Смотреть лишь на тебя
Когда заплаканный служка постучался к нему, Исин приготовился к самому худшему. Одна фраза: «Господин Кёнсу» и вовсе заставила подорваться на месте и без дальнейших расспросов кинуться вперёд, что даже шустрый служка едва поспевал.
Не было времени даже осознать, что ещё ни разу ему не приходилось заниматься лечением сына Горгоны, и что обычно за необходимыми лекарствами приходил его личный служка. Кёнсу доводилось видеть лишь изредка и издалека. Даже статус придворного лекаря, который отворял двери даже в личные покои правителя, не позволял так просто увидеться с сыном Горгоны.
Он резко затормозил перед позолоченными тяжёлыми дверьми, ведущими в личные покои Кёнсу. Он оправил одежды, — не стоило показываться господину в самом неприглядном виде, — а после подал знак служке. Тот кивнул и распахнул перед ним двери. Исин вздохнул и переступил за порог.
Если честно, то даже немного волнуется из-за грядущей близости. От того, что может непроизвольно поранить его. Ведь Кёнсу выглядит будто крошечная мраморная статуэтка. Впечатление не портило даже то, что на бледной коже под волосами запеклась неестественно алая, но густая кровь.
— Что произошло? — Исин приблизился к Кёнсу и стал аккуратно ощупывать его голову рядом с раной.
— Мы были на прогулке, — пугливо начал рассказ служка. — Обычно прогулка проходит во внутренних садах, но господин возжелал выйти к Внешним садам. А там постоянно детишки господ развлекаются… увидели его, испугались, стали кидаться камнями. Один зацепил господина, — на глазах у мальчишки блестели слёзы. Видно, досталось ему после неудачной прогулки за то, что не уследил.
— Не переживайте, господин, ранение не опасно. Но обработать рану нужно. И мне придётся снять повязку с ваших глаз, иначе ткань и кожа станут единым целым… — Исин не успел и прикоснуться к завязкам на затылке, как личная стража Кёнсу схватила его за руки и оттащила подальше.
— Не велено, — громогласно проговорил один из стражей.
Исин, испугавшийся сначала, что его так резко схватили, вдруг разозлился.
— Да что вы себе позволяете! Отпустите немедленно, я — придворный лекарь! — охранники неловко переглянулись, но выпустили Исина. — И, если я сказал, что повязку надо снять, значит надо снять! Вы же не хотите, чтобы она намертво вросла в его рану?
— Опасно, господин лекарь. Вы же знаете, монстр и его глаза… — начал было один из стражей, но осёкся под тёмным взглядом Исина. Добрый лекарь выглядел страшно в гневе, что даже убийственный взгляд Горгоны не мог с этим сравниться.
— Попрошу вас следить за своим языком. Тем более при сыне Горгоны. Не забывайтесь! Наш господин не может видеть, но у него прекрасный слух. Выметайтесь! Ему нужен покой и уход.
Никто больше не посмел воспротивиться словам Исина. Браслеты на его руках говорили о знатном происхождении, а его венец на голове, как знак отличия придворного лекаря, вовсе делал его неприкосновенным и свободным в своих действиях.
Когда в покоях не осталось никого, кроме них двоих (служку лекарь тоже чуть ли не вытолкал за тяжёлые двери, велев набрать тёплой воды господину), Исин приблизился к Кёнсу чуть дыша.
Он видел его ещё в детстве на праздничном шествии. В тот летний день — на праздник Ветра, — Кёнсу привезли с гор, ранее служившими пристанищем для Горгоны, где, согласно древним красивым легендам, Персей убил чудовище, державшее в страхе весь город.
Но среди местных ходила другая история. Почти все знали, что Персей — тот ещё герой. Ведь сначала молодой человек пропадал несколько месяцев в горах, а после вернулся со свёртком в руках. Мальчик был прелестный, и все не могли нарадоваться ему. Однако, как только он стал подрастать, все увидели, что перенял от матери разрушительную силу. Не ту, что оборачивала всех в камень, нет, слабее — один взгляд ребёнка прожигал неимоверной болью. Мальчика вознамерились убить, и, если бы не Горгона, до которой донеслись ошеломительные вести о том, что её ребенка ждёт такая кара. Прошло несколько лет кровавой бойни, пока гнездо Горгоны не ослабело, и её потомки не запросили мира.
Нашлось и решение проблемы: Горгоны и их потомки спокойно живут в горах и не беспокоят людей в городе, но залогом перемирия будут служить дети Горгоны. Один из мальчиков по прямой линии был обречён до двадцатипятилетия быть заложником во дворце, а после он мог вернуться обратно в Гнездо. Взамен они отправляли другого мальчика. Эта древняя традиция вот уже насчитывала пару сотен лет.
Именно так десять лет назад девятилетнего Кёнсу, единственного из родившихся мальчиков, привезли во дворец. Исин помнит пальцы, которые напряжённо держали поручень в открытой лектике*. На его глазах уже тогда была плотная повязка из чёрной ткани. Его праздничный хитон был увешан золотистыми колокольчиками к празднику Ветра, а от того весь его путь сопровождал тонкий хрустальный звон. Когда паланкин останавливался или имя сына Горгоны выкрикивали из толпы, тот крупно вздрагивал и едва мог удержаться, чтобы не крутить головой или не сдернуть ненароком повязку с головы. Из-за этого он лишь сильнее стискивал деревянный поручень паланкина, так, что тот после оставлял кровавые раны.
Сын Горгоны казался хрупким, одиноким и испуганным среди бурлящего празднества. Чувствительный Исин разревелся, вцепившись в юбку своей матери. Она всё ещё припоминает ему тот день, так как даже во сне маленький Исин всхлипывал и сжимал простыни в кулачках. Возможно, тогда он пообещал себе, что обязательно попадёт во дворец, чтобы помочь такому же, как и он, мальчику.
И вот теперь его мечта сидела на вытянутой руке.
Кёнсу уже не казался таким хрупким, каким он был в детстве. У него гордая осанка, но нежные руки. Исин уверен, что и его взгляд был бы остёр и жесток, будто он не заложник, а правитель.
— Господин, я сниму с вас повязку, — предупредил Исин, притрагиваясь к тугим узлам на затылке Кёнсу. Тот лишь кратко кивнул, но, как и прежде, не проронил ни слова.
Исин вздохнул и аккуратно снял повязку. С одной стороны, рядом с раной, она уже пропиталась кровью, и надо бы попросить служку заменить её на новую.
— Я приложу вам мазь, чтобы она остановила кровотечение. После этого мы промоем вам волосы и кожу вокруг раны, чтобы смыть кровь. Повязку я наложу после этого. Потерпите, мой господин, будет немного жечь.
Кёнсу стойко терпел неприятные ощущения: не было даже хмурых складок меж бровей.
Его лицо было восхитительным. Повязка скрывала чёткие скулы, красивую форму глаз и ресницы. Хотел бы он знать, какого цвета его глаза и насколько был чувственным взгляд. Но лишь один взгляд этих глаз мог причинить смертельную боль, и поэтому Исин сдержался в желаниях.
Вскоре в покои постучался служка, и Исин торопливо принял из его рук медный таз с тёплой водой. Что-то напевая себе под нос, он, чуть дыша, притронулся к мягким волосам, помогая Кёнсу правильно сесть, чтобы было удобней промывать его волосы.
Он перебирал пряди, задумчиво глядя, как вода окрашивается алым, а после так же задумчиво и мягко прикладывал намокшую ткань к виску. Молчанье ничуть не тяготило его, наоборот, он чувствовал удивительный покой и умиротворение. Чтобы сохранить как можно больше такого времени, он даже высушил волосы отпрыску Горгоны и старался как можно медленней наложить повязку с толчёными листьями тысячелистника.*
— Теперь всё в порядке, мой господин. Ваш слуга поменяет к вечеру повязку, а завтра я приду проверить, как идёт заживление. Вам приготовить к этому времени успокаивающий отвар или настойку от жара?
— Не стоит таких беспокойств, — чуть слышно проговорил Кёнсу. Исин замер лишь от одного звука этого тихого голоса. Будто разом зазвенели тысячи колокольчиков, как тогда, пришитые к его одеждам на праздник Ветра.
— Если появится жар, обязательно отправьте слугу ко мне, — настойчиво попросил Исин. — К ночи это может произойти. А вам нужно оставаться здоровым, хотя бы ради вашего лекаря.
И он был готов поклясться даже на алтаре самого Зевса своей жизнью, но он увидел, как уголки его губ тронула мимолетная улыбка.
Жар к ночи всё-таки появился, поэтому Исину пришлось столкнуться с тем, что Кёнсу оказался капризным и несносным. Тот отталкивал руками плошку, морщил нос, пытался закрыться покрывалом, даже жалобно звал собственного служку, чтобы тот выпроводил лекаря. Но Исин стойко сносил капризы, будто и не было их.
— Господин, вам нужно это выпить, ваше тело идёт на восстановление, ему нужно помочь. Обещаю, настойка не такая горькая, как те, что ранее вы получали от меня, — Исин терпеливо ждал, держа в руках плошку с лекарством.
Отпрыск Горгоны сопротивлялся ещё немного, а затем, смешно сморщив нос, согласился выпить.
Чтобы потом с ругательствами отплевываться, потому что Исин соврал, и это была та же самая настойка, которую обычно подавали в покои Кенсу во время болезни.
— Кроме этого я добавил настой из душицы и мяты, чтобы ваш сон ничего не тревожило, — успокаивающе погладил Исин волосы Кёнсу, обиженно повернувшегося спиной. — Засыпайте, господин. Утром я приду справиться о вашем самочувствии.
***
К утру Исин приготовил новую повязку для сына Горгоны. Чёрная ткань, расшитая серебряными листьями оливы. Он положил повязку в резной ларец для сохранности и двинулся в сторону покоев. Однако, когда ему буквально оставалось перешагнуть за порог, его окликнули.
Этот голос он знал, как никто другой, ведь он принадлежал придворному жрецу храма Посейдона. Нередко они сталкивались друг с другом, так как с первого дня их мнения по поводу существующих традиций — разошлись. С тех пор они всегда искали способ задеть друг друга, поэтому Исин готовился к этому моменту. Ведь он нарушил одну из главных заповедей: никто, кроме личной охраны и служки Кёнсу не смел к нему приближаться. Во всех иных случаях требовалось разрешение жреца.
— До меня дошли вести, что вчера вы провели своё общество рядом с сыном Горгоны?
— Он был ранен, а его слуге не хватает способностей и мастерства, чтобы излечить. Храм Посейдона слишком далёк, чтобы ждать вашего поручения, — вежливо поклонился Исин, стиснув зубы.
— Это всего лишь пустое, мы с вами, кажется, уже пытались решить наш спор по поводу древних традиций, — начал был жрец, но был перебит Исином, в котором взбурлила кровь.
— Возможно, все мои слова — это пустое, но вы не сможете забыть о том, что согласно древним традициям я, как и Гиппократ, давал древнюю клятву перед алтарём всех Богов. Моё сердце действовало согласно клятве в минуту опасности моего господина. Если лекарь не поспешит на помощь к нуждающемуся – вот нарушение древних традиций, за которым следует кара не только Великого Посейдона. Не откажите мне в малости и позвольте дальше исполнять свой долг, — Исин смерил жреца презрительным взглядом и, не дожидаясь решения, вошёл в покои Кёнсу.
— Разрешаю, сын мой, — насмешливый голос жреца ударил в спину, прежде чем его нога успела пересечь порог.
Исин лишь крепче перехватил в руках ларец, чтобы не выдать своих чувств.
— Что-то случилось? — поинтересовался Кёнсу, который всё это время сидел в кресле у открытого окна.
Исин готов был поспорить, что он ясно слышал всё, что происходило в коридоре, но лишь ответил:
— Всё в порядке, мой господин. Настало время осмотреть вашу рану.
Как и предполагал Исин, благодаря травам рана хорошо заживала, и даже не останется шрама потом. Он наложил новую повязку, рассказав служке, что после этого новой перевязки не потребуется, и её попросту можно будет снять. После перевязки он протянул в руки господину ларец с новой лентой для глаз.
— Возможно, это последний раз, когда мы можем разговаривать с вами напрямую, мой господин. Это новая лента для ваших глаз, украшенная хрупкими листьями оливы. Она расшита серебряными нитями.
— Будто блики луны на тёмной воде, господин, — поделился служка Кёнсу. — Очень красиво.
— На вас это будет смотреться, будто оливковый венок на вашей голове, — продолжил Исин, кивнув. — Носите теперь только эту ленту, но не говорите, кто вам её отдал.
— Спасибо, — Кёнсу раскрыл ларец и нащупал на его дне ленту. Он пальцами водил по нитям и чему-то улыбался.
Внезапно, он чему-то задумался, а служка, наученный привычками своего господина, не сводил с него глаз, готовый броситься в один миг по его просьбе. Кёнсу молча повернул голову в сторону, а служка понятливо кивнул, — больше самому себе. Он мигом вытащил откуда-то из-за книг маленькую шкатулку, в которых гетеры хранили свои драгоценности. А после подал её Исину. Он раскрыл его, и увидел, как на бархатной алой подушке покоится тонкий золотой колокольчик.
— Возьми этот колокольчик и пришей к своему хитону. Мне не позволено видеть, но я могу слышать, и я могу различить этот звон среди тысячи других. Если я услышу его, то буду знать, что ты рядом.
Исин с робостью принял маленький колокольчик, узнавая в нём тот, что был пришит к праздничной одежде Кёнсу. На нём даже сохранился тот узор, символизирующий свободу Ветра и смены времён.
— Я обязательно исполню это, господин. Вы всегда сможете найти меня, где бы я ни был.
***
Их встречи нельзя было даже назвать встречами. Они могли случайно пересечься в залах дворца. Но каждый раз, стоило Кёнсу услышать переливы колокольчика, как он тут же поднимал голову. Губы трогала лёгкая улыбка, которую он тут же прятал. А когда проходил мимо, то пальцы на краткий миг касались запястья Исина.
Так проходили дни за днями, пока Исину не сообщили, что сын Горгоны тяжело болен и не встает с постели второй день. Жрец Посейдона отправил уже своё разрешение, следовательно, Исин мог войти в покои для осмотра.
При первом же осмотре оказалось, что Кёнсу был здоровее всех, кто жил во дворце.
— Мой господин, вы здоровы, — вздохнул Исин, намереваясь убрать плошку с настойкой, которую он заранее приготовил. — Возможно ваша слабость лишь от чрезмерной усталости…
— Я очень болен, — он ловко нащупал в руках Исина плошку, которую немедля выдернул из рук, а после — выпил. Он даже не поморщился, выпивая горькое лекарство. — Настолько, что возможно тебе придётся провести здесь всю ночь.
Исин прикрыл глаза и улыбнулся. Эту болезнь он знал, как никто другой, но только лекарства от неё ещё никто не придумал.
— Да, мой господин.
Всю ночь он сидел у кровати Кёнсу, обмывая его руки и ноги тёплой водой. Они молчали, но изредка он мог почувствовать, как крепче сжимаются чужие пальцы и удерживают его ладони на доли мгновений.
Дважды к покоям приходил жрец Посейдона.
— Мне велено справиться о здоровье нашего господина. Всё ли в порядке? —елейным голосом произнес он, пытаясь заглянуть в дверной проём.
— У господина жар, вам не стоит беспокоится, это лишь последствия лёгкой простуды. К утру ему станет лучше. Однако, боюсь, я не смогу пропустить вас, чтобы болезнь не вышла за пределы личных покоев.
— Вы же их покинули, значит, болезни нам не опасны? — снова предпринял попытку жрец.
— Я лекарь, забота о собственном теле на первом месте. А вот достопочтенному господину нужен покой и сон.
Глаза жреца сузились, но он ничего не ответил, лишь молча поклонился и удалился вместе со своими послушниками.
Исин выдохнул и снова вернулся к постели Кёнсу. Тот встревоженно приподнялся на локтях и напряжённо вслушивался в малейшие звуки. Лишь лёгкое прикосновение его ладони к голове смогло успокоить Кёнсу.
— Господин, вам лучше заснуть, — негромко проговорил Исин, едва в окно прокрался первый утренний луч солнца.
— Не могу. Пока ты здесь — не могу.
— Тогда я должен идти, чтобы вы смогли немного отдохнуть, — Исин поднялся, но тут же сел, когда его хитон крепче сжали в руках.
— Дай мне ещё немного времени. Я хочу насладиться тобой ещё немного.
И он остался.
На прощанье он сдвинул плотную повязку с глаз и одарил поцелуями веки.
— Пусть Морфей принесёт вам лишь хорошие сны, мой господин.
***
Беда пришла, откуда не ждали.
Набеги и раньше были привычным делом, Исин даже однажды потерял любимого дядю в годы морской войны в Аттике.
Но никогда спартанцы не прорывались дальше берега и не доходили до самого дворца.
Первые сигналы тревоги он почувствовал, когда увидел плотный густой дым с побережья во время прогулки к лекарственным садам. Он так и бросил корзину, в которую собирал необходимые травы для пополнения личных запасов, и кинулся во дворец.
Стража сновала по коридорам и из их возбуждённых разговоров он понял, что спартанцы уже подходят к восточным воротам. Все хижины побережья уже были разрушены и охвачены огнём, а значит, потребуется совсем немного времени, чтобы они ворвались во дворец.
Не сказав никому ни слова и воспользовавшись суетой, он бросился в сторону личных покоев.
Он тщетно пытался отыскать где-то Кёнсу или хотя бы его слугу. Дворец напоминал гудящий улей. Это сбивало с толку. Единственное, что утешало — покои Кёнсу оставались нетронутыми, пропали только личные вещи, необходимые, для путешествия. Значит, отпрыск Горгоны вышел из покоев сам, со слугой.
— Господин? Господин! Если вы меня слышите, отзовитесь! — Исин махнул рукой на то, что кто-то мог услышать его зов.
— Исин, где ты? — услышал тот тут же испуганный далёкий голос Кёнсу. Он облегчённо выдохнул, смахнул пот со лба и бросился в ту сторону, где прозвучал его голос.
Кёнсу нашёлся недалеко от собственных покоев в соседнем коридоре. Он испуганно жался к мраморной колонне, которую смог наощупь найти руками. Его служки нигде не было, видимо, мальчишка испугался и сбежал, бросив своего господина. Исин его понимал и не мог винить; он даже не мог винить и самого Кёнсу: тот и не догадывался, что может сорвать повязку с глаз и бежать в одиночестве.
— Мой господин, нам надо уходить, — он торопливо опустился на колени перед Кёнсу. Пальцами он быстро нащупал узел от повязки на затылке.
Его тут же остановила крепкая хватка на запястьях.
— Что ты делаешь?
— Мне понадобиться ваше мужество, господин. Город пылает в огне. Совсем скоро во дворце будут захватчики из Спарты. О вас позабыли, и вы можете быть свободны. Я веду вас из дворца, обратно к родным горам. Там вас не тронут.
Кёнсу лишь яростно мотал головой, будто чего-то испугавшись.
— Вы можете видеть ясно, смотрите, впитывайте цвета жизни. Сегодня ваши глаза — ваше спасение. Я тоже ждал этого времени, когда смогу на миг увидеть ваш взгляд, — продолжал уговаривать Исин. Кёнсу подчинился и выпустил его руки из захвата.
Серебристая повязка спала на пол под ноги Кёнсу. Он с закрытыми глазами нащупал её руками и сжал, будто последнюю соломинку.
— Господин, откройте глаза. На один миг. Я потерплю.
Кёнсу снова замотал головой и попытался отодвинуться как можно дальше от Исина, но лишь упёрся спиной в резную колонну.
— Господин, хотя бы только сейчас, позвольте увидеть мне. У нас не так много времени, чтобы уйти незамеченными.
Судорожный вздох. А после Исин буквально утонул в тёмных глубоких глазах. В которых можно было разглядеть всю нежность, любовь и боль.
После этого боль ощутил и сам Исин, которого прошило сотней тысяч игл. Чувство, будто бы горела вся кожа, медленно и мучительно. Неимоверная тяжесть придавливала его к каменному полу, но он старался держаться на вытянутых руках.
Кёнсу крупно вздрогнул, будто бы и ему передалась частичка боли, что испытывал Исин, и закрыл глаза. Дышать тут же стало легче. Но Исин был как никогда счастлив.
— А теперь, нам нужно будет бежать. Обещайте, что будете слушаться меня и делать то, что я скажу. И смотреть. Смотреть и бежать.
Кёнсу послушно кивнул и принял руку Исина.
— Больше не зови меня господином за пределами дворца, а зови по имени, наречённым матерью. Я хочу быть свободным.
***
— Знаешь, никто не ждёт меня в родном Гнезде, — задумчиво пробормотал Кёнсу, когда они выбрались из горящего города и нашли безопасное место для отдыха. Взгляд его был направлен на языки разведённого костра. — Редко кто доживает до своей двадцать пятой весны, поскольку здоровье у нас хуже, чем у девочек, и наша сила слабеет к этому моменту. Жизнь во дворце и вовсе губит. Возможно, однажды я бы просто спрыгнул с балкона своих покоев, чтобы закончить это. Да и жил я только во дворце и не приспособлен к жизни среди братьев и сестёр. Возвращение меня пугает больше, чем если бы я продолжил жить там. Оракул с самого начала предсказал мою сломанную жизнь.
— Неправда, — горячо запротестовал Исин. — Наши Нити Судьбы уже давно были переплетены друг с другом. А значит, пророчество Оракула было иным. Пророчества всегда туманны и не могут дать одного определённого ответа. Тебе больше не придётся страдать.
Кёнсу сидел всё также неподвижно, будто изваяние на храме.
— Мы уйдём вместе. Туда, куда ты захочешь. Я всегда буду рядом. Веришь мне?
Кёнсу кивнул, не отводя взора от пламени костра.
— Посмотри на меня, я хочу быть уверен, что ты веришь мне.
— Моя сила… знаешь, она в самом деле слабеет, — он так и не шевельнулся, потому что знал, его взгляд сильнее его собственных желаний. — В ином случае, она бы уже убила тебя. И возможно, что сила в самом деле пропадёт к двадцать пятой весне. Пожалуйста… пожалуйста, подожди этого дня, ладно? Тогда я всегда буду смотреть только на тебя. Обещаю.
Примечание к части
* Лектика - греческие носилки, что-то вроде паланкина. В дороге пользовались носилками все путешественники, но в городе они сначала были привилегией женщин и больных. Позже, при императорах, ими начали пользоваться и мужчины.
* Народные названия этого растения говорят сами за себя: порез-трава, кровавник, солдатская трава. Такими эпитетами тысячелистник наградили благодаря тому, что он очень быстро останавливает кровотечение, повышая свёртываемость крови, а также помогает ускорить заживление ран. Кроме того, применение этого растения может предотвратить возникновение нагноений, даже если рану не удастся обработать должным образом. При необходимости сорвите листики тысячелистника, помните их пальцами до момента выделения сока, выдавите его прямо на рану, а сверху приложите оставшуюся кашицу из травы. Для лучшего эффекта такой компресс нужно менять примерно каждые два часа.
Двадцать пятая весна (бонус)
Это случилось в незапамятные времена, никто даже не знает точных лет. Нет записей, когда в этих краях появились Медуза Горгона и её две сестры. Поговаривали, что Посейдон прогневался морского старца Форка, в отместку превратив любимую дочь в чудовище.
Ходил более нелестный слух, что дева была порчена Посейдоном в храме Афины. Да та и обрушила всю свою кару на Медузу, что соблазнила морского Бога.
Две сестры, Эвриала и Сфено, увидев несправедливость Богов, добровольно отреклись от земного обличья, чтобы облегчить долю своей младшей сестры и не оставить ту в одиночестве. Но лишь у одной Медузы проявился страшный дар: стоило посмотреть любому человеку ей в глаза, как тут же обращался в камень.
От других дев кровь стыла в жилах. Они были безобразны в своём обличье. Только чего стоили одни лишь змеиные волосы! Но никто не знал, что во сне сходило на нет Божественное проклятье, и вместо змей струились прекрасные волнистые волосы. И девы принимали своё людское обличье в царстве Морфея, проходя через ворота истинных снов.
Поселились сёстры вдали от людей и высоко в горах, чтобы никому в голову не пришло добраться до них. Но человек любопытен и бесстрашен: было Время Героев. Молва о Горгонах быстро прокатилась по всей Аттике. Любопытные съезжались в надежде увидеть одну из сестёр. А после и вовсе осели: у тех гор была благодатная почва да близко вода. Новый полис быстро отстроился у подножия гор.
Никто не знает, сколько времени прошло, но стали замечать, как с гор спускались сёстры, сторонясь стен полиса, ближе к воде. Говорили, что где-то они даже разводили виноградную лозу и тайком продавали торговцам.
Ходили слухи, что при младшей видели даже детишек, что цеплялись за хитон. Но никто не мог ответить, человеческие то дети были или её собственные. А иногда говорили, что детишки те — от старшей сестры да со змеями вместо волос.
Сами люди не догадывались, но в Гнездо, как тогда уже прозвали люди жилище Горгон, наведывались храбрецы с жаждой жизни и приключений. И некоторые из них видели дев спящих, красотой не обделённых.
Средняя сестра, не одобрявшая связей с людьми, спуталась с морскими чудовищами: те не знали ни красоты, ни уродства и не требовали ничего взамен. И рождались у неё лишь чудища.
Вот так и оказалось, что Гнездо разрасталось. Двадцать покинутых Богами душ.
Все дети Горгон, что были рождены от людей, оказались обречены на страдания. Ведь в их телах было две тяжелые ноши: проклятье Богов и дар, а также бренность человеческого существования. Они были ближе к людям, ведь и Горгоны когда-то были людьми, да ещё и зачаты от человека. Но воля Богов была настолько сильной и крепкой, что передавался в наследство убийственный взгляд.
Друг другу они не могли причинить и вреда. Сказывалась в них всех единая кровь и сильные родственные узы. И если дар не причинялся в дурных намерениях, то и пропадал он за ненадобностью, как последнее прощение Богов. И их, ставших людьми, отпускали прочь из Гнезда. Тайну эту держали от людей, чтобы они не смогли причинить вреда ни самому Гнезду, ни детям, что после обретали свободу.
Но Роковое имя было написано на судьбе Медузы.
Персей.
Герой и охотник, живший в Век Героев.
Их история была пересказана сотню раз и переврана столько же. Даже сами Горгоны не могли отличить вымысел от правды.
Но верно лишь одно: вернулся Персей с гор с ребёнком Медузы на руках, прелестным мальчиком Тао. Желал он даровать ребёнку своему спокойную жизнь, пусть он и знал о проклятье, преследовавшем всех потомков.
Узнали и люди. И воспротивились.
Ребёнка хотели убить и выжечь всё Гнездо, не оставив от чудовищ и следа. Но Медуза узнала о страшном исходе для своего любимого сына.
Все почувствовали, что такое гнев матери и гнев Горгоны. Но всё же, она и её потомки не могли противостоять всем жителям города. В кровавой войне погибли многие из её детей и детей сестры Эвриалы. Пока наконец-то не схватили саму Медузу Горгону.
Меч правителя уже был занесён над головой Медузы, когда под ноги в мольбах бросился один из её сыновей и средняя сестра, Сфено, что не принимала участия в этой войне. Не могла она потерять любимую сестру из-за человеческой глупости и происков Богов.
— Я умру вместо сестры моей. Но дарую мир. Наше племя умирает, лишь с помощью людей мы сможем оправиться и выжить. Мы же в вине, что погубили ваших братьев, сестер, отцов и матерей. Взамен от сердец наших будут оторваны и дети наши: с малолетства до двадцать пятой весны.
Никто не удивился словам Сфено. Война истощила всех, поэтому на том и порешили.
Сфено умерла за сестру свою, но воцарился мир среди них. Медуза безмолвно, будто и не бывало её, ушла, на прощание расцеловав своего сына и наказав ему прятать взгляд, чтобы не причинить большей боли людям. Тао спрятал свои глаза под повязкой из плотной чёрной ткани, принимая свою ношу.
С тех пор Горгоны отдавали своих сыновей. Взамен они получали от людей поддержку: зерно и мясо в голодные годы, ведь в горах сложно что-то выращивать.
Это было их взаимное проклятие — существовать и выживать вместе.
Но время текло, и изменялось лишь людское отношение к Горгонам, что жили рядом. Монстры. Они рядом, но пока есть договор: тогда полис будет жить.
Расцвели нелестные слухи про обитателей гор. Люди стали отдаляться, с опаской косились в сторону Гор и спускавшихся с них Горгон.
Отдалились и сами Горгоны от людей, которые уже по привычке, чем от нужды и раскаяния, отправляли одного из своих детей на жизнь в городе. Они просто надеялись, что хоть кто-то из них сможет выжить, когда придёт время Гнезду умирать.
— Живи так, как жил бы человек, — на прощание услышал маленький Кёнсу, которого сажали в лектику*. — И не возвращайся сюда, когда будешь свободным.
После этого наступила мгла.
***
Кёнсу замолчал, утомлённый долгим рассказом. Эту историю он знал наизусть, ведь её всегда рассказывали старшие сёстры. Он сделал глоток воды из глиняной плошки и украдкой посмотрел на Исина, что уронил голову ему на колени. Сила слабела и Кёнсу больше не боялся: теперь он уже почти не причинял ему боли, когда смотрел прямо в глаза.
Но напрасно беспокоился: Исин мирно спал.
— Опять недослушал её до конца, — улыбнулся Кёнсу, перебирая мягкие волосы.
Наступила его двадцать пятая весна.
Примечание к части
* Лектика - носилки в древней Греции
______