Игорь Григорьев
ПАРТИЗАНЫ
Длинный дождь,
Время — нож:
Поневоле — в дрожь!
Море — поле мое,
Ветрово жнивье.
Зябнет зябь,
Жухнет рябь,
Хлобыстает хлябь.
Небо, низ—все одно:
Вздыбленное дно.
Ни отстать,
Ни пристать,
А дойдешь — как знать:
Может, лечь насовсем,
Так что—глух и нем...
Далеко.
Нелегко.
День как молоко...
— Размокрели, дружки?
На-ка, обожги:
Погармонь,
Душу тронь,
Высеки огонь!
Ну-ка русского, эх,
Отчубучь, не грех!
Сплесани,
Плескани.
— Ноги ни-ни-ни.
— Не жалей, хватит ног.
— Разве что — чуток...
Зачастил,
Припустил,
Дал, что было сил:
Начудил аж до слез,
Хмарь и хмурь разнес!
Будто нет
Тяжких бед,
Проклятущих лет,
Будто с гаком полста —
Что одна верста.
Душит дождь,
Только врешь:
Душу не зальешь,
Не доймешь, не уймешь:
Больно жар хорош!
Ноябрь 1943,
Зачеренье, Псковщина
Из сборника «Сердце и меч» (1965)
Игорь Григорьев
ПОБРАТИМЫ
Тимофею Егорову
Ребятушки, други мои, побратимы,
Вы ждете — привет вам, привет! —
Стихов об отряде Егорова Тимы,
О коих божился поэт?
Вчера мне сам Тима Егоров, наш батя,
Про ваш разговор написал:
«Забористо в гору наш песенник катит,
На новый мотив заплясал;
В деревню заглянет—не парень, а дачник —
Гостюет в родимом дому.
Божился, да, видно, разжился, удачник:
Известность! До нас ли ему.—
Вздохнули, махнули рукой безнадежно. —
И этот братов позабыл...»
Но я вас люблю молчаливо и нежно,
Как в лютые годы любил!
За горькую правду не очень судите:
Да здравствует стих без прикрас!
За рифмы глагольные грех отпустите,
Как раньше прощали не раз.
Мы все на виду кочевали у смерти,
Одним крещены мы огнем.
И я не забыл обещанья, поверьте,
Как вы, не забыл ни о чем!
Я помню немую работу разведки,
Уснувших навеки ребят.
Под сердцем моим пулевые отметки
Доныне к погоде горят.
Доныне осколок немецкой гранаты
Мне спать на спине не дает,
И тяжкий валун над могилою брата
Сжимает дыханье мое...
Нет! Я ничего не забыл, хоть и рад бы
О многом, что знаю, не знать...
Доныне призыв нашей давнишней клятвы
Случается мне повторять:
«За правое дело без страха, без лени
Клянемся стоять до конца!
Скорее умрем, чем падем на колени!
Не спрячем трусливо лица!»
А вы, побратимы, ее повторяете?
Не забываете? Припоминаете?
Не остудили горячие ваши сердца?
6 июля 1947,
Ленинград
Из сборника «Сердце и меч» (1965)
Игорь Григорьев
РАЗГОВОР С ЗЕМЛЕЙ
Последний выстрел замирает.
Последний тонет стон.
В кипящей заводи сгорает
Стальной немецкий слон.
Шестидюймовый хобот гада
Отвыл, отлютовал.
Вопит Земля: не на... не надо
Жечь матерь наповал!
Мне цвесть, а я черна от жути,
Зола и тлен до дна.
Зачем вы так со мною, люди?
Ведь я — всего одна!
Пойми, Земля: людскому званью
Совсем не все верны,
Твои верховные созданья
Не все тебе сыны.
Гляди, какие громометы
Сожгли твой чистый снег!
Вот эти с черепами роты —
Они не Человек.
Они тебя секли и грызли,
Идти в полон веля.
Но все: мы вырвали их жизни.
Вздохни о нас, Земля!
21 ноября 1943,
Лышницы, Псковщина
Из сборника «Сердце и меч» (1965)
Игорь Григорьев
МЫИДЕМ
Зябки и туманны
Голые кусты,
Топкие поляны
Немы и пусты.
Над густыми мхами,
Над плакун-травой
Звезды ворохами
В синьке ветровой.
Ласково и люто
Теплится восток,
Горестно и любо.
— Обвыкай, сынок...
Стылая осока,
Сниклая куга...
— А и впрямь далеко.
— Да, не два шага.
До свету добраться б,
Жару бы им дать!
Поднажмемте, братцы:
Там у фрица гать.
Те места повыше:
Не дорожка — пух!
— Рад бежать, да вышел
Вроде бы весь дух.
— Вышел? Не поруха —
Немчура горазд:
По завязки духу
Накидает враз!
— Непременно вложит,
Только кто кому!
— Все случиться может:
Смерть сгребет в суму...
Непокой и дрема
В сердце шелестят.
— Ни кола, ни дома:
Все порушил кат.
Одичала пашня...
— Ладно, волчья сыть!..
И такую радостно
Родину любить!
1943,
Псковщина
Из сборника «Сердце и меч» (1965)
Игорь Григорьев
ВЕРНОСТЬ
Василию Красотину
Не море — горющее горе,
Земли перепуганной дрожь.
Стенают пробитые зори,
Сочатся в убитую рожь.
Стекают к её изголовью,
К последнему всхлипу её,
На землю, залитую кровью,
На горькое сердце моё;
На доброе страшное сердце,
От мести глухое дотла,
Которому некуда деться:
Нет жизни, и смерть обошла.
О мир, ясноглаз и доверчив,
Тебя, на сожранье войне,
Хватают клыкастые смерчи;
И в чёрном корёжат огне;
Грабастают, пьяны от власти,
И пляшут на красных костях.
И стонешь ты в бешеной пасти,
И тонешь в железных когтях.
Но смотрят нам в души нагие
России сухие глаза:
— Мои сыновья дорогие,
Ни шагу, ни пяди назад! —
Хоть страшно, должны мы признаться,
Должны в беспощадном пути:
Ведь некуда больше сдаваться
И некуда дальше идти.
Мы внемлем. Мы жить не устали,
Но грозно на крестной стезе
Мы стиснули души, мы встали —
Живые и мёртвые — все.
Лихие дары ей приносим —
Пожары да точность свинца.
И мрём. Но вздыматься колосьям,
И зорям не прятать лица.
1943—1973
Из сборника «Кого люблю» (1994)
Игорь Григорьев
РЕКВИЕМ
Ах тишь-тишина, что ты поешь?
О чем горюешь, звезда?
Быть ведру, а ты роняешь дрожь,
Как птаха — пух из гнезда.
Иль слышишь голос тишайших сестер
На немыслимой крохе — Земле?
О, сколько их мой народ простер
В горючей русской золе!
Все суше слезы у братских могил,
Становится старью новь...
И я там был. И, случалось, лил
Свою и чужую кровь.
Ее не мерили в ту страду,
Шалело с нее воронье.
Ой, многим-премногим было на роду
До капли пролить ее.
Мы жизни швыряли на страшный кон,
Свинцово бросались в свинец.
А случалась осечка—короткий стон
И все. И делу конец.
Мы брали руками врага за рога,
Тягались грудью с огнем.
А была нам жизнь сполна дорога,
Мы грезили мирным днем.
Мы звали, звали забытую тишь
И на самом последнем краю,
Вот точно так же, как сирый малыш
Кычет маму свою!
Но дни коротки, часы коротки
Нам присудила война...
Мои дорогие, мои годки!
Непробудная тишина!
1950,
Плюсса, Псковской области
Из сборника «Сердце и меч» (1965)
Игорь Григорьев
ТОВАРИЩАМ ПО ОРУЖИЮ
Товарищи!
Други мои дорогие!
Вы, верно, отчаялись ждать
Стихов от меня
Про дела боевые,
Что я обещал написать?
Мы все на виду кочевали
У смерти,
Одним крещены мы огнем.
И я не забыл обещанья, поверьте,
Как вы, —
Не забыл ни о чем!
Я помню бригадную нашу разведку,
Уснувших навеки ребят.
Под сердцем моим
Пулевые отметки
Доныне к погоде горят.
Доныне осколок немецкой гранаты
Мне спать на спине не дает.
И тяжкий валун
Над могилою брата
Сжимает дыханье мое.
Нет! Я ничего не забыл,
Хоть и рад бы
О многом, что знаю,
Не знать...
Доныне призыв нашей давнишней
клятвы
Случается мне повторять:
«За правое дело
Без страха, без лени
Клянемся стоять до конца!
Скорее умрем,
Чем падем на колени!
Не спрячем трусливо лица!»
1947
Из сборника «Родимые дали» (1960)
Игорь Григорьев
НА «ЖЕЛЕЗКЕ»
Ветер зимнего острее.
Ночь студена и пресна.
И кругом лежит, пестрея,
Запоздалая весна.
Три часа,
Четыре,
Пятый —
На неласковом лугу...
— Не могу, зазяб, ребята!
— Кто не может? — Ни гу-гу!
— Ишь, раскашлялся, Как дома,
Расхлебенил решето.
Долбани его, Ёрема!
— Чуешь, друг?
Замри!
Не то!..
— Забелело на восходе,
Каб не влопаться впросак...
— Тише, братцы!
Едет, вроде!
— То не он:
Гудит сосняк.
— Ты не шапкой слушай,
Ухом:
Паровоз услышишь враз.
— Не обстрелян я.
— Не нюхал
порошку?
Нюхнешь сейчас...
Крадется поезд без огней,
Везет гостей недобрых.
И сердце чаще и сильней
Стучит,
Бедует в ребрах.
В ушах звенит,
Во рту печет,
А поезд — вот он,
Рядом.
— Давай запал, комолый черт!..
— Вставай, Ванюха! Надо!..
Грохочет о металл металл,
О ком-то ветер воет...
— За; мною, хлопцы!
Час настал!
Не отставать! За мною!
Ой вы, псковские места,
Двести первая верста!..
Тьма густа,
Река быстра,
Крутизна, высота!..
Тра-та-та!
Гром и скрежет,
Хряск и лязг...
Не взыщите, гости, с нас,
Извините:
Не до ласк!
Бух-х!
У-у-х!
Тра-та-та!
Плещет красная вода...
— Ты куда?
-Я?.. Туда...
- Вылезай из-под куста,
А не то!..
— Да ты что?!.
Насыпь... оченно крута,
Заб-бежать хотел с хвоста...
Арифметика проста:
Двести первая верста,
Ни казармы, ни моста,
Триста сорок два креста;
Паровоз
Без колес
Укатился под откос,
Рваным боком в землю врос.
Двести первая верста,
Тихие мои места...
1943
Из сборника «Родимые дали» (1960)
Игорь Григорьев
ПАРТИЗАНСКАЯ БЫЛЬ
Светлой памяти брата Льва Николаевича Григорьева
После боя
Лишь мы
Остались в живых:
Ползем
Сквозь чадную гарь.
Еще вчера
Один на двоих
Мы съели последний сухарь.
Последний окурок
Два дня назад
Нам губы сухие обжег...
Над черным пожарищем
Льется закат,
Сочится,
Каплет в лог.
И с каждой искрой,
Оброненной вниз,
Бескровней,
Синее,
Плотнее
высь.
И мы здесь —
двое.
А двадцать — где мост, —
В обломках бетона,
Руки вразброс...
Горит осколок в ноге у меня
У друга пробито плечо.
Пять километров
За три дня!
До наших тридцать еще.
А ночь притаилась,
Глядит на нас,
Леденит тоской-маятой;
И мнится:
Звезда, как волчий глаз,
Перемигивается с темнотой.
Подумать только!
Ведь этот лес —
Этот жуткий лес —
Наш!..
Ракета!
Озноб под рубаху полез:
Перед нами —
Вражий блиндаж.
Нацелился:
Вот-вот метнет огонь,
Выжмет последний стон...
Ржавый наган
Впаялся в ладонь,
И на всех —
Один патрон…
Кротом бы сейчас
Зарываться в песок,
Зайцем в кусты сигать!..
Но липнет пепел,
Жжет висок,
Твой пепел,
Родина-мать!
И в глине —
Не просто следы колес,
А тяжкие раны, брат,
Земли,
Где родиться нам довелось,
Где каждый пенышек
Свят.
Товарищ зубами вдруг заскрипел,
Затрясся —
Не спрячешь слёз...
А помню:
Сухими глазами глядел,
Как брата в могилу нес;
И не раз на танк
Со связкой гранат
Ходил он
Один на один...
— Врешь,
Не от страха я плачу,
Гад!
Это рвется
Гнев из груди!
Обернулся, шепчет:
— Двигайся, друг!
Нам никак нельзя умирать!
Две пары живых
Жилистых рук —
Скольким врагам не дышать!..
Потухла ракета.
Другой черноты
Не бывает, наверно, черней.
И мы обдираем опять животы
И рёбра
О рёбра корней.
А метры с каждым часом
Длинней,
А тело —
Всё тяжелей...
И вдруг
во весь дух
Засвистел соловей,
Мурлычет веселый ручей.
И вот, воспрянувшие,
Мы враз
Распрямились, приподнялись:
Заря молодая
Глядит на нас —
Живи!
Люби!
Дивись!
— Да, — отозвался товарищ, —
Жизнь!
Разве убьешь ее!
Мы еще так заживем.
Держись!
Видишь:
Цветет, поет.
Всё мы осилим,
пройдем,
Поверь,
Что бы ни привелось!..
Эх, на Кубань бы махнуть теперь,
Дома, поди, покос!
Мне бы косилку да пару коней!
Гнать бы за рядом ряд!..
Воздух над степью
Браги хмельней,
Стрепеты в небе парят!
Мне бы!.. —
Запнулся и брови свел.
Ловит в ладонь росу...
Солнечным веником
Ночь подмел
Хлопотливый июнь в лесу.
Выискрил травы
Июнь-светолюб,
Выморщил гладь воды.
Сорвался вздох у товарища с губ...
— Дружище!
Что ты?
Ты?!.
Не забуду я
Это начало дня
В стороне родимой, лесной!
Друг,
Что от смерти отвел меня.
Спит у ручья
Под сосной.
1943, Псковщина
Из сборника «Родимые дали» (1960)
Игорь Григорьев
В БУРЮ
Разрыдалась придорожная струна,
Поразохался корявый березняк.
Ой, душа моя,
Родная сторона, —
Засугробленный ухабистый большак!
На отшибе сиротливая лоза
Да скорбящая часовня на юру.
Хлещет снег разбушевавшийся в глаза.
Стынут отчие просторы на ветру.
Здесь вороны оголтелые кричат,
Кружат коршуны,
Бросая сердце в дрожь...
Ошалелый, неуемный снегопад,
Наше солнце
Всё равно не заметешь!
Не сумевших
От беды тебя спасти,
Мать-отчизна, полоненная врагом,
Ты прости своих сынов!
Прости!
Прости!
Для тебя на всё готовы!
Мы идем!
1942, Псковщина
Из сборника «Родимые дали» (1960)
Игорь Григорьев
ГЛУХОМАНЬ
До чего же тихо:
Ни смешка, ни песен.
И куда ни глянешь, —
Бурелом да плесень.
Сухостой никчемный,
Полумрак лиловый,
Мрачное раздумье.
А о чем? —
Ни слова!..
Тощие опенки,
Скрюченные сучья,
И куда ни ткнешься —
Невода паучьи.
Ни копейки солнца.
Пологом мохнатым
От тепла и света
Бурый верх залатан.
Всюду мох да губки
Под густым навесом.
Нелюдимый коршун
В логове кудесит.
Крик дроздов трескучий,
Прелой хвои кучи...
Затаился ветер
Под лесистой кручей..,
21 октября 1941, Псковщина
Из сборника «Родимые дали» (1960)
Игорь Григорьев
ОЖИДАНИЕ
Да, ноябрь и вправду немилостив, —
Горевали деревья в лесу, —
Пронизало нас зябкою сыростью,
Разметало по ветру красу.
Днем и ночью на этаком холоде
Нам до вешней поры цепенеть...
То ли дело — апрель, добрый молодец,
Или мая медвяная цветь!
Сколько песен плескалось на зорюшках!
Сколько теплых пролилось дождей!..
Ой вы, журки-веснянки за морюшком,
Прилетайте домой поскорей!
1942, Псковщина
Из сборника «Родимые дали» (1960)
Игорь Григорьев
КРАСУХА В СЕНТЯБРЕ 1943 ГОДА
Вокруг Красухи травы глухи,
Часты кусты густым-густы.
Ещё у Мира очи сухи, —
Ещё святой не стала ты.
Тебя судьба хранит покуда,
Но, видит Бог, не на века.
Ещё ты не сгорела люто,
Но это лишь пока, пока.
Таясь в осеннем озаренье,
Ты теплишь свет, моё село,
И ни тоска, ни разоренье
Не жгут печальное чело.
Журавушки не отрыдали,
Ещё ты машешь в три крыла,
И крик набата прячут в дали
Твоих берёз колокола.
Год сорок третий. Сентябрины.
Что день — темнее златогрусть...
Какие дани и дарины
Ты жертвуешь и платишь, Русь!
Какому лиху, злу какому
Дано свершиться над тобой! —
Здесь ни живой душе, ни дому
Не выстоять перед судьбой.
Не уцелеть перед напастью,
Что разразится в ноябре:
Захватит огненною пастью
Тебя, Красуха, на заре.
Убьёт — сожжёт людей и хаты,
Жизнь обратит в золу и прах.
Но до своей горючей даты
Тебе лететь на трёх крылах.
И ты летишь над коловертью,
В осеннем полыме горя,
Навстречу страшному бессмертью —
До ноября, до ноября.
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
МОСКВА
Вадиму Семёнову
Ты до сих пор не пересох,
Свирепый друг, Соколий мох,
Наш тяжкий вздох.
Не позабыть: брели без сил,
Свинец над нами голосил,
Казался тьмою белый свет,
А главное — патронов нет.
Отбит наш приступ «штыковой»,
Висит «костыль» нал головой,
И за спиной —
Полк егерей глухой стеной.
Ни встать, ни лечь, ни повернуть.
Трясина: шаг ступил не так —
И всё, земляк,
Окончен путь.
А впереди на нас глядит
Немая синяя беда —
Вода.
Куда идти? куда? куда?
Мы оседлали островок —
Сто сажен вдоль, сто поперёк —
И залегли кольцом
В плывун,
В дурман-богун —
К врагу лицом.
Приказ: — Держаться до утра!
Стреляют только снайпера!
Друзья, не промахнись, а то…
— Зови Москву! Зови, браток,
Зови, радист!
Радист, радист, поторопись! —
А до Москвы — полтыщи вёрст,
В крови, в плену, слепых от слёз;
А у Москвы недобрый день,
Тяжёлый час,
Ей не до нас:
Над нею враг навис, как тень,
Там от его стальных когтей
Дрожит и дыбится земля —
Ложатся бомбы у Кремля.
Ты, мать, поймёшь своих детей,
Ты не осудишь нас:
Нам без тебя нельзя сейчас,
Нельзя без помощи твоей.
— Зови, радист! Зови скорей! —
И ты не укорила нас:
Пришла, нашла, спасла.
Последний, может быть, припас —
Патроны — принесла.
— Пока живу, живёте вы, —
Живём, хоть нелегко!..
А говорят, что до Москвы
Далёко-далеко.
Из сборника «Уйти в зарю» (1985)
Игорь Григорьев
ТРИФОН
Зарева и звездопад.
Не спится.
Сонь. Костер и песня на поляне:
«Ой, да за водицей шла девица,
Босиком, по соловьиной рани...»
— Тише вы: разбудите комбрига,
Он и так не спал незнамо сколько.
— Ротный, друг, чего-ништо соври-ка.
— Дядя Трифон, саму малость только:
Расскажи, как с фон-бароном спорил.
— Ладно!..
До войны я в эмтээсе
Десять лет механиком моторил;
Знал, само собою, толк в железе.
Ворог жал:
Припер за три недели
(В сорок первом немцы были скоры).
Мы угнать машины не сумели,
Плакал, а пришлось губить моторы...
Вызнали, что мастер я.
Схватили.
Дело швах: сейчас нам, Триша, вкатят!
Ражий фриц подходит:
— Пан Васильев? —
И... подносит кружку шнапса:
— Нате!
Что тут делать? Выпил с перепуга.
Немец — леденца мне:
— Посластитесь! —
Покупает задарма, подлюга:
— Рад свиданью! Битте, посадитесь!
А потом и шпрехает, колбасник,
В выраженьях самых откровенных:
— Выбор очень прост: капут иль праздник
Мы не терпим непокорных пленных.
Мы не зря и не шутя решили:
Будете чинить для нас машины!
За услугу я, барон фон Плётке,
Обещаю дорогой подарок:
Хлев, свинью, бутылку русской водки
И в придачу десять тысяч марок!
Плюс ден копф на шее бы носили...
Тут я встал и рубанул заразе:
— Я, российский сын Три-фон Васильев,
Не согласен, фон в едином разе!
— Трижды? Фон?? —
Он вылупил бельмища:
— Драй маль фон??—
И вдруг меня ка-ак звизднет!
Дрался, доложу вам, черта чище:
Не нагрянь вы — не видать мне жизни.
— Значит, зряшно лопнула награда?
— Не совсем: горят доныне кости...
А теперь соснем чуток, ребята:
На восходе — к фон-барону в гости.
Из сборника «Уйти в зарю» (1985)
Игорь Григорьев
ПОСЛЕ БОЯ
Устали братья от похода:
Спят, не дыша.
И хоть какая будь погода, —
Им хороша...
А ты, живой, не спи, усердствуй,
Гляди вокруг,
Прижми к земле плотнее сердце,
Чтоб тише стук.
Кругом каратели маячат,
А ты один.
Как белый день, ясна задача:
Гляди, гляди!
Оставь уснувших, вытри слезы:
Тебя простят.
О них печальные березы
Отшелестят...
Пусть ноябрю хоть что, злодею:
То снег, то дождь,
Забудь про мирную затею —
Про тела дрожь.
Смотри,
В смертельной круговерти
Не закружись.
И ни полдумки чтоб о смерти —
Такая жизнь!
Из сборника «Зори да версты» (1962)
Игорь Григорьев
СЕНТЯБРЯ 1943 ГОДА
Льву Григорьеву
Ты меня прости:
Без слез тебя оплакал.
Умирали избы, ночь горела жарко.
Под забором сваленным германская собака,
Вскинув морду в небо, сетовала жалко.
Жахали гранаты,
Дым ходил клубами,
Голосил свинец в деревне ошалелой.
Ты лежал ничком, припав к земле губами,
Насовсем доверясь глине зачерствелой.
Вот она, война:
В свои семнадцать весен
Ты уж отсолдатил два кромешных года...
Был рассвет зачем-то... ясен и негрозен.
И дремал ты вволю после даль-похода.
Из сборника «Уйти в зарю» (1995)
Игорь Григорьев
ЗАСАДА
Перед утром спит огонь,
Но курки — лишь пальцем тронь.
— Во бы в хату завернуть,
Закусить бы да курнуть! Прикорнуть...
Одолжи комок жмыха —
Что-то мутит ото мха.
Слышь, едал я до войны
Порумянее луны — блины.
— Чудачина человек,
Будет нам ужо ночлег.
— Ша, шумилы, шум — хана! —
Натянулась, как струна, тишина.
Полнолунье. Снежный прах.
Плач, хохочущий в кустах.
Виден звук и слышен цвет:
Ходят рядом тьма и свет
След в след.
Январь 1944,
немецкий тыл
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
ПЕРЕХОД
Тимофею Егорову
У кромки старуха-осина
Хохочет, хохочет навзрыд.
Вязка ты, псковская трясина, —
И лось не опустит копыт.
К тебе и глухарь отощалый
По клюкву не смеет летать;
Кабан — вездеход одичалый —
Обходит пропащую гать.
Здесь — прямо, и справа, и слева —
Стоглазая целит напасть,
Бурчит её чёрное чрево,
Разинута красная пасть.
И нету нам выбора. Нету.
И можешь не можешь — иди.
— Судил Бог болотину эту —
Пять вёрст в киселе до груди!.. —
Глумится ноябрьская стужа,
А избы, как май, далеки.
— Подсумки притягивай туже:
Патроны мочить не моги!
— Эй, зяблики, грейсь от заката,
Лечебных грязей не корить... —
Да кто ж вы такие, ребята?
Да как же России не быть!
Из сборника «Крутая дорога» (1994)
Игорь Григорьев
ПРЕДГРОЗЬЕ В ГРОЗУ
Как ты тяжко дышишь, небо,
Желтые кресты неся.
Может, жизни еще и не было? —
В пламени планета вся.
Как ты глухо стонешь, поле,
Выбито стальной пятой.
Может, не было вольной воли?
Колос не звенел литой?
Как ты горько тужишь, речка,
Братскою могилой став.
Может быть, застучать сердечку
Час пока что не настал?
Пусть люта пришельцев сила,
Адский учинен разор —
Глаз Россия не опустила,
Скорбный грозовеет взор.
7 ноября, 1941
Плюсса (Псковщина)
Из сборника «Отзовись, весняна» (1972)
Игорь Григорьев
ВО ТЬМЕ
Захолнуло сердце
От горя и боли:
Над солнечной родиной
Лютая ночь.
И сёстры в полоне,
И братья в неволе,
И горькому горюшку
Нечем помочь!
Ну, что я такое?
Не конный, не пеший,
Не вихрь:
Не разветрю неистовых туч…
Засмейся в глаза,
Заведи меня, леший,
В трясинной зыбучке
Раздумьем замучь!
Пускай подписал мне погибель
Вражина,
Что толку,
Любить не заставил тюрьму.
А землю сырую
У горького сына,
Россию мою
Не отнять никому!
Из сборника «Листобой» (1962)
Игорь Григорьев
ПОЕДИНОК
Застыли — русский паренёк
И чужанин-пруссак:
Глаза — в глаза, зрачок — в зрачок,
Жар — в лёд, кинжал — в тесак.
Глядят — друг друга пепелят.
Пылает кровью склеп.
Скорбящ и светел синий взгляд,
Белёсый — лют и слеп.
В застенке тишь как динамит,
Крик сердца несказан.
Устал гестаповец: молчит,
Ни слова — партизан.
Им не до слов: у огольца
Цепь руки сторожит,
И парабеллум у фрица
В руке дрожмя дрожит.
Не спрячешь злого страха в пол,
Не скроешь — прячь не прячь:
Ведь ты отвёл, отвёл, отвёл
Свои зрачки, палач.
Лиха судьба — последний час,
Но что твой пистолет!
Верней, точнее чистых глаз
Оружья в мире нет.
25 мая 1943,
Плюсса
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
РАЗВЕДКЕ
Ивану Хвоину
Пятый день мокропогодит,
Пьяный ветер колобродит;
Выйдешь — оторопь берёт:
Не земля — сплошная лужа,
Под фуфайкой пляшет стужа...
— Кто на дело? Шаг вперёд!
Как медведица-старуха,
Ночь буреет, мает глухо:
«Ты один? Один за всех?
Стой: на лосьих тропах топко!
В чаще муторно и знобко:
Ни попутчиков, ни вех.
Поверни, пока не поздно, —
Там, куда ты лезешь, грозно:
Встренет выстрел, в мох швырнёт!..».
Черт те што. Бывает. Ветер.
Где-то люди спят на свете.
А разведке — шаг вперёд!
25 ноября 1943,
Вир (Лядский район)
Из сборника «Кого люблю» (1994)
Игорь Григорьев
НА ПОЛЕ БОЯ
Глумится дым: дотла деревня.
Твоя. Дотла.
Мертва трава, черны деревья,
Металл — зола.
Все сорок братьев — оземь сходу
У рубежа:
Прошедшие огонь и воду,
Спят, не дыша.
А ты, живой, не спи, усердствуй,
Гори от мук,
Прижми к земле плотнее сердце,
Чтоб тише стук.
Бери патроны. Вытри слёзы—
Живи, простят.
О павших плачницы-берёзы
Отшелестят.
Пусть ноябрю ништо до смерти:
Жжёт снег, бьёт дождь, —
Ты дышишь в гиблой коловерти.
И ты придёшь.
Дойдёшь, чтоб снова распрямиться,
С живыми встать.
А поле кружится, дымится —
Зги не видать.
1943—1975
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
ЛИХО
Немо краснолесью, слепо лучезарью:
Свет погашен сталью, высь набрякла гарью.
Ни «ау!», ни эха, ни смешинки малой —
Лихо, плен, глумленье злобы небывалой.
Ни росы, ни дали, ни туманной рани.
На дорогах скорбных — «панцири-лохани»:
Никому спасенья от «крестов» безбожных!
Никакого лета в убиенных пожнях.
Грех и разоренье, кровь и униженье.
Умирают сёла, как в костре поленья.
Ни дверей, ни окон в избах несгоревших —
Головы да крылья петухов отпевших.
Обмерла осинка у горюн-крылечка,
Будто потеряла знобкое сердечко, —
Горькая, не может в быль-беду поверить:
Мёртвых не оплакать, горя — не измерить...
Дом военнопленный без трубы и крыши,
Ты и в тяжких ранах «юнкерсов» превыше.
Не скулишь: «Пощады!», не сулишь прощенья, —
Кто тебя осудит в страшный час отмщенья!
17 августа 1941,
Тушитово (под Плюссой)
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
В НЕМЕЦКОМ ПОЕЗДЕ
За мною, по пятам, — капут,
То бишь делишки туги.
Того гляди, свои рванут —
Трясусь в немецком цуге.
Не ты — чужих, тебя — свои
Рванут за милу душу:
Как свистнут наши соловьи!..
Хоть недосуг, а трушу.
Присев на корточки, в углу,
Гляжу на дойче харю.
Молюсь в мелькающую мглу.
И по-немецки шпарю.
На стыках поезд: «Та-та-та! —
Гут за нос водишь фрица».
Но кажет фигу простота:
«Сполна б не захитриться!
Не шибко горячись, герой:
Здесь никакого лета...».
Лихущий год сорок второй —
И где она, Победа?
17 декабря 1942,
Сосонье (Порховщина)
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
…ОН ПРОМАХНУЛСЯ ДВАЖДЫ
Он промахнулся дважды.
В пяти шагах. В меня.
Я не горел от жажды
Убить. Но дал огня.
Раскочегарив дуло,
Плеснул из ППШа.
Его как ветром сдуло,
Не повезло, и ша:
Воткнулся в куст рябины
Дырявой головой.
Стояли сентябрины
Над лесом и травой.
Валялся хлыщ безродный,
Никто, кровавый бред.
Из пятерни холодной
Я отнял пистолет.
Не жаль его нисколько,
Да и себя не жаль...
Глазам от дыма горько?
Журавья жжёт печаль?
Ни звука, ни ответа
От неба и земли.
Пылает «бабье лето»!
Рыдают журавли!
17 сентября 1943,
Овинец (Плюсский район)
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
ОПЛОШКА
Стояла ночь, тревожна и глуха.
За речкой спели два-три петуха.
— Григорьевы Лев с Игорем, пора!
— Охотники, ни пуха ни пера!..
Кровянил семафор, чернел откос.
Запрошлым летом тут пасли мы коз.
А нынче, алча эшелон рвануть,
Сто шашек тола угнездили в путь:
Ужо!.. Да маху дали впопыхах
(Чего уж там, покаемся в грехах):
Как следует следов не замели.
И над зарядом — фрицы-патрули.
Один — давай светить, другой — копать.
— Клюет! Тяни уду, ядрёна мать! —
И брат живёхонько рванул фугас:
И патрули оборотились в газ,
И сыпалась железная труха,
И мы греблись подальше от греха.
А смертник-поезд смылся, паразит,
И не ему — стыдоба нам грозит.
За пустотрату сил боеогня
Нас в баню посадили на три дня.
Сидим! Брат Лев, сопя, изводит вшу,
А я стихотворением грешу.
15 января 1944,
Нежадово (Плюсский район)
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
ПРОЩАНЬЕ
Николаю Григорьевичу, отцу моему
Было прощанье с отцом
Необходимым.
Жгло за окопным кольцом
Прахом и дымом.
Танк дотлевал на крестах,
Сталь вопияла.
Слёзная в снежных местах
Слякоть стояла.
В полымя путь, из огня:
Родина в грозах!..
Вёл ты за повод коня,
Нёс я твой посох.
Крута сыновья стезя:
Долго ль сорваться...
Росстани. Дальше нельзя.
Надо прощаться.
Был ты, как вечер, уныл,
Полон смиреньем —
Трижды меня осенил
Крестным Знаменьем.
Я парабеллум трикрат
Вскидывал в небо:
— Честь тебе, старый солдат,
Выразить треба! —
И, поклонясь до земли,
В руки — поводья.
Тойфеля1 тронул: — Пошли,
Вражье отродье! —
Пряма дорога была,
Как наказанье:
Мокра да сизо-бела...
Жизнь партизанья!
И, до последнего прав, —
Во след мне глядя, —
Бороду в посох вогнав,
Плакал мой батя.
9 февраля 1944,
Островно (Лужский район)
1 Тойфель — чёрт (нем.); кличка моего трофейного коня
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
С ДОНЕСЕНЬЕМ
Окаянная доля —
Одному за двоих.
Бойся леса и поля —
И чужих, и своих.
Грозовая обитель,
Заколдованный круг.
И наган-утешитель —
Твой единственный друг.
Но и в скорбной юдоли,
И в плену дышит май:
Непокорства, и воли,
И любви — через край.
Дольний мир жарколистый
Заклинает, стеня:
И не выстынь, и выстой,
Не споткнись у огня!
Не утеха — неволя,
Полусон, полустон.
Глянь: у леса и поля
Беспечалье — резон.
Дерева не сдалися —
И листвы дождались.
Дотерпи. Помолися
В солнцезвёздную высь.
Не прогневай наганом
Грозовитую тишь!
Под косматым туманом
Проскользнёшь. Не сгоришь.
3 мая 1943,
дорогой в Машутино, на связь
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Любови Смуровой
Гаснет, схвачен цепким заморозком,
Мраком взят-заполонён —
Чужеземным, злым, декабрьским —
Русских глаз июньский лён.
Над простором, в цепи брошенным,
Стонут очи, ночь кляня.
Не гляди, моя хорошая,
Не гляди так на меня.
Я и сам пронизан стужею,
Подступает к горлу ком,
Руки тянутся к оружию.
Дай гармошку! Запоём!
Из сборника «Набат» (1995)
Игорь Григорьев
РАЗВЕДЧИЦА
За нами Усвяты. Под Луками — битва...
Разведчица Галя, ты мне — как Молитва!
Суровая «немка», прекрасная дама.
Порушился путь мой: ни криво, ни прямо.
Не ты — холодеть бы мне в волчьей я<