Бенджамен Хофф
ДЭ Пятачка
Вертикаль –
Бенджамин Хофф
ДЭ Пятачка
Ланю Цай-хо
— Очень трудно быть храбрым, — сказал, шмыгнув носом, Пятачок, — когда ты всего лишь Очень Маленький Зверёк.
Кролик, деловито взявшийся что-то писать, глянул на Пятачка и заметил:
— Именно потому, что ты очень маленький зверёк, ты и будешь Полезным в предстоящем нам приключении.
Часть первая
Что? Ещё одна?
На днях я застал Пятачка, одиноко сидящего на моём письменном столе и задумчиво всматривающегося в окно. Я спросил его, чем он занят…
— О, я просто мечтал, — ответил он.
— Мечтал? О чём? — спросил я.
— Да так, пустяки, — сказал он, поворачиваясь ко мне мордочкой, чуть более розовой вокруг ушей, чем обычно.
— Ну ты же знаешь, что я не буду смеяться над тобой, если ты мне расскажешь…
— Ну ладно… мне просто мечталось.
— Да?
— Просто мечта… Чтобы когда-нибудь кто-нибудь заметил меня.
— Я замечаю тебя.
— Я имел в виду, ну, то есть, что большинство обычно замечают Пуха…
— Да, большинство — да. С тех пор, как вышли книги о Пухе, давно.
— И теперь — особенно, — сказал Пятачок. — Из-за… ты-знаешь-чего.
— Ах, да, — сказал я. — Я подзабыл.
Теперь была уже моя очередь задумчиво всматриваться в окно, вспоминая весну 1982-го. Именно тогда вышла моя книга, называвшаяся «Дао Пуха». Мне почему-то казалось, что это было очень-очень давно…
«Дао Пуха» началось как ответ на одну обдумываемую мною тогда печальную ситуацию. Дело было в том, что англоязычные труды по китайской даосской философии — которая, как я убедился, была гораздо шире просто «китайской», и куда глубже, чем просто «философия», — многие годы пребывали во власти академических китаистов, которых, казалось, больше занимала каталогизация и препирательства по поводу неких Мельчайших Частностей, чем живая связь с практической мудростью реальных даосских принципов.
|
|
Большую часть своей жизни я учился этим принципам у различных даосских учителей — у официальных и неофициальных, у китайских и некитайских, у имеющих человеческий облик и у тех, кто такового не имеет (это лучшие наставники из всех). Я видел, как страдает и уродуется суть этих принципов в «даосских» писаниях ученых, которые не были даосами, не учились у даосов, не совершенствовались в даосских искусствах и умениях — и всё же монополизировали сущность даосизма и глумились над всяким, кто полагал, что эта суть содержит нечто большее, чем то, о чём повествуют учёные знатоки.
Я сталкивался, к примеру, с описанной даосом Чжуан-цзы тактикой владения холодным оружием, превращённой в полную бессмыслицу в переводе Авторитета, не знакомого, видимо, даже с основными правилами даосских боевых искусств… И я спрашивал себя, что можно сделать, чтобы изменить такое положение вещей.
И вот однажды, при цитировании кому-то милновского «Винни Пуха», я наткнулся на Идею. Можно было написать книгу, повествующую о сути даосизма через персонажей «Винни Пуха» и «Дома на Пуховой Опушке». Это, как казалось мне, может освободить даосскую мудрость от власти Оберакадемиков и возвратит ей детскую просветлённость и чувство юмора, которых они у неё забрали.
При обсуждении этой Идеи некоторые Иа активно отговаривали меня от попытки совершить нечто в этом роде. Но рекомендации Иа редко кажутся мне Настолько Замечательной Вещью, чтобы им следовать. И даже наоборот: если Иа выступает против чего-то, я склонен думать, что именно в этом что-то есть.
|
|
В общем, я написал рукопись, её издали, и это (я так думал) был концом всей той истории. Но — нет. Это было более или менее начало.
До появления «Дао Пуха» на Западе почти не возникали неакадемические или немистические обсуждения даосского знания. Но сегодня даосские принципы описаны во множестве публикаций применительно к бизнесу, науке, психологии, целительству, спорту, музыке, искусству, стилистике, компьютерному программированию и другим сферам. Они обсуждались на совещаниях по общей стратегии, в средней школе, в колледжах и на разных прочих собраниях. И (согласно тому, что я читал и слышал) книгой, наиболее часто рекомендуемой для объяснения принципов даосизма, оказывалась «Дао Пуха». В колледжах рекомендуют эту книгу в качестве учебного текста по даосизму, психиатры раздают её копии своим пациентам, министры цитируют её в своих выступлениях, инструкторы восточных единоборств зачитывают её своим ученикам, и так далее. Мне даже рассказывали, что владельцы некоторых мотелей включают её в список вещей, выдаваемых напрокат. Казалось бы, «Дао Пуха» (известное также как Tao Pooh, Tao enligt Puh, Nalle Puh ja Tao и т. п.) популярно и любимо во всём мире. И всё это, надо заметить, чрезвычайно понравилось Пуху.
— О, Пух! — восклицали все, кроме Иа.
— Благодарю вас, — отвечал Пух.
Но Иа сказал себе:
— Это просто бизнес, писательство. Карандаши, бумажки и прочая чепуха. Если Вы спросите меня, я скажу: «Пе-ре-хва-ли-ли». Дурацкие штучки. Ни слова по делу.
|
|
Таким образом, «Дао Пуха» стал известно как Образец Замечательного Успеха. И до недавнего времени я полагал для себя, что это — Конец. Я объяснил даосские принципы. Мы чудесно позабавились с Пухом и его друзьями. Были другие вещи, которыми мне хотелось заняться, другие дела, в которых я хотел бы участвовать. «Пожалуйста, остановите этот Замечательный Успех, — просил я. — Я хочу выйти из игры.» Но никто не собирался меня освобождать. «Да нет же, я не собираюсь продолжать „Дао Пуха“. Я вообще не люблю продолжения. Большое спасибо. До свидания.»
Но мягко и постепенно — настолько мягко и постепенно, что в течение долгого времени я даже не осознавал этого — что-то начало закрадываться в моё сознание. Чей-то слабый голосок пытался привлечь моё внимание. Спустя некоторое время я понял, что это был голос Пятачка. Наконец, я уселся и стать слушать.
А чуть послушав, стал делать записи… Имелось многое, о чём стоило рассказать и на что обратил моё внимание Пятачок, — но почему-то никто не говорил об этом, хотя сегодня это необходимо. А ещё больше, как заметил он, это понадобится в последующие годы. Новая книга не должна была стать «продолжением»; она должна была стать книгой-товарищем, книгой-спутником, какими оказался для «Винни Пуха» «Дом на Пуховой Опушке». А почему вообще я стал прислушиваться Пятачку? Ответ на это — в моём прошлом.
В детстве, впервые услышав истории о Пухе, я сразу же проникся нежностью к Пятачку — он стал моим самым любимым персонажем среди всех, о ком рассказывается в «Винни Пухе». Я ощущал это, но не знал, почему это так. А теперь знаю. И надеюсь, что вы тоже, ещё до того, как дочитаете эту книгу, узнаете это.
Вмешательство
Мы хотели сделать это Вступлением, но перед ним уже оказалось что-то другое. В общем, в конечном счёте мы решили, что не можем назвать это Вступлением.
Мы спросили Сову, незаменимого консультанта в подобных вопросах, как называется Вступление, если оно идёт после чего-то ещё. «Вмешательство» — ответила она со знанием дела. А раз Сова сказала, что это Вмешательство, значит, так оно и есть.
Итак, прежде всего…
— Я участвую в этом? — спросил Пух.
— О, Пух. Я не знал, что ты здесь.
— Похоже, почти никто уже не замечает, — печально отозвался Пух.
— Конечно же участвуешь, Пух. Уже.
— Это хорошо, — сказал он, значительно повеселев.
Что мы хотим объяснить в этом Вмешательстве…
— Это что? — спросил Пух.
— Вмешательство. Чем мы сейчас и займёмся.
— Это что-то вроде Прерывания?
— Ну, что-то вроде того. Мне так кажется.
Так или иначе, но то, что нам хотелось бы сделать в этом Прерывании, это объяснить, что эта книга — дальше надо как можно мягче… — не совсем о Пухе.
— Прошу прощения, — сказал Пух. — Кто-то что-то сказал?
— Я ничего не слышал, — сказал я.
— Ох, — сказал Пух.
— Эй, Пух — там, за окном на дереве, это редкая птица? Или рыба?
— Не вижу ничего на дереве, — сказал Пух.
— Я уверен, что это рыба. Одна из редких.
— Должно быть, так, — сказал Пух. — Если она на дереве.
— Пойди и выясни, ладно, Пух? Вот, я даже открою тебе дверь. Будь там повнимательнее. До свидания.
* * *
Да, это не столько книга Пуха, сколько книга Пятачка. На её страницах именно робкий, печальный Пятачок яснее, чем безмятежный, удовлетворенный Пух, укажет нам Путь. Другими словами, попробуем взглянуть на вещи под несколько иным углом. И так как на этот раз мы будем иметь дело с более нерешительным зверьком, эта книга может показаться чуть более серьезной, чем ее предшественница. Но…
— Ах, вот ты где… — сказал Кролик. — А Пятачок свалился в корзину для бумаг.
Возможно, «серьёзной» это не совсем то слово, которое нам необходимо. Возможно…
— На помощь! На помощь!
… более удачным словом было бы «спокойной».
КРАК!!!***?
— Это ещё что такое?
— Это Тигра спасал его, — сказал Кролик.
— Бедный Пятачок. Сообщите ему, что я буду там сейчас же. Извините меня.
Что-то — что, опять о том, что это такое? — ДЭ пятачка
В один из дней, когда солнце взошло над Лесом, принеся с собою прелые запахи Мая, и все талые воды Леса с радостным звоном вновь устремились в поисках новых уютных русел, и малые лужицы размечтались о жизни, которую они повидали, и больших делах, ими совершённых, а в тепле и тишине Леса осторожно пробовала свой голос кукушка, прислушиваясь: хорош ли он? И дикие голуби нежно жаловались друг другу в своей ленивой уютной манере, что во всём виноват другой, но это не имело особого значения… В один из таких дней Кристофер Робин свистнул так, как умел только он, и из Леса в Сотню Акров припорхала Сова, чтоб увидеть то, что следовало увидеть.
— Эй, Пух и Пятачок, входите и устраивайтесь поудобнее. Вы как раз вовремя.
— Вовремя для чего? — с надеждой спросил Пух. — Для небольшого…
— Для небольшого экскурса в даосизм.
— Ой.
— Это не опасно? — спросил Пятачок.
— Конечно нет. Вы же знаете, что такое даосизм.
— Ну да, — сказал Пятачок без особой уверенности. — Конечно.
— Понимаете, прежде, чем мы двинемся куда-нибудь дальше, мы должны разобраться с даосизмом.
— Разве мы уже не делали этого? — спросил Пух.
— Это было в «Дао Пуха». Но мы должны сказать что-нибудь Поясняющее и здесь. На всякий случай.
— На случай чего? — нервно спросил Пятачок.
— На случай… Ну, просто на всякий. Я полагаю, что мы могли бы доверить Пуху сказать что-нибудь по этому поводу, но он, вероятно, уже и подзабыл, что это такое.
— Конечно, я могу, — отозвался Пух. — Это… Это вроде того, что… Или вроде этого? Я имею в виду…
— Я так и думал.
— Когда объясняли даосизм раньше, — сказал Пятачок, — вы с Пухом отправились в Китай. Если на этот раз то же самое, то мне нужно упаковать кое-какие вещи.
— Нет, мы не собираемся отправляться в Китай. Мы собираемся оставаться здесь…
— Это хорошо, — сказал Пух, блуждая по кухне.
… потому что мы начнём объяснение даосизма с его Происхождения. И мы можем оставаться там, где мы есть, потому что где бы мы ни находились — там и начался даосизм, был ли он там известен под этим именем или нет. Всё началось до эпохи Великого Разделения…
Тысячи лет назад человек жил в гармонии с остальными обитателями естественного мира. С помощью того, что сегодня мы называем Телепатией, он общался с животными, растениями и другими формами жизни — ни одну из которых он не считал «ниже» себя, полагая их просто разными, предназначенными для решения разных задач. Он трудился бок о бок с земными ангелами и природными духами, с которыми разделял и ответственность за заботу о мире.
Тогдашняя атмосфера земли очень отличалась от той, какою она является сейчас. В ней было куда больше влаги, так необходимой растениям. Всем здесь живущим тогда было доступно огромное разнообразие овощей, фруктов, семян и злаков. Благодаря такому питанию и отсутствию противоестественных перегрузок человеческая жизнь была намного более продолжительной, чем сегодня. Убийство животных для еды или «спорта» было немыслимо. Человек жил в мире с собой и другими формами жизни, в которых он видел своих друзей и наставников.
Но постепенно — вначале еле заметно, а затем всё ощутимее и ощутимее — начало возрастать и самоутверждаться человеческое Эго. Наконец, после того, как всё это привело ко множеству неприятных инцидентов, было достигнуто согласие, что отныне для того, чтобы усвоить необходимые ему уроки, человек будет выходить в этот мир в одиночку. Связи были разорваны.
Отныне, чувствуя своё отчуждение от мира, которым он был порождён, будучи лишённым всей полноты его изобилия, человек стал несчастен. И он начал искать потерянное счастье. А когда находил что-нибудь, что напоминало ему о счастье, он старался удерживать и накапливать это — тем самым впустив в свою жизнь Стресс/Напряжение. Но поиски всё более продолжительного состояния счастья и накапливание временных его заменителей не принесли ему никакого удовлетворения.
Поскольку теперь он был не способен слышать то, что говорили другие формы жизни, он мог пытаться понять их только через их действия, которые часто толковал неверно. А так как он больше не сотрудничал ради общего блага с земными ангелами и духами природы, пытаясь повелевать земными силами для собственной выгоды, стали засыхать и погибать растения. Чтобы понизить влажность, возросшую из-за уменьшения количества растений, атмосфера планеты стала более сухой и появились пустыни. Выжило сравнительно небольшое число видов растений, которые со временем становились менее высокими и всё более жесткими. В конце концов они утратили сияющие цвета и плодовитость, свойственные их предкам. Соответственно, стала сокращаться продолжительность жизни человека, появились и стали распространяться болезни. Из-за уменьшения разнообразия доступной ему пищи — и из-за углубления своей невосприимчивости — человек стал убивать и употреблять в пищу друзей-животных. А они вскоре научились избегать сближения с ним и становились всё более и более пугливыми и недоверчивыми к человеку. Так углублялось разделение. После нескольких поколений лишь у немногих людей сохранилось какое-то представление о той жизни, которая была когда-то.
Так как человек становился всё более жестоким и агрессивным по отношению к планете, а весь его социальный и духовный мир сузился до мира человеческой расы, он становился всё более жестоким и агрессивным и по отношению к представителям собственного вида. Люди начали убивать и порабощать друг друга, создавая армии и империи, принуждая тех, кто понимал, говорил, думал и действовал не так, как они, подчиняться чему-то, что сами они полагали «правильным».
Жизнь человеческой расы стала настолько жалкой, что около двух-трёх тысяч лет назад наиболее совершенные духи стали рождаться на земле в человеческой форме, чтобы обучать людей истинам, которые в значительной степени были ими забыты. Но к тому времени человечество стало настолько разделённым и настолько невосприимчивым к универсальным законам, действующим в естественном мире, что эти истины были поняты людьми лишь частично.
Со временем по причинам, которые можно назвать политическими, учения совершенных духов изменялись в слишком человеческих организациях, их унаследовавших. Тем, кто достиг наибольшей известности в этих организациях, требовалась власть над другими. Они преуменьшили значение не-человеческих форм жизни и устранили из учений утверждения, провозглашающие, что представители этих форм обладают душой, мудростью и божественным присутствием — и что небеса, с которыми они были связаны, были состоянием Единения с Божественным, которое может быть достигнуто каждым, кто отстраняет своё эго и следует универсальным законам. Жаждущие власти принуждали своих последователей верить, будто небеса это место, куда некоторые люди — и только люди — отправляются после смерти, что это место, которое может быть достигнуто лишь теми, кто получил одобрение в своей организации. Так из-за вмешательства человеческого эго даже совершенные духи оказались не способны восстановить всю полноту истины.
Через века рассказы о Великом Разделении и Золотом Веке, ему предшествовавшем, дошли до нас благодаря восприимчивым и мудрым. Сегодня на промышленном Западе эти истории воспринимаются как простые легенды и мифы — как фантазии, которым верят доверчивые и бесхитростные, как истории, основанные разве что на воображении и эмоциях. Несмотря на то, что некоторые из людей видели земных ангелов и природных духов и общались с ними и что не одно духовное сообщество, сотрудничая с ними и следуя их инструкциям, выращивало необычайно сочные плоды, тем не менее описания этих существ обычно отвергаются как «сказки». И хотя, пусть приукрашенные и упрощенные, рассказы о Великом Разделении можно найти в священных книгах всемирных религий, сомнительно, что большинство последователей этих религий доверяют этим историям безоговорочно.
Однако сохранилось множество искусств, верований и практик времён до Разделения. На Североамериканском континенте они дошли до нас в преданиях, оставшихся в национальных учениях — таких, как «индейские». В Европе они в значительной степени утрачены, но следы их влияния всё же можно заметить в таких сравнительно недавно выявленных феноменах, как каменные круги и маркировка «лей-линий» (ley-lines, китайцы называют их «жилами дракона» [i]) — каналов, в которых сосредоточена земная энергия. В Тибете до коммунистического вторжения древние знания сохранялись в тибетском буддизме, многие из тайн и практик которого были известны за тысячи лет до буддизма. В Японии их можно найти в некоторых ритуалах и верованиях народной религии синто («путь духов»). В Китае они сохранились в даосизме и, несмотря на сильное противодействие коммунистического правительства Китая, продолжают передаваться и сегодня.
Если кратко, то даосизм — это путь жизни в гармонии с Дао, это Путь Вселенной, характер которого проявляется в событиях естественного мира. Даосизм можно назвать философией или религией, или не называть никак, потому что во всём многообразии своих форм он никак не соотносится с западными идеями или определениями.
В Китае даосизм можно было бы назвать противовесом конфуцианству: кодифицированному, ритуализированному учению Кун Фу-цзы или «Учителя Куна», более известному на Западе как Confucius/Конфуций. Хотя конфуцианство не религия в западном смысле, его, как считают, в чём-то можно уподобить пуританскому христианству с его антропоцентризмом, пренебрежительным отношением к природе, с его акцентом на жёстком подчинении, авторитаризме и сугубо деловом отношении к жизни. Конфуцианство интересуется в первую очередь человеческими отношениями — социальными и политическими правилами и иерархиями. Наиболее значителен вклад конфуцианства, внесенный им в сферы правительственной деятельности, деловых, клановых и семейных отношений и в почитание предков. Наиболее важные принципы — Почтительность, Пристойность, Человеколюбие, Преданность, Добросовестность, Долг и Справедливость. Короче говоря, конфуцианство имеет дело с местом и положением индивидуума в группе.
Даосизм, напротив, занимается прежде всего взаимоотношениями индивидуума и мира. Наиболее значительно влияние, оказанное им на науку, искусства и духовность. Из даосизма вышли китайская наука, медицина, садовое искусство, пейзажная живопись и пейзажная лирика. Его базовые принципы — Естественная Простота, Действие Без Усилия, Непосредственность и Сочувствие. Самое очевидное различие между конфуцианством и даосизмом — эмоциональное. Это различие во внутренних состояниях: конфуцианство по сути своей сурово, авторитарно, патриархально, зачастую мелочно; даосизм — счастлив, нежен, искренен и безмятежен, подобно любимому символу даосов — струящейся воде.
Даосизм традиционно воспринимается как учение трех людей: Лао-цзы («Учитель Лао») — автор главного даосского сочинения, называемого по-китайски «Даодэцзин», которое, как считают, было создано около двух с половиной тысячелетий назад; Чжуан-цзы («Учитель Чжуан») — автор нескольких сочинений и основатель школы писателей и философов в период Враждующих Царств, приблизительно две тысячи лет назад; и полулегендарный Жёлтый Император — Хуан-ди, правивший более чем четыре с половиною тысяч лет назад, кому приписываются различные медитативные, алхимические и лекарственные принципы и методы. Эти трое были, видимо, скорее великими систематизаторами и хранителями даосской мысли, чем основателями даосизма, поскольку, как мы уже сказали, то, что теперь известно как даосизм, возникло раньше, чем был рожден любой из них, во времена, названные у Чжуан-цзы Веком Совершенной Добродетели:
В Веке Совершенной Добродетели люди жили среди животных и птиц как члены одного большого семейства. Не делалось никаких различий между «высшим» и «низшим», чтобы отделять одного человека или существо от другого. Все хранили своё естественное Достоинство и жили в состоянии безупречного простодушия…
В Веке Совершенной Добродетели мудрость и талант не считались чем-то выдающимся. Мудрые выделялись просто как более возвышенные ветви на древе человечества, поднявшиеся чуть ближе к солнцу. Люди вели себя правильно, обходясь без знания Почтительности и Пристойности. Они любили и уважали друг друга, не ведая о Человеколюбии. Они были преданными и честными, не стремясь быть Верными. Они держали своё слово, не задумываясь о Добросовестности. Они помогали и оказывали услуги друг другу, не заботясь о Долге. Они не тревожились о Справедливости, поскольку не было никакой несправедливости. Живя в гармонии с собою, друг другом и миром, своими действиями они не оставляли никаких следов, потому мы не имеем никаких физических свидетельств их существования.
Со времён Великого Разделения даосы занимаются достижением состояния Совершенной Добродетели через отказ от того, что препятствует обретению гармонии с Дао.
Таким образом, упомянув о Добродетели, мы переходим к объяснению названия этой книги.
— Я всё ждал, когда же ты вернёшься к этому, — сказал Пятачок.
— Вот я и вернулся. Но в любом случае…
Прежде всего, мы должны бы пояснить, что китайский иероглиф Дэ, такой же, как в «Дэ Пятачка», произносится примерно как DEH. Если хотите чуть большей точности, можете добавить в конце немножко звука «r»: DEHr. Если же стремитесь быть ещё более точным, произносите его как среднее между DEHR и DUHR. А…
— А если хотите достигнуть большей точности, чем эта, — раздался голос Иа, — можете пройти заочный курс фонетики китайского языка.
— Ох, Иа. Я и не знал, что ты здесь. Я думал, что ты где-то у себя на болоте.
— Раз уж мы взялись быть точными, — сказал Иа, — это не болото, а топь — Т-О-ПЬ. Да, я был там. Затем я совершил ошибку, прибыв сюда. И теперь, выслушав всё это, я озабочен и собираюсь возвратиться.
— Хорошо, позволь нам тебя не задерживать.
— Вот и все объяснения, — проворчал Иа по пути к двери.
— Иа всегда такой, правда? — сказал Пятачок.
— Не всегда, — отозвался я. — Иногда он ещё хуже.
Как мы уже сказали, Дэ произносится как DEH. В классическом китайском оно пишется двумя способами. В первом к иероглифу «прямо» присоединяется иероглиф «сердце». Его значение — добродетель. Во втором — добавляется знак «левая нога», который в китайском имеет значение «выходящий/исходящий». Значение — добродетель в действии [ii].
Дэ не является, как это предполагает его англоязычный эквивалент, неким универсальным типом добродетельного или восхищающего всех поведения, остающимся по сути своей одним и тем же независимо от того, кто им обладает. Наоборот: Дэ — это качество особого рода, определённая духовная сила или скрытый потенциал, проявляющийся неповторимо для каждого индивидуума — что-то, что исходит из Внутренней Природы вещей. Что-то, стоит добавить, что сам индивидуум, им обладающий, может вовсе не осознавать — как это происходит с Пятачком в большинстве историй «Винни Пуха».
В этой книге мы занялись преображением Добродетели в Добродетель Исходящую, т.е. в Добродетель в Действии. И мы уверены, что именно Пятачок является тем зверьком из «Винни Пуха», который лучше всего подходит для демонстрации этого процесса, потому что в историях «Пуха» именно Пятачок — и только Пятачок — переживает подобное преображение.
Очень маленький зверёк
Дом Пятачка располагался внутри букового дерева, буковое дерево жило внутри леса, а Пятачок жил ещё и внутри дома. Рядом с домом висела часть сломанной доски, на которой было написано: «ПОСТОРОННИМ В». Когда Кристофер Робин спросил Пятачка, что это значит, тот ответил, что так звали его дедушку: дядя Посторонним В, а доска эта хранится в их семействе очень-очень давно. Кристофер Робин сказал, что никто не может зваться Посторонним В, и Пятачок ответил, что а вот и нет, может, раз мог его дедушка, у которого это было сокращением от Посторонним Вилл, которое является сокращением от Посторонним Вильям. А два имени у его дедушки было на тот случай, если одно потеряется — Посторонним после дядя, а Уильям после Посторонним.
Таким образом, мы уже знакомы с Пятачком по третьей главе «Винни Пуха»: с Пятачком, который жаждет безопасности (он и живёт очень сложно: внутри дома внутри дерева внутри леса); с Пятачком, который хочет быть Кем-то (потому он и изобретает себе дедушку со сложным именем «дядя Посторонним Вильям»); с Пятачком, писклявым голоском с розовыми щёчками; с Пятачком, Очень Маленьким Животным.
В отличие от Пуха, который просто Есть и Действует, Пятачок Мучается и Страдает.
Например, когда Пятачок и Пух провалились в Яму с Песком…
— Пух, — продолжил он нервно, придвигаясь поближе, — ты думаешь, что мы попали в Западню?
Пух не думал об этом вообще, но теперь он кивнул. Он внезапно вспомнил, как однажды они с Пятачком сооружали Пухову Западню для Слонопотамов, и, продолжая эту мысль, сообразил: он и Пятачок попали в Слонопотамову Западню для Пухов! Вот что это было.
— А что будет, когда придёт Слонопотам? — спросил дрожащий уже Пятачок, едва услыхав эту новость.
— Возможно, тебя, Пятачок, он вообще не заметит, — сказал Пух ободряюще, — потому что ты — Очень Маленькое Животное.
— Но ведь он заметит тебя, Пух.
— Он заметит меня, я замечу его, — сказал Пух, обдумывая ситуацию. — Мы будем замечать друг друга в течение довольно долгого времени, а затем он скажет: «Хо-хо».
При мысли об этом «Хо-хо!» Пятачок покрылся лёгкими пупырышками и ушки его задёргались.
— И-и-и ч-ч-что скажешь ты?
Пух попробовал придумать что-нибудь, что он скажет, но чем дольше он думал, тем яснее понимал, что никакого достойного ответа на «Хо-хо!», сказанное Слонопотамом голосом, которым это может сказать Слонопотам, быть не может.
— Я не буду ничего говорить, — сказал Пух наконец. — Я буду просто жужжать самому себе, как будто чего-то ожидаю.
— Тогда, возможно, он опять скажет «Хо-хо!»? — с волнением предположил Пятачок.
— Он может, — сказал Пух.
Уши Пятачка задергались так быстро, что ему пришлось прижать их поплотнее к стенке Западни, чтоб успокоить.
— Он скажет это опять, — сказал Пух, — а я буду продолжать жужжать. И это Расстроит его. Потому что когда ты говоришь кому-нибудь «Хо-хо!» дважды, да ещё злорадным тоном, а тот только жужжит, ты, как только начинаешь говорить это в третий раз, вдруг обнаруживаешь, что… что… ну, обнаруживаешь…
Тем самым Пух хотел сказать, что тогда уже никакие Хо-хо не считаются. По крайней мере, нам кажется, что он хотел сказать именно это.
— Но он скажет что-нибудь другое, — сказал Поросенок.
— Конечно. Он скажет: «Это ещё что такое?» И тогда я скажу, — и это очень хорошая мысль, Пятачок, я её только что придумал, — я скажу: «Это западня для Слонопотама, которую сделал я, а теперь я дожидаюсь, когда в неё попадёт Слонопотам». И продолжу жужжать. И это Огорчит его.
— Пух! — завопил Пятачок. — Ты спас нас!
— Разве? — сказал Пух без особой уверенности.
Но Пятачок был уверен абсолютно. Его воображение разгулялось, и он ясно видел Пуха и Слонопотама, говорящих с друг другом, и внезапно подумал с некоторой печалью, что было бы гораздо лучше, если бы так грандиозно со Слонопотамом разговаривал Пятачок, а не Пух, хотя он очень любил Пуха; потому что у него действительно больше мозгов, чем у Пуха, и беседа пойдёт лучше, если он, а не Пух, представит там одну из сторон, и как было бы приятно потом вечерами вспоминать чудесный день, когда он ответил Слонопотаму так храбро и дерзко, как будто Слонопотама там не было вовсе. Сейчас это казалось совсем лёгким делом. И он даже знал, что будет говорить…
Так и шло в Яме с Песком — пока не подошёл Кристофер Робин, не посмотрел вниз и не увидал Пуха и Пятачка. После чего дела пошли чуть Сложнее:
— Хо-хо! — сказал Кристофер Робин громко и внезапно.
От Изумления и Ужаса Пятачок подскочил выше себя, но Пух продолжал мечтать.
«Это Слонопотам! — с ужасом промелькнуло в голове Пятачка. — Ну, наконец-то!» Он чуть пожужжал горлом, так, чтобы ни одно из слов там не застряло, а затем произнёс легчайшим, очаровательнейшим образом: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля…» Но, конечно, он не оглядывался и не смотрел вверх, потому что иногда, если начнёшь осматриваться и обнаружишь смотрящего на тебя сверху Очень Свирепого Слонопотама, сходу забываешь кое-что из того, что собирался сказать.
— Трум-тум-тум-тирли-бум, — сказал Кристофер Робин голосом Пуха…
«Он сказал неправильно, — с тревогой подумал Пятачок. — Он должен был опять сказать „Хо-хо!“. Пожалуй, мне лучше сказать это за него.»
И так свирепо, как только мог, Пятачок сказал: «Хо-хо!».
— Как ты попал туда, Пятачок? — спросил Кристофер Робин своим обычным голосом.
«Какой Ужас, — подумалось Пятачку. — Сначала он говорил голосом Пуха, потом голосом Кристофера Робина, и вытворяет это всё, чтоб Расстроить меня.» И, будучи уже Совершенно Расстроенным, он произнёс быстро и чуть визгливее, чем собирался: «Это западня для Пухов, а я дожидаюсь, когда попаду в неё, хо-хо, это что ещё такое, а потом я скажу опять хо-хо».
— Что-что? — перепросил Кристофер Робин.
— Западня для хо-хо, — сказал охрипший вдруг Пятачок. — Я только что соорудил её и вот дожидаюсь хо-хо, чтоб ох-ох.
Прозвучало, полагаю, не очень внушительно.
— О, привет, Пятачок. А что это за грубоватый увалень, который сопровождает тебя в последнее время?
— Это мой новый Телохранитель, — пропищал Поросенок.
— Телохранитель? Зачем тебе телохранитель? Тебе часто приходится отстаивать свои интересы?
— Примерно так, — солидно отозвался Пятачок. — С ним я чувствую себя в большей Безопасности.
— Он похож скорее на грабителя. Надеюсь, у него хотя бы приличные рекомендации?
— Рекомендации?
— Ну да. С мест прежней работы. Может, в его рекомендациях есть компроментирующие записи — аресты, тюремные сроки, что-нибудь такое?
— Я… я так не думаю, — сказал Пятачок.
— Хорошо, я надеюсь, что с этим порядок. Если ты действительно считаешь, что нужна охрана. Кстати, а что там с фамильным серебром?
— С-с-серебром?
— Ну, ты знаешь — серебряные ножи, вилки, ложки. Их нет в ящике, где они обычно лежали. Я просто спрашиваю, на всякий случай…
— Нет, — выпалил Поросенок. — Он не мог… я имею в виду, что они не могли. Им там было не место или ещё что. Да, вот именно. Они должны быть. Они… Я… Извиняюсь, мне надо идти. До свидания.
Такие вот странности.
Здесь нужно заметить, что даосизм всегда относился с большой симпатией к Очень Маленьким Зверькам.
Дело в том, что кроме животных как таковых — в которых конфуцианцы видели просто бездушных существ, пригодных для еды, жертвоприношений, полевых работ или в роли тягловой силы, — Самыми Маленькими Зверьками в китайском преимущественно конфуцианском обществе традиционно были женщины, дети и бедняки. Бедняки, угнетаемые жадными торговцами, землевладельцами и правительственными чиновниками, располагались в самом низу конфуцианской социальной лестницы. Иными словами, они как бы не существовали вообще. А жизнь женщин даже в зажиточных семействах — в зажиточных семействах в особенности — была вовсе не свободной, поскольку повсеместно был принят конфуцианский брак, то есть многобрачие, и другие обычаи, настолько унизительные для женщин, что жителю современного Запада это трудно даже представить. Столь же безрадостно жилось и детям. Для истинного конфуцианца дети существовали как продолжатели рода, не только вынужденные во всём беспрекословно повиноваться своим родителям, но и обязанные брать на себя заботу о родителях в старости — не имея никаких собственных идей, идеалов и интересов. По конфуцианским законам отец имел полное право убить сына, проявившего неповиновение главе семейства или опозорившего семью: само такое поведение оценивалось как преступное.
Даосизм, напротив, полагал, что уважение должно быть заслуженным, а уж если Большой Папа ведёт себя скверно, то члены его семьи имеют право на мятеж. Это относилось и к императору и его «семейству», т.е. и к его приближённым: если император оказывался тираном, подданные имели право его свергнуть. Высшие сановники-конфуцианцы жили в постоянном страхе: члены тайных даосских и буддистских обществ были всегда готовы выступить и попытаться опрокинуть Трон Дракона, если условия жизни становились невыносимыми, как это не раз и бывало.
Симпатии даосов всегда были на стороне Униженных — на стороне изгоев и париев общества, включая тех, кто был разорён уловками алчных торговцев и чиновников и вынужденно стал одним из «Братьев Зеленых Лесов» (как называли тогда объявленных вне закона) или «Гостей Рек и Озер» (бродяг). Китайские боевые искусства создавались прежде всего даосами и монахами-буддистами, чтоб защищать обездоленных и научить их защищаться самостоятельно. Эти искусства точнее было бы называть анти-боевыми, поскольку они использовались не только против вооруженных бандитов, но и всякий раз против солдат местных князей или императорских войск, когда те поднимали свои мечи на слабых. Но если буддистские воинские искусства имели тенденцию к «жёстким» формам самообороны (из которых позднее развились силовые и прямолинейные каратэ и таэквондо), даосы отдавали предпочтение «мягким» формам, вроде «текучих» и уклончивых тайцзицюань или пакуанчо (подобные дзюдо или айкидо, но более изощрённые и утончённые).
Повествуя о том, что воспринималось ими как злоупотребление силой и властью, даосские писатели пользовались словом так же, как мастера воинских искусств — обезоруживающими движениями и активными точками тела. Сочетая факт и вымысел, они предавали гласности преступления сильных мира сего и высмеивали лукавых, самонадеянных, напыщенных и жестоких. И хотя раздраженные конфуцианцы не раз попытались покончить с подобной литературой, все эти попытки, как правило, оказывались неудачными, поскольку симпатии простых людей были на стороне даосов.
Учитывая то, что даже Великие и Могучие конфуцианцы сохранили, видимо, остатки уважения к животным и потому иногда именовали «низших» граждан Поднебесной «свиньями» и «собаками», не удивительно, что даосские авторы оставили множество как реальных, так и выдуманных историй о животных, в которых опороченные существа типа мышей, змей и хищных птиц демонстрируют образцы добродетельного поведения, которому хотели бы следовать Благородные Мужи. В этих историях отвага, искренность, верность, и честность зверьков противопоставлялись претенциозности и лицемерию богатых землевладельцев, торговцев и правительственных чиновников. Вот, к примеру, как об этом писал Чжуан-цзы [iii]:
Ответственный За Жертвоприношения вошёл к свинарник в своих церемониальных одеждах и обратился к свиньям.