29 июня 1945.
1 Во время субботнего покоя Иисус отдыхает около принадлежащего Лазарю льняного поля, которое все в цвету. Скорее даже не около, а я бы сказала, что Он погрузился в высокий лен и, сидя на краю борозды, поглощен Своими мыслями. Рядом с Ним нет никого, кроме какой-нибудь бесшумной бабочки или шуршащей ящерицы, что смотрит на Него своими черными как смоль глазками, поднимая треугольную головку со светлым и пульсирующим горлом. И никого больше. В этот поздний послеполуденный час среди высоких стеблей утихает даже малейшее дуновение ветра.
Издалека, наверно из сада Лазаря, доносится женское пение, а с ним веселые крики мальчика, с кем-то играющего. Затем один, два, три голоса зовут: «Учитель!», «Иисус!»
Иисус встряхивается и поднимается. Хотя набравший полную силу лен очень высок, Иисус довольно заметно выступает над этим сине-зеленым морем.
«Вот Он где, Иоанн!» – кричит Зелот.
А Иоанн в свою очередь зовет: «Мать! Учитель тут, среди льна».
И, пока Иисус приближается к тропинке, ведущей к дому, появляется Мария.
«Чего Ты хочешь, Мать?»
«Сын Мой, прибыли язычники с несколькими женщинами. Говорят, узнали от Иоанны, что Ты здесь. Говорят также, что ждали Тебя все эти дни возле Антонии…»
«А, понял! Сейчас иду. Где они?»
«В доме у Лазаря, в его саду. Римляне его любят, и он не испытывает к ним той неприязни, какую испытываем мы. Он всех уговорил заехать со своими повозками в свой просторный сад, чтобы ни у кого не вызывать смущения».
«Хорошо, Мать. 2 Это солдаты и римские дамы, Я знаю».
«И чего они от Тебя хотят?»
«Того, чего многие в Израиле не хотят: Света».
«Но как и кем они Тебя почитают? Неужели Богом?»
«Да, по-своему. Им нетрудно принять идею воплощения бога в смертном теле: легче, чем нам».
«Тогда они готовы обратиться в Твою веру…»
«Еще нет, Мама. Сначала Я должен разрушить их веру. На данный момент Я для них – некий мудрец, философ, как они говорят. Но как эта жажда познания философских учений, так и их склонность верить в возможность воплощения бога Мне сильно помогут привести их к истинной вере. Поверь, они в своих разумениях более простодушны, чем многие в Израиле».
«Но искренни ли они? Говорят, что Креститель…»
«Нет. Если бы это зависело от них, Иоанн был бы на свободе и в безопасности. Тех, кто не бунтует, они оставляют в покое. Более того, скажу Тебе, что быть у них пророком (они называют их философами, ибо высота сверхъестественной мудрости – для них опять-таки философия) – это гарантия того, что тебя будут уважать. Не переживай, Мама. Оттуда ко Мне зло не придет…»
«Но фарисеи… если узнают, что они скажут о том же Лазаре? Ты… есть Ты, и Ты должен нести миру Слово. Но Лазарь!.. Они его уже столько оскорбляли…»
«Он же неприкосновенный. Они знают, что он под защитой Рима».
«Я Тебя оставлю, Сын Мой. Вот Максимин, он отведет Тебя к язычникам», – и Мария, которая все это время шла бок о бок с Иисусом, быстро удаляется, направляясь к дому Зелота, тогда как Иисус через железную дверцу, открытую в ограде сада, входит в его отдаленную часть, туда, где сад переходит во фруктовую рощу, то есть недалеко от того места, где в будущем будет похоронен Лазарь.
Лазарь тоже там, и больше никого: «Учитель, я позволил себе принять их…»
«Ты правильно сделал. Где они?»
«Вон там, в тени самшита и лавра. Как видишь, они удалены от дома по меньшей мере на пятьсот шагов».
«Хорошо, хорошо… 3 Да придет Свет ко всем вам!»
«Будь здрав, Учитель!» – приветствует Его Квинтилиан, одетый в гражданское.
Дамы встают для приветствия: это Плаутина, Валерия, Лидия и еще одна, пожилая, о которой я не знаю ни кто она, ни чем занимается, того ли же она положения или более низкого. Все они одеты очень просто, и их ничто не отличает.
«Мы хотели Тебя послушать. Ты все никак не приходил. Я… караулил Твое прибытие. Но так Тебя и не увидел».
«Я тоже так и не увидел у Рыбных ворот одного воина, Моего друга. Его имя Александр…»
«Александр? Не знаю точно, тот ли это. Но знаю, что некоторое время назад нам пришлось, чтобы успокоить иудеев, убрать одного из воинов, повинного в том, что он… с Тобой разговаривал. Сейчас он в Антиохии. Но, возможно, вернется. Уф! Как они назойливы… те, что хотят командовать даже теперь, когда они подданные! И нужно лавировать, чтобы не нарваться на что-нибудь серьезное… Они затрудняют нам жизнь, поверь… Но Ты добрый и мудрый. Ты поговоришь с нами? Возможно, я скоро покину Палестину. Хотелось бы иметь что-нибудь от Тебя на память».
«Поговорю. Конечно. Я никогда не разочаровываю. Что вы хотите узнать?»
Квинтилиан вопросительно смотрит на дам…
«Что Тебе будет угодно, Учитель», – говорит Валерия.
4 Плаутина снова встает и говорит: «Я много размышляла… мне хотелось бы узнать так много… все, чтобы рассудить. Но, если дозволено попросить, я хотела бы знать, как можно веру, например, Твою, построить на почве, которая, по Твоим словам, лишена истинной веры. Ты сказал, что наши верования тщетны. Значит мы остаемся ни с чем. А как прийти к обретению?»
«Возьму в пример то, что у вас есть: храмы. Ваши священные здания, действительно красивые, единственное несовершенство которых – то, что они посвящены Небытию, могут научить вас, как можно прийти к обретению веры и куда эту веру поместить. Смотрите. Где их строят? Какое место для них по возможности выбирают? Как они построены? Место это обычно просторное, свободное и возвышенное. А если оно не просторно и не свободно, его делают таким, устраняя все то, что его загромождает и загораживает. Если оно не возвышенное, его поднимают на стереобат более высокий, чем обычный в три ступени, который используют для храмов, заложенных на уже имеющемся природном возвышении. Обнесенные, по большей части, священной оградой из колоннад и портиков, заключающей в себе посвященные божествам деревья, фонтаны и алтари, статуи и стелы, они обычно предваряются пропилеями, за которыми находится алтарь храма, где приносятся мольбы его божеству. Напротив него – место для жертвоприношений, поскольку жертвоприношение предшествует молитве. Часто храмы, и особенно наиболее величественные, опоясаны перистилем, как бы гирляндой из дорогих видов мрамора. Внутри храма – передний притвор, вне или внутри перистиля, святилище божества и задний притвор. Мрамор, статуи, фронтоны, акротерии, тимпаны – всё отполированное, драгоценное, украшенное, – превращают храм в исключительно внушительное сооружение даже для самого невзыскательного взгляда. Не так ли?»
«Так, Учитель. Ты рассмотрел и изучил их очень хорошо», – одобрительно подтверждает Плаутина.
«Но нам известно, что Он никогда не покидал Палестину!» – восклицает Квинтилиан.
«Я никогда не покидал ее с целью отправиться в Рим или в Афины. Но Мне небезызвестна архитектура Греции и Рима, и в гении того человека, что украшал Парфенон, присутствовал Я, ибо Я присутствую повсюду, где есть жизнь и ее проявление. Там, где размышляет мудрец, где ваяет скульптор, где творит поэт, где мать поет над колыбелью, где муж трудится на пашне, где лекарь борется с болезнями, где дышит живое существо, где обитает зверь, где произрастает дерево, там Я вместе с Тем, от кого Я пришел. В гуле землетрясения или в грохоте грома, в свете звезд или в движении приливов, в орлином полете или в комарином писке – присутствую Я вместе со всевышним Создателем».
«Так значит… Ты… Ты знаешь все? И человеческие мысли, и дела?» – опять вопрошает Квинтилиан.
«Знаю».
Римляне удивленно переглядываются.
5 Долгое молчание, а потом Валерия робко просит: «Учитель, развей Свою мысль, чтобы мы знали, что нам делать».
«Хорошо. Вера строится подобно храмам, которыми вы так гордитесь. Делается площадка для храма, вокруг нее все очищается, и на ней делается возвышение».
«Но где тот храм, куда надо поместить веру, это истинное божество?» – спрашивает Плаутина.
«Плаутина, вера – это не божество. Это добродетель. У истинной веры нет божеств. А есть единственный истинный Бог».
«Тогда… Он там наверху один, на Своем Олимпе? И что Он делает, если Он один?»
«Он самодостаточен и заботится обо всем, что есть в мироздании. Я говорил тебе до этого: Бог присутствует даже в комарином писке. Он не скучает, не сомневайся. Это не жалкий человек, хозяин необъятной империи, чувствующий себя в ней ненавидимым и живущий, трепеща от страха. Он есть Любовь, и живет Он любя. Его Жизнь – это непрестанная Любовь. Он самодостаточен, потому что безграничен и в высшей степени могуществен. Он само Совершенство. Но творений, живущих благодаря Его непрекращающемуся желанию, до того много, что у Него нет времени для скуки. Скука – это плод праздности и порока. На Небе у истинного Бога нет праздности и нет порока. Скоро же помимо ангелов, которые Ему служат сейчас, у Него будет множество ликующих о Нем праведников, и это множество будет все увеличиваться благодаря тем, кто в будущем уверует в истинного Бога».
«Ангелы – это, наверное, гении?» – спрашивает Лидия.
«Нет. Это духовные существа, как и сотворивший их Бог».
«А тогда кто такие гении?»
«Те, что вы себе представляете, это выдумка. Таких, как вы их себе представляете, не существует. Но благодаря безотчетной потребности человека искать истину – и это из-за беспокойства живой души, имеющейся также у язычников и страдающей в них, ибо она обманута в своем стремлении и изголодалась в своей ностальгии по истинному Богу, которого она одна помнит, находясь в этом теле, в коем обитает, и каковое управляется языческим разумом, – даже вы ощущаете, что человек – это не только плоть, и что его бренное тело связано с чем-то бессмертным. Чем также обладают города и народы. Вот тогда-то вы и начинаете верить, ощущаете нужду поверить в „гениев“. И вы наделяете себя личным гением, гением семьи, города, нации. У вас есть „гений Рима“. Есть „гений императора“. И вы поклоняетесь им как низшим божествам. Окунитесь в истинную веру – и вы познакомитесь и подружитесь со своим ангелом, которому будете оказывать почитание, но не поклонение. Только Богу следует поклоняться».
6 «Ты сказал: „Беспокойство живой души, имеющейся также у язычников и страдающей в них, ибо она обманута“. Но откуда берется эта душа?» – вопрос Публия Квинтилиана.
«От Бога. Он ее Создатель».
«Но разве мы рождаемся не от женщины и от ее союза с мужчиной? Даже наши боги появились на свет таким способом».
«Ваших богов нет. Это образы вашего разума, который испытывает потребность в вере. Ибо эта потребность более насущна, чем потребность дышать. Верит даже тот, кто говорит, что не верит. Во что-нибудь да верит. Само утверждение: „Я не верю в Бога“ предполагает какую-то иную веру. Возможно, в самого себя, в свой гордый разум. Но что до веры – верят всегда. Это как мысль. Если вы скажете: „Я не желаю думать“ или же: „Я не верю Богу“, уже одни эти две фразы покажут, что вы думаете: о том, что не хотите верить Тому, кого признаете существующим, и о том, что не хотите думать. Касательно человека, чтобы выразить мысль точнее, вам надо сказать: „Человек, как и все животные, появляется на свет от союза мужчины и женщины. Однако душа, именно то, что отличает животное-человека от дикого животного, происходит от Бога. Он творит ее всякий раз, когда порождается человек, лучше сказать, когда он зачинается во чреве, и прививает ее к той плоти, которая в противном случае оказалась бы просто животным“».
«И у нас она есть? У нас, у язычников? Послушать Твоих соотечественников, так будто бы и нет…» – иронично замечает Квинтилиан.
«Она есть у всякого рожденного от женщины».
«Однако Ты сказал, что грех ее убивает. Как в таком случае она живет в нас, грешниках?» – спрашивает Плаутина.
«Веря, что вы пребываете в Истине, вы не грешите против веры. Если же познаете Истину и будете упорствовать в своем заблуждении, тогда согрешите. Равным образом, многое, что грешно для израильтян, для вас не грешно. Потому что никакой божественный закон вам этого не запрещает. Грех происходит, когда кто-то сознательно восстает против данного Богом повеления и говорит: „Я знаю: то, что я делаю, это зло. Но все равно хочу это делать“. Бог справедлив. Он не может наказать того, кто поступает скверно, но верит, что поступает хорошо. Но наказывает того, кто, получив средство распознавать Добро и Зло, выбирает это последнее и в нем упорствует».
«Значит у нас есть душа, живая и настоящая?»
«Да».
«И страдающая? Ты правда считаешь, что она помнит о Боге? Мы же не помним об утробе, которая нас вынашивала. И не смогли бы рассказать, как устроена ее внутренность. Душа, если я правильно поняла, духовно рождается от Бога. Неужели она может об этом помнить, если наше тело не помнит о долгом пребывании в утробе?»
«Душа не подобна животному, Плаутина. В отличие от зародыша. Поистине, душа дается, когда зародыш уже сформирован[a]. Душа, по подобию Божию, вечна и духовна. Вечна с момента своего создания, тогда как Бог – Вечность совершеннейшая и потому не имеет начала во времени, как не будет иметь и конца. Душа, будучи светлым, разумным, духовным произведением Бога, обладает памятью. И страдает, ибо стремится к Богу, тому истинному Богу, от которого происходит, и жаждет Его. Вот почему она побуждает безразличное тело пытаться приблизиться к Богу».
7 «Значит у нас такая же душа, как и у тех, кого вы называете „праведниками“ своего народа? Точно такая же?»
«Нет. Плаутина. Смотря по тому, чтó ты имеешь в виду. Если ты говоришь о ее происхождении и ее природе, то они во всем одинаковы с душами наших святых. Если ведешь речь о ее формировании, тогда Я скажу, что оно уже отличается. Если же ты имеешь в виду совершенство, достигаемое ею перед смертью, тогда это различие может быть полнейшим. Но это относится не только к вам, язычникам. Даже у сына этого народа его будущая жизнь может оказаться совершенно отличной от будущей жизни святого. Душа претерпевает три стадии. Первая – стадия творения. Вторая – возрождения. Третья – совершенства. Первая одинакова для всех людей. Вторая свойственна праведникам, которые по своей воле приводят душу к возрождению еще более полному, присоединяя к добротности Божьего творения свои добрые дела и таким образом делая душу духовно уже более совершенной, чем прежде, благодаря чему образуется связующее звено между первой и третьей стадией. Третья присуща блаженным или, если вам так угодно, святым, которые тысячекратно превзошли начальный уровень своей души, соответствующий человеческому, и превратили ее в нечто такое, чему подобает упокоиться в Боге».
8 «Как же мы можем приготовить для души место, простор и возвышение?»
«Сломав то ненужное, что есть в вашем я. Освободив его от всех ошибочных представлений и сделав из полученных обломков возвышение для господствующего храма. Надо, чтобы душа поднималась все выше и выше по трем его ступеням. О, вы, римляне, любите символы! Посмотрите на эти три ступени в символическом свете. И они назовут вам свои имена: покаяние, терпение, постоянство. Или: смирение, чистота, справедливость. Или же: мудрость, щедрость, милосердие. Или, наконец, великолепная троица: вера, надежда, любовь. Посмотрите как на символ и на прочную и украшенную ограду, что опоясывает территорию храма. Нужно уметь окружить душу, владычицу тела и храм вечного Духа, оградой, которая бы ее защищала, при этом не преграждая ей свет и не угнетая ее своим непотребным видом. Надежной оградой, с которой было бы стёсано все, влекущее к низменному, к плоти и крови, ради высшего: духа. Обтесать ее своей волей. Удалить углы, сколы, пятна, непрочные прожилки с мрамора нашего я, чтобы он стал безупречной оправой для своей души. И в то же время из ограды, поставленной на защиту храма, сделать прибежище милосердия для самых несчастных, не знающих, что такое милующая Любовь. Портики: проявление любви, сострадания, вашего желания, чтобы и другие пришли к Богу; портики подобны рукам, что любовно простираются, образуя покров над сиротской колыбелью. А за оградой – самые красивые и благоухающие растения как дань уважения Творцу. Растения, посеянные первоначально на голой земле и выращенные – это всякого рода добродетели, еще одна живая и цветущая ограда вокруг святилища. И среди тех растений, среди добродетелей, фонтаны новой любви, сугубое очищение перед тем, как приблизиться к пропилеям, возле которых прежде, чем подняться к алтарю, нужно принести в жертву свою чувственность, обескровив свои похоти. А затем пройти дальше, к алтарю, дабы возложить на него свое приношение, и уже потом, преодолев притвор, приблизиться к келье, где находится Бог. И что же это за келья? Изобилие духовных богатств, ибо трудясь над обрамлением Божества переусердствовать невозможно. Вы поняли? Вы спросили меня, как строится вера. Я вам ответил: „так же, как возводятся храмы“. Вы видите, что это правда. 9 Есть ли еще у вас ко Мне вопросы?»
«Нет, Учитель. Надеюсь, Флавия записала то, что Ты сказал. Клавдия интересуется. Ты записала?»
«В точности», – говорит названная женщина, передавая вощёные таблички.
«У нас будет время, чтобы перечитать их», – говорит Плаутина.
«Это воск. Он стирается. Запишите это в своих сердцах – и это уже не сотрется».
«Учитель, они загромождены ложными святилищами. Чтобы снести их, мы обрушим на них Твое Слово. Но это долгая работа, – со вздохом говорит Плаутина. И заканчивает: – Вспоминай о нас в Твоих Небесах…»
«Будьте уверены, Я это сделаю. Я вас оставляю. Знайте, что Мне был дорог ваш приход. Прощай, Публий Квинтилиан. Помни об Иисусе из Назарета».
Дамы прощаются и уходят первыми. Потом, задумчивый, уходит Квинтилиан. Иисус наблюдает, как они удаляются в сопровождении Максимина, который провожает их обратно до их повозок.
10 «Что думаешь, Учитель?» – спрашивает Лазарь.
«Что в мире много несчастных».
«И я один из них».
«Почему, друг Мой?»
«Потому что все к Тебе приходят, а Мария – нет. Значит, ее падение – самое великое?»
Иисус глядит на него с улыбкой.
«Ты улыбаешься? Разве Тебя не беспокоит, что Мария не поддается обращению? Не беспокоит, что я страдаю? Марфа с вечера понедельника только и делает, что плачет. Кто была та женщина? Ты не знаешь, что мы целый день надеялись, что это она?»
«Я улыбаюсь потому, что ты нетерпеливое дитя… И улыбаюсь, так как думаю, что вы зря тратите силы и слезы. Будь это она, я бы поспешил вам об этом сообщить».
«Значит, это действительно была не она?»
«О, Лазарь!..»
«Ты прав. Терпение! И снова терпение!.. Учитель, а драгоценности, которые Ты мне дал для продажи? Они стали деньгами для бедных. Они были очень красивые. Женские».
«Они принадлежали „той“ женщине».
«Я так и думал. Ах! если бы они принадлежали Марии… Но она, но она!.. Я теряю надежду, мой Господь!..»
Иисус обнимает его, некоторое время ничего не говоря. Потом произносит: «Прошу тебя молчать об этих драгоценностях при ком бы то ни было. Она должна ускользнуть от всяких восторгов и желаний, словно облако, которое ветер уносит куда-то, и в голубом небе от него не остается и следа».
«Будь спокоен, Учитель… а взамен приведи мне Марию, нашу несчастную Марию…»
«Мир да пребудет с тобой, Лазарь. Я сделаю то, что обещал».
[a] Эту фразу МВ добавила в свою рукопись позже. Обычно она записывала не раздумывая. Так что здесь мы имеем дело с нестандартной поправкой, которая будто бы не согласуется с тем, что утверждается 25-ю строками выше: Он творит ее всякий раз … Иисус ведет речь не о моменте вселения души, а о том, что единственное хранилище памяти в человеке – это душа, предшествующая телу не хронологически, а скорее, онтологически.