Юрий Алексеевич Костин
Убить Горби
Кремлевский триллер –
Издательский текст https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=658785
«Убить Горби»: Эксмо; М.; 2011
ISBN 978‑5‑699‑51536‑3
Аннотация
Павлу, молодому офицеру спецслужб, доверено важное дело: охранять находящегося на отдыхе в Форосе президента СССР Михаила Горбачева. И никто не догадывается, что у него есть еще и тайное задание: ликвидировать первое лицо страны. Павел не выполняет приказ и тайно вывозит Горбачева из Фороса, чем навлекает на себя гнев заказчиков. И теперь ему необходимо спасти президента и уцелеть самому. А в стране в это время начинается переворот…
Юрий Алексеевич Костин
Убить Горби
«Желаю всем вам всего самого доброго».
(из заявления М. С. Горбачева об отставке 25 декабря 1991 года)
«Я хочу попросить у вас прощения… Будьте счастливы… Вы заслужили счастье и спокойствие».
(из обращения Б. Н. Ельцина к россиянам по случаю отставки, 31 декабря 1999 года)
Глава первая
АПРЕЛЯ 2011 ГОДА
В последнюю среду апреля 2011 года улицы Лондона, ведущие к одной из красивейших концертных площадок мира, традиционно загруженные в середине недели в это время суток, были оживлены больше обычного.
Избранная публика стекалась на светский праздник в Роял‑Альберт‑Холл. Событие, послужившее для этого поводом, подогревало интерес, и счастливчики, которым повезло стать его участниками, не без оснований надеялись на экстраординарные сюрпризы. У самых дверей счастливчики выстраивались в небольшие очереди к металлоискателям и послушно проходили досмотр.
В это же время с противоположной стороны здания представительские лимузины доставляли к «красной дорожке» публику еще более избранную. Бывшие министры и президенты, актеры и губернаторы, депутаты парламентов, парламентарии‑миллионеры и просто миллионеры, наконец, именитые музыканты современности вызывали своим появлением чрезвычайное оживление среди репортеров телевидения и радио, фотографов, папарацци, а также любителей при удобном случае запечатлевать признанных кумиров на собственный фотоаппарат. Прессы здесь было не так много, как на церемонии открытия кинофестиваля на Лазурном берегу, однако достаточно для создания требуемого антуража.
|
|
По ковровой дорожке проследовал известный актер и бывший губернатор крупного американского штата, и это вызвало всеобщий ажиотаж: площадка перед входом в зал зашумела, осветилась десятками фотовспышек, огласилась мольбами повернуться лицом, в профиль, боком, отойти на пару шагов, приблизиться к ограждениям…
За бывшим губернатором тянулась вереница не известных широкой общественности персоналий. Вот на ковер ступила ослепительно элегантная, дорого и со вкусом одетая пара, и какой‑то начинающий фоторепортер поинтересовался у сгрудившихся у ограждения собратьев по профессии:
– Who are these people?
Коллега, пожилой монстр журналистики в потертом, «боевом» жилете, рассеянно пожал плечами и бросил в ответ:
– You know, I just don’t give it a damn. Я их всех фотографирую. Чего спрашивать? А вдруг это новый Абрамович, а с ним очередная счастливая русская стюардесса?!
Приглашенные строго придерживались дресс‑кода. Мужчины, за редким исключением, были элегантны, но в одежде отличались друг от друга лишь маркой смокингов и цветом бабочек. Дамам правила света предоставляют куда больше возможностей выделиться из толпы, и потому они постарались сегодня выглядеть элегантными тотально, тем более, что перед теле– и фотокамерами, а также под строгим прицелом своих бескомпромиссных в оценках сестер у них не было выбора.
|
|
Несмотря на обилие русскоговорящего люда в Лондоне, к которому местные успели привыкнуть, число гостей из России и выходцев из Советского Союза сегодня было беспрецедентным. И, как следствие, здесь оказалось немыслимое число случайных людей, для которых в диковинку были игры высшего света. Им пришлось впервые в жизни выложить огромные деньги при покупке смокингов и вечерних платьев «в пол», и это не считая всевозможных аксессуаров, абсолютно необходимых здесь, но бесполезных в иных случаях, хотя и тоже неприлично дорогих.
Настроение у публики было приподнятым, многие пришли на праздник уже навеселе, а на верхнем ярусе Роял‑Альберт‑Холла титулованных гостей и их случайных или неслучайных попутчиков ждали аперитивы и миниатюрные канапе с черной икрой. Вдобавок к этой радости в ложах предлагались вина и закуски.
Даже охрана и сотрудники зала вели себя максимально корректно, словно сегодня отмечался и их праздник тоже. Это правда, поскольку здесь вот‑вот должно было начаться празднование юбилея Президента Советского Союза Михаила Сергеевича Горбачева, исцелившего западный мир от многолетнего страха перед угрозой с Востока.
Только один человек из сотен приглашенных не страдал любопытством. Он не удосужился поинтересоваться программой вечера, ведущими – ярчайшими звездами Голливуда, накрытым в галерее фуршетом, шампанским, тарталетками с черной икрой, водкой и даже красавицами, которых тут пребывало в избытке. Мысли этого странного гостя были только о виновнике торжества, но об этом никто не знал. Повсюду ему мерещились пристальные взгляды, отчего он пронесся по «красной дорожке» стремительней штурмовика, идущего в атаку на цель, уткнувшись взглядом в лакированные туфли, приобретенные накануне в бутике недалеко от отеля Claridge’s, где он остановился.
|
|
В окружающей обстановке его смущало все, а кое‑что даже вызывало острые приступы злой иронии, гнева и возмущения, а именно – выбор страны и места для проведения помпезной части празднования юбилея Горбачева.
Впрочем, чему удивляться, коль скоро той страны, взамен которой он получил нынешнюю мировую славу, больше не существовало?
Он не заметил, как концерт, превратившийся в беспрецедентное, невероятное в постсоветской биографии Горбачева, интернациональное чествование с участием стольких соотечественников, подошел к кульминации. Под сводами Роял‑Альберт‑Холла зазвучала простая мелодия, и знакомый голос запел с экрана о любви к первой леди Советского Союза…
Все давно прочитаны страницы,
Только я не знаю, почему,
Сердце, словно раненая птица,
Тянется к измятому письму.
И как будто, позабыв разлады,
Ты мне улыбаешься опять…
Почему?.. Нет, никогда не надо
Письма наши старые читать.
Этот голос, эту манеру пения, этот непобедимый южный акцент запомнились на всю жизнь, и события двадцатилетней давности, когда он мог и должен был навсегда избавить Землю от этого любимца мировой общественности, пронеслись в голове.
Что ж, тогда ему это не удалось… Возможно, получится теперь, сегодня, здесь, в этом шикарном зале, на виду у нарядной публики, которая сама не знает, участницей какого исторического события в действительности ей предстоит стать.
«Я должен, обязан сделать это ради тех, кто ушел, и тех, кто остался доживать век в вечных душевных страданиях, совершить поступок, искупить вину».
Лишь только закончился очередной номер, и ложу, где сидел Горбачев, осветил луч прожектора, он встал с кресла и, извинившись перед соседями за причиненное беспокойство, решительно проследовал к выходу в фойе…
Глава вторая
АВГУСТА 1991 ГОДА
Человек предполагает, а Господь располагает. Если принять эту старинную русскую пословицу за аксиому, жить станет гораздо проще.
Генерал‑майор Степанов умом понимал, что так и нужно поступить, но не всегда мог совладать с эмоциями. Когда к «цековскому» дому на Большой Бронной улице водитель Сережа Хромов подал его персональную «волгу», а супруга Вероника Николаевна упаковала последний чемодан, и отпускное настроение наконец‑то проникло в их просторную квартиру, в гостиной зазвонил телефон. Генерал негромко выругался. За годы службы в Генштабе он научился распознавать особенности телефонных звонков. Этот явно с работы, звучал требовательно и потому предвещал неприятные сюрпризы или досадную смену планов.
– Слушаю, – проговорил в трубку генерал Степанов. – Да, я. Что? Вы что там, совсем охренели? Нет, я в порядке, это у вас бардак. Неужели трудно узнать, что я уже два дня в отпуске? С 16 августа официально. Что значит «простите»?
Гнев старого солдата и аппаратчика, однако, быстро сошел на нет – генерал был вспыльчив, но отходчив. Успокоившись, присел на краешек дубового журнального столика прекрасной работы – дореволюционной, в крайнем случае, довоенной.
– Теперь все ясно. В следующий раз разговор начинай с главного: вызывает министр… – строго произнес Степанов. – Выезжаю. – Генерал извлек из кармана отпускного пиджака платок и вытер пот со лба. – Вероника! – позвал он жену громким командным голосом, не заметив, что она уже тут как тут, стоит рядом и смотрит на него с тоской и жалостью.
Сколько раз он уже видел этот взгляд! И чего она всегда так смотрит, когда служба вносит в их жизнь непредвиденные коррективы? Давно пора привыкнуть…
– Я так понимаю, мы никуда не едем? – спросила она нарочито спокойным тоном.
– Не так понимаешь: вы едете, я пока нет, – ответил Степанов. – Бери Сережу, поезжай в аэропорт, как договаривались. Я прилечу завтра. Не думаю, что тут надолго. Форму мне принеси. Пожалуйста…
* * *
На совещании в Кремле присутствовали председатель КГБ и несколько его замов, премьер‑министр Павлов, министр внутренних дел Пуго, министр обороны Язов, несколько сотрудников ЦК и руководитель аппарата президента, некогда друг семьи Горбачевых – Болдин и первый секретарь Московского горкома партии Прокофьев.
Андрей Васильевич Степанов задержался – посланная за ним дежурная машина сломалась по дороге. Волновался, но, видать, зря. Когда вошел в просторный переговорный зал с большими окнами и прекраснейшим видом из них, никто не обратил на него внимания.
Так и сидели молча, утомительно долго, казалось, целую вечность, по очереди поглядывая на Владимира Крючкова.
– Товарищи коммунисты, – наконец заговорил Крючков, поминутно вздыхая как от приступов астмы. – Видите, вот приходится собираться по два раза на дню. Приветствую тех, кого не видел сегодня в Теплом Стане, на объекте «АБЦ». Итак, все вы знаете, что мы отправляли к Михаилу Сергеевичу в Форос специальную делегацию. Отправляли с тяжелым грузом на душе, понимая, что толку, скорее всего, не будет… Вот товарищ Болдин вернулся пять минут назад из Крыма – и сразу к нам сюда. Новости плохие. Похоже, Президенту серьезно нездоровится или он один не понимает, что наша родина сейчас в опасности. Я не побоюсь даже сказать, что в не меньшей опасности, чем она была в сорок первом, накануне гитлеровской агрессии. Мы сейчас сражаемся на два фронта: с одной стороны так называемая демократическая оппозиция, с другой – поощряющий их Запад. Отечество в опасности. Что же получается, побоку итоги референдума о сохранении Союза, побоку тысячелетняя наша история, товарищи? Пожалуйста, Валерий Иванович, рассказывайте.
Болдин встал, принялся застегивать пиджак и от волнения застегнул не на ту пуговицу.
– Президент принял нас у себя на даче. Как и было оговорено, предварительно проведенная работа должна была дать ему понять, что партийное и советское руководство не может дальше оставаться безучастным к катастрофическим последствиям, которые очевидно будет иметь продолжение развала государства. Экономическая конъюнктура, падение цен на энергоресурсы…
– Валерий Иванович, по сути дела, пожалуйста, – деликатно, но твердо прервал его Крючков.
– Хорошо. По сути дела. Он спросил, чьи интересы мы представляем. Тогда товарищ Бакланов назвал имена здесь присутствующих. В свою очередь, Валентин Иванович, то есть товарищ Варенников, в более резкой форме высказал свою собственную точку зрения, которая, впрочем, совпадает с нашим общим мнением. Мы предложили президенту действовать по плану от 28 марта сего года, обсуждавшемуся с ним в Ореховой комнате.
Степанов вздрогнул. Осторожно глянув на присутствующих, он подумал: «Выходит, правда – собирались, кумекали. Еще тогда…».
– Другими словами, поддержать введение в стране чрезвычайного положения, и даже пригласили его самого возглавить специальный комитет, – промямлил Болдин.
– И что? – нетерпеливо перебил Болдина маршал Язов. – Что он ответил? Отказался?
– Он не ответил прямо на вопрос…
– Обычное дело для Горбача: ни да, ни нет, ничего конкретного, – прошептали за столом.
Генерал Степанов оглядел присутствующих, но так и не понял, кто этот шептун. А еще он не мог взять в толк, почему из всех высших руководителей Генштаба сюда пригласили именно его, ведь он не курировал политический блок. Его работа, его детище – это специальные подразделения, засекреченные, «несуществующие» диверсионные отряды ГРУ ГШ МО СССР. Грозный кулак страны – даже от одного только количества согласных в аббревиатуре его врагу должно было стать не по себе…
– Каков же все‑таки был его ответ? – спросил Крючков с еле уловимым оттенком нетерпения в голосе. – Товарищ Болдин, да говорите вы, как есть – нам решение принимать. Завтра будет поздно!
– Он сказал… короче, товарищи, вроде бы он сказал: «А не пошли бы вы на…».
Болдин покраснел, но не от смущения, а от неприятных воспоминаний. Там, в Форосе, он вел себя неделикатно. С Раисой Максимовной не поздоровался даже, пускай и от волнения, но она‑то что теперь должна подумать? И еще Горбачев взял да и грубо отчитал его при всех: «Мудак ты, Валера, молчал бы, а то приехал мне лекции читать о положении в стране».
В комнате случилось ерзанье, шушуканье, кряканье и легкие смешки. Лишь на лице Крючкова не дрогнул ни один мускул.
– По крайней мере, это почти конкретный ответ. – Председатель КГБ СССР пожал плечами и в очередной раз тяжело вздохнул. – Он вызывает уважение, но не меняет сути дела. Итак, именно завтра, девятнадцатого, мы должны объявить в стране специальное положение, о котором договорились вчера. Товарищ Язов сейчас расскажет нам о готовности Московского военного округа и других округов… Следует также передать в прессу и на телевидение правильную информацию о лидерах так называемого демократического движения. Пускай народ знает, за кем идти не следует…
– Подписал бы договор, а потом в отпуск отправлялся. И все было бы хорошо… – со вздохом пробормотал маршал Язов. В его голосе слышалось сочувствие Михаилу Сергеевичу.
Премьер‑министр Павлов еле слышно кашлянул. Почти все обернулись в его сторону.
– Вы хотите что‑то добавить, Валентин Сергеевич? – поинтересовался Крючков.
– Да. У меня есть предложение… Как бы так правильно сформулировать? Товарищи, не стоит ли нам выбросить на прилавки магазинов все, что есть в запасе, к тому же снизить цены на некоторые товары?
* * *
Когда совещание закончилось и гости стали разъезжаться, полковник Владимир Иванович Немезов, помощник Крючкова по специальным поручениям, доверенное лицо, кадровый чекист с глазами, стремящимися, подобно победитовым сверлам, продырявить собеседника насквозь, попросил генерала Степанова задержаться.
Он провел его в кабинет, больше смахивающий на предбанник, чем на офис в госучреждении. Окон тут не было, а на стенах красовались панели с выполненными в стилистике тридцатых годов легкомысленными пляжными пейзажами. Все сплошь заграничного производства.
– Хотите чаю или кофе, Андрей Васильевич? – Немезов пригласил Семенова за стол. – Сейчас распоряжусь. Да я и сам бы от кофе бы не отказался. Похоже, ночью сегодня не спать.
– Уж наверняка, – тихо вздохнул генерал. – Мне бы чаю, да еще конфет. Или лучше сухариков с изюмом. Хотел перекусить в аэропорту, не вышло.
– Знаю, знаю, неприятно, конечно, когда человек в отпуск собирается, а тут такое. И жена этого не понимает. Жаль, что Вероника Андреевна вынуждена ехать на юг одна. Но, как говорится, человек предполагает, а бог…
– Располагает, – подхватил Степанов, по привычке не удивившись осведомленности представителя «передового отряда партии».
– Верно, располагает. Но я постараюсь ваше время ценить так же, как свое. Впрочем, если все пойдет так, как мы думаем, как предполагаем, отпуск придется отменить.
– Дело привычное, – генерал пожал плечами.
Он вспомнил утренний разговор с супругой, представил солнце и соленый вкус морской воды и понял, что на самом деле собрался в отпуск исключительно ради близких. Настолько тошно было наблюдать за происходящим в стране, что ни о каком отдыхе он и думать не желал.
Стараясь не выказать чекисту свои чувства, Степанов решил сразу вывести его на откровенность:
– Если можно, Владимир Иванович, переходите к делу, я слушаю вас внимательно.
– К делу так к делу. По вашему, как поступит Сам, когда узнает завтра, что его отстранили от власти?
– Затрудняюсь ответить.
Немезов встал, прошелся по комнате, потом подошел к небольшому секретеру, где стояли несколько телефонов, снял трубку:
– Два кофе, конфеты, печенье… Нет, секунду, погодите. Лучше коньяку принесите и закуски. Икры, рыбки порежьте, лимончики…
Немезов вопросительно взглянул на Степанова. Тот отчего‑то воздел руки к потолку и кивнул.
– Представляете, икру приходится теперь тщательно выбирать, даже сюда стали гнать браконьерскую, – посетовал Немезов. И тут же, по‑партийному доверительно перейдя на «ты», поинтересовался: – Скажи мне, Андрей Васильевич, как сам ты относишься к тому, что происходит в стране?
– Да… с продуктами стало похуже. Я, безусловно, понимаю – это временно. Но магазинную икорку избегаю. Однако, доложу, дела с поставками у меня налажены отменно. Боевой товарищ, полковник Столярчук, живет в Хабаровске, так он подбрасывает нам икорку раз в квартал.
– Андрей Васильевич, что же ты никак не можешь расслабиться? Ты же понял, о чем я, не так ли? Ты за Горбачева или против?
– Товарищ Немезов, наше дело военное. Я в политику не лезу и, в свою очередь, немало рад, что меня партия не шибко поучает, каким калибром чего заряжать…
– Согласен, есть такая профессия – Родину защищать. Это как раз про тебя, Андрей Васильевич. За такими защитниками как ты мы все будто за печкой у бабки в деревне. Но внешняя угроза не так страшна, как внутренняя.
Степанов понял: откровенной беседы не избежать. Будучи человеком осторожным, он решил слегка оголить свои тылы:
– Но если «по честноку», как у нас в Псковской области говорят, – отозвался он, – сердце кровью обливается оттого, какую страну мы губим.
– Мы губим? – Немезов горько усмехнулся. – Это ты, генерал, верно сказал. Заметь, не я повернул так, а ты сам. Это ты сказал «мы», а не «они». Потому что мы все будем отвечать перед историей за новый Союзный договор, будь он неладен, за развал… Я даже думать не хочу об этом, не то что вслух произносить! Иными словами, именно это я и хотел услышать, а то, сам понимаешь…
– Что именно?
– Да так, ничего, дело у меня к вам, – Немезов стал серьезен. – Санкционированное на самом высоком уровне. Если, конечно, не считать Горбачева.
– А как можно его не считать? – Степанов пристально посмотрел на Немезова. – Горбачев пользуется таким авторитетом на Западе… Случись что, за него весь мир встанет горой. И тогда полная изоляция и новый виток гонки вооружений. Сами знаете, не выдержим мы. А республики?
– Отрадно слышать, что вы все правильно понимаете. Рассуждаете политически и экономически обоснованно. Другое дело, если, к примеру, Западу станет вдруг некого поддерживать…
Немезов запнулся, заметив в дверях дежурную сестру‑хозяйку с подносом.
– Вы что здесь стоите? – строго спросил он.
– Заказ ваш принесла, – проговорила смертельно побледневшая дежурная.
– Раз принесли – ставьте на стол! Свободны!
Женщина суетливо расставила рюмки и стаканы для «боржоми», но, почувствовав нетерпеливый взгляд полковника, стремительно ретировалась.
– Вот зараза. Двери‑то бесшумные, как в кино про космические путешествия, – заметно расстроился Немезов. – Лучше бы скрипели.
Степанов смотрел на собеседника, затаив дыхание. Ждал продолжения столь неожиданного разговора. Он почувствовал вдруг, что настает время и ему принять участие в большом деле. Именно этого он и желал с той минуты, как осознал всю степень опасности, грозящей стране.
– На чем я остановился? – спросил Немезов.
– Я говорил вам, что президент СССР имеет большой авторитет в мире.
Демонстрируя солдатское равнодушие и тугодумство, когда того требовала обстановка, генерал Степанов был на самом деле далеко не прост – сказались годы работы в высших сферах военного ведомства. Как опытный аппаратчик, он хорошо понимал, что первым грань дозволенного в разговоре должен перейти не он.
– Верно, – кивнул Немезов. – А я потом сказал, что он – один у них такой, Горбачев, и если, не дай‑то бог, конечно, с ним что случится…
– А что с ним может случиться? Он здоров, в отпуске уже третью неделю… Сил набирается.
– Вот и я говорю: это маловероятно. Но, тем не менее, если с ним что случится, Западу придется договариваться уже с кем‑то другим.
– Например, с Ельциным?
– Да вы что, Андрей Васильевич! – Немезов засмеялся, подошел к столу, разлил коньяк по рюмкам. – Коньячок отменный, причем, заметьте, не армянский, а московского завода. Будем здоровы?
– Будем, – Степанов пригубил коньяк.
– Ельцин, Андрей Васильевич, – продолжал Немезов, – тема отдельная, ею занимаются. – Он чуть заметно поморщился.
Степанов понял: занимаются не так эффективно, как нужно. Ему очень захотелось поинтересоваться подробностями истории падения Ельцина с моста. Не чекистов ли рук дело? Что это было? Неудавшаяся попытка покушения, ставшая следствием недооценки физической силы уральского мужика? Случай по пьяной лавочке? Предостережение? Он, конечно, не стал ничего спрашивать.
– Да, – протянул Немезов, – Ельцин. Его легитимность под большим вопросом и, поверьте, не только по эту сторону границы. К тому же, в народе говорят, он этим делом сильно увлекается, – чекист кивнул на бутылку с коньяком. – А рядом с ним всегда есть наши люди, кому не лень его в любой момент поддержать, поднести рюмочку да самим выпить за компанию.
– Все так, Владимир Иванович. Но у нас на Руси и за человека не считают того, кто водочкой не балуется.
– Одно дело, товарищ Степанов, баловаться, и совсем другое – пьянствовать. Если представить себе невозможное, например что Ельцин придет к власти в стране, нетрудно предположить: не пройдет и года, как он эту страну просто‑напросто пропьет. Михал Сергеич покажется собирателем земли русской на фоне катастрофы, которая может произойти. Но по мне лучше, если будущее государства не будет связано ни с тем, ни с другим именем.
В помещении повисла тишина, будто вдруг лопнула нить, струна разговора. Степанов мысленно выругался и мысленно же плюнул, подумав – будь что будет.
– А с чьим именем? – задал первый смелый вопрос Андрей Васильевич.
Немезов пристально поглядел на него, улыбнулся, потом громко расхохотался.
– Наконец‑то. А то я подумал, грешным делом, не получится у нас разговора, генерал. С чьим именем, спрашиваете? А вот, к примеру, Янаев чем вам не по душе?
– Отчего же не по душе… – задумчиво произнес Степанов. – По душе. Но…
«Нет, не готов я откровенничать с Немезовым. Не готов…» – подумал он.
– Но только в качестве переходной фигуры? Вы это хотели сказать? – подхватил чекист.
Степанову, чтобы машинально не кивнуть в ответ, пришлось сделать над собой усилие. Его мимолетная нерешительность не ускользнула от хитреца Немезова.
– Правильно, – он взял рюмку и прихватил две лимонные дольки. – Гена, конечно, мужик неплохой, но не лидер. Явного лидера нет. Он появится, безусловно, но ждать больше никак нельзя. И здоровые силы в партии и правительстве это, слава богу, понимают. Отсюда – идея с комитетом по чрезвычайному положению. Она поддерживается практически всеми руководителями на местах, да и в Верховном Совете тоже. Давайте, Андрей Васильевич, перейдем к главному, то есть к вашей работе. Горбачев Михаил Сергеевич… – Немезов, казалось, тщательно искал правильные слова. – По нашим данным президент СССР может быть в любой момент, даже сегодня, физически устранен при активном участии ближайшего ельцинского окружения. Конкретно: господ Бурбулиса и Илюшина. Они, как и Яковлев, могут быть агентами влияния, завербованными американскими спецслужбами еще на заре перестройки. Товарищ генерал, чему вы удивляетесь?
– Я не удивляюсь, – возразил Степанов. – Я своим солдатским умишком думаю просто, что изоляция президента на даче в Крыму под надежной охраной той же «девятки» – лучший способ защитить его от покушения. Вы не находите?
– Нет, не нахожу, – строго отчеканил Немезов. – Скорее, наоборот, там‑то проще всего…
Воцарилось молчание. Степанову даже показалось, Немезов сейчас свернет беседу: сведет все к шутке – хотя какие могут быть шутки на подобные темы? Или скажет, будто проверял на вшивость.
– Итак, – как ни в чем не бывало продолжил Немезов, – одновременно планируются покушения на других видных деятелей партии и государства, в том числе на председателя Комитета Государственной Безопасности. Ваша задача, как руководителя соответствующей службы, не допустить этого ни при каких обстоятельствах, защитить Горбачева любой ценой. Скажу сразу: задача не из легких. Учитывая нынешнюю обстановку, возможно проникновение преступников в ряды сотрудников охраны первых лиц…
– Потому вы и поручаете это нам, людям, обученным решать совсем другие вопросы, а не сотрудникам вашего ведомства? – генерал почувствовал холодный пот на лбу.
– Именно, – бесстрастно подтвердил Немезов.
– А если мы не справимся?
– Что ж, такое возможно, – Немезов вновь принялся буравить Степанова взглядом. – Учитывая, насколько серьезно заговорщики, эти подонки, готовят свое преступление. Знаю, вы будете стараться. Но коль скоро подобные задачи, как вы сами подтверждаете, не входят в сферу вашей ответственности, так сказать, официально, вы можете быть спокойны.
– И все мои люди могут быть спокойны?
– И все ваши люди. Боюсь, уже слишком поздно, а потому моя просьба – это, скорее, жест отчаяния. Надежды на успех практически нет. Все необходимые вводные получите прямо сейчас… А за людей не беспокойтесь: слово офицера, слово чекиста.
Генерал Степанов слегка повел бровью, вгляделся в непроницаемое лицо Немезова. Понял, что тот совершенно серьезен. И даже верит в то, что говорит.
– Последнее… – сказал Немезов, провожая генерала до дверей. – Заговорщики могут оставить затею, если наше выступление окажется успешным. К чему ликвидировать ферзя, превратившегося в пешку, верно? Но вы все равно не расслабляйтесь. Ведь бывает, что и бывшим ферзям мстят. А месть сладостна.
– Один вопрос… – задумчиво проговорил Степанов.
– Пожалуйста.
– Возможно оперативно консультироваться с председателем через вас? Сообщать обстановку, координировать?
– Не думаю, что это поможет делу, товарищ генерал. Будут вопросы – звоните мне. А лучше приезжайте. В любое время.
* * *
Немезов вернулся домой за полночь. Младшая спала, старшего отправили в «Артек». Так совпало, что проводили его как раз четвертого августа, в день отъезда товарища Горбачева на отдых в Форос. Жена на кухне перелистывала очередной роман Мориса Дрюона.
– Привет, – поздоровалась супруга. – А вот скажи мне, пожалуйста, ты достать собрание сочинений Жюля Верна и Дюма можешь? Только мне нужно хорошее издание, качественное, а то вот Дрюон уже все страницы потерял…
– Ну, не знаю, – Немезов рассеянно пожал плечами. – Попробую. Надо спросить у ребят, что там у нас с книжными заказами. Как мелкая?
– А что мелкая? Хулиганила весь дней. Я с ней умаялась. И вроде спать надо, а не спится. Покушаешь?
– Не хочу, на работе перекусил.
– Всухомятку опять, да еще и коньяком, по‑моему, от тебя немного… Эх, Вова, совсем не слушаешься, себя не бережешь и о нас не думаешь. Ну‑ка, наклонись. Все‑таки я права – пил? Да не надо, я ж чувствую… Сашка так из лагеря ни разу не позвонил. Хоть бы ты с ним поговорил, а?
– Поговорю, поговорю, Галь, обещаю.
– Знаешь, что еще болтают про нашего‑то?
– Ну, что? И кто?
– Веркин Андрюшка матери рассказывал, как они с Сашей слушали «голоса», а их за это вызывали на проработку..
– И что?
– Как что? Он чей сын?
– Брось, пустое. Восемьдесят, а то и все девяносто процентов студентов слушают эти станции. С этим уже ничего не поделаешь. Статистика Академии наук СССР.
– Ну, не знаю. Тебе, конечно, видней. Все равно поговори. Уж если тебя не послушается, тогда… На работе все нормально?
– Нормально. Все по‑прежнему. С Сашкой надо что‑то делать, права ты. Какой‑то он растет… не такой.
– Вот что, Вова, надо нам к нему съездить, проведать, как считаешь? Хорошо бы прямо завтра. И можно Наде позвонить, вдруг она тоже поедет?
Галина Немезова наконец оторвалась от книги и посмотрела на мужа. Всплеснула руками, отчетливо понимая, как он постарел.
«Господи, стряслось что? Проклятая работа!»
– Володя, что‑то случилось?
Немезов спокойно и ласково взглянул на жену, тихо, почти шепотом произнес:
– Перестань… Все нормально. Шеф собирал сегодня всех, обсуждали вопросы. А к Сашке надо бы съездить, ты права. Только завтра не получится.
Улегшись в постель, Немезов не стал выключать ночник, украдкой проверил, спит ли любимая супруга, единственный, самый близкий на всем белом свете человек… На столике у кровати лежали книги, журналы, тетрадки. Он вытащил из стопки книжку в коричневом переплете: «Словарь греческих и римских древностей».
Память Немезова отчетливо зафиксировала момент, когда он купил этот справочник. Вчера, по дороге в Кремль, попросил водителя заехать в Дом книги на улице Горького. Там, среди прочего, ему приглянулся этот словарь. Он подумал тогда, что подсунет книгу сыну Сашке, авось заинтересуется. Тот вроде как собирался следующим летом поступать на филфак МГУ. Пусть прочтет, подпитается терминологией, вдохновится доступным описанием истории.
Владимир Иванович открыл книгу, пролистал несколько страниц. «Легат», «Галлия», «Легион «Хохлатый жаворонок»… Он усмехнулся. «Диктатор»…
«Диктатор: чрезвычайное должностное лицо в Риме… При образовании римской республики управление государством было поручено двум консулам, чтобы граждане были надежно защищены от возможности установления тирании. Однако скоро стало ясно, что при определенных обстоятельствах ради безопасности государства управление должно находиться в одних руках, у человека, который в течение некоторого времени обладает неограниченной властью и решения которого не могут быть обжалованы ни в одном органе…»
«…Провозглашение диктатора консулом являлось обязательным во всех случаях. Оно всегда осуществлялось без свидетелей, между полночью и рассветом, с совершением ауспиций – surgens или oriens nocte silentio dictatorem dicebat».
Немезов поморщился. По его мнению, латынь только перегружала повествование и не способствовала получению удовольствия от прочтения.
«Ладно, – подумал он, – что там дальше про диктаторов пишут, интересно?».
«…Назначение диктатора являлось исключительной мерой, ибо это нарушало основное правило римского государства: одному человеку не должно принадлежать слишком много власти. Поэтому предполагалось, что диктатор по рекомендации сената самостоятельно сложит с себя чрезвычайные полномочия, лишь только отпадет необходимость».
– Ага, конечно, – прошептал он. – А как потом у него эту власть забирать? С помощью ножей и яда? Кто же добровольно отдаст? Не было такого отродясь на Руси. Да и незачем нам эта буржуазная глупость. Правильно говорит шеф: коллегиальное управление на переходном этапе. А жизнь уже подскажет, выдвинется из рядов… человек достойный.
Немезов захлопнул книгу, принялся листать «Огонек», но даже не успев возмутиться очередным клеветническим измышлением в адрес прошлого страны, стал клевать носом. Он выключил лампу, подумал о сыне: «Что же вырастет из парня? Как мы‑то жили без всего этого? Без «Битлов» волосатых, негров этих – «Бони немов», без чертей разных с «Марионетками» какими‑то. Беда…Как это вообще можно слушать? Прав шеф – промедление смерти подобно. Действовать надо. Не ради себя, а ради детей».
С этой мыслью Немезов, наконец, уснул. Но то и дело просыпался и лежал с открытыми глазами, силясь истолковать абсурдные сюжеты тревожных сновидений.
Глава третья
СЕРЕДИНА ВОСЬМИДЕСЯТЫХ
«Лошади умеют тоже плавать, но не хорошо, не далеко… Глория по‑русски значит слава…».
Гулким эхом раскатывалась по перелеску жалостливая песня под гитарный аккомпанемент. Исполнитель, похоже, был нетрезв, однако в голосе и при слухе. Нарушая земные физические законы, звуки фантастическим образом смешивались с запахом дыма и чего‑то вкусного и долетали до палаточного лагеря от костра, разведенного у реки еще днем.
Как дальше жить после невероятного числа впитанных душой и телом откровений!? Как возвращаться в пахнущий «семьдесят вторым» бензином мир: туда, к автобусной толчее и очередям за выброшенным на народные прилавки финским сервелатом, мусорным бакам в подъездах и высоковольтным проводам, узурпировавшим заоконные пейзажи страны? Уезжать отсюда, где деревья и примятая к земле густая трава, картошка «в мундире» и перепачканные золой губы твоей первой любимой?! И уезжая, бросать первые и последние в жизни сны наяву и общество, где каждый первый твой друг и брат? Ни за что.
Такие мысли роились в Пашкиной голове, когда он, откинув полог палатки, вступил в предрассветную темень подмосковного леса. Рассеянно поискав спрятавшийся ботинок, он застыл, стараясь продлить миг наслаждения красотой природы, которую в полной мере дано ощутить на контрасте только обитателям городов.
С приближением утра становилось зябко, но все равно было комфортно. Опять же, испугавшись похолодания, попряталось злое комарье, и голова перестала пульсировать от выпитой накануне «шипучки».
«Водки бы…», – подумалось Пашке, когда он все же нащупал в траве обувь.
Не то что бы хотелось выпить, но для куража и поддержания компании следовало выступить по‑взрослому. Компания уже провела на Оке двое суток, народ привык к свободе, а организм начал воспринимать спиртное как обычную воду. Только вдохновение прибавлялось от часа к часу, да и певец у костра пел все громче и с большей самоотдачей.
Они приезжали сюда по выходным, и их времяпрепровождение предсказуемостью действий и последствий было сродни священному обряду древних греков или римлян, скорее даже, более дикой островной цивилизации. Собирались, закупались, ехали на автобусе и электричке к месту дислокации, ставили палатки, разводили костры, выпивали, что‑то готовили, пели песни, мечтали, водили девчонок глядеть на звездное небо.
В палатке произошло шевеление и кто‑то позвал Пашку утрированно домашним тоном:
– Милый…
Вместо ответа на столь интимное и не совсем уместное обращение к своей персоне, Пашка громким и хорошо поставленным голосом сделал заявление:
– Все, остаюсь тут, буду жить в лесу как партизан.
Тотчас на свет выкатилось черноволосое создание, облаченное в белого цвета толстовку и вареные джинсы – сокурсница по МГУ Катерина.
– Остаешься в лесу? – переспросила она. – Будешь ждать, когда вернуться немцы или сразу начнешь мосты взрывать?