Владислав Петрович Крапивин
Синий краб
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=153921
«Крапивин В. Синий краб»: Эксмо; М.; 2006
ISBN 5‑699‑18651‑4
Аннотация
Владислав Крапивин – автор не только крупных произведений, но и множества рассказов и небольших повестей, в основном написанных в ранний период творчества. Большинство из них вошли в эту книгу, некоторые публикуются впервые.
Также в книгу вошло дополненное издание сборника поэтических произведений писателя.
Владислав Крапивин
Синий краб
Собрание стихов прозаика
Владислава Крапивина,
который понимает, что оные стихи могут иметь лишь биографический, историко‑бытовой, семейный и прочий, но никак не литературный интерес
От автора
П опытки моих друзей издать «Поэтические творения Владислава Крапивина» обычно кончались и кончаются провалом. Исключение составили только три самодельные брошюрки, выпущенные благодаря усилиям литературного клуба «Лоцман». Тираж этого любительского издания мизерный. Зато оно гордо именуется «Полным (за исключением потерянных и забытых) собранием стихов» вышеупомянутого автора. Таким оно по сути дела и является (составители постарались!).
Теперь, когда, по настоянию многих читателей, я решился вставить свои поэтические опусы в один из томов собрания сочинений, возник соблазн: не мудрствуя лукаво, «толкнуть» туда все три выпуска и пусть читатель разбирается. Но…
Во‑первых, это заняло бы примерно 250 страниц – половину тома. Во‑вторых, едва ли кому‑то, кроме самого близкого окружения, интересны застольные экспромты, посвящения на книгах, именинные поздравления и прочие скороспелые вирши сугубо личного характера. В‑третьих, едва ли есть смысл утомлять читателя обилием рифмованных сочинений школьного периода. А самое главное – вот что. Очень многие стихи, песни и даже баллады включены в тексты повестей и романов, стали неотъемлемой частью этих прозаических книжек. Нелогично было бы дублировать их в стихотворном цикле. Исключение я сделал только для тех стихов и песен, которые в книгах напечатаны в сокращенном или измененном виде. А еще – для песни «Синий краб», потому что, по мнению многих читателей, она является «наиболее характерным для автора его поэтическим произведением». Мало того, те же читатели убеждали меня, что именно это название должно быть присвоено всему стихотворному циклу.
|
|
Цикл этот после старательное авторской редактуры оказался сокращенным почти вдвое. Но, тем не менее, он все равно в какой‑то мере может считаться полным, ибо довольно широко иллюстрирует поэтические усилия автора от младенчества до наших дней. Как автор сам относится к своим стихотворным трудам, честно сказано в подзаголовке А еще – в предисловии, которое я писал к одному из несостоявшихся сборников и которое вполне уместно напечатать здесь. Вот оно…
Автор этой книжки трезво отдает себе отчет, что никакой он не поэт. Почти все стихотворения сборника были написаны с "прикладной целью": или как вставки в прозаическую книгу, или как песни для отряда "Каравелла" или – для любительских фильмов, или к какой‑нибудь дате. И только в редких случаях – в силу какого‑то эмоционального толчка. Исключение составляют лишь детские и юношеские стихи, когда почти каждый стремится излить душу в зарифмованных строчках.
|
|
Сам я на эти стихотворения смотрю не как на литературные произведения, а, скорее, как на страницы дневника – по ним можно вспомнить: что случалось в те или иные годы, чем жил, какие книги писал, какие снимал фильмы и строил парусники с мальчишками и девчонками из флотилии "Каравелла".
К сожалению, всё найти и вспомнить не удалось. В этом стихотворном собрании навеки останется существенный пробел: в нем нет любовной лирики. Тетрадку с такими стихами я сжег в студенческие годы, очередной раз убедившись в непостоянности и вероломстве одной юной особы, которую считал дамой сердца. После этого поклялся стихов на такую тему больше не писать. И не писал, если только речь не шла о чистых чувствах книжных героев младшего и среднего школьного возраста. А ту тетрадку теперь жаль. Из нее вспоминаются лишь отрывки. Такие, например:
Остался день апрельский позади.
Тебя я вновь по лужам проводил.
И поздно ночью, погасив свечу,
Лежу во тьме с улыбкой и молчу.
Все сладко так внутри переплелось:
Я вспоминаю шелк твоих волос,
Тепло руки и голос: «Ну, пока…»
И койка жестко давит мне бока…
Как видите, не шедевр. И никакой свечи не было, а была шестидесятиваттная лампочка в комнате, где я жил с друзьями– студентами, в частном доме на окраине Свердловска… Так что, может быть, и не беда, что тетрадки той нет…
Жаль другого – того времени, когда была тетрадка…
Вместо вступления
|
|
Синий краб
Синий краб, синий краб
Среди чёрных скал в тени,
Синий краб – он приснился мне во сне.
У него восемь лап,
Две огромные клешни
И серебряные звёзды на спине.
Рыбаки ловят рыб,
Китобои бьют китов –
Делом заняты с утра и до утра.
Только я с той поры
Позабыть про всё готов:
Всё залив ищу, где водится мой краб.
– Да зачем он тебе,
Этот страшный зверь морской?
С ним в беду очень просто угодить.
У него ужасный вид,
Он, наверно, ядовит –
Ни сварить его, ни в банку посадить.
– Сто ночей не усну,
Буду думать всё о нем,
Буду думать, буду плавать и грустить.
Мне бы только взглянуть
На него одним глазком,
Просто так – посмотреть и отпустить.
1971 г.
Часть первая
Стихи школьных и студенческих лет
Пашка – какашка,
Рваная бумажка.
1943 г.
Тюмень
Это своё первое стихотворение автор приводит по памяти, так как в момент его создания он писал ещё неумело, печатными буквами. Строчки эти посвящены соседу Павлику Ш., который был на три года старше автора. При конфликтных ситуациях автор не раз исполнял их вслух, вследствие чего старшие члены семьи однажды приняли педагогические меры воздействия, не проявив дальновидности и не рассмотрев в юном авторе литературного дарования.
***
Свергнут царь и свергнута вся свита,
Не владеть землёю паразитам.
Знамя красное ярко горит,
Власть Советов всегда победит.
1947 г.
Тюмень
Автор отдаёт себе отчёт в неактуальности (или наоборот, излишней актуальности – это смотря с каких позиций воспринимать) данных строчек в наше время. Но хочет напомнить, что все литературные произведения следует воспринимать с учётом той исторической обстановки, когда они создавались. А обстановка была такая: девятилетнему автору очень хотелось как‑то отразить в своём творчестве грядущее 30‑летие Октябрьской революции. Стихи были напечатаны в школьной стенгазете (семилетняя школа №10, 3‑й класс "А"), затем же, по некоторым данным, были отправлены в "Пионерскую правду" и опубликованы там. Сам автор этой публикации не видел, но слышал о ней от старших членов семьи и от своих приятелей, в том числе от Павлика Ш. (героя предыдущего стихотворения), который в данных обстоятельствах врать не стал бы.
Походная сибирская
Не обнять сибирское раздолье,
Не окинуть взглядом тёмный бор.
Тянется тайга по плоскогорьям
К океану от Уральских гор.
Светом пламенеющим восхода
Трудный путь туриста освещён.
Мы идём звериными тропами.
Молодая жизнь в нас бьёт ключом.
Не страшны нам горы и овраги,
Не страшны нам топь и урелом.
На пути стоящие преграды
С песнею весёлой мы пройдём.
Не обнять сибирские просторы,
Не окинуть взглядом тёмный бор.
Тянется Сибирь от океана
До хребтов Уральских древних гор.
2 февраля, 4 марта 1952 г.
Тюмень
Ночь на рейде
Шуршит по гравию волна,
Висят на рейде вымпела.
Луны кораблик золотой
Плывёт над тёмною волной.
Наш парус нежно шевеля
Чуть веет тихий ветерок,
И шелестит, играя с ним,
Над мачтой нашей вымпелок.
На рейде нашем тишина.
На гладком зеркале его,
Мерцают звёзды и луна ‑
Кораблик золотой.
Как между двух морей
плывёт
Челнок наш небольшой.
И с нами спутник молодой –
Кораблик золотой.
8 марта 1952 г.
Тюмень
Утро
Было утро. Заря занималась.
Над рекой голубел небосвод.
И навстречу заре устремлялось
Синей лентой течение вод.
На обрыве над самой рекою
Седоглавый свидетель веков,
Монастырь, освещённый зарёю,
Поднял стаю своих куполов.
Вот и солнце поднялось, сверкая,
Светом ярким облив облака;
И от бликов совсем золотая,
Засверкала вдруг ярко река.
Солнце быстро своими лучами
Разогнало холодный туман,
И с земли, разорвавшись кусками,
Он упал в голубой океан.
Утро! Утро! Земля ликовала:
Лёгкий ветер листвою играл;
Всё кругом уже жить начинало.
Новый день над землёю вставал.
1953 г.
Тюмень
Голубой цветок
На опушке лесной под могучей сосной
Красоты рос цветочек чудесной.
Каждый год он весной распускал венчик свой,
Как кусочек лазури небесной.
И любила сосна тот цветок голубой
И ждала его каждой весною,
От палящих лучей, от ветров и дождей
Каждый год заслоняла собою.
Как‑то раз над землёй пролетел ураган
И увидел цветок под сосною.
Захотел ураган отобрать у сосны,
Унести тот цветочек с собою.
Полетел ураган, зашумел ураган,
Засвистел, загудел, разгулялся,
Налетел на цветок, но лесной великан
На защиту цветочка поднялся.
И не смог ураган унести тот цветок
И в лесу обессиленный скрылся.
А лесной великан над цветком голубым,
Словно мать над ребёнком склонился…
Снова солнце блестит в вышине голубой,
И плывут облака золотые;
И цветок полевой под могучей сосной
Распустил лепестки голубые.
1953 г.
Бобруйск [1]
Высокие сосны
Высокие сосны, стволы вековые,
Прямые, как мачты больших кораблей.
Высокие сосны шумят, как живые;
Их ветер качает, шуршит меж ветвей.
Высокие сосны, не гнутся под ветром,
Лишь только верхушки кивают ему.
Стоят эти сосны, поют свою песню,
Гимн краю родному поют своему.
Поют гимн Сибири, широкой, как море,
Где вечно таёжный шумит океан,
Где дикие вьюги гуляют на воле,
Где плотной стеною поднялся урман.
Костёр освещает стволы золотые,
И капли смолы, как алмазы, горят.
Стоят эти сосны, как мачты прямые,
И только верхушки под ветром шумят.
1953 г.
Бобруйск
Тучи
Я иду по тропе средь полей.
Необъятный кругом горизонт.
Небо в тучах густых над землёй,
Как свинцовый раскинулось зонт.
Я иду по тропе на восток.
Утро… Солнце должно восходить.
Почему впереди столько туч?
Почему там заря не блестит?
Я иду по тропе средь полей.
Над землёю свинцовая сень…
Так блеснёт ли средь туч солнца луч,
Или пасмурным будет весь день?
1953 г.
Тюмень
Вьюжная песня
Над землёй бушует вьюга,
Крутит вихри снега.
Всё дрожит под их напором
Бешеного бега.
Стонут жалобно деревья
И к земле клонятся,
Только каменные скалы
Вьюги не боятся.
Но не нам бояться вьюги,
Вьюга нам подруга.
Так пускай свистит и воет,
Пусть бушует вьюга.
Пусть сметает на пути
Все свои преграды,
Нам же с вьюгой по пути,
Мы всегда ей рады.
1953 г.
Тюмень
Другу
Средь широкого снежного поля,
Ты, тоскуя, поник головой…
Невесёлая, кедр, тебе доля
Была выбрана злою судьбой.
Не в лесу среди братьев могучих,
А один средь холодных снегов
Ты стоишь, одет в иней колючий,
Из искрящихся кружев покров.
Одиночеству цену я знаю:
Как и ты, я расту без друзей…
Ты, я вижу, ветвями качаешь…
Дай мне в руку одну из ветвей.
Дай мне в руку мохнатую ветку,
Я пожму её, снег отряхнув.
Дай мне в руку мохнатую ветку,
Будешь другом мне – здравствуй же, друг!
1953 г.
Тюмень
Капитан
Плещут за бортом свинцовые волны:
Шторм разгулялся на море.
Трудно вести свой корабль капитану
В этом свинцовом просторе.
Плещут за бортом свинцовые волны
Сворой голодной ревущей.
– Не уступай, капитан, этой своре,
Волн этих бешеной гуще.
Видишь, встаёт впереди грозный вал?
Крепче держи, капитан, свой штурвал.
Если вдруг дрогнет рука на штурвале,
Волны сомнут твой корабль, капитан;
Пастью‑пучиной, холодной и страшной,
Тут же проглотит его океан.
Слышишь, как отзвуки нового шквала
Вновь покрывают далёкий рёв волн,
Мчится навстречу он с пеною белой,
Силы великой и ярости полн.
Мчится навстречу рокочущий шквал:
Крепче держи, капитан, свой штурвал.
Там за широкой бушующей далью
Скал неприступных глухая стена;
Там за стеною есть чудные земли,
Солнцем залитая есть там страна.
Есть между скал лишь единая гавань,
Но достигает не каждый её,
Сильно и смело для этого нужно
Править своим, капитан, кораблём.
Чтобы достигнуть той бухты меж скал,
Крепче держи, капитан, свой штурвал!
1953 г.
Тюмень
Легенда о Ермаке
Крупная капля упала на воду,
Брызги взлетели, поплыли круги…
Под начинавшийся шум непогоды
Стали под сенью шатров казаки.
Сосны и ели протяжно скрипели,
Ветер кустарник к земле пригибал,
Волны, взбегая на берег, кипели,
Мрак всё сгущался и гром грохотал.
На берегу на обломке гранита,
Где тонкостволый тростник шелестел,
Как монумент из железа отлитый,
Славный Ермак неподвижно сидел.
Тихо подкрались к казакам татары,
В воздухе свистнули тысячи стрел,
И затрубили тревогу фанфары.
Яростный бой над рекой закипел.
Мерно качались казацкие чёлны,
Кланялись мачтами бурным волнам.
Были казаки решимостью полны:
С боем они пробивались к челнам.
Стиснувши зубы, Ермак отбивался,
Меч свой сжимая железной рукой,
И, отступая, к челнам приближался…
Вот уж он ногу занёс над кормой,
Но оступилась нога атамана:
Глухо под кручей всплеснулся Иртыш…
Вверх поднималися клочья тумана
И пригибался под ветром камыш…
Стихла гроза, облака просветлели…
Плыли средь волн утихавших челны.
В скорбном молчаньи казаки сидели,
Смерть Ермака вспоминали они.
«Добрая память и вечная слава», ‑
Кто‑то промолвил среди казаков:
Шлемы стальные движеньем усталым
Сняли казаки с поникших голов.
Под затихающий шум непогоды
Мстить за него поклялись казаки.
Крупная капля упала на воду;
Брызги взлетели, поплыли круги.
1953 г.
Тюмень
Сирень и снег
Через облако пепельно‑серое
Смотрит солнце багровым пятном.
Ветер за ночь нанёс снегу с севера
И дорожку замёл за окном.
Я пошёл в палисадник под окнами ‑
Там желтеют листвою кусты,
Лишь сирени, разросшейся копнами,
Не успели поблёкнуть листы.
Рано нынче природа суровая
Наземь бросила снежную сень:
Стали листья осины багровыми,
Но осталась зелёной сирень.
Загрустила сирень изумрудная,
Вся закуталась в снежную шаль:
Вновь зима начинается трудная,
И прошедшего лета ей жаль.
Она знает: немного осталось ей
В ярком летнем уборе стоять,
Скоро, ветра послушные шалостям,
Станут листья с ветвей облетать.
Не грусти, не печалься, сирень моя,
Что зима с холодами идёт,
Что не в листья ты нынче оденешься,
А в сверкающий иней и лёд.
За зимою весна будет красная,
Станет радостней солнечный свет,
Заблестишь ты листвою атласною
И распустишь сиреневый цвет.
1953 г.
Тюмень
Светлая ночь
Фатою тонкой облаков
Закрылась в небесах луна.
Живые искры огоньков
Погасли в окнах.
Тишина.
Но ночь светла, сквозь облака
Луна льёт ровный мягкий свет,
И нет такого уголка,
Чтоб тёмен был,
и теней нет.
Пушистый снег лежит кругом,
И не блестит он при луне,
Мерцает тусклым серебром
И блеском глаз не режет мне.
Спят в снежных шапках купола
Седых ровесников Петра –
Старинных храмов.
Спят дома.
Заснул весь город до утра.
За облаками лунный круг,
Но ночь светла.
Всё спит кругом.
Пушистый снег лежит вокруг,
Мерцая тусклым серебром.
1953 г.
Тюмень
Край родной
Я люблю свой край суровый,
Все его просторы.
Я люблю:
и бор сосновый,
И его озёра,
И прибрежных круч обрывы
Над родной рекою,
Колыханье шумной нивы
Золотой волною.
Васильков люблю цвет нежный,
Небо голубое,
В тихом сумраке таёжном
Запах свежей хвои.
1953 г.
Тюмень
Голос Москвы
Я кручу рубчатый регулятор:
Шум и треск приёмник издаёт.
Стрелка все деленья циферблата
Обошла и вновь бежит вперёд.
Опершись о горизонт лучами,
Над землёй поднялся солнца лик.
Весь эфир заполнен голосами,
Просыпаться начал материк.
Иностранной речи слышны звуки,
Вихри треска – ураган помех;
И сквозь этот шум услышал вдруг я
Голос тот, что дорог так для всех.
Медных звуков россыпь позывная
И потом знакомые слова:
Ши‑ро‑ка стра‑на мо‑я род‑на‑я…
С добрым утром! Говорит Москва.
Говорит Москва… Моя столица!
Тебя знает люд любой страны.
Слыша голос твой, светлеют лица
Тех людей, что не хотят войны.
Голос твой звучит неутомимо,
Он летит за горы, за моря.
Он как яркий света луч для мира,
Светлой правды ясная заря.
Если позывные зачеканят
Нашей песни звонкие слова;
Ши‑ро‑ка стра‑на мо‑я род‑на‑я,
Это значит – говорит Москва.
1953 г.
Тюмень
Старый лес
Хорош в летний день
светлый луг у реки
Там белой ромашки
цветут лепестки,
И дружно собравшись
в густое колечко
Хранят меж себя
золотое сердечко.
Там воздух струится,
лучом раскалён,
В траве не смолкает
кузнечиков звон.
Прозрачное небо
синеет над нами,
Под ветром весёлым
пенясь облаками.
Там ветер
цветов чуть колышет узор…
Но мне почему‑то
милей тёмный бор.
Где стройной толпой
обступая поляны,
Недвижно лесные
стоят великаны.
Там кроны деревьев
сплелись меж собой,
Зелёную крышу
свивают над мной,
Но солнца лучи,
словно светлые стрелы,
Сквозь ветви в чащу
пробиваются смело.
А лес всё шумит
день и ночь напролёт,
Как будто,
какую‑то песню поёт;
Спокоен и тих,
но совсем не угрюм
Его никогда несмолкающий
шум.
1953 г.
Тюмень
Старинная быль
С древней книги прошедших веков
Отряхнём застарелую пыль
И под шорохи ветхих листов
Прочитаем старинную быль.
Загорелся заката пожар,
Словно кровью реку обагрил;
Над землёй ветерок побежал
И тихонько траву шевелил.
Пыль точёным копытом подняв,
Вдоль реки конь скакал вороной,
Бросив повод на шею коня,
Ехал витязь, сверкая бронёй.
Конь под всадником резво бежал
И, играя, кусал удила,
На мосту, что над речкой стоял,
Он нагнал старика‑гусляра.
Был гусляр очень бедно одет.
Был он стар, но был прям, как сосна.
Видно, груз его прожитых лет,
Не сгибаясь, держала спина.
С непокрытой седой головой
Шёл он, песню весёлую пел.
Струн на гуслях касался рукой ‑
Нежный звон над рекою летел.
Витязь, в стремя ногой упершись,
К старику наклонился с седла.
– Эй, старик, – он позвал, – обернись!
И потом он спросил гусляра:
– Почему вдруг поёшь ты, старик?
– Счастлив я, потому и пою.
– Отчего же ты счастлив, скажи?
Ты поведай мне радость свою.
Ты бедняк, коль взглянуть на тебя,
Ты оборван, как нищий одет,
Разве радует бедность тебя?
– Я богаче тебя, – был ответ, –
Твоих денег не счесть и за год,
Я же песнями только богат,
Но поёт мои песни народ,
Я поэтому счастлив и рад.
***
Сотни лет пролетели с тех пор.
Древний витязь давно позабыт.
Его замок рассыпался в сор.
Сам с копьём между рёбер он спит.
Позабыт и старик тот гусляр,
Тот, что песнями был лишь богат.
Его имя никто не слыхал,
Ну а песни сейчас всё звенят.
1953 г.
Тюмень
Одуванчик
У забора сверкают кусочки стекла,
Там траву шевелит ветерок.
Искра солнца в траве расцвела:
Вырос там одуванчик‑цветок.
Он глядит из травы, из зелёных листов,
Он в траве, словно искра в ночи;
И милее мне пышных садовых цветов
Все его лепесточки‑лучи.
Ветерок у забора травой шелестит…
Ты цвети, ты расти, мой цветок…
Одуванчик в траве, словно солнце горит:
Ты гори, золотой огонёк!
1953 г.
Тюмень
Новогодняя ночь
Бледный месяц глядит сквозь морозный туман,
В тихом вальсе кружится снежок.
Новогодняя ночь,
Новогодняя ночь…
В новый год путь открылся далёк.
Паутина заснеженных улиц пуста:
Все в домах собрались у столов.
Новогодняя ночь,
Новогодняя ночь…
В окнах искры живых огоньков.
Зелень ёлки густой в золотой мишуре
Сквозь узоры глядит из окна.
Новогодняя ночь,
Новогодняя ночь…
Новый год отмечает страна.
1953‑1954 г.
Тюмень
Струны
Чуткие струны звенят и рокочут,
Словно морского прибоя удары,
Что рассказать своей песнею хочет
И почему так тоскует гитара?
Может быть, грустная прелесть заката
Вложена в эти печальные звуки,
Может, в них светлой волны перекаты,
Может быть, струны поют о разлуке?
Светит закат. Тихо в даль золотую
В небе бегут белых тучек буруны.
Струны гитары поют всё, тоскуют,
Трогая в сердце ответные струны.
1954 г.
Тюмень
Песня моряка
Бросаются волны на мокрый песок
В тревожном шипенье и плеске.
Простор предо мной беспокоен, широк
И грозен в стальном тусклом блеске.
Вдруг встанут, столкнутся грудь о грудь валы
И рухнут, одетые пеной.
Буруны кипят у подножья скалы,
На страже стоящей бессменно.
Взойду на скалу и в кипящую даль
Гляжу неустанно до ночи:
Быть может, мелькнёт среди бури корабль?
Но нет, там лишь море клокочет.
Бросаются волны на мокрый песок
В тревожном шипенье и плеске.
Пустынен простор диких волн и широк
И грозен в своём тусклом блеске.
***
Как море, коварна судьба моряка:
Корабль мой разбился о скалы,
А я принесён был на край островка
На гребне громадного вала.
И вот я, в надежде увидеть корабль,
Стою у гранитного края,
Но в море лишь дикие волны бурлят
И ветер с них пену срывает.
А то на корабль бы я снова взошёл,
И взял рукояти штурвала:
Помчался б корабль – белокрылый орёл
Навстречу рычащему шквалу.
***
Быть может, напрасно я в море гляжу,
Быть может, надежды – пустые?
Коль так, то я плот из обломков свяжу
И брошусь на бой со стихией.
Не спрячусь на суше средь камней и скал,
А выплыву в море, поверьте.
И встретив средь моря девятый свой вал,
Поспорю о жизни и смерти.
Бросаются волны на мокрый песок
В тревожном шипенье и плеске.
Простор предо мной беспокоен, широк
И грозен в стальном тусклом блеске.
1954 г.
Тюмень
Утро над Кремлём
Утро. Солнце взошло над столицей,
В стеклах зданий сверкнуло огнём…
Облака цвета спелой пшеницы
Тихо‑тихо плывут над Кремлём.
Солнце светит, смеётся, играет,
Флюгерами на башнях блестит
И лучами своими ласкает
Мавзолея холодный гранит.
Ветер дунул и флагом полощет
Над дворцом за кремлёвской стеной…
Величавая Красная площадь!
Всё здесь дышит седой стариной:
Башни, стены, соборные главы,
Окруженные стаями птиц,
У Кремля древний храм величавый,
В башнях – узкие щели бойниц.
А над башнями в небе лазурном
Пятикрылые звёзды блестят:
Свет струится по граням пурпурным,
Как но камням реки водопад.
В свете солнца сверкают рубины,
Словно жидкие капли огня…
Нет прекрасней старинной картины
В озарении нового дня.
1954 г.
Тюмень
Март
При первом дыхании тёплой весны
На север умчались метели,
Над лесом рассеялись зимние сны,
Снега на полях потемнели.
Уж с юга весенние ветры спешат,
И небо от туч стало чистым…
И скоро уж, скоро скворцы прилетят –
Чудесной весны фанфаристы.
1954 г.
Тюмень
Домой!
Поезд за вихрями мчится в погоню,
П о стук колёсный слился в мерный гул.
Нет, не сидится мне в душном вагоне:
Вышел я в тамбур и дверь распахнул.
Ветры весёлые, ветры шальные
Свежей струёй мне ударили в грудь.
Ой вы блестящие нити стальные,
Струны звучащие – рельсовый путь!
Мимо плывут и плывут километры –
Склоны, поросшие кедром, сосной.
Дуют навстречу знакомые ветры
С запахом дыма и хвои лесной.
Утро туманною дымкой одело
Светло‑лиловую цепь дальних гор.
Небо зарёй уж над ней заалело,
Солнце встаёт, освещая простор.
В солнечном свете блестит, золотится
Тусклая бронза сосновых стволов.
Поезд же мчится, всё мчится и мчится,
Ветер шумит – поёт песню без слов.
Там за горами раскинулся город,
С ним я о родине мысли связал.
День промелькнёт, солнце сядет за горы,
Вновь и увижу знакомый вокзал.
Ой вы блестящие нити стальные,
Рельсовый путь, словно струны, прямой.
Ветры таёжные, ветры родные
Песню поют мне…
Я еду домой!
1954 г.
Тюмень
Летний вечер
Сосны и ели пиками чёрными
Врезались в алое пламя заката.
Вьётся туман над лугами просторными,
Поздняя птица промчалась куда‑то.
Ветер повеял – багряными красками
Вспыхнули блики в пруду у плотины…
Полузабытыми детскими сказками
Веет от этой вечерней картины.
Детство прошло, в сказки больше не верим мы.
Мысли мои в жизнь, не в сказку заброшены,
Но погляжу я на небо вечернее ‑
Кажется: сбудется что‑то хорошее.
Кончился день. Ночь уже недалёкая
Сумраком землю окутала с ласкою.
Быстро темнеет и небо высокое…
Гаснет заря недосказанной сказкою.
Конец 1955 или весна 1956 г.
Тюмень
Весна
Сегодня день безоблачен и светел.
Звенит капель, буравя талый снег.
И гнёт деревья первый тёплый ветер,
Чтоб не стояли в зимнем полусне.
В нём столько сил и юного стремленья!
Он, как мальчишка, полон озорства.
Он всем шумит, что скоро лёгкой тенью
Покроет землю первая листва.
Потом темней и гуще станут тени.
Листва крупнее станет и взрослей.
Наступит май в цветении сирени,
За ним июнь – в цветенье тополей.
А мы, друзья, последний свой экзамен
Пойдём сдавать в один из этих дней.
Нас жизнь зовет, раскинув перед нами
Широкий круг неведомых путей.
Мы разойдемся этими путями.
Их много так – у каждого свои…
И очень грустно расставаться с вами,
Друзья мои, товарищи мои.
Но дни идут один другого краше,
И парта нам становится тесна –
Идёт весна – весна всей жизни нашей
И школьных дней последняя весна.
В марте 1956 года, заканчивая десятый, выпускной класс школы, я написал стихотворение, которое отнёс в газету "Тюменский комсомолец". Его там снисходительно приняли, слегка почеркав и сократив. И напечатали в номере за 25 марта.
К сожалению, ни полный текст стихов, ни газета с этой публикацией у меня не сохранились. Лишь недавно, летом 2005 года, моя старшая сестра, Людмила Петровна (она живет под Москвой, в Дубне), разбирая свои бумаги, нашла старый газетный номер, а также полный текст стихотворения, переписанный заботливой маминой рукой. Так, благодаря маме и сестре, стихотворение "Весна" почти через полвека вернулось к автору. А то ведь даже в книжках оно раньше печаталось в сокращенном и восстановленном по памяти варианте…
Впрочем, и напечатанным в урезанном газетном варианте стихам я тогда, в марте пятьдесят шестого, очень радовался. Это была моя первая в жизни настоящая литературная публикация. Даже гонорар получил – двадцать пять рублей. Этого хватило, чтобы выкупить в магазине "Подписные издания" два очередных тома Жюля Верна, и остался еще рубль – на два автобусных билета…
***
Золотит заснеженные ели
Солнца луч, искрящийся, горящий…
Даже злые зимние метели
Не могли прорваться в эту чащу.
Но туда, где не найдёшь тропинки,
Где деревья стынут в зимнем сне,
Чуть заметной снежною ложбинкой
Проложило солнце луч весне.
И теперь везде её дыханье:
В ярком солнце, в каждом новом звуке,
В неспокойном веток колыханье,
Тех, что к солнцу тянутся, как руки.
А на этой маленькой поляне,
Где, казалось бы, не таял снег ни разу,
Скоро свежей зеленью проглянет,
Расцветёт подснежник синеглазый.
И на мир доверчиво, открыто
Взглянет он, от солнца не зажмурясь,
А зима уйдёт, ворча сердито,
Далеко уйдёт, угрюмо хмурясь.
Апрель 1956 г.
Тюмень
Ободренный успехом предыдущего стихотворения, (про весну и экзамены), я отнёс эти стихи в "Тюменский комсомолец". Сохранился листок с беспощадной – красным карандашом – редакторской правкой: половину вычеркнуть, некоторые слова заменить. Обиженный столь "школьным" подходом к своему творчеству, я не стал ничего изменять, и печатать эти стихи больше не пытался.
***
Я помню всё… Был тихий вечер мая;
Речной обрыв стеной спускался вниз.
По самой кромке, скорость не снимая,
Летел мальчишка‑велосипедист.
Он захотел быстрее разогнаться,
Чуть‑чуть рискнуть, наверное, хотел;
Ведь если человеку лет тринадцать,
Он иногда бывает очень смел.
Но сердце вдруг зашлось в тревожной пляске ‑
Была дорожка ровная пуста,
И он не знал, что женщина с коляской
Ему навстречу шла из‑за куста.
Я помню всё: и этот алый вечер,
И дикий страх у женщины в глазах,
И, как последний крик смертельной встречи,
Железный визг в ненужных тормозах.
Как в быстрых кадрах кинопередвижки
Мелькнуло всё. Остался лишь вопрос:
Кто он, лишь чудом спасшийся мальчишка,
В последний миг свернувший под откос?
Май 1956 г.
Тюмень
Судя по всему, это мои последние школьные стихи. Листок с ними был вложен в синюю тетрадь, там и хранился с 56 года. Помню, что я носил это стихотворение в "Тюменский комсомолец", но девица‑литсотрудник его раскритиковала (как и мои друзья Валерий Федюкин и Юра Рудзевич). Однако же рекомендацию для поступления на журфак сотрудница газеты мне выхлопотала. С ней (с рекомендацией) я и поехал вскоре Свердловск. И далее – стихи студенческих лет…
Тучки
Вижу в белом цвете
Рощи и сады я,
В них весна бесшумно
Бродит по траве.
Бродят в небе тучки ‑
Лошади гнедые,
Выкрасило солнце их
В золотистый цвет.
Тучки мои, кони,
Высоко живёте,
Не бродила ль здесь под вами
Девушка одна?
Только где видать вам,
Только как сказать вам,
Если сам не знаю я,
Где и кто она.
Нашептал о ней мне
Ветерок весенний,
С той поры спокойно
Не жил я и дня…
Всё равно найду я
Девушку такую,
Чтоб была на целом свете
Лучшей для меня.
Не боюсь тревоги,
Не боюсь беды я,
Пусть лежит дорога
В мире не одна…
Кони мои, кони,
Коники гнедые!
И куда вас, тучки‑кони,
Ветер разогнал?
1956 г.
Свердловск [2]
***
Розовость заката
Расчертили тушью.
Встали горизонты
Чёрными лесами…
Мы идём в дорогу ‑
За спиною ружья,
Впереди собака,
А за ней мы сами.
Мы идём далёко,
Будь же, путь наш, весел
По стране росистой,
Полной птичьих песен.
По стране, где тихо
Шепчут перелески;
Где под ветром травы
Осыпают зёрна;
Где ночами звёзды
Падают без плеска
В тёмные ладони
Глубины озёрной.
Угасают в небе
Зори золотые.
Раздувают ветры
Звёзды голубые.
Декабрь 1957 г.
Стихи в студенческом рукописном журнале "Журист" (т.е. «Журналист
и историк»), в его первом (и единственном) номере.