Против большевизма»)
Шла война на Галадоре. Брат давно восстал на брата.
Страшно мстили романеи за костры Понтификата.
Их магистр, сэр Аркадий, лидер Синего Гальбара,
Нёс господство своей веры кровью, сталью и пожаром.
И учила эта вера: процветанье и свобода -
Меч и сад, удел и бремя Богом избранных народов.
Долг и право романея свет нести всем людям мира…
Стройся очередь лояльных за объедками их пира!
И союзники Гальбара этой правды по заветам
Всю Миданию отдали на разгром во имя света,
Мерзких, подлых мракобесов за любовь к родным тиранам,
Приравнять к скоту решили мудрецы за Океаном.
Собрался совет в палатах обсудить вздор демагога,
Что жалел народ неверный, заклинал магистра Богом
Прекратить грабёж и кары, уравнять в правах две веры…
Много стало шарлатанов! Каждый гнал свою химеру!
Зачитали бред злодея: «Все народы Галадора
Братья и единоверцы! Хватит тешить дух раздора!
Ведь народ чужой карая за привычные поверья,
Укрепляет меч Гальбара в нём вражду и суеверья!
И уводит взор миданцев от идей, что их побудят,
Стать друзьями Просвещенья… И поверь, найдутся Люди…
Ты куёшь врага, магистр, благо смертью утверждая...», -
Прекратил глаголить лектор. Ересь разная летает…
Сэр Аркадий хмур, надменен. И сказал, как грянул громом:
«Чернь здесь любит мрак и плесень. Я караю дуболомов!
Небо милостиво ныне. Власть в моей лежит деснице,
И от гнева дикой массы защищён полёт Жар-птицы.
Ставит мне в упрёк мыслитель мародёрство, жертвы кола???
Отвергающий свет солнца, сам достоин произвола!
Почему должны доминцы, сокрушив оплот Урбана,
Пощадить рабов идейных, что зовут сапог тирана?!
Мы, народность романеев, сквозь века несли свет миру.
Нам решать, чему стать правдой, и каким упасть кумирам!
А миданские блудницы пусть пойдут по два альтрина!
Кто посмеет бросить вызов белокаменной твердыне?!»
Раздались аплодисменты. Стоя хлопали набатом.
Равиляне и гахланы, иноземные солдаты,
Горожане Лозаннеи и миданские магнаты.
Саймон Леванд тоже хлопал: «Вот тебе, народ проклятый!»
Побледнела лишь Альбина, дочь архонта Дариана.
И чуть слышно прошептала: «Перед нами тень тирана…
Говорит он о свободе, под её святой личиной
Демон строит мрак темницы для моей родной долины».
И сквозь слёзы вспоминала, как она сама просила,
Чтоб на земли Дейстракана с Неба снизошла могила.
Вот она сидит на троне. За окном грохочут битвы.
И со страхом ставит подпись. Бог услышал все молитвы.
Свобода и Власть
(творение ученика)
Жан
(сидя в библиотеке дворца Олинор в городе Манелия
пытается писать политический памфлет
по заказу учителя).
Дабы в стаде не проснулся хладный разум - Дар от Бога,
Кукловод из Флавианы замутил реванш немного:
«Лишь у нас святая вера! Всех к ногам Тарквиниана!»
И назначил патриотом инквизитора Урбана.
Урбан - грозный инквизитор. Он царей в стране меняет,
И магнатов богатейших на хозяйство назначает.
Будучи монахом церкви, средь гаремов и фонтанов,
Издаёт приказы смерти ради злата океанов.
Но болтает он премного о духовной нашей вере,
О величии державы и блаженных в полной мере
Душах люда трудового, свято чтящего заветы
Бога и Тарквиниана, благодетеля планеты.
Эти души непонятны бездуховным северянам,
И испорченным прогрессом горожанам и дворянам,
Против них союз воздвигнем с деспотиями Востока,
С гоблином карбинских джунглей и ловцом единорога…
Будем вместе строить стену против солнечного света.
Солнце клонится к закату. Скоро грянет ночь планеты.
Этой ночью мы воспрянем, и устроим шабаш дикий!
А едой на маскараде станет наш народ великий!
Наш народ велик всецело: чтит царя, отринул беса.
Он о благе всего мира, а не кровных интересах
Должен думать постоянно, беспросветно голодая,
Глядя как у его внуков землю предков отнимают.
Соловьём поёт политик, шут Сцеволы и Урбана,
Споря с гласом патриарха, как две морды великана.
Очень любит он свободу, а миданцев презирает.
И за гранды Флавианы он врага изображает.
Хоть считают шарлатана призраком неуловимым,
Предводителем повстанцев и огнём неугасимым,
Громогласным Лафареном, рыцарем клинка и яда,
Что блуждает и приходит на вендетту, когда надо…
Саймон Леванд - полукровка, демагог от креатива,
Сын блудницы Арвандама, критик Урбана игривый.
Сорок премий ему дали, и в измене обвинили,
Но постов не отобрали, в казематах не сгноили…
И болтает сей оратор со страниц брошюр дешёвых,
Что по городам и замкам, для младых и бестолковых,
Дурачков, восторгов полных, ходят головы смущая,
Об Урбане и миданцах, без которых сущим раем
Станут за одно мгновенье Галадор и вся планета.
Надо только Флавиане всё отдать на свете этом.
Ведь миданцы, мракобесы, будучи вполне скотами,
Не способны управленье над собой наладить сами.
Все их женщины - блудницы, в прошлом - деспотизм предикий,
С древних пор и до Урбана, а Тарквиниана Великий -
Органичный лик народа, грязной помеси поганой,
Вместо лошади какая шла под гоблинским каганом…
Нам не стать страной приличной, без премудрой Флавианы.
Ниц падём пред их сияньем, как уйдёт режим Урбана,
Царство наше мы распилим на десяток княжеств годных,
Инородцам - половину! За весь мир существ свободных!
А ещё шут рассуждает о свободе и прогрессе,
О материи без духа, благе шкурных интересов,
О прекрасной загранице и братании с рабами,
О вреде законных браков и о грязи под ногами…
Ведь мы страшно виноваты! Кайся за своё рожденье!
Презирай свою культуру и молись на пораженье!
Будь свободен от запретов, предрассудки отрицая!
Как войдут чужие рати, распахнутся двери рая…
Так нас учит шут безродный, раб владыки полумира,
Из какого все смутьяны, себе создали кумира,
Сидя у сапог Урбана, и объедки доедая,
Анонимно о свободе и прогрессе рассуждая…
Страшен словом Саймон Леванд, но он лишь карикатура.
Убивать своё же тело огра голова - не дура.
Речь не о Земле Миданской, но чудовищной машине,
Что сжигает наши души за доходы и гордыню.
И Урбан, и Саймон Леванд, лицемеры, лиходеи,
Подменяют цель и право на абстракные идеи.
И бранятся морды огра изливая чан отравы,
Истребляя в нас, миданцах, дух народа, сталь Державы.
И внимают маскараду горожане и крестьяне,
И священники, и воры, дамы, школяры, дворяне,
А властителей дум сотни им бездумно подпевают,
У державы и народа, годы жизни отбирая.
И кричат одни: «Свобода! Ниц падём пред Флавианой!»
Им в ответ: «У нас Держава! Нет на вас Тарквиниана!»
Но у всех одна лишь форма государства и идеи.
О насущном содержанье забывают лиходеи:
О реальных интересах, знаньи подлинной свободы,
О развитии культуры и возможностей народа,
Воспитании элиты, что увидит суть сраженья,
О смягчении удавки теневого управленья.
И Урбан, и Саймон Леванд - лицемеры и злодеи!
Подменяя цель и право на абстрактные идеи,
Всё бранятся морды огра, льют нам в души чан отравы,
Отнимают годы жизни у народа и державы.
Но Сцевола недоволен инквизитором Урбаном.
Мало стало дивидендов от владыки Дейстракана.
Изменился цвет эпохи. Много пастухов у стада.
Урбан принял длань доминцев. Ждёт спасения в награду.
А доминцы с Флавианой делят мир в борьбе смертельной.
И Мидания в их битве это козырь беспредельный.
В их сражении незримом обречён престол Урбана.
Кто придёт ему на смену? Поздно будет или рано?
Но в конце его задавят. Не нужна такая сила.
Много ли миданской крови требует его могила?
Ведь в Марвинии поднялись бунчуки царя Джафара…
Не избенуть галадорцам сабрианского кошмара…
Скоро грянут перемены, войны грянут по Вселенной,
Тысячи погибнут в битвах, содрогнётся Ойкумена.
И не жаль вас псы Урбана, вам, рабам, туда дорога.
Так всегда да будет с теми, кто предал заветы Бога.
Ветры времени подули… Требуют движенья годы…
Кто без стержня против века, тех не станут кукловоды,
Защищать ценой потоков мирового капитала.
Нужен им агент надёжный, как секира из металла.
И недолго жить осталась тираническому трону.
Произвол предотвращает лишь стальная власть закона.
Дело времени и воли Возрожденье Галадора.
Дорого заплатит каждый, кто не смыл с себя позора.
* * * * *
Увлечён поэт твореньем. И Светлана всё молчала.
Манускрипты посмотрела, в зале долго прибирала,
Принесла украдкой ужин, а пока за ним ходила,
Платье лучшее надела. И пугливо объяснила:
«Я - подарок от Альбины… Василиса вас жалеет…
Рангом выше несказанно, чувств особых не имеет…
Но отроческие годы для августы незабвенны…
Вы с учителем создали её взгляд на ход Вселенной.
Мне приказано в замену кире стать для вас наградой.
Сэр Анэльтий пригрозил мне в случае отказа адом…
И сказал, что согласившись, я отнюдь не пожалею,
Если солнце до зенита одинокое согрею».
Жан
(молча откладывает тетрадь, и далее
пишет на салфетке).
Смыть позор с людей помогут зёрна подлинной свободы,
Что хранят лишь одиночки, вопреки цепям природы.
Лишь от них теперь зависит сгинем ли мы от отравы,
Или в нас воскреснет снова дух народа, сталь державы.
До конца его хранили пятеро людей достойных,
Что прошли свою дорогу в нашем мире беспокойном,
Отвергая птичье пенье сладких грёз и лжи тотальной,
Сквозь сомнения и думы, на маяк стремлений тайных.
С ними были трое спутниц, не всегда вполне им верных,
А наставником духовным был философ беспримерный,
Их пути сошлись впервые в замке мудрого магната,
Благодетеля седьмицы сих невольных ренегатов.
Сих людей ума и дара пощадит судьба лихая,
Их потомки на престолах сядут, миром управляя…
Эта дюжина адепты духа подлинной свободы,
Что не гибель и отрава, но лекарство для народов.
Но какой земля не станет, кем ни будешь в мире этом,
Помни, что душа извечна, и мгновенна жизнь планеты.
Да не веруй кукловодам, до конца храни премного
Свой маяк среди иллюзий: хладный разум - Дар от Бога.
(выходя из библиотеки видит плачущую,
неприкаянную Светлану, а вдалеке лоуренцианского тиуна
и двух дружинников графа Твердимира, якобы случайно
оказавшегося тут же. Молча пишет на той же салфетке
свой адрес, высыпает в неё последние пять
серебрянных альтринов, и отдаёт Светлане,
а после уходит прочь).
Всё решили два сраженья: возле Минты, у Макира,
Где дрались в кровавой сече шесть сильнейших армий мира.
И миданцы, и лиренцы, и имперцы за Урбана,
А в союзе с патриархом варвары царя Сварана.
За Доминию сражались, граждан собственных помимо,
Все повстанцы Дейстракана - рать августы, пилигримы
Из Синландии и Кронны, и князей руденских Лига,
И союзные отряды с Федерации Индиго…
Лозаннея и Арвандамом лишь нейтралитет держали.
А банкиры Семиградья всем кредиты раздавали.
Золото по этим займам к ним вернулось в один миг:
Пушки, флот, сукно, доспехи, зелья, воровство, пикник…
Ровно три дня и три ночи Минта в страхе наблюдала
От рассвета до заката Суд Судьбы, борьбу металла,
Строй на строй с ожесточеньем, под молитвы и проклятья,
Вековой раздор за веру, разрешали наши братья -
Галадорцы, погибая героически позорно,
Ради слёз своих домашних, идеалов иллюзорных,
Песни дочери невинной и страшилки для народа,
Что давали свет сакральный дивидендам кукловодов.
Ведь в неистовстве вещал им проповедник незнакомый,
Про красу снегов на соснах или кипарис у дома.
Как духовность и победа, этот дом далёко ныне…
«Дом врага разграбим завтра! А сегодня в нас пустыня…».
Возрожденье двух Империй пало в грязь на этом поле,
А одна и не родилась в цвете лет, по Высшей воле…
Был разгромлен сэр Аркадий. И убит мечом Сварана.
Но за жизнь его гвардейца гибло пять солдат Урбана.
Хоть берёг гафорцев Сваран, в мёртвых лучшие дружины!
Есть ли дом на Галадоре, где не плач над гробом сына?
Пал магистр, и бежали все союзники Гальбара.
А доминцы отступили к реке Эмбо в крепость Мара.
Но отметить не успели, победители в раздоре!
Конунг Сваран для гафорцев хочет на Великом Море
Основать себе владенья, дать имения дружинам,
Чтоб жена солдат союзных, овдовев, учила сына:
«Этот варвар наш спаситель, вместе родину спасали,
Твой отец погиб героем, нашу ферму им отдали,
Подрастёт твоя сестрёнка - будет греть ему перину,
Ты учись - тиуном станешь при гафорском господине».
В кровь седой лиренский герцог сему рабству возражает!
Патриарх их спешно мирит. Что ответить, сам не знает.
Тут явился в стан победы, где солдат дерётся пьяный,
Караван послов восточных от Марвинии султана.
Сабриан поднялась сила! Их амбициям нет меры!
Вот сказал надменный дервиш непривычную химеру:
«Повелитель под Макиром. С ним стоит сто тысяч гази!
Принимайте Сабриила, магдалические князи!
Вы нас долго угнетали, жили ложью и пороком,
Виноградники растили, не приняв завет пророка.
Непреступные до неба строили у нас твердыни,
И картины рисовали… Стали дороги рабыни!
И сокровища копали на царей святых могилах!
Это полный список платы за хулу на Сабриила!
И детей пошлите быстро к нам в гаремы, в янычары!
Не заплатите всей дани от султана будет кара!»
С ним прибыл сеньор Серелли, сын Венцелии тирана:
«Банк отца с великой честью примет дань для Сабрианы…
Я назначен казначеем при дворе царя Джафара.
Заплатите дань марвинцам, и избегнете пожара».
Гул недобрый, ропот жалкий по шатрам забегал сразу.
Только Сваран улыбнулся, глядя брань жрецов проказы.
Но ни клир, ни полководцы, ни князья, ни менестрели
За отцов страну и веру всё отдать не захотели.
Вышел только князь Тервельский, маршал из семьи Гаффоров,
Ветеран, казну обретший на крови, слезах террора…
Хоть сто лет друг Сабрианы гнал родную кровь товаром,
Не стерпел обид державы крепостник закалки старой.
И сказал стратиг дубовый сим посланникам надменным:
«С вами ересь Сабриила! С нами сам Отец Вселенной!
Нет пощады инородцам на земле Калиниана!
Если дороги вам жизни, убирайтесь, обезьяны!
Вы пришли на нашу землю покорять нас своей воле!
Значит, будем мы вас резать, как не резали дотоле!
И вы вспомните, собаки, дни царя Тарквиниана,
Когда резали неверных легионы Грациана!
Кровь детей рекой польётся по пустыням и долинам!
Но склонитесь вы пред нами, как рабы пред господином!
Только белый галадорец воплощает Божью волю!
Дикари степей песчаных рождены пахать на поле!»
Часть Третья:
Сила и Мудрость
«Выбирая богов, мы выбираем судьбу».
(Вергилий)
«Приняв, что удача подобна потере,
Что горе и счастье равны в полной мере,
Признав, что победе равно пораженье,
В сраженье вступи, чтоб не впасть в прегрешенье».
(Махабхарата)
Ксения
(не слишком понимая суть, старательно,
то медовым, то пафосным голоском читает господину вслух
рукопись с предсказаниями чернокнижника Стефана Мерцеля,
жившего за триста лет до описываемых событий).
Град Макир в тылу глубоком у Мидании на Юге.
Но дошла война досюда. Сжёг вокруг него лачуги
Тихих деревень, бессчётно угоняя в свои станы
Местный люд, султан Марвинский, раб халифа Сабрианы.
Был Тарик Джафар пиратом, водил дружбу с бедуином,
Караваны долго грабил, наносил удары в спину
Гарнизонам и лояльным императору эмирам,
Но однажды предсказали ему стать владыкой мира
(Объяснив, что это воля скрытого века во мраке,
давшего Завет халифа, а неверные собаки
От сиротки до монарха в бедах мира виноваты…).
Поднял вор знамёна веры, порешив спросить расплату
За столетья угнетенья с всех народов Галадора,
Куда сабля доберётся… В годы засухи, раздора
И успеха сект разбойных лев проснулся в сердце грифа…
Шах отдал бандиту в жёны, по велению халифа,
Дочь свою, дозволив грабить иноземцев и эмиров,
В гроб сходя. А старец секты асассинов с гор Хабсира,
Чья семья три поколенья, дань брала с больших сеньоров,
Смело сделки предлагая им, когда случались споры
Между семьями Сцевола, и Сильвано, и Арвелли,
Эрцибано, и Гильдони, и тиранами Серелли,
Заявил, что лучше прочих знает сам закон Мораны,
Ибо он и есть Мессия - рейнкарнация Нерфана.
А владели Семиградьем через Лигу Козерога,
И Латену помогали толковать законы Бога,
И в Сильвеции судили тайно и царя, и мима
(Приговоры исполнялись неминуемо, незримо),
Лоуренции банкиры - давние друзья султанов.
Это им принадлежали все суда и караваны,
Что везли табак и кофе, опий, специи и ткани,
Зелья и рабов особых через степь и океаны,
Горы, острова, проливы… А имперцы их доходы
В счёт долгов своих хранили, не жалея кровь народа.
По большому совпаденью, видно, были у Джафара
Средь хозяев Ойкумены благодетели кошмара.
Как бы иначе построил раб Нерфана всю Армаду,
На которой переправил он своих исчадий ада
На холмистые равнины и предгория к Макиру?
Ведь тогда же осадила лига городских эмиров
Вместе с горстью сил имперских в цитадели асассинов
Лжепророка Сабрианы, старца сект и бедуинов.
А Джафар на фоне пленных, беспощадно им распятых,
Предъявлял Макиру грозный, но разумный ультиматум.
А его флоты лихие новых гази подвозили.
«Побеждать Латен в Латене», - так с халифом порядили.
Вот к нему вернулся гоблин, раб посольства с каравана,
Ослеплённый, оскоплённый, на клейме - хула султану,
А в корзине части тела всех послов с письмом Гаффора.
Вскоре подошла к Макиру рать упадка Галадора.
Встали там, где с гор спускалось сердце всех речных истоков
Водной сети Дейстракана. Началось стоянье рока.
К бастионам гор безлюдных, где росли седые ели,
Осаждённых тьмой с Востока, силы Урбана не смели
Подойти, но обрекая сабриан на голод лютый
Средь пожарищ, им закрыли путь в страну в одну минуту.
Но откуда взять миданцам и лиренцам новой силы?
Цвет народа меч Гальбара лишь недавно свёл в могилу.
А Гафория далёко. Не дождаться подкреплений.
Остаётся полагаться на судьбу, военный гений,
И святое чувство крови, ненависть к чужим слепую.
Кто секрет победы знает? Не таков он, чтобы всуе...
Два десятка некромантов в войске Сварана служило.
От восточных культов древних их наука исходила.
И они ещё под Минтой стали предлагать Урбану
Сделать нежить из погибших для победы над султаном.
Им сказали убираться, заплатив в двойном размере,
Пригрозив костром иначе: «За кощунство - к высшей мере!»
Конунг всем тогда ответил: «Ведьмаки мне служат верно,
Моя власть - для них защита. Я считаю правомерным
Предложенье, а измену абсолютно отрицаю,
Ибо на войне с магистром цену им, поверьте, знаю».
Вот минуло три рассвета, и явились с колдунами
Эвенгара орды зомби под знамёнами с мехами.
Тут на радостях царь Сваран, их повёл скорей за воду,
Изрубив марвинский лагерь, перебив орду народа,
А берсерки впали в ярость, были пьяны, как дубы,
Не особо разбирая где враги, а где рабы…
Мамонт, в летний жар побритый, сабриан топтал лениво.
А союзные южане, созерцая это диво,
Не поняв вполне кто хуже, поневоле вспоминали,
Что им варвары за цену за подмогу называли...
Но завязли северяне, грабя лагерь сей богатый,
А другие, в арьергарде, позавидовав собрату,
Двинулись вперёд, оставив мало сил на переправе,
И погнались за Джафаром, разбежавшись по канавам.
Сам царь Сваран двинул зомби прямо ко вратам Макира.
И сказал: «Я ваш союзник, открывайте ради мира!»
Испугались горожане, и залив в сифоны пламя,
Заявили: «Над Макиром лишь царя мы примем знамя!»
Конунг в гневе вызывает к себе маршала Гаффора:
«Где заснули твои трусы! Нам сейчас не до раздора!»
Князь Тервельский отвечает: «Не могу вам сдать Макира!»
А со стен кричат: «Вы оба - родом с северного мира!
Урбан от лиренской крови! А у нас в подвалах дети!
Мэр и гарнизон за город только кесарю ответят,
И откроют добровольно нашу площадь для парада!»
И пошли на штурм гафорцы... И взяв город, хуже ада
Лютовали, всё крушили! А южане патриарха
В стороне стояли смирно под знамёнами монарха.
А Тарик собрал отряды, и ударил, что есть силы.
Много варваров заблудших его рать тогда побила!
Ночью, отойдя за горы, и приняв два подкрепленья,
Рано утром псы пустыни снова дали два сраженья,
Одна рать вернулась в лагерь, и закрыла переправу,
А другая - по южанам, обойдя пороги справа…
Чернокнижники и нежить подло предали Сварана.
Затрубили отступленье, разбежалась рать Урбана.
От несметной тьмы Джафара выжила лишь пятерица.
Но распят был конунг Сваран, и свободен путь в столицу.
Патриарх бежал за море, и Державы вдруг не стало…
Вот разбитое корыто: «Дёшев раб, да хлеба мало...».
Всё стоят доминцы в Маре, потеряв чуть меньше трети.
Многие домой вернулись, а у прочих жёны, дети,
Дом и сад, почёт и слуги… А в Доминии ни кола!
Так зачем же возвращаться к ларам, в царство произвола?
Сэр Анэльтий их возглавил, как защитник прав Альбины,
Светлый граф из Твердимира, алый маг Иосцелина.
Пусть и был он педантичным, строгим, мутным бюрократом,
За благое дело встал он, грозный лидер ренегатов.
Как все битвы отгремели, прибыл претор из Тинора,
И сказал: «Виват гвардейцы! Мир и дружба Галадору!
Лорд-протектор сэр Аврелий в наших общих интересах,
Даровал союз султану во спасение от бесов!
Ведь магдалики, гафорцы - наши худшие злодеи.
А Джафар, хоть и безбожник, ныне друг для романеев…
Шах Синод наш властью ставит для людей Единой Веры,
И защитой пред визирем, и судилищем химеры.
И купец доминский станет первым среди всех по праву...».
Но осёк посла Анэльтий с прямодушием лукавым:
«Мой патрон и воспитатель, что в загробном мире ныне,
На Галаду клал десницу во стенах родной твердыни.
Обещал народам местным от безбожников свободу.
Кто таков твой сэр Аврелий, за какого льёшь ты воду
В уши нам, чтоб честь магистра, так предать в угоду злату?
Много ли из общих выгод вы уступите солдатам?
Как вы смеете неверным в рабство дать моих клиентов,
И отняв у нас добычу, договор порвать за ренту?»
И прогнав посла с позором, граф сказал своим отрядам:
«Наше счастье здесь. Мы станем за него сражаться рядом
Со Мидании великим, но измученным народом,
Сохраним свои поместья, лишь отдав ему свободу!
От кровей Флидериона есть у нас императрица,
Нужен кесарь. И я знаю, где найти такую птицу».
Став изменником в Тиноре, а на Эмбо - властелином,
Граф нашёл в него влюблённой самозванке господина,
А себе марионетку - короля из Лозаннеи.
Так миданцы примирились с властью пришлых романеев.
Теодор Мидас, царевич, сын архонта Дариана,
Приходился старшим в роде от кровей Тарквиниана.
Как ленивый вольнодумец и наследник состоянья,
Ненавидел он тиранов и конкретные деянья.
А любил… Стихи, трактаты, иноземные порядки,
Буржуазные камзолы, полемические схватки,
Лекции, пиры, охоту, и Всемилу - фаворитку,
Что покорно направляла жизнь его, как шерсти нитку.
Пусть считали вольнодумца мёртвым, без вести пропавшим,
А его дружины вовсе грабить разбрелись по чащам,
За отцовское наследство воевали адвокаты…
Нищий гость семьи Сильвано жил в изгнании богато.
Хоть терпела униженья его верная Всемила,
На солдат и адвокатов в долг когда просить ходила…
Полководцем вышел скверным её принц… Но что имеем?
Избран друг княжны Дубрович государем Лозаннеи!
Убедить сумел Всемилу ренегат Иосцелина,
Что судьба её сеньора стать героем, властелином -
Для победы над султаном весь народ поднять набатом,
И реформами покончить с положением проклятым.
Покарать врагов Державы, дать народу землю, волю,
А дворянам с городами их права, что свет дотоле
Знать не мог такого счастья… Но попов и феодалов
За измену власти царской сжечь под флейты карнавалов!
В землях к северу от Минты предали войска Гаффора.
Перешли они на службу к василевсу Теодору.
Когда брошен был в темницу верный пёс Тарквиниана,
Как блудница, шут побитый, рухнул мир для ветерана.
Во реки Ларуны дельте, в славном городе Люсина,
Сняв вуаль, поцеловала перстень кесаря Альбина.
После мессы во Соборе по миданскому обряду,
Где немой императрице не была Всемила рада
(На пиру вдали от танцев и других забав для света,
Не забыв вести беседу с графом и его советом),
Принял Мириэль от градов, воинств, замков депутатов.
На Галаде присягнули царь с августой Магистрату.
Что избрали их вассалы, вопреки былым законам,
Возрождая прах традиций от времён Флидериона.
И такой закон приняли, что по праву стал собакой,
Всякий, кто не принял власти тех, кто сочетался браком.
Дариан Мидас с Климентом тот закон в трудах добыли,
Жан с невестой, всем рискуя, в нужный час его открыли,
И всю ночь работал писарь, кодекс древний изучая
(Что просили, добавляя, что не надо, убирая),
Видя счастье у Светланы: «Мэтр Жан, и ты при деле!
Помнишь, как четыре платья мы на ярмарке смотрели?
Попрошу у господина, тоже будешь депутатом...».
Писарь молвил: «А не хочешь в плен к безбожникам проклятым?
Выход из игры опасной и короны мне дороже…
Надо нам бежать отсюда, а мне лично стать по строже.
Ты совсем избаловалась, мой любимый луч рассвета».
И пером гусиным Жана, волей своего совета,
Написал письмо царевич во дворец Калиниана.
Он грозил жестокой смертью всем союзникам Урбана,
Говорил, что тот, кто хочет избежать его террора,
Должен в стан к нему явиться для большого разговора.
Вот послание к имперцам: «Патриарх и все магнаты!
В дни, когда державе нашей угрожают супостаты,
Вы, презрев законы царства, чужеземцу передали
Трон царей Калиниана, и сестру мою в вуали.
Ибо ныне в годы смуты только варварским булатом
Нашей родины возможно отстоять позор проклятый.
Зря надеялись, собаки, что в живых меня не стало!
На лакеев сил заморских гнев народный поднимаю!
И царём меня признали и союзники Гальбара,
И народы веры новой, и народы веры старой!
Пушки флот и деньги дали Голендамии банкиры.
Я - родня Флидериона через графа Твердимира.
Захватив страны богатство, вы пустили их по морю,
На груди змею пригрели, торговали общим горем…
Внукам не простят миданцы величайшую измену!
Хоть могу вас всех повесить до десятого колена,
Но пока желает кесарь единения и мира.
Враг у врат! Так кайтесь! Кровью мне платите долг, вампиры!
Вы отныне вне закона. Вместо смерти вот расплата:
Власть отдайте государю, ордену и магистратам.
Встаньте под мои знамёна против гнёта орд шакалов,
И не тронет царь ни семьи, ни владенья феодалов.
Но отныне ваши люди на земле родной свободны.
И равны все веры, кроме гнусных сект и инородных.
Если вы не покоритесь, не уйдёте от расправы,
Пусть свидетели нам будут, Бог и люди всей державы!»
(«С искренней мольбой о мире во Синклит Порфирной Лорры,
Царь миданцев, Лозаннеи, император Галадора»).
Как прочёл бумагу кесарь, привели к нему Гаффора.
В прах упал стратиг пленённый пред очами Теодора.
Но едва узнал царевич того грозного магната,
У кого оруженосцем робко он служил когда-то.
Грязный, в нищенских лохмотьях, князь мечтал о корке хлеба.
Усмехнулся самозванец, и отвёл глаза на небо.
Но раздался горделивый глас мельфора - ренегата:
«Отвезёшь письмо, собака, к патриарху во Палаты!»
Из темницы архонт Клавдий был отпущен Магистратом,
И гонцом отправлен в Лорру, получив коня с булатом.
Ровно три дня и три ночи продолжался путь Гаффора,
Хоть стыдился старый маршал униженья и позора,
Торопился он Урбану передать тот ультиматум,
С ним отправленный в столицу всем мятежным Магистратом.
Страшно было и подумать, что бумага та глаголет!
Что царевич с ренегатом грозный бунт теперь готовят,
И хотят права и землю, что Господь отдал магнатам,
Дать вовеки подлой черни и еретикам проклятым!
Он скакал совсем без свиты, и во всякую погоду,
День и ночь без передыху, ел лишь хлеб, а пил лишь воду.
Вплавь переходил он реки, пробирался через чащи,
На дорогах отбивался от разбойников напавших…
Не поведать всех событий, что вельможному магнату,
Испытать пришлось под старость, став гонцом у Магистрата.
Но минули трое суток униженья и позора
Вот пристал фрегат лавинский в шумный порт Порфирной Лорры.
Перстень с родовой печатью предводителю охраны
Предъявил князь. И поехал ко дворцу Калиниана.
Утро светлое в то время над столицей разыгралось.
Из-за синих вод Мафора солнце в небе поднималось,
Своим светом животворным древний город наполняя.
Свежий ветер веял с моря, листьями дерев играя.
Облака стадами плыли высоко под небесами,
И дома кругом стояли, окружённые садами.
Вишни, яблони и сливы в тех садах благоухали,
Первый град царей миданских ароматом наполняя.
Церкви службу начинали, звон творя колоколами,
Горожане просыпались, вновь занятые делами,
Но весенняя погода только претила магнату,
Ибо думал старый маршал об измене Магистрата.
Вот дворец царей миданских, гордо вставший над Мафором.
Вот ведёт по мрачным залам тиун грозного Гаффора.
И пройдя по лабиринтам самого Калиниана,
Протянул бумагу Клавдий инквизитору Урбану.
Урбан, грозный инквизитор, сидя в кресле пред камином,
Не спеша марал бумагу. Трепеща пред господином,
Три пред господином ему завтрак подавали…
Тут Гаффор вошёл в покои, суть проблемы объясняя…
Пришёл в ярость инквизитор, как услышал речь Гаффора,
Ибо он не мог предвидеть воскрешенья Теодора.
И письмо для патриарха хуже Трёх Мессий Рожденья!
Закричал он на магната, угрожая отлученьем.
Своим девкам дал затрещин, от себя их выгоняя.
И кричал на всю столицу: «Перевешать негодяев!»
А когда вернулся разум к инквизитору Урбану,
Собирать Синклит сказал он во Дворце Калиниана…
(облегчённо вздохнув, служанка бережно откладывает рукопись
в сторону, и кидается на шею графу Твердимира
и мельфору ордена Алый Иосцелин, ибо полный текст откровений
Стефана Мерцеля по официальной версии сожжён Святой Инквизицией
повсеместно, задолго до первой публикации, а согласно безответственным
бредням конспирологов - засекречен совместными усилиями
Доминской Претории, Флавианского Совета Девяти
и ответственного кардинала Библиотеки Латена. А уже после того,
как сэр Анэльтий эл Мириэль заснул, ущербный серп Деймоса прячется за тучи,
и луч полного Геллиана падает на последний чистый лист книги, где появляются
письмена на другом языке. Ксения спешно копирует их по памяти,
не понимая, а на следующее утро граф переводит их).
Урбан, грозный инквизитор, видя силу Теодора,
Весь Синклит собрал в тот вечер для большого разговора.
Сели за столом царица, патриарх и все магнаты.
Слово принял канцлер Лазарь об угрозе супостатов.
Деметрий Феофанов
Год