерпретация любого высказывания в естественных коммуникативных ситуациях по существу невозможна.
Здесь принципиально важным и отправным является положение о том, что на основе одного исходного (интерпретируемого) текста объективно, неизбежно (и, может быть, необходимо) получено множество результатов, оцениваемых интерпретатором как возможных конкурентов исходному. Множественность интерпретации речевого произведения есть, с одной стороны, объективная неизбежность, обусловленная невозможностью совмещения (согласования) двух сознаний (реального автора и реального адресата), а с другой стороны, целесообразная необходимость, обусловленная стремлением адресата-интерпретатора реализовать свою цель – опираясь на виртуальный образ подразумеваемого автора и его интенции, извлечь информацию, вписывая интерпретируемый текст в существующий контекст, языко-речевой, коммуникативно-ситуативный, и – при расширении ситуации – в этот контекст включаются общие жизненные установки, опыт и традиции интерпретации, в число которых входит и использование привычных интерпретационных схем. Обыденное языковое сознание в условиях естественной коммуникации, как нам кажется, не может действовать иначе, нежели в режиме субъективной интерпретации, мягкой семантизации и приблизительного отождествления означаемого. Такая закономерность процесса восприятия и понимания текста и предопределяет объективную неизбежность и целесообразную необходимость интерпретационного характера деятельности адресата.
В свете теории множественности интерпретации, представляется, что явление коммуникативной неудачи не может трактоваться как случайность, некий "сбой” в работе языкового механизма, ответственность (даже вина!) за который лежит или на говорящем ("имел в виду не…, а…”, "неправильно выразился”, "не то хотел сказать”, "нарушил языковые нормы”), или на слушающем ("не понял”, "неправильно понял”, "не обладает в достаточной мере знаниями языковой системы”, "некомпетентен в языковом или каком-либо ином отношении”). Наше видение природы коммуникативной неудачи определяется тем, что, во-первых, она есть следствие объективного свойства асимметрии формы и значения языкового знака, его бесконечной смысловой валентности, стремления языкового знака к обозначению широкого спектра смыслов при его принципиальной эллиптичности, т.е., по А.Ф. Лосеву [28], следствие принципа стихийного существования языка. И, во-вторых, она обусловлена тем, что участники коммуникативного процесса, в том числе – и в не меньшей мере - адресат, являются активными и креативными субъектами, деятельность которых сводится, с одной стороны, в аспекте говорящего-пишущего, к процессу речевого воплощения замысла, а с другой стороны, в аспекте слушающего-читающего, - к процессу семантизации, механизм которой заключается не столько в декодировании замысла говорящего, сколько в интерпретации текстового произведения в соответствии со своими установками, отражающими и знание языка, и свои презумпции, представления о сущем и должном, культурные традиции, жизненный опыт (семантический и информационный запас, по В.З. Демьянкову [29]). Иными словами, деятельность адресата – не механическое обратное действие декодирования замысла автора, а креативный и потому относительно самостоятельный и независимый процесс "создания собственного смыслового варианта интерпретируемого текста”. В этой деятельности наличествуют, по-видимому, и собственная интенциональность, и собственные источники энергетики, имеющие следствием в том числе и результат, не согласуемый с интенцией, воплощенной в речевой деятельности говорящего.
Именно субъективная природа понимания детерминирует необходимую креативность интерпретации, в которую «вкладывается» принципиальная возможность преодоления «конфликта» и достижения уровня необходимого и достаточного взаимопонимания. Механизмы преодоления сложны и строятся на принципе сужаемой вероятности. Сужение обеспечивает своеобразное коммуникативное согласование семантики с прагматикой: семантики речевого произведения с различного рода прагматическим содержанием, например, оценкой коммуникативной ситуации и знанием некоего набора «намерений»
(возможно, в свою очередь, сужаемого «интенциональным образом» автора) или с фоновыми знаниями, ассоциируемые с денотатами компонентов высказывания и т. п.
Упрощенную схему такого механизма показывает популярная в простонародных компаниях игра, в которой участники сначала вытаскивают «наугад» один из набора предлагаемых вопросов, а затем, также «наугад», - один из набора предлагаемых ответов. Случайное соединение вопроса и ответа составляет в большинстве случаев в разной степени осмысленный для всех участников игры диалог. Веер интерпретаций вопроса (например, Вы любите целоваться?) и веер заготовленных интерпретаций (например, Для меня это мелкие масштабы. Нет, это так пошло. Да, только после этого я долго ищу детали своего туалета. Да, это мое нормальное состояние…) находят точки коммуникативного согласования с содержанием (семантикой и реконструируемой прагматикой), в результате чего образуется связный (вопросно-ответный) коммуникативный фрагмент, отражающий предполагаемую целостную коммуникативную ситуацию с ее схемой и ее элементами (фациентами, пресуппозициями, фреймами) и возможным денотативным и ментальным наполнением. Не исключено, что это соединение вопроса и ответа также требует дополнительной интерпретационной обработки в языковом сознании реципиента. К тому же они (вопрос и ответ) в описанной нами игре как бы семантически и прагматически «подогнаны» друг к другу по следующей причине. Вопросы называют конкретные действия или внутренние состояния (желания, оценки); они несколько «эпатажны», а эпатаж как «атака» на табу – катализатор комического, игрового. Ответы же включают предикаты абстрактной и неопределенной семантики, которые либо могут быть применены к различным ситуациям, либо называют состояния и «положения дел» как результаты предыдущих действий, а также оценки общего характера и тем самым «продлевают» (в коммуникативном плане) эпатажно-интимную сему, заключенную в вопросе. Такие предикаты несут в себе высокий потенциал вариативности интерпретационных результатов.
Пример показывает основные источники, формирующие потенциал множественной интерпретации высказывания. Это, с одной стороны, недостаток эксплицитности, во-первых, собственно языковой (это усиливается тем обстоятельством, что все предложения, используемые в игре, в той или иной мере, в том или ином плане неполные), во-вторых, если встать на позицию читателя, - графический: очевидно, что система пунктуации, даже в сочетании с параграфемикой, не может обеспечить однозначной интерпретации – их возможности ограничены; с другой стороны, - «переизбыток» имплицитного содержания: собственно языковое содержание само по себе лишь языковой (условно-семиотический) эквивалент внеязыкового содержания в его денотативном или ментальном существовании, которое по природе богаче языкового. По-видимому, любое речевое произведение, взятое отвлеченно, содержит в себе потенциал множественности интерпретации и соответственно – потенциал конфликтности интенций автора и результата интерпретационной деятельности адресата, возникающий как в силу недостатка эксплицитности, так и в силу и переизбытка имплицитности. Любое речевое произведение в этом смысле – свернутая (виртуальная) конфликтогенная ситуация, которая разворачивается либо при специальном коммуникативном задании (например, игровом, манипулятивном и др.), либо становится реальностью, если создает помехи, осознаваемые как таковые участниками коммуникативного акта.
Другая типичная коммуникативная ситуация актуализированной множественной интерпретации – специальное ее создание, в частности, в игровом речевом акте. Думается, что весьма многие из игровых актов могут истолкованы через данный коммуникативный феномен и его следствие - амфиболическое функционирования речевого произведения. В сущности, любой каламбур есть не что иное, как нарочитая актуализация разного понимания того или иного высказывания, путем некоего противопоставления его остальному контексту. В этом смысле возникновение игрового эффекта предполагает не ослабленность контроля реципиента за коммуникативным процессом, а напротив, его активное внимание за разворачиванием коммуникативной ситуации и восприятие потенциально амфиболического контекста именно как амфиболического. Тем самым такое восприятие противостоит обыденному функционированию высказываний, в котором амфиболичность снимается контекстом. Нарушение данного правила – едва ли не универсальный закон игрового функционирования языка. Многие игровые тексты строятся как конфликт интерпретаций, снимаемый в сознании адресата. Основная цель обращения нами к игровым текстам – вскрытие потенциала речевой конфликтности. Приводимые примеры сопровождаются комментариями, реконструирующими языковую основу столкновения смыслов.
Игровые тексты (анекдоты) с полиинтерпретационной основой комического строятся в основном по одной схеме: сначала предъявляется текст, который произносит один из участников. Слушатель анекдота воспринимает его на основе нормативно-узуальных смыслов, чаще всего первичных, основных, затем выясняется, что другой участник понял его иначе, обычно на основе вторичных смыслов слов, словосочетаний, фраз. (Впрочем, нередок и обратный порядок актуализации первичных и вторичных смыслов). Слушатель игрового текста, сопрягая оба смысла, генерирует комический «надсмысл», который может иметь несколько слоев (часто возникают этнокультурные, политические, профессиональные, эстетические дополнительные ассоциации). Формирование «надсмысла» в сознание слушателя и есть то смысловое согласование, объединяющее несколько пропозиций, которые внешне кажутся далеко отстоящими друг от друга. Эта схема имеет и структурный параметр, так как обыгрывается линейный и хронический характер речи. Исходное предъявление текста (зачин) осуществляется в текстовой «синтагме» до того, как будет предъявлен текст – актуализатор вторичного смысла, что создает эффект ожидания, который, как правило, усиливается самим автором или рассказчиком игрового текста. По крайне мере, нормативным моментом рассказывания анекдотов является предварительное маркирование жанра («а сейчас я расскажу анекдот»), которое и создает эффект ожидания разгадки и формирования дополнительных смыслов. В сущности, синтагматика текста в ходе такого «разгадывания» трансформируется в парадигматику смыслов, разновременное и последовательное существование текста и его элементов – в одновременно-параллельное.
1. Простая актуализация разных «вещественных» смыслов одного слова, создающих возможность разного понимания одного высказывания автором и адресатом. (1)Встретились два приятеля и стали обсуждать достоинства и недостатки жен. – Моя Зося – просто ангел! – говорит один. – Везет же тебе! А моя… еще жива! Очевидна многозначность слова ангел и смыслообразующая роль каждого из значений в интенции автора и интепретации адресата приведенного диалога. Следует подчеркнуть, что лексическая неоднозначность так или иначе присутствует во многих актах рассогласованного обмена репликами, приводимых далее. (2) Василий Иванович построил дивизию и спрашивает:- Скажите, птицам деньги нужны?- Да нет, Василий Иванович. - Так вот, орлы, я вашу зарплату пропил.
2. Частный случай предыдущего – конфликт прямого свободного и идиоматического значений: (3) - Выпьешь с нами?- А почему бы и нет. - Ну, нет, так нет. Выражение «почему бы и нет» - устойчиво-идиоматическое. Ответ трактует его как свободное словосочетание. (4) В кабинет врача входит больной: - Доктор я к вам с печенью. - Прекрасно, давайте ее сюда, я положу ее в холодильник. (5) Письмо Брежневу: «Уважаемый Леонид Ильич. До нас дошли слухи, будто бы до Вас дошли слухи, будто бы в Одессе плохо с мясом. Не верьте слухам, Леонид Ильич. С мясом в Одессе – хорошо, без мяса в Одессе – плохо!».
3. Актуализация разных модальных смыслов одной языковой единицы. В следующем игровом тексте обыгрывается «модальная многозначность» слова можно (разрешено) и можно (наличие возможности) (6)В кафе. Посетитель официанту. - А можно мне кофе?- А хрен Вас знает, можно Вам кофе или нет!
4. Актуализация смыслов разной степени абстрактности (виртуальности) (7) Разговор мужчин: - Пьете? -Это вопрос или предложение? Пить – потенциальный смысл, и пить – актуальный смысл.
Эти же смыслы представлены в старом анекдоте, в котором лектор завершает свое антиалкогольное выступление вопросом: (8) - Ну что будете еще пить? На что проснувшийся слушатель реагирует репликой: - Наливай! (9) Муж вбегает в дом:- Я знаю все!!! - Сейчас проверим. Когда правила Екатерина Вторая? Актуализируемые смыслы: знать вообще и знать конкретно (плюс «учебный» оттенок смысла). (10) - Лучше поздно, чем никогда! – сказал старый еврей, положив голову на рельсы и глядя вслед уходящему поезду. В пословице заключена абстрактная сентенция, «герой» вкладывает в нее ситуативный смысл. (11) Разговор двух начальников отделов кадров: - Слушай, а вы евреев на работу берете?- Теперь берем. - А где вы их берете?
5. Актуализация общего и специализированного смыслов.
(12) Вовочка под окном квартиры соседской девочки зовет: - Оксана! Оксана! Мама девочки: - Чего тебе? - Мне Оксана нужна.
- Зачем? - Она мне нужна как женщина. -?! - Да мяч в женский туалет закатился. (13) В Лондоне разговаривают двое мужчин: - Как Ваша фамилия? - Шекспир. - О, эта фамилия известная. - Еще бы! Я двадцать лет развожу молоко в этом районе. «Известная» - знаменитая, и «известная» - просто знакомая многим.
5. Актуализация видовых оттенков глагола. (14) Сидят на лавочке возле хаты два старика и все поминают молодость. - Эх, кум. – вздохнул Иван – а ведь в молодости я поднимал воз со снопами.- Врешь, кум! Не бывало такого! - А вот поспорим, кум, что не вру. Ударили по рукам. Тогда Иван и говорит: - Проиграл ты, кум, я ведь поднимал тот воз. Поднимал, поднимал, да так и не поднял. В первой фразе Ивана актуализируется имперфект глагола «поднимать» в значении «повторяющееся действие», в – заключительной – «неограниченно длительное действие».
6. Разные аксиологические смыслы. (15) Телеграмма Кашпировскому: «Уважаемый Анатолий Михайлович! После пятой бутылки у меня в глазах появились чертики. А у моего друга – нет. Верните человеку зрение. Трактовка «чертиков» как нормы и болезни.
7. Актуализация фоновых смыслов. (16) Сидел Горбачев с удочкой в Форосе и поймал золотую рыбку. _ Отпусти меня, Миша. Любое желание исполню. - Не хочу быть президентом, хочу быть царем и жить в царских апартаментах. - Будь по-твоему. Ложись спать. - Просыпается ночью Горбачев с семейством в Ипатьевском доме и слышит: - Граждане Романовы, вставайте. Пора в подвал фотографироваться. Комизм строится на знании исторических реалий и сказочных сюжетов. (17) Известный скрипач прочел заметку о своем концерте и возмущенный явился к редактору газеты: - Я три раза говорил вашему репортеру, что играю на «Страдивариусе», а в заметке об этом ни слова. - А что вы хотели? Вот когда ваш мистер Страдивариус или как его там решит рекламировать свои скрипочки через мою газету по десять центов за строчку, тогда дайте мне знать. В примере представлена игра пресуппозиций, идиоматического и свободного смыслов, знания /незнания исторических персонажей.
Разное понимание за счет возможности акцентуации разных компонентов высказывания (18) – Господин Гольдберг, говорят, вчера Кац подстерег вас в лесу и дал вам пощечину. – Э-э, тоже мне лес – всего-то пара деревьев! (19) Не приняли меня в университет, Василий Иванович. На истории срезался. Меня спросили, кто такой Цезарь, а я сказал, что жеребец из пятого эскадрона. - Моя вина Петька. Когда тебя не было, я его в седьмой перевел.
Интерпретационное моделирование разных денотативных ситуаций. (20)- Тетя Оля! А я вашу Таню… того. - Так женись! - Да нет, я ее того.. трактором переехал. (21) Заяц в трамвае: - Верните чемодан, а то будет, как вчера! Пассажиры переглядываются в недоумении. - А что было вчера? - А вчера не вернули! (22) По берегу Темзы идет мужчина с фотоаппаратом. К нему подбегает женщина. – Идемте скорее! Моя подруга тонет! – Увы, мисс, у меня уже кончилась пленка. Слушатель последнего анекдота должен уловить наличие двух интенций: авторской (у женщины) и интерпретационной (у мужчины с фотоаппаратом). (23) На базаре женщина покупает виноград. - Взвесьте мне, пожалуйста, кило для больного мужа. Кстати, Вы виноград химикатами случайно не брызгали? - Нет, не брызгали, но Вы сами можете это сделать в магазине «Все для дачи». (24) Двое мужчин проходят мимо детской площадки, на котором подростки играют в карты. - Безобразие, - возмущается один. – Дети играют в карты, а все проходят мимо. - Да нет, не все. Я вот вчера остановился, сыграл и проиграл всю зарплату. (25) Чапаев попал в плен. Три дня его пытали – ничего не сказал. Бросили в камеру, а сами смотрят в глазок. Сидит Чапаев на полу и бьется головой о стену: - Проклятый склероз. Так ведь и расстрелять могут. (26) - Доктор, у меня часто мерзнут ноги. - У меня тоже мерзнут, но как только я укладываюсь спать с женой, они согреваются. Рекомендую попробовать. - А когда, извините, можно застать вашу жену дома? (27) -Знаешь, дорогая, работника, который чинил нашу крышу, задавил автомобиль. - Господи, да что же это делается! Даже на крыше нет спасения т этих машин!
10. Интерпретационное моделирование иной (неавторской) пресуппозиции. (28) Почему Вы хотели покончить с собой? – Мне скучно жить – И вы думаете, что самоубийство вас развлечет? Субъективная интерпретация адресатом пресуппозиции фразы мне скучно жить. (29) Нам стучат в дверь ночью. - Вам дрова нужны?- Нет, не нужны. Утром просыпаемся, а дров нет. Известный игровой текст, актуализирующий имплицитные пресуппозиционные смыслы высказывания «Вам дрова нужны?». (30) Каждое утро звонок будильника на меня действует, как выстрел – И ты тотчас же вскакиваешь? – Нет, лежу, как убитый Актуализируются две пресуппозиции и два основания сравнения в обороте «как выстрел». (31) - Как вас подстричь?- Молча. (32) Начальник тюрьмы – дежурному. _ Наведите порядок в камерах и коридорах. К нам прибудет губернатор!- Неужели?! Наконец-то этот старый мошенник попался. (33) Дед говорит внучке-студентке: -В мое время девушки еще умели краснеть! - Представляю, что ты им говорил. (34) - В кинотеатре разговаривают двое мужчин. Один из зрителей оборачивается и говорит: - Простите, мсье, я ничего не слышу. - А почему, собственно вы должны слышать то, о чем мы говорим. (34) Один человек выиграл миллион. - Что ты будешь с ним делать?- Как что? Раздам долги. - А остальные? - Остальные подождут
Актуализация прагматических установок. (35) Советское время. Идет инструктаж туристической группы, отправляющейся в Италию. Рабинович спрашивает: - А как по-итальянски будет - «Я хочу попросить у вас политического убежища?». Один из группы: - А зачем это Вам, товарищ Рабинович? - Да незачем. Просто хотел узнать, кто у нас в группе ответственный от КГБ. Рабинович и инструктор по-разному трактуют коммуникативную цель вопроса. (36) Встретились давние приятели. На лицах радостные улыбки, а разговор не клеится. – Добрый день! – Добрый день! – Ну как? – Восемь! – Что «восемь»? – А что «ну как»? (37) - Рабинович, как твое здоровье? - Не дождетесь! Прямой речевой конфликт. Впрочем, если спрашивающий имел в виду цель прояснения срока жизни Рабиновича, следует трактовать этот диалог не как конфликтный, а как обмен прагматически согласованными репликами. (38) Приходит Марко к соседу Андрею за долгом. Андрей (оттягивая разговор) - Ну и погода сегодня – носа не высунешь.. - И правда, плохая погода сегодня. А помнишь, Андрей, какой чудесный день был, когда ты одолжил у меня тысячу рублей? Пример от обратного: Марко делает попытку трансформировать конфликтную установку в гармонический диалог. Комический эффект возникает из-за того, что это делается не на глубинном, а на поверхностном уровне.
Иллокутивное самоубийство (как частный случай конфликта прагматических смыслов). (39) Молодожены. - Если ты еще раз мне возразишь, я тебя поцелую. - Нет, не поцелуешь. (40) У киоска. - Дайте мне коробок спичек! - Не орите я не глухая. Вам с фильтром или без?(41) - Какие вкусные грибочки, хвалит муж жену, - откуда взяла рецепт?- Из какого-то криминального романа. (42) Уголовная хроника. Преследуя хулигана, старшина Никодимов выстрелил в воздух. Но не попал. (43) Два мудреца поспорили о том, кого можно назвать дураком. - Дурак, – говорит первый, - это человек, который выражает свои мысли так, что его не понимают другие. Ты понял, о чем я говорю?- Нет.
Неоправдавшаяся иллокуция. (44) Клиент официанту в ресторане: - Принесите бананы! Приносит. Клиент бросает их и топчет ногами. Ситуация повторяется еще дважды. Официант:- А вы случайно не мотоциклист?- А ты откуда знаешь? - Да я в окно видел, как ты на мотоцикле подъехал. Начало анекдота настраивает слушателя на одну иллокуцию (загадочное поведение), а на выходе – демонстративно обыденное и понятное. (45) Проснувшись утром Мэри сказала мужу: - Знаешь, милый, мне приснилось, что ты подарил мне жемчужное ожерелье на годовщину нашей свадьбы. Что бы это могло значить? - Скоро узнаешь – с таинственным видом пообещал муж. Вечером он пришел домой с коробочкой и галантно поднес ее жене. С замиранием сердца жена раскрыла коробочку, где нашла книгу с названием «Сонник». Этот пример иллюстрирует также и момент иной реконструкции адресатом авторской пресуппозиции. Анализ примеров игровых ситуаций подобного и других типов типа можно найти в [31]; см. также [20-22].
Разумеется, множественность интерпретации речевых произведений – важный фактор не только игровой, но и «серьезной» обыденной речевой деятельности, проводящей к конфликтности, в том числе связанной с нарушением правовых норм. В этой связи отметим, что в статье [25] нами была предпринята попытка классификации речевых конфликтов с точки зрения потенциала их юридизации.
Литература
1. Формановская Н.И. Ритуалы вежливости и толерантность // Философские лингвокультурологические проблемы толерантности: Коллективная монография. – М., 2005. - 553 с.
2. Жельвис В.И. Психолингвистическая интерпретация инвективного воздействия: дисс……д-ра филол. наук. – М., 1992.
3. Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский языфк в конце XX столетия (1985-1995). – М., 1996.
4. Седов К.Ф. Типы языковых личностей и стратегии речевого поведения (о риторике бытового конфликта) // Вопросы стилистики. – Саратов, 1996. – Вып. 26: Язык и человек.
5. Жельвис В.И. Поле брани: сквернословие как социальная проблема.: М. Ладомир, 1997. - 329 с.
6. Жельвис В.И. Слово и дело: юридический аспект сквернословия Юрислингвистика-2: Естественное и юридическое бытие языка. / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 2000. – С.84-96.
7. Жельвис В.И. Брань в зеркале права: взгляд из Америки //Юрислингвистика-5: Юридические аспекты языка и лингвистические аспекты права / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 2002. – С.5-18
8. Жельвис В.И. Письмо Пушкина Геккерену: анализ оскорбления // Юрислингвистика-5: Юридические аспекты языка и лингвистические аспекты права/ Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 2002. – С.85-89.
9. Жельвис В.И. Плывем. Куда ж нам плыть? Задачи изучения сквернословия // Юрислингвистика-6: Инвектиное и манипулятивное функционирование языка. / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 2005. – С.31-35.
10. Жельвис В.И. Эротика или порнография? // Юрислингвистика-7: Язык как феномен правовой коммуникации. – Барнаул, 2006. – 199-208.
11. Жельвис В.И. «Оскорбление» или «обида»: попытка дифференциации // Юрислингвистика-9: Истина в языке и праве. / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 2008. – С. 155-162
12. Аспекты речевой конфликтологии // Под ред. С.Г. Ильенко - СПб, 1996.
13. Юрислингвистика-10: Лингвоконфликтология и юриспруденция. – Барнаул, 2010. – 509 с.
14. Ермакова О.П., Земская Е.А. К построению типологии коммуникативных неудач (на материале естественного русского диалога) // Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект. – М.: Наука, 1993. – С.30-64.
15. Муравьева Н. В. Язык конфликта. - М., 2002. – 279 с.
16. Третьякова В. С. Речевой конфликт и гармонизация общения. – Екатеринбург. – 2001. – 284 с.
17. Голетиани Л. Коммуникативная неудача в диалоге.- Мюнхен, 2003.
18. Гусар Е.Г. Анализ коммуникативной неудачи в категориях синтаксиса высказывания // Юрислингвистика-5: Инвективное и манипулятивное функционирование языка. / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2004. – С.223-231.
19. Ким Л.Г. Вариативно-интерпретационное функционирование текста: монография / наук. Ред. Н.Д. Голев. – Кемерово, 2009. – 312 с.
20. Голев Н. Д. «Герой капиталистического труда» – оскорбительно ли это звание? (о двух стратегиях прагматического анализа текста как объекта юрислингвистической экспертизы) // Юрислингвистика-1: Проблемы и перспективы. / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 1999. – С. 122 – 138.
21. Голев Н.Д. Русский анекдот как игровой текст: внутренняя форма и содержание // Человек – коммуникация – текст. Вып.4 / Под ред. А.А. Чувакина. - Барнаул, изд-во Алт. ун-та, 2000. – с.50-63.
22. Голев Н. Д. Омофонический и омографический фонды современного русского языка. Часть 4. Функциональный аспект // Известия Алтайского государственного университета. Серия «История. Филология. Философия и педагогика». Барнаул, 2002. - №4. – С.43-49.
23. Голев Н.Д. Множественность интерпретации речевых произведений как фактор коммуникативного конфликта между их автором и адресатом // Житниковские чтения -7: Диалог языков и культур в гуманистической парадигме: Материалы науч. конф. / Отв. ред. Н.А. Новоселова. – Челябинск 2004. - С.114-116.
24. Голев Н.Д. Обыгрывание русских табуизмов в фольклорных метатекстах // «Злая лая матерная..»: Сб. статей под ред. В.И. Жельвиса. – М.: 2005. – 305-333.
25. Голев Н.Д. Юридизация языковых конфликтов как основание их типологии // Юрислингвистика-9: Истина в языке и праве / Под ред. Н.Д. Голева – Барнаул, 2008. – 136-155.
26. Голев Н.Д., Ким Л.Г. Коммуникативная неудача в свете теории множественности интерпретации // Актуальные проблемы лексикологии и словообразования: Сб. науч. трудов / Тр. гуманит. факультета. Серия II. Сборники научных трудов / Новосиб. гос. ун-т, Новосибирск, 2007. Вып. 10. -С. 238-249.
27. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. – М.: Медиум, 1995.
28. Лосев А.Ф. О бесконечной смысловой валентности языкового знака // Знак. Символ. Миф. – М.: Изд-во МГУ, 1982.
29. Демьянков В.З. Прагматические основы интерпретации высказывания // Известия АН СССР. Серия литература и язык. Т.40. - № 4. – 1981.- С.368-377.
30. Санников В. З. Русский язык в зеркале языковой игры. - М., 2000.