Джеймс Джойс. На помине Финнеганов
Книга 3, глава 1
Джеймс Джойс. На помине Финнеганов: книга 3, глава 1 (пер., прим. А. Рене) / Издательские решения; 2020. – 160 с.
ISBN 978-5-0051-4522-2 (т. 1)
ISBN 978-5-0051-4523-9
Джеймс Джойс. На помине Финнеганов: книги 3-4 (пер. А. Рене) / Издательские решения; 2021. – 286 с. // ISBN 978-5-0055-5597-7
Оригинал: Joyce, James. Finnegans Wake [3_1.403.01 – 428.27] [лит]
Материалы примечаний: fweet.org (Slepon, Raphael, ed.[лит])
Перевод, примечания, мотивы: Андрей Рене (c) 2020
andrey.rene@mail.ru
samlib.ru/r/rene_a/
vk.com/pominfin
Корректор: Вячеслав Суворов
Аннотация
Последний роман Джеймса Джойса «Finnegans Wake» (в традиционном переводе «Поминки по Финнегану») — книга, которая с даты своей публикации (1939 г.) успела собрать массу противоречивых оценок. Однако пока автора обвиняли, что он сам не понимал, о чём пишет, более ответственные исследователи собирали материалы и изучали черновики Джойса. Примечательно, что FW иногда называют книгой, для которой был создан Интернет. Если раньше для критического чтения требовалась труднодоступная специальная литература, то сейчас на сайте fweet.org доступно более 84'000 примечаний к роману — в формировании этой базы принимал участие и русский переводчик.
В 2016 г. на русский язык впервые переведена целая глава из романа. «На помине Финнеганов» — это не просто перевод книги в контексте её современного понимания, снабжённый подробными примечаниями; отдельной задачей было сохранить её техническую основу. Переводчиком создана система из 700 мотивов, сохранённая при переводе. Такой подход наиболее детально передаёт тот «ирландский» взгляд Джойса на языки, который лишает даже имена собственные их лингвистической неприкосновенности.
Однако такая симфония слов едва ли заслужила бы тот интерес у широкого круга читателей, которым она справедливо пользуется. Книга интересна в первую очередь не своими скрытыми техниками, а их результатом. А результат — это новый вид поэзии, где каждое слово может нести в себе несколько значений, опираясь на внутренние рифмы и ассоциации. Книга впервые превращает чтение из пассивного процесса в творческий.
«На помине Финнеганов» — первый перевод «Finnegans Wake» с комментариями в таком объёме и с подобной детальностью.
Первая глава третьей книги ПФ посвящена подробному «интервью» с Почтовым Шоном, где он отвечает на 14 вопросов и рассказывает басню о Хмуравье и Коснетчике, которая противопоставляет характеры братьев Шема и Шона.
На русский язык переводится впервые.
Оглавление
От переводчика.. 4
{Часть 1. Почтовый Шон}. 6
{Спящие}. 6
{Одежда Шона}. 6
{Диета Шона}. 7
{Голос Шона}. 8
{Шон устал от доставки письма}. 8
{Часть 2. Вопросы 1-8}. 9
{1. Шон стал почтальоном из-за пророчества}. 9
{2. Шону надоела такая жизнь}. 10
{3. У Шона есть возможность доставить письмо}. 10
{4. Шону нравится читать молитвы}. 10
{5. Шон покрасил город в зелёный цвет}. 11
{6. Шон напишет отчёт о происшествии на почте}. 11
{7. Шон потерял свою форму, но у него есть бочка}. 12
{8. Шон расскажет басню}. 13
{Часть 3. Хмуравей и Коснетчик}. 13
{Коснетчик проводит время с девочками}. 13
{Хмуравей молится за себя}. 14
{Коснетчик разорился}. 14
{Коснетчик ищет еду зимой}. 14
{Хмуравей проводит время с девочками}. 15
{Коснетчик становится Партолоном, Хмуравей – Горемыкой}. 15
{Песня о Хмуравье и Коснетчике}. 16
{Часть 4. Вопросы 9-14}. 16
{9. Шон рассказывает про Письмо}. 16
{10. Шем заставил Анну оклеветать Шона}. 18
{11. Шем заставил Анну написать Письмо}. 18
{12. Письмо появилось из-за языка Шема}. 20
{13. Никто не может произнести «громовое слово»}. 20
{14. Шон мог писать как Шем, но не хотел}. 20
{Шон падает}. 21
{Шон уезжает}. 22
Примечания.. 23
Часть 1. Почтовый Шон.. 24
{Спящие}. 24
{Одежда Шона}. 25
{Диета Шона}. 27
{Голос Шона}. 33
{Шон устал от доставки письма}. 34
Часть 2. Вопросы 1-8. 38
{1. Шон стал почтальоном из-за пророчества}. 38
{2. Шону надоела такая жизнь}. 39
{3. У Шона есть возможность доставить письмо}. 42
{4. Шону нравится читать молитвы}. 42
{5. Шон покрасил город в зелёный цвет}. 44
{6. Шон напишет отчёт о происшествии на почте}. 45
{7. Шон потерял свою форму, но у него есть бочка}. 49
{8. Шон расскажет басню}. 51
Часть 3. Хмуравей и Коснетчик. 51
{Коснетчик проводит время с девочками}. 52
{Хмуравей молится за себя}. 55
{Коснетчик разорился}. 56
{Коснетчик ищет еду зимой}. 58
{Хмуравей проводит время с девочками}. 59
{Коснетчик становится Партолоном, Хмуравей – Горемыкой}. 60
{Песня о Хмуравье и Коснетчике}. 62
Часть 4. Вопросы 9-14. 63
{9. Шон рассказывает про Письмо}. 63
{10. Шем заставил Анну оклеветать Шона}. 70
{11. Шем заставил Анну написать Письмо}. 72
{12. Письмо появилось из-за языка Шема}. 77
{13. Никто не может произнести «громовое слово»}. 77
{14. Шон мог писать как Шем, но не хотел}. 79
{Шон падает}. 81
{Шон уезжает}. 83
Литература.. 87
От переводчика
Третья книга ПФ посвящена последнему нераскрытому персонажу романа – Почтовому Шону. В первой книге были представлены: неопознанный Финнеган (гл1), слухи касательно Вертоухова и нападение на него (гл2), судебное разбирательство (гл3-4), анализ главной улики, Письма (гл5), главные персонажи ПФ (гл6), портрет Шема Писца (гл7), сцена подглядывания за прачками (гл8). Далее повествование вместе с расследованием происхождения Письма переместилось в детство героев, и содержанием второй книги ПФ были: детские игры (гл1), детские занятия, во время которых было написано Письмо (гл2), истории в баре (гл3), свидание Тристана и Изольды (гл4).
Здесь в одной из барных историй было рассказано, как дочь раскройщика выдали за норвежского капитана, которого окрестили «Вертоуховым» – и можно предположить, что именно в это время произошло и её расставание с возлюбленным «Тристаном». В кн1 уликой для обвинения Вертоухова в подглядывании послужило Письмо; анализ Письма показал, что его автором был Шем; кн2 описала процесс сочинения этого документа в период детства героев. Что происходило с Шоном и Письмом в период после юношеского расставания кн2 до расследований кн1? Этому посвящена кн3 ПФ.
Первая глава описывает «интервью» Шона, где он отвечает на 14 вопросов и рассказывает басню о Хмуравье и Коснетчике, которая противопоставляет характеры братьев Шема и Шона. Содержание второй главы – План Шона: вернувшийся Шон (под именем Жан) сначала читает длинную проповедь для Иззи, после чего предлагает аферу, включающую имитирование сцены подглядывания и подбрасывание улики; здесь же он завладевает памятным «платочком», т.е. сюжетным Письмом. Последствия этого плана для Шема-Вертоухова читателю знакомы из кн1; однако что-то в Плане Шона пошло не так, и для него всё обернулось очень плачевно. Большая третья глава описывает спиритический допрос Зёва (Шона) – здесь Шон представлен в таком же состоянии как Финнеган в гл1 и подробно отвечает на вопросы, касающиеся предшествующих событий, от лица различных персонажей романа. Четвёртая глава посвящена сцене отхода ко сну, после чего последует пробуждение, которое станет содержанием последней главы романа (кн4 гл1).
Переводчик благодарит людей, поддерживавших перевод: Krzysztof Bartnicki, Patrick O'Neill, Robbert-Jan Henkes, Вячеслав Суворов, Янис Чилов, Ярослав Гороховик (проверил белорусский).
{Часть 1. Почтовый Шон}
{Спящие}
Чу!
Рвинацед да дзиньцок здеседлили (не может быть) шест.
Чуй!
Чи теребить питьдесерт клин (должно быть) двенадцать.
Тайком обуяло тишину сердцебиение сна.
Повисла белая туманная дуга. Аркоём укреплённый. Маркий как растворцы. Нос человека, у которого не было ничего от назадых. Он самоокрашенный, морщинистый, охристый. Его ображка дрокконусная. Он быть гасконец Нерешитель из Ширветви-под-Буком, чьё видоизображение бродит шатуном, страхобратив мои памятные святотемы. Она, представляемая далее, его Анасташия. Её молитвы нижедельвидны. Вод салатные роскрыльцы. Как именуем мокроватый синезубец, что там глазеет? Гугурта! Гугурта! У него клюв набыченного индигана. Ох, у него рогожкожа! И теперетька насчёт вас. Не забудь-ка! Самая красивая из женщин во всём в цвете в милолентах. Она будет козлюбезничать к нёбосводам моего замка, с обсцедиановыми губпышками, пока её шуршило в её крайней горлице. Баста ходу! Не подтемните ближе! Прочернь! Выхватит уже!
{Одежда Шона}
Мне показалось, пока я проваливался в сон, отчастно в ничай-земле кудажалуйстранства (и это было, когда вы и они были нами), я услышал, когда пробил час, как будто взрыв лисьего смеха среди полуночного перезвона от колокольни изящной старой крапчатой церкви, что звонила так слабо, что пан кроткого штата как темнотанский невидимый фиолет окрасил все сразумоделированные великобританские и ирландские объекты, незримоспособные для человеческих дозоров, кроме (или то было просто некое сверкающее свечение над темневшей поверхностью заллюливального токитока, как могло показаться) предметов прачечной, оставленных на подлиственных зеленях под рукой полной готовности. И вот когда я припрыгивал во сне, когда дремотно я тащился, ан ну-тка, я подумал, что камензык услышался, и ползучие, и скользучие, и улетанчики дыхания земли, и танцеязыки древогней, и пищики со своих мест все эхоформенно горлопанили «Почтовый Шон! На почту шёл!» высоким голосом, и чем выше, что выше, тем глубже и ниже, где я его слышу! И чу, мне сценозалось, что-ничто изошло из шума и кто-никто, может быть, скрал всетемноту. Потому как было кучно, потому и возможно. Когда, смотрите, стало светлее, потом была засветка, потом быльём как светопад. Ах, в неосвещённости была правда подобность, боже мой, то была его поясная лампа! О ком мечтали мы, всего лишь тень, и сам он только светлонекий велетень! Блаженный моменс, о роменс, он воздевается остаться! Да, он, который качал волшебным фонарём передо мной, рука предметом к руке, подсказки лицом к подмосткам, одетый как граф в совершенно правильном наряде, где и высококлассный о'кожух МакБобрика занавесходнейшей шероховатости, верно индигоцвеченный, примётанный и потоптанный, и ирландский мехковочный воротник, молодцевитый со свиноморскими кройживыми с его рукоплечностей и толстыми утороченными портянками на нём, прибитыми, чтобы подходить скоттодворовому народу и климату, железные пяты и гвоздевые подошвы, и его жакет провидения, укомплектованный шерстянками с мягкопереливами шелестящих отворотов на нём и большими сургучными пуговицами, требующими не больших усилий, чем отверстия для них, в двадцать два карьера маков красноперстень и его неуязвимая мешковинная жилеткосынка, и его популярный галстух, Тамагнум за семь чертовских, и его кричащий богемственный бунт, и дамасковая наддёвка, которой он щеголял в помещении, звездоусыпанный зепфир с намеренно стихарским передом мятодурня с его девизом из-за всех сил супкрашенный поверх него горохом, рисом и яйцежелтком, «Ка – Королевская, Пэ – значит Почта, КПД – всю наличку на бочку», и наиболее удачно исполненные рукавистые подвёртки, теперь вам и навсегда (какая парнонормальная кройка! какая безумславная крысота!), что переламывается на лодыжке и обнимает каблук, всё наилучшее – не от кого иного (ах, так пусть же похлебчивые благословения Бога и Марии, и Бланманжейных Патрика и Бригитты сольсойдут на него!), не от кого иного, как (и пусть его стотысячекратно приветственные сальные письма, переложенные с почтвспашкой, множатся, дай боже, и мощьмножаются!) Шона собственной персоной.
Что за дегенеротип!
{Диета Шона}
Имей я складную умноголовость г-д Грегори и Лиона неподалёку от д-ра Тарпея, и, со словоления сказать, преподобного г-на Мак Дугалла, затем что я, сиромах, лишь их четырёхголосный безбожницкий оселок. Однако, мне казалось, Шон (святые ангелы-правозверстники пусть непрерываемо подталкивают его среди и вдоль рандомизированных ветреных путей вовек!), Шон это подходящий человек (так пусть же все синеотступничёрные созвездия продолжат оформлять его меняющееся расписание!) появился предо мной. И я дам вам зарок моего земледельного слова сотней и шестьюдесятью на глаз палочек и колбочек этого застьмоего видения, что тот молодой товарищ давал жару, Аллея Белого Беления, первокарта, лучше не сыщешь! Жив? Теперь без обмана тут едва ли можно много сказать, он выглядел важным, чертовски подтянутым, с гораздо более чем его обычным здоровьем. Тебя ни с чем не спутать, если светлокралем выгнешь бровь! У вас был один, у коего николи даже горемыковой росинки во рту не было, зато кто мог воссъесть сквозь месяцы без единого знака в ихо Эрре, а потом, в остальном закруглившись, раскорчмяться с кислотными Тарбрегами. Какой яствпительный блеск взглянца! Душа кропания! И урвать клуш. Он был грандиозен, превосходный франт, ведь он был после отличного провождения времени, двадцать четыре часа каждый момент не меньше, чем медопирокружение, в заливаловке, бив стойку за себя самого, если хотите знать, Святой Ромбенс из Тулла, «Колесо фортуны», оставьте ваши палицы в холле и обслужите себя сами, во все лопатки за бордовыми кетчупами, изюмно дешёвой лазаньей и чатни (дом прежней королевы Бристоля и Балгородска дважды восхитительный, потому что её вывескозырёк выглядывал на Улицу Достой), где в пылу видимости милых глаз, пока каждый червлёный стилет оставлял сердцеточины, ему, чтобы скрепить силы, хлебспосольствовала пиковая дыба духмяного корма, в предкрошении праздника вкусщей, составляющих его тричастные пищезаглавные блюда, плюс закуска, его завтрак на первое, благослови нас, о кровавленный для жажды апельсин, следом, половина пинты бекона со свежесносными йайцами и сегментом изюмрисовой напиханки, сось абы без самхора, и немного влажно остылого стейка, подторфгретого во безмятежночь сажчерно, потом, без приторсоков к повечериантам, сопроводив перекусывательно его кастрюльный обед половины фунта натурального бифштекса, многолетней вырезки, из быколиверобойни Блонга из Портарлингтона, съесть ещё потрох в гороховницах Коркшира на меланжский манер, и бекон с (ещё немложечку!) парой отрезов, и докинутый с серебряной решётки завладетельницей петушёнки, что здорово пел на холму, и гуляшская подливка, и хлеборжанка, чтобы сольхлебаться, и чревосходная лукобычная перловка (Маргояд, Маргарияд, Марголанутрояд), а также на второе блюдо, а потом, наконец, после его анисодцатиролевой закуски в Красъяблонье или у Кацяни Бурдохвост, где подседельный стейк и будтобред с её отчим Феникса вином, толькмо прокмочить горкло, со сладкими коротышками в ирландскую сборную, и суповычерпаха, когда просвистываешь вприглотку, глът да глът, чтобы он орудовал языком, и похлёбка Боланда, что преломили вдокуску, к его огорчению, его суппища не без ночного колпачка, столсесть, пойгулянка, совместимая со вторым блюдом, глазунья бекона (сокровище) с кормовыми бобами, грилем, стейком, кралей, перцем на алмазную кость, подогретую в домодыме, и пока было после того как он уплетал селезёныша, рекуратно фаршированного, следом за холодным филе говядины, ещё капусты и, из салатного гурманства, вспучок гороха, свечно грошового, под конец. П.С. затем огнеперсток рейндживина поднять за Мир и Духотуту. Спасибо высухочтимому. Буханка с водоросцами и перегонный джем, всё бесплатно, опять маслить-мять. И лучшее вино душ истых. Ведь его натура была широка как он сам, так и было, да, или даже больше! Пока батончики рассыпаются и славоуст щёлкает. Всё у Св. Илиана из Берри, и слава пивкружкам! Мафродафни, бурая гордость причала нашего заварного здания, дружественная и пиршественная, плесни, немилостиво плесни нам! О величайная, Энн Линч, он крепкоспирт! Боссанна! Велик Чай твой Вышний! За старъ чайдревний векъ! Так всё толще он возрастит себя, возобновится. Всё слаще, и слаще, умасливши масло. По знаку маэстрицы Ванобмер. Хорошо! Заметьте, принимаясь за питательности, или они приемпищественно ветчинку хамкали и яффских, и я не хочу делать предпожевание в данный момент, что он был глинтвинен в присосудпительном обжорстве, что касается жевательных жартефтелек, зато, тёлка пастыря доится, в общем и целом, когда не в коня корм, имея предлюбовный аппетит и послелюбовную цену, благополучно брал за полушку, был ли то густарь термидора или май флореаля, пока свистящие прериальские шустрицы играли, между гурманствинами и гастронамбулизмом, он схватил свою рапиру как нужно, допположит пиррог, каждый раз, когда он поступал грязно с едой или чувствовал как бутыль ардилона в месть с опробой лаканного целуйчика от приправленной тартинтарки. Хотя вся его нетточистая вещь не весила даже муховейки по сравнению с его общным и цельным бандажом сверх корма. И он был прямой как шофёробаранщик с задором как завершенство школьницы, что мило виднелся на его лице на кону Светлого Подстригальника, и он был просто при угаре и ударе, как вы бы сказали, пока он не говорыкнул.
{Голос Шона}
Увертюра и начинающие!
Когда, чу (потешь, о тишь!), мне кажется, мне привылилось, как зеленавеска на зелокраски током сильным ниц пустилась, сквозь глубочащу глухоночи глубже изюмгрунта, я слышал голос, словно Шона, ирландский голос, словом издалека (и, несомненно, ничего столь ребячистого в ладных палестринах не пели божеангельски среди облаков, полных «ты Пётр еси», ни Михаил Келли, ни Марик О'Марио, и, конечно, есть ли более многоголосный итальюноша, что мог яйцежевать искристый улов из мокроприёмника?), бризы на Ирскозону над ветренноветранским морем, от зова Инчигилы, как оно вздыхалось (свиристельный храп!) для благовонной ночной жизни, неторопливо, как высокомирные марконимачты из Клифдена, что вздымали открытые беспроволочные секреты (всехсвистанье в порт!) в Новую Шотландию, что внимает в сестричном напрямлении. Взоровзор!
Его руколадонь поднята, его рукочаша скруглена, его рукознак направлен, его рукосердце встретилось, его рукотопор воздымаем, его руколист опал. Рука допознаётся в беде! Всё б тебе свято было! Оно жестотворило.
И оно сказало:
{Шон устал от доставки письма}
– Алло, алядама, алядива, амурлюба! Гоже ль им рансоль гласить? – Шон зевнул, словно генеральная репетиция адресования (там были предпозапрошлодневные пироголубки с жестотестом для почтовика и позабывчерашним «глаголь зело веди», пьюз водтошная шумпаника у него в голове, с воспоминаньем о былом и соплемерностью настоящего для приукачивания будущих музык в исполнении оркестра Миккируни), адресуясь к себе с альтер-неба, и жалуясь с вокальным недовольством, что было слишком тесно, о том факте, что навеска была поднята, о контрамарках и бесплатках, о полном доме примыкальцев, как у него всеходны сивки-юбки, застряв у чернодней с добыванием на стенд, в долю достатка его, когда, увлажнив свои розжевалки на тихих и скоблящих коренниках и точильщиках начисто своими двумя указ-пальцами, он плюхнул свою стать, внизвверхгнутый, чтобы тут же решкинуться, изнурённый как загнанный заяц, совершенно истощённый, это было всё, что он мог сделать (испытывая к себе отвращение, что суммарный вес всех тонн его иносилий был чересчисленнее сотни мужей для него), в зеленях своих родимых, как он любил, когда они доставали по колено девственной порослью, ведь кто из тех, что ступали на травы Эрина, мог бы проснуться без торфа? – В смысле, меня либерально докостило увидеть себя в этом наряде! Насколько я совершенно недомолвный, простой мирный почтальон, жалкий блохонький бойтрусливец первой степени, принципан Кандии, без ног и звания, для такого преосвященства, про гульное освещение скорее, если быть гораздо более точным, чтобы быть чрезвычайным носителем этих почтмеренных посланий, служа его царскому могуществу, пока и я, и вы, и они, мы простираем себя по модели ответной рекреации! Мученье мне, у выи вам! Я, светложечный моргонный, который резал его веселье слишком рано или встретил его рожденье слишком поздно! А дожил бы мой ровный с его прахвещью, ведь он это голова, а я его вечнопредатель дух. Пенял я завтра лик, ушли се днины, как были насгарно влюбвимы. Сомненных Симонов, поддатых пирожников леты! Мы делили двойную комнату и мы дразнили одну девицу, и что Сим похерил за гроб дня, то я простру за траур, ведь тогда настанет, я могу надеяться, пирчествование Сэм-Питье. Я как тот настройщик точен, высочайше, очень, очень, твой зеркальный Оувал. Устарьте се! Он выглядит довольно тощим, подражая мне. Я очень люблю мою альтершу. Рыбные руки Максорли! Элилей! Похороны! Барабанзай! Во имя скакуна Исаака Егеря! Мы музыкзальная пара, что выиграла скитальские пузырьцы на празднестве Гиннесса в Баденайви. Я не должен смеяться с ним на этой сцене. Но он такой неудачник в игре! Я снимаю свой диск перед ним. Медные и духовые, делали и выходили! Как над нами, сэр, вы Голова, что же с молодобуйною будет с ней? Сначала он жил, чтобы чувствовать, что она, как старшая дочь, позадумала, а в конце он умирал узнать, что старая Мадре Патриак знай себе замышляла. Возьмите Аллею Джонса себе на раздавилку. Шонти, и шонти, и шонти опять! И двенадцать целиндырных месяцев! Я не убожный водссыпатель, зато я боготворю её! Для собственного чудовольствия! Она соучилась! Рыбогодно! Райспевания! Пирный хлюп Вылепдома! Затем, о болезные, каким пугающе тощим он выглядит! Я слышал, как парень Ши шепелявил с бантрогаликами. Пусть покоится, где мусорный прах! Слухо! Слухо! Не согласен! Соглаз! Соглаз! Ведь я в самом сердце этого. Однако я не могу, при моих соломолительных заслугах речитативца, припомнить, что я когда-либо делал что-либо подобное, чтобы заслужить всё это. Никакой почтмистики нации! Троллопу надвое сказалось! У меня просто не было времени. Святой Антоний Гид!
{Часть 2. Вопросы 1-8}
{1. Шон стал почтальоном из-за пророчества}
– Затем, разве мы до сих пор хоть раз спрашивали вас, дорогой Шон, мы вспомнили, кто это был, добродруг, для начала, который, испытывая симфонию, дал вам позволение?
– В добропуть теперь, – Шон отвечал, голосом верным, как церковные лишь, и эхо вслед ещё пригожей, с котличным рывком его сластолоконов соволоска, как своевременное предвкушение его емкочанной мозговой цветной копнушки. – Офеянный! Кокс вы прочесали ли еговый, томилушка годин? Блаже брав ты? Что они за колумбушки! Горче их намылуй! Изнурительно, очень изнурительно. Гобоем рожколенки и искриворонение моего хребта. Бедоядный! Это мой тяжелейший хряст и маслодневный жребий, с кроватью жёстче вещего хлама греков и доской обнажённей римского алтаря. Я избегаю зайчишеских кухонь и спасительных каштрюмов. Не позднее, чем совсем немного двунедельностей после того, как я встречался на Безбожницкой Гати с парой людей из дома за стеклом, которым я тасовал руки, что звались МакБлёк – мне кажется, их имя МакБлейк – из Клубка головной огнемощи – и они совершенствовали меня и заставили меня уваровать: нет пятичасовой фабричной жизни с недостаточно обесплаченными и индустриально нетрудоспособными для тех, что живут даром дневного духа. Я имею высшее удовлетворение аббатъявить, что я получил это от кого-кого же, как не от Святца и его пророчеств Голубителя черни. После солнц и лун, рос и мокрядей, гроз и огней наступает субботаж. Спасенье в танцпрогулке! До отмучення! Укрощайте!
{2. Шону надоела такая жизнь}
– Потом, мы объяснили, слава ездке вне, и ноги в руки, вы, возможно, могли быть таким по указанию?
– Простите меня, – Шон повторил со своих мокрых уставов, – не то чтобы я хотеть делать какую-нибудь самовольную работу, зато так на меня заблагоначально приговорили Архипрораб Чтец и Главнадзиратель Щец в их гармоничных заповедях Всеевсевия, и тут бывает себе, что крепость находит на меня, что дана мне свыше из книги взрастаний, и раз оно становится зароследственным, у меня непрепонно не будет ничего в виду в перспективе, только разве Сванн и выбивание слепчастей из часословноплавномеров моего старотоварища. Словно плохой приступ мороки всё это чувствуется. Верно троп, сказал смотритель. Почти что могу сказать и про себя, в то же время избегая времянарушений, теперь мне становится почти надоевшим кружить вокруг да около по тем новым гидовровным магистралям, как те безымянные души, совершенно снегодные, постудные и мразные, до самого ржавого октября в этом тусклом лесу, и я был буквопально присмущён, думая о кратере какого-нибудь известного вулкана, дублинской реке или кашалотческом низменном ловшестве, как выход и отложение, или для изоляции Аз от моих множественных Мыс на отмылях острова Люмбаго, или чтобы похоронить себя, со всем скарбом старьсевщика, глубоко среди моего элюбойного пойла, разве что кольт Моррисси поможет мне или тот гусак, может быть, в 49, раз оно так дестку рыбтягивает, это свинодельце со всеми потрохами, и где в этом маре или среди этого чудотворного чекана в этом раскидывающемся трансовеществлении можно повернуться, после того как оно попало мне в руки, я внепримерно безнадёжен, чтобы делать хоть что-то соответствующее.
{3. У Шона есть возможность доставить письмо}
– Мы ожидали это от вас, честный Шон, мы подтверждаем, зато согласно франкировальным машинам, для лимеритчиков, в конце может вполне оказаться, как мы слышим, что это вы, наш запасздравый, кто принесёт это открытое письмо. Расскажите нам о главпочтенном Эмайле.
– А что касается того, – ответил правдруг Шон, в подритме чудачечёток и в подавленном приседании, – что у меня есть ещё перец в гуттаперечницах, то, клянусь благосыновним Бородара, тут можно ещё крепость чего сказать обо всём, моя возлюбленная.
{4. Шону нравится читать молитвы}
– Вы не против рассказать нам, милый Шон, мал моля больший велемальчик, мы предложим подобному дорогому юнцу, где в основном вы способны делать дело. Ах, уже можно! И очень жалостно сказал нам он.
– Вот ведь! – Шон ответил, пока он поглаживал один из своих подкорованных наручей. – Для намадов нет суббот, и я в основном способен гулять смело, будучи слишком нежным для настоящей работы, шестьдесят косых беглянских хилометров в неделю между тремя мессами поутру и двумя торжественными вечорками. Я всегда говорю тем пешеходерастам, моим ответчикам, Томми, Сидди и Гекльберри, теперь (вот чистая эхтоправда как свитская ворофиксация), как было первосказано мне в грамоте для моих отклонностей, всё ещё обладая крепкими ногами, чтобы быть разжалованным после святых даров от излишнего холопского труда ненужного хождения разного вида на всё опроставшееся мне время, ведь иначе, после моих потпыток, я попаду под порицание, там где не было бы сита, да Всевысший доплатил. Слаб брось труд стоп дай зад ход. Ты идти этот остров, один сончасток там, потом ты идти другой остров, два сончастка там, они поймают один кышмрак, потом домой к дражайшим. Никогда не заступайтесь за женщину, которую защищаете, никогда не покидайтесь другом, от которого зависите, никогда не стройте гримас врагу, пока он не облуплипка, и никогда не приставайте к той, кто для другого любпипка. Амен, Птах! Добудет голод его! И на материке, как в Эйронезии. Зато, поверьте мне в моей простоте, я ужасно хорош, мне кажется, такой вот я, в самом корне, да славится Учение правой щеки! И теперь я могу истинно бордогласить пред всем моим Горнеполётным Пантомирозданием с моими плотокровными ладонями на половостланиях охламостолов, что я стараюсь изо всех разумелых сил читать мои четковидные сладосолины за мумку да куклу плюс мымру впляс бонзку регулярно, коленопреклонения подполнительно. Домче взгод, пущий на высях сам, клянусь собахусом, хлебать нам супчик и т.д., Пресвятая Благородница и Патрик Славленный, и т.д., и т.п. На самом деле всегда я веровал. Скупели! Герму на отречение!
{5. Шон покрасил город в зелёный цвет}
– И всё это твоетушие дархлебника. Но после минутного рассмотрения, дорогой доготренерский Шон, как вы заставили на досуге весь город выпучить меренные зелёные шарфочки.
– О муть честная, за чем же стало? – ответствовал Шон, чутьисто умасляясь сквозь лампальцы (просто это казалось естественной вещью), настолько он тогда стеснялся света. – В смысле, да будет так! Свет цепной во тьме лучился, резвеет сфумарь. И тут я признаюсь, было, да. У вас диогеноз разонравственного человека. Делотрубарю, это сделал я! Честнушка, я! Весьпесенно, я! Долой сакстанское рудоводство! И, я боюсь, это не была моя первая жилетколатность после того, как прокатил вампир лихой, спалившись славной извержжёнкой (раз!), спалившись славной извержжёнкой (как раз!), спаливши извергов иных. Как обычная красноножка я. Неплодотворный как тот самый мул. Кто-то, может быть, намекнёт на ночеродное впечатление, что я был неправ. Ничегошеньки подобного! С вами никогда не было более намприятного вридоразумения, извините себя! Что для вас свинина, то для меня значит мясо, пока вы очевидите, что я старчеведаю. Зато это грандиозно по моим способам мышления из пророчеств. Новые миры всем и сразу! И они были скотографически расставлены только для джентльменов священножевателем в Открываундленде, который узнаёт, что он родственник. Это было вместе с моим экстравертом Дэви. Как одно. Вот и всё. Дружночь мой серденный, малпальчик. Фсфыф!
{6. Шон напишет отчёт о происшествии на почте}
– Как сладкорнечисты твои плесканты, о певчая птица, и как истисканон твоё пополовеяние! Уструби в нашей Эмайнии трубою во многознаменитый день твой. Затем, не имеете ли вы в виду, постричадо чубное, от Фортоверлика до Девичьей Слюботы будут наши терцы ледам? Мы размышляли основательно, действительно ли мебель или зелень искрасятся?
– Это отъявленская инъектива, так сказать, – Шон, этот пламявзорный парень прокричал, естественно воскуяркнувшийся, пока он вытряхивал красный перец из своих ушных раковин. – А в другой раз, пожалуйста, ограничьте ваши вопиющие интинуации каким-нибудь другим смердным телом. Чем на этом физиогнёте нашей измеблированной планеты мне заниматься, кроме вашей назрелости? Это больше, чем я могу облицевать, на блохкороткое близвременье, в любом случае. А теперь давайте-ка мы с вами бросим это по-хорошему, злейший сэр! Это не французское сыроделие. Можете мне поверить. Вы должны меня понять, когда я говорю вам (и я попрошу вас не шипстеть, не кричать золотом и не цитировать дам в летах), что на посылпрошлой почте, столь глубоко оплакиваемой моим стародавним старшим другом, мисс Показчицей, порчмейстершей, чей смешливый рот чрезмерен, ведь в частности для Общества Скотии «Тысячегалонная корова бедняка» (я думал о том, что эре нужно), благословлённой их не менее двадцатью двумя тысячами сортировщиков из почтибольшего максимума в двадцать две тысячи, мне в ус одно, слишком много приветных канцтоваров и всяких кипустройств было снедено прелаврушественно теми мозойливыми козлами из-за пенсионной жадности. Рогие носители, приятной бонпартиты! Продолжая, я также скажу, что один из моих замыслов признаний, когда только письмилостивится горпост в месть с подоградительницей (когда я не готов сказать), столь точный, пока моё перо носа не подточит, чтобы хоть немного уразумировать составления сберкнижки цвета грязь-лужайки в форме пары боксёрских перчаток из озероких овец, окружающих эту материю вальс-пуншкарей маскотёров и их рогача пущения, что спас город для моих паблакаторов, Ноланца и Бровного, Нишкний Мешаинск, Христокрёсток, пока, благодаря силе судьбы, мой зорьпалтус кильтужащего преддолажен, подо мной есть деревяшка и для меня есть пузость.
Самому Почтеннейшему, в Память об Их Крайностях, Наиблагородному, Некогда Худостроение для Услуг Писателя. Привет створим. Только что усопшая г-жа Постыльщица, к которой (да страхует ей Лойд!) я был свист-швартован, с её шестерёнкой г-жой Пострельщицей, обе духтарши музицины средь школкованной площади и театралогичные ноженькам порхальных эстричек. Она была приятельнейшим человеком как многоначтённая некомпанейская женщина, от которой я вечно получал письма, только слишком толстая, привыкшая к малышам и декамногосломию, это её каприздневания, ведь она взбрякивала бутыль, чтоб впринять медосцены глоток, ежечасно. Ей было гораздо менее девяноста, бедная покойная г-жа, и она имела вкусы к поэтикам, когда я держался как опилигримевший, порыв в море, когда луна также была прилажена на углу милого Разноладовича к лыжне. П.Л.С. Матрона фон Ладносказовична это была она, кто дала мне бараний медальон, обедоляжки к её празднованию для прошения. Почитай пашца своего и зряписи мои. Это, мои слезоглядные, моё последнее волеяйцеление, выписанное источардашно про их недостаток женского фраздевания, что я, или, возможно, любой другой человек, что приседал на тубу-лейку, имел честь иметь на их вежливых софонежностях в истинном присутствии благочестнейшей г-жи Сварлихи, когда её кожа подверглась воздействию воздуха. О, какое должно быть у меня горе на устах о двух маленьких чернобравых петунчиках, стоящих двадцать тысяч фантов, согласно умоведцам, с обоявственными немахайловыми пожеланиями для Розанчика в следующих трелях от их глубоко возлюбленного Роггерса, М.Д.Д.О.Д. Мне дубль-дорого обождание дожданья! Письмена.
{7. Шон потерял свою форму, но у него есть бочка}
– Резвославно козлосчастны вы сковместно с вашим каденусом, и потому козлику вознесть нос, как мы закончим эту белую книгу. Две венерессы! Влагсток! Нетакий да сточтимый! С гвалтом да всегвалтом! Иначе, франкёр Шон, мы продолжали, какой будет автобиография вашей мягкотелой юлоформы?
– К долу уроняшись! Никого подобного, – Шон отвечал, – Слабонебеса! (Он намерениевался и теперь присматривался достаточно близко к пастишу его рубинского былкольца.) Хотя должно было быть более или менее ракракра романтично. Кстати наклонясь, как г-н Фрай? Всё это, я могу сказать, по данному обету, плата, приплаты и деревянная полуденьга (златоносящий всенаружый Рейн!) были спондейственно переданы из моей рукоятки (пусть клянчат за упакуй мои злопыхатели и их Мисс Досказчица! прошло её виденье грёз в ту ночь, что врозь вела нас с нею!), от имени подкорного г-на ван Вгорного из Трухзамков, Поймиколково, почторуба, среди моих разночисленных присоседских и завистленников к каждому подписанию, озаглавленному Бор за Птицебазом, наших выселенных прожильцов. Я говорю (и я никой не косулерог или тылкильт, позвольте мне сказать вам, если не информированы), что я никогда не трачивал его. Нет у меня и привзрачного наполнятия со мной, каким путём. Такое у меня правило. Оно ушло в любом случае как горячая похлёбковыпечка. Что приводит меня к моему перлопункту. Понежесь, я прост как возимый законверченный, настолько, что вы теперь будете вероявно принимать, для передачи одной из регистрированных внешнеточных бочек Былтушки Гиннессыни. Вместе с тем раз нюх дав, выпейте разом. Сейчас!
{8. Шон расскажет басню}
– В союзе как! – отвечали мы. – Шанс, Шон! Шансон! Давай на лад! Только вперёд!
– Я прошу нравопрощения, – Шон начал, – зато я лучше наспиногружу вас одной из тех гримустрашимых проделок Иакоба и Исапа, раз басня, да безобразня. Давайте здесь разберём фактострофы, мои дорогие ройсестрички (подкашеподкашлечихоточахоткосуперскулёжениколающекоклюшанскихрипотохаркотораскатораскашлекаркракатар), о Хмуравье и Коснетчике.
{Часть 3. Хмуравей и Коснетчик}
{Коснетчик проводит время с девочками}
Коснетчик всегда спешил вприспешку, прыгвольный, что кантуется его раджостности (у него была партнёрская пара подмогомножек, чтобы подсадить ему), или, если нет, он всегда делал крайне бесчестные увертюры для Флошки, и Льянки, и Бжелки, и Осекомушки, чтобы играть в кутокуколку, и блошкаблушку, и лаунтеннисы, и крестовики-нулевики, и чтобы замышлять с ним пчелосмешение, лих ротовые части к его разверстию и его хохоту