РЕЦЕНЗИЯ
(обзор)
На роман Сергея Трофимовича Алексеева
«Когда Боги спят»
Или
размышления о диалектике в России и накрученных хвостах.
Как же трудно порой бывает вот так прямо, недвусмысленно и взаправду определить о чём же, собственно, была недавно или уже давно прочитанная тобою книга! Какая бы формулировка не родилась в момент поиска ответа на данный вопрос, она будет «всего лишь тень на горячем песке», как пел один хороший поэт. Так или иначе если бы было так просто весь глубинный смысл романа уложить в некий набор фраз, отпала бы нужда писать сам роман.
Может быть поэтому труд литературоведа всегда вторичен и находится как бы в тени творчества поэтов и прозаиков. Скажем, про Белинского ещё, возможно, и помнит старшее поколение, знакомое с его публицистикой по школе и вузовским программам, а, скажем, про Гоголя и Лермонтова, о творчестве которых в том числе писал Белинский, знает даже нынешняя молодая поросль с её поверхностным восприятием бытия и суррогатно - клиповым мышлением.
Возникает закономерный вопрос – тогда зачем же вообще заниматься публицистикой, писать какие-то рецензии-обзоры, критические статьи и тому подобное, если всё одно – «не перещеголяешь» Автора (здесь и далее будем так называть Сергея Трофимовича Алексеева)?
Ответ должно быть очевиден – толкование …
Какое объёмное и непростое слово сие «толкование». Думается, что суть и необходимость существования толкования как такового находится вне обычного мировосприятия рядового обывателя. Для чего, с какими неявными целями, многие толкователи осуществляли и осуществляют свой «вторичный» труд? Неужто кто-то способен быть Моцартом, а кто-то только лишь Сольери? Думается, не в одной амбициозности тут дело…
Автор пишет «для Всех». А толкователь трудится, прежде всего, для самого себя. Формируя тем самым своё собственное мироощущение и миропонимание. Мы ведь все настолько разные, с разными судьбами, путями – школами жизни, с собственными взглядами и суждениями. Пока не клюнул жаренный питух… Пока не запустилась врожденная и впитанная с молоком матери программа построения нового общества, новой формации, когда, повинуясь неким трудно осмысляемым инстинктам, общество вдруг объединяется вокруг новой матки и подобно пчёлам, отроившись, создаёт новое бытие с новым-старым сознанием. И в этот миг мы все становимся очень похожи… Парадокс!
Поэтому первостепенная задача любого толкователя – посмотреть на источник с разных сторон, подсказать заинтересованному читателю особые приметы и знаки, оставленные Автором (специально или по наитию) для извлечения всегда дуалистических, объёмных знаний. Что уж будет читатель с этими знаниями делать – сие дело не во власти толкователя – читатель он сам разберется. И коли помогло ему – похвалит толкователя, а навредило – так побранит…
Думается, труд толкователя сравним с трудом солевара. Мало ведь добыть соль знаний – надо ещё сделать её общеупотребимой, доступной и пригодной для пищи. Это конечно же труд ремесленника и яркости в нём немного. Зато много исследования и изучения. В том числе тайников, секретов и свойств.
Конечно же толкователь должен быть очень аккуратным, поскольку в руках у него волей судьбы оказался «динамит». Неверно или неясно сделанный вывод, равно как и пропущенная им некая важность может привести к появлению неверного ТОЛКА, у которого чаще всего возникнет множество очарованных почитателей-последователей – суть употребителей произведённой толкователем «соли». К сожалению, чем безответственнее толкователь, тем ярче произведенный им ТОЛК, граничащий, порой, с бестолковостью…
Примеров обоих сторон бытия толкователей полным-полно. Не они, к счастью, являются предметом исследования в данном обзоре. Хочется только лишь упомянуть, что самостоятельно тема существования, появления и проявления различных толков не раз поднималась Автором в других его произведениях. Вспомним хотя бы толкователя – варгу Бивня из «Земли сияющей власти», который, помнится «как пчела летал от цветка к цветку, а потом ползал по сотам». Попытаемся ему уподобиться, потратив при этом, правда, не сорок лет, а всего лишь несколько таких невероятно солнечных апрельских и майских дней. И да избегнет нас иная судьба толков и толкователей!
Роман Автора «Когда Боги спят» интересен для нас многим. В том числе тем, что является своеобразным пособием для представителей государственных элит, он должен быть настольной книгой для государственно мыслящих людей, неким путеводителем, раскрывающим секреты «куда ходить можно, а куда не стоит». Проявляющим возможные векторы развития череды последствий принятия тех или иных решений на грани «сделки с совестью». Раскрывающим природу ВЛАСТИ и властьимущих.
Надо сказать, что это не первый опыт Автора на данном поприще, но точно первый профильный и, я бы сказал, местный. Ведь можно легко размышлять о власти, находящейся где-то далеко – например, в Москве, и, например, о власти Президента. Гораздо проблемнее «приземлить» свои размышления на территории конкретной области и конкретных семей, улицезреть как принятые решения отражаются не столько на жизни абстрактных статистических масс, сколько на конкретных живых людях из ближайшего окружения лица, принявшего то или иное решение.
При таком приземлении и мистика уже не мистика и сокральность пахнет конкретным солёным запахом, и героя можно потрогать. Иногда за живое…
И как же важно при этом выдержать баланс, не скатиться размышлениями на дно колодца, откуда и небо с овчинку!..
Много таких опытов бывало, особенно в постсоветском кинематографе, зачастую показывающим только беспросветность и бренность всего сущего. А ведь небо широко, чтобы помещать его в контур овчинки…
Из чего следуют два извечных вопроса русскомыслящего человека (оставим в покое вопрос о виноватых – все виноваты). Во-первых, что же делать, если в такой колодец угодил, а во-вторых, как не угодить в него снова?
Возможно, для этого необходимо ответить на вопросы «Кто я?» и «Кто Мы?». Тихо так ответить. Возможно шепотом. Самому себе. Поскольку в вопросе чаще всего и сокрыт ответ. Более подробно об этом расписал Автор в своём публицистическом труде «Россия: Мы и Мир». Почерпнём оттуда только одно семя: без понимания причин не понять и следствия.
Думается, именно поэтому Автор с особой тщательностью выписал жизненные грехи двух полярно главных героев романа: Анатолия Алексеевича Зубатого и Константина Владимировича Крюкова, их отношения с чадами и домочадцами, с сопутствующим им окружением.
Но… Всё по порядку.
После прочтения уже далеко не первого произведения Автора сформировалось устойчивое убеждение, что сюжет для него чаще всего лишь фон, неотъемлемая, но при этом факультативная, я бы сказал, общеобязательная часть создаваемого произведения. Обёртка, кулёк, в который заворачивают основные мысли – конфеты, чтобы «вкуснее» было читателю при прочтении. То есть в целях облегчения восприятия. Но поскольку всё должно быть с пользой, практически во всех своих трудах Автор разделяет подаваемые истины, темы и размышления примерно на три неравные части: во-первых, это внесюжетные и внедиалоговые описания (они меньше всех по размеру); во-вторых, это объяснения «уполномоченных» на то Автором персонажей в соответствующем сюжетном контексте, когда такому персонажу можно поверить или по крайней мере к нему прислушаться; а в-третьих, это умозаключения, рождающиеся в диалоге героев.
Думается, что первая часть наиболее информативна, интересна и ценна, поскольку концентрация замысла Автора является во всей своей полноте именно здесь, когда неравнодушному исследователю тут наиболее хорошо, как Авеге на перекрестье путей. Вторая же часть является той самой «поваренной солью», часто выстраданной героем в результате развития произведения, а третья – призвана определить проблематику нового сюжетного или мировоззренческого развития героев, сформулировать гипотезу дальнейшего исследования Автора.
Между тем, вообще бессюжетная подача замысла привела бы к уменьшению числа неподготовленных читателей, ведь публицистика не столь распространена у читающих масс.
Думается, чтобы осилить уже упомянутую «Россия: Мы и Мир» в полной мере всё же требуется уже сформированное мировосприятие.
Поэтому автор не пишет «истории», так популярные в западном мире и не философствует повсеместно, создавая некие «хокку», тем самым представляя знания как некую принадлежность к элитарным слоям, как это принято на востоке.
Роман «Когда Боги спят» это ещё и произведение о двух направлениях жизненных путей, которыми следуют главные герои романа. Иногда к Богу, иногда от него – в безбожные, если таковые возможны, времена, когда людской мир скоропостижно созревает для некоего квантового скачка в своём развитии.
Два главных героя произведения – Зубатый и Крюков похожи лишь на первый поверхностный взгляд. Оба – политики, способные и не бесталанные, оба могут вести за собой людей, оба не безгрешные. Но совершенно разные при ближайшем рассмотрении.
Автор подробно и очень требовательно разбирает жизненные грехи Зубатого, видя в них источник проблем и неприятностей для всей его первой семьи. Это и центральная, думается, жертвенная трагедия с его сыном, добровольно ушедшим из жизни под влиянием женского воспитания и среды драматической студии областного театра, отравленной суррогатной моралью постсоветского периода, своим декадентством, глупым сатанизмом и пристрастием к легким наркотикам, разложившим жизненный настрой обычного мальчишки, который был «сам себе на уме». На этом примере Автор в том числе показывает, что нет ничего не важного в воспитании молодёжи, что ошибки на этом поприще обходятся всему обществу всё дороже и дороже и способны привести само общество на тот край, с которого остается только шагнуть головой вниз, как и поступил сын Зубатого Сашка.
Автор укоряет Зубатого в равнодушии как к первой жене, так и, прежде всего, к дочери, которая заснула, то есть также была крайне близка к смерти до тех пор, пока отец не одумался и круто не изменил собственную жизнь.
Автор указывает на грех Зубатого, позволившего поместить своего собственного прадеда (хоть он о том и не знал) в клинику бессмертия, или как её назвала бабка-кликуша «геенну огненную», суть логово кощеево (да простится мне использование этого термина) на территории одной отдельно взятой области. Указывает на конфликт с отцом – представителем «старой формации», который [имеется ввиду конфликт] по сути прервал преемственность поколений в семье Зубатого после того, как он не допустил сына «в науку» к деду. То есть лишил обоих дара внучества. Ох уж этот извечный конфликт отцов и детей. Уже не впервые Автор указывает на то, что связь внук – дед ничем не меньше по своему значению, чем отец – сын. Эти родовые грехи и привели Зубатого в то плачевное состояние, в котором мы видим его в начале романа.
Раскрывая образ Зубатого Автор постоянно обращается к теме доминанты женского начала над мужским в его «прошлой» жизни во всех её проявлениях, начиная от потакания капризам жены, заканчивая кулуарными властными интригами. Думается либо ВЛАСТЬ (кстати – она) тебя борит, либо ты её…
Грехи «подсаживания» людей из «своей команды», будь то прокурор или Мамалыга, постоянное движение в круговерти властных кадровых перемещений и перестановок, которыми, как выясняется, управляют умелые и ловкие манипуляторы – всё это тоже проявления доминанты женского начала, когда по сити государственный муж скован в своих решениях миллиардом цепей и условностей, бытующих в современном обществе. И разорвать эти путы ух как не просто, не утратив при этом само состояние власти …
Однако, ничуть не легки и общественные грехи Зубатого, будь то медвежье, изрочное отношение к Снегурке, всю жизнь стремившейся к Храму или бездумное, ментально пренебрежительное приближение к себе и в свой ареал того же Хамзата. Люди ведь не карты в колоде, которыми играет властьимущий, а, точнее выражаясь, ему следует осознавать, что, разыграв ту или иную карту способности того или иного подчиненного, необходимо будет понести соответствующую ответственность за такой розыгрыш, поскольку «на кону» ведь находятся судьбы конкретных живых людей. И не абстрактного электората, а тех, до кого можно дотянуться и потрогать! И расплачиваться потом придётся «картами» своих близких. Ибо через кого же ещё наказывает Бог как не через детей и родителей…
Но всё же столь строгий спрос для Зубатого имел и иную светлую сторону. Он открыл ему путь к своим родовым корням, в Соринскую Пустынь, к новой-старой семье Зубатых «девок», отцу и прадеду, в конце концов вернув и дочь Машу. Хоть и не здоровой, но живой. Стоило только отринуть ВЛАСТЬ!.. Этот же спрос вернул Зубатого на путь к Богу, заставил задуматься о действительно важном и словно открыл глаза силами бабки Степаниды и её мужа.
Совсем по-иному вышло у Крюкова – другого главного героя, представленного Автором как антипода Зубатому, который хоть и обладал всем необходимым набором «боярских» черт (в том смысле, в котором их понимают современные официальные властьимущие), как и Зубатый, но попав под череду дурных влияний, почернел душой и на жизненно важном Распутье, на которое так или иначе попадает каждый человек, повернул не в ту сторону.
Как же тягостно разбирать этого персонажа… С какой грустью между строк делает это Автор. Может быть потому, что в некоторых его чертах, к сожалению, читатель может узнать себя?.. Да и толкователь тоже…
Тяжко разбирать, да надо. Ибо не след таскать камни в воде, легкие в ней, но тяжкие на поверхности; след спустить воды на нивы, суть обнажить скопившиеся проблемы и уж потом расчищать запруженное русло. Как иногда верно выражается Автор…
Как и у Зубатого, у Крюкова случился родовой конфликт. Конечно в разы более жесткий. Жизнь с тираном-отцом, смерть которого явилась как призрачное облегчение. Безотцовщина, единственный сын, на благо которого мать отдала самоё себя, показан Автором «под напряжением», как концентрированный продукт уже упомянутой доминанты женского начала. Его мужская составляющая как донельзя сжатая пружина искала выхода наружу, требовала утоления, что в итоге выразилось в убийстве Фильчакова.
Огнь пожирающ…
Не имея воспитанных ограничителей, вложенных в детстве табу из разряда «лежачих не бьют» или «драка до первой крови», Крюков ворвался во взрослую жизнь вполне себе благих устремлений, которые и разглядели в нём избиратели (ну, или думали, что разглядели). Меж тем, именно отсутствие этих ограничителей и «повело» его не в ту сторону. Упиваясь своей властью, свалившейся ему на голову, он вернулся в родовое место не для того, чтобы сделать его лучше, а токмо для отмщения и не ощутил ничего кроме брезгливости.
К всеобщему несчастью, Крюков есть образ современного «перспективного» политика, способного перестроить своё отношение к любой проблеме «в мгновение ока», способного предать доверие избирателей и вообще, пойти на всё что угодно, ради достижения столь не определенной кадровой цели. Когда нахождение «при ВЛАСТИ» является самоцелью как таковой, собственно, формирующим своё «Я» явлением. Отними у такого человека власть – и человека-то не останется…
Автор очень скрупулёзно подводит читателя к кульминации законченности образа Крюкова - к сцене его посягательства на жизнь собственной матери после её обличительной речи, в которой она, не столько его укоряет, сколь самую себя. Обратите внимание, как перекликаются при этом её история с историей Снегурки с её дочерью…
Ибо любовью и лечат, и калечат!
Особого разбирательства требует анализ сношений Крюкова с первого взгляда второстепенным персонажем – Кузминым. Здесь мы снова прикасаемся к сакральной стороне произведения Автора. Почему Кузмин выбрал именно Крюкова? Был хорошо знаком с его «досье» в его наиболее непрезентабельном виде? Был наслышан о так называемой «болезни гениальности»? Или что-то ещё свело этих людей (и людей ли) воедино? А главное, для чего в принципе нужен был весь этот спектакль «с кризисом власти» во в целом успешном и стабильном регионе? Ответы на эти и другие подобные вопросы Автор поместил как говориться «между строк», вложив часть из них в скупой монолог Ал. Михайлова в конце романа.
Примеров подобных тандемов в произведениях автора достаточно много. Молодой Святослав и Абай, радхонит и хазарский каган, Берёзин и Шкловский. Не хочется вспоминать их все – накатывает волна омерзения и порочности. Скажем одно: страшно зреть радхонитов во главе нашего государства. А также понимать, что за счёт вот таких Крюковых их ряды не редеют, а пополняются…
Всё это их природные игры с ВЛАСТЬЮ, как и природная неспособность к ВЛАДЫЧЕСТВУ.
В противовес именно им, этому природному злу, Автор преподносит Предание о Соринской Пустыни. Не пересказывая подробностей, рискну предположить, что именно для изложения этого Предания, в целом, и писалась эта книга. В любом случае, благодаря именно этому Преданию книга получила своё неповторимое название. Как, кстати, и главную тайну повествования.
Смутные времена, провозглашенные настоятелем у поднявшегося из земли камня, времена «беззакония, срама великого да омерзения» наступили после того, как Боги уснули, как и рек об этом настоятель.
Думается, что чудо восстания камня знаменует не сон, а пробуждение Богов, чтобы разговор с ними был прямой и открытый. Так сказать, без святого посредника. И наказание за прошлые грехи случилось горестным и жестким. Спрос был учрежден со всего мира. Или же всё-таки наоборот: не стало кота дома, да и мыши в пляс…
Сие есть главный вопрос произведения, его духовное, внутреннее наполнение, скрытый за сюжетом пласт и план тонкой энергетики взаимодействия Автора с читателем.
Когда Боги спят?! И что суще, когда Боги спят… И почему не след Богов будить до срока? Почему беда обязательно постигнет мир при их досрочном пробуждении?.. И кто тогда назначил святых править миром на срок их сна ежели не они сами…
Или это мысль о сне разума человеческого, что рождает чудовищ и героям надлежит скорее проснуться, чтобы ощутить себя людьми в полной мере? В следствии чего и Боги проснуться…
Эти и множество других диалектических, то есть противоречивых вопросов встанут перед внимательным читателем при и после прочтения романа.
Можно ли при этом отнести роман к некоему определённому жанру, поместить в некие однозначные рамки? Вспомним про уже упомянутую овчинку. Ширь романа и глубина затронутых в нём тем, каждая из которых достойна самостоятельного вдумчивого осмысления не позволяют запереть его в рамки определённого жанра. Не нужно этого.
И именно этим свойством особо ценны произведения Автора, где органично история перетекает в реализм, а мистика в мировоззрение и философию, будучи сдобрены приправой из сопутствующего сюжета. Автор словно художник пишет пейзаж бытия, в котором при многократном увеличении и пристальном разглядывании «под лупой» проступают и конкретные узнаваемые люди с их конкретными и прозрачными в своих истоках грехами, и благостью. Нет тут ни белой, ни черной краски. Сплошные полутона на свойский демократический манер – «не хочешь – заставим, не можешь – хвоста накрутим…Президент мне крутит, я тебе, ты кому-нибудь ещё – диалектика. А иначе в России ничего двигаться не будет».
Глядишь и склонился в раздумьях над такими полутонами вдумчивый или не очень читатель, почитатель или толкователь. Суть чтец…
Дмитрий Маслов