Сильвер, ты идиот! Это же нужно – мчаться, высунув язык, с другого конца города на эту вонючую окраину, чтобы убедиться в том, что передвижная слесарная мастерская является именной тем, чем и должно. Трижды осел! Лучше бы вместо очередного сыщицкого бзика ты сходил развеяться в "Шаловливые ручки".
Я не сдержался и, совершенно не заботясь о шумомаскировке, в бешенстве пнул стеллаж ногой. Сварной массивный мастодонт, стоявший незыблемо как башня Кремля, неожиданно пошатнулся и слегка выдвинулся вперед. Чудеса…
Постой, постой… Я с силой потянул на себя стеллаж – и он медленно, словно дверь сейфового типа, повернулся вокруг оси. За ним я увидел свободное пространство, где запросто мог поместиться некрупный человек. Наверное, мой пинок нечаянно угодил в тайную защелку и она освободила фиксатор стеллажа‑двери. Ай да Сильвер! Что за стервец! Есть! Все, бугор Храпов, кранты тебе и твоим подельникам. Сволочь… Сейчас нужно срочно звякнуть Плату, пусть решает как дальше быть.
Приладив стеллаж на место, я, легкий от радости словно пушинка, спрыгнул на пол гаража и аккуратно закрыл дверь будки. Замкнуть ее я даже не пытался /хотя и подозревал, что это будет очень непросто/ – самое позднее через два‑три часа здесь будут те, кому по долгу службы давно следовало заняться подозрительной компашкой Храпова.
Я расслабился. На войне, если хочешь выжить, подобную вольность можно позволить лишь в тылу, на пышных телесах какой‑нибудь Машки и лучше всего в подвале за прочной дверью. Но на гражданке, когда ты дома, под родным небом, а в кустах птички щебечут – зачем держать себя в напряге? Конечно же, я расслабился. И не могло быть иначе. Но я шел в разведку и просто обязан был держать ухо востро, пусть и не притаился где‑нибудь в засаде вражеский снайпер и не плевался миномет с высотки.
Наверное, со мной сыграло дурную шутку разыгравшееся воображение – этот проклятый портфель с премией от Боба. Он замазал мне глаза и заклеил уши. Но я это понял лишь тогда, когда передо мною выросли две внушительные фигуры и два ствола больно ткнулись под ребра.
– Лапы кверху и не шали, – пробасил невидимый в темноте мужик. – Трепыхнешься – схлопочешь пулю.
И сколько было в его уверенном и немного ленивом голосе очень знакомого мне холодного любопытства, что я ни на йоту не усомнился в правдивости слов неизвестного; может быть, сторожа? Как же, размечтался… Этот басистый хмырь явно был из другой парафии. Я и сам не раз в поиске брал таким макаром на абордаж чеченов и ждал реакции на свой приказ с полным безразличием к жизни попавшего в западню. Дойдет до него смысл происходящего – хорошо, я не кровожадный, не дойдет – Аллах акбар. В таких случаях действуешь как запрограммированный робот, потому что малейшее колебание может мгновенно изменить ситуацию не в твою пользу.
– Да вы что, мужики! – проблеял я со слезой в голосе; но руки поднял и стоял, не шевелясь. – Виноват, бес попутал. Электроды понадобились, и я, дурья башка, это…
Простите, я больше никогда не буду…
Я плел, что мне в голову сбрело, изображая обычного вора‑"технократа", промышляющего ночами по предприятиям, складам, мастерским и тому подобное.
– Возьмите деньги, в правом кармане, только отпустите. Чтобы я когда‑нибудь… – ни в жысть!
– Складно лает, пес подзаборный, – отозвался второй; мне послышался в его хрипловатом голосе какой‑то акцент.
– Проверь карманы, – приказал первый.
Я безропотно дал себя обшмонать, при этом не переставая ныть и унижаться. А что оставалось делать? В подобных раскладах гордость лучше запихнуть куда подальше.
Правда, была еще одна тонкость в таком недостойном настоящего мужчины поведении – сопливый трандеж усыплял бдительность противника. Но, похоже, мужики были битые и ствол автомата басовитого, переместившийся в район солнечного сплетения, даже не дрогнул.
– Да, бабок у него валом, – хриплоголосый продемонстрировал чувство юмора. – Как раз хватит на веревку, чтобы вздернуть этого пидора на осину.
Я промолчал, хотя язвительный ответ так и вертелся на кончике языка. Шути, шути, лепила. Останусь живым – припомню твои базлы, хрен моржовый…
– Вяжи ему руки, – снова пробасил первый.
Похоже, он был абсолютно уверен, что я в этот момент не выкину какой‑нибудь фортель, а потому даже не счел нужным напомнить мне о том, как я должен себя вести. Поскольку ствол по‑прежнему с силой давил под ложечку, я молча сложил руки за спиной и их довольно быстро и сноровисто связали.
– Топай… – Меня развернули, подтолкнули в спину, и мы пошагали в направлении одинокого фонаря, который, как я уже знал, горел возле какого‑то конторского помещения.
Но туда мы не дошли. Примерно на полпути мои конвоиры повернули налево и вскоре наша процессия очутилась возле длинного приземистого сооружения, похожего на склад.
Оно оказалось не запертым и мы вошли внутрь. Удивительно, но помещение было ярко освещено; похоже, нас уже ждали. Кто?
Ответ на мой безмолвный дурацкий вопрос пришел незамедлительно.
– Какие люди к нам пожаловали! Добрый вечер, господин корреспондент.
Появись передо мною живьем монстр из компьютерной игры, за которой убивал время Плат, то и тогда мое удивление было бы меньшим – возле колонны, подпирающей крышу склада, сидел на ящиках бригадир Храпов!
Это был облом. Нет, даже не облом – звездец. Я влип как последний фраер. Продолжением этой истории, судя по всему, будет деревянный макинтош, сработанный по моей мерке, и короткие проводы в места потусторонние и обетованные; если они, конечно, существуют.
Прости меня, Плат, думаю, я был неплохим другом, но сыщиком оказался говенным. Не суди меня строго – конь на четырех ногах и то спотыкается.
Я не ответил Храпову, лишь изобразил полное уныние. Сейчас в моем незавидном положении молчание и впрямь золото. Нужно было придерживаться какой‑то другой линии поведения, нежели та, что я продемонстрировал быкам со стволами, но из‑за сущего бедлама в башке меня заклинило.
– Значит, в свободное от основной работы время вы еще и подрабатываете? – Храпов откровенно издевался. – Что сделала демократия с лучшими людьми… – Он лениво достал из кармана пачку "Мальборо" и закурил. – И что вы здесь искали, уважаемый?
Я снова промолчал. Но за меня ответил хриплоголосый бык:
– Ему срочно понадобились электроды… ха‑ха… – он коротко хохотнул.
– Брешет, сука… – с ленцой сказал бас и с отвращением сплюнул. – Видали мы таких хитрых…
– Насчет электродов – это правда? – с удивлением спросил Храпов.
Теперь молчать было просто опасно.
– Нет, конечно, – ответил я как можно искренней. – Мне дали задание написать статью об охране объектов. Нужна была "изюминка", вот я и решил проверить истинное положение дел. Но здесь у вас все поставлено будь здоров… – Я сокрушенно покачал головой.
– Это точно, – ухмыльнулся Храпов. – Воровство мы извели на корню… – Он снова осклабился – на этот раз зловеще.
– О чем он тут базарит!? – возмутился хриплоголосый; судя по чертам лица, в его крови гуляли горячие восточные примеси. – Мы его взяли возле "газона". Он так раскурочил дверь, что придется не только новый замок ставить, но и кузов варить полдня.
– И чем вас так заинтересовала наша передвижная мастерская? – хищно прищурился Храпов.
Он продолжал величать меня на "вы", хотя я знал, что это просто издевка.
– Экспромт, – коротко ответил я и на этот раз ухмыльнулся – да пошли они все!.. – Должен же я был оставить какие‑то следы, чтобы статья звучала убедительно. Я еще хотел открыть какой‑нибудь склад и написать на внутренней стороне забора несколько лозунгов. А утром их сфотографировать.
Господи, что я несу!? Бред сивой кобылы…
– След вы оставили, это точно… – Храпов рассматривал меня с нездоровым любопытством.
– И мы теперь не знаем, что с ним делать.
– Как сказал этот товарищ, – кивком головы я указал на смуглого быка, – вам нужно всего лишь поставить новый замок и заварить обшивку будки. Все расходы редакция газеты берет на себя.
– Не делайте вид, что вы не поняли о чем идет речь, – жестко сказал "передовик производства".
– Может, вы мне руки развяжете? Я не собираюсь убегать.
– Сейчас мы тебе еще и пеньковый галстук повяжем, – грянул своим церковным басом старший из быков.
Был он грузен, не стар – лет эдак тридцать с хвостиком – но на его коротко стриженной голове уже хорошо просматривалась обширная плешь; наверное, от чужих подушек, потому что в черепной коробке здоровяка мозгов было меньше, чем у ископаемого динозавра. Однако, судя по повадкам, этот дуболом прошел неплохую воинскую выучку.
И был опасен. Очень опасен.
– Значит, по‑прежнему хитрим… – Храпов мою просьбу проигнорировал напрочь. – Мне очень не хотелось бы применять к вам некоторые очень действенные методы, развязывающие язык, но вы не оставляете выбора…
Заметив вопросительный взгляд "горячего восточного человека", он молча кивнул и быки принялись за привычное, судя по сноровке, дело. Мои руки привязали к деревянному брусу, а к ногам прицепили две металлические болванки, и я с помощью электротали вознесся над полом на целых полметра. Мне хотелось бы и дальше, через крышу и, как любимый детворой Карлсон, по воздуху домой, но уж больно тяжелыми были железяки, да и моторчик папа с мамой почему‑то забыли приделать к моей многострадальной заднице.
– Все, амбец, – резко сказал Храпов. – Повыделывался – и будет. Мне нужны конкретные ответы на не менее конкретные вопросы. Твое удостоверение – "липа", притом с чужой фамилией, детский лепет о причинах появления в гараже – брехня, попытка изобразить из себя пай‑мальчика, эдакого хронического интеллигента – чушь собачья. Ты Стас Сильверстов, бывший спецназовец, а нынче – сотрудник какого‑то вшивого детективного агентства. Попробуй возразить, если сможешь.
Не скажу, что я не был поражен до глубины души. Так быстро разобраться в моей подноготной – по одной фотографии! – это показалось мне просто фантастикой. Неужто Жердин заложил? – мелькнула мыслишка, но здравый смысл тут же подсказал, что в моих домыслах реальность и не ночевала. Я ведь никому не говорил, что пойду в "разведку", а уж капитан тем более не мог об этом знать. Оставалось единственное – за мной следили.
Притом настолько профессионально, что я даже ничего не заподозрил.
Нет, не может быть! Выйдя из дому, я полчаса проверялся на наличие "хвоста", но так никого и не вычислил. Конечно, академий шпионажа я не проходил, но топтунов чуял как легавый пес дичь. И даже не потому, что нас хорошо натаскивали в учебке. Просто у меня с детства как‑то неожиданно прорезался талант следопыта. Чем я и пользовался, играя со сверстниками в войну или прятки. Это были какие‑то неосознанные моменты озарения, когда голова еще ничего не соображает, а ноги несут туда, куда нужно. И в армии я не раз убеждался в своей нестандартности, когда ни с того ни с сего менял маршрут поиска, тем самым избегая засад. Парни из моего отделения по гроб жизни должны быть мне обязаны, что вернулись домой пусть и немного покарябанные, но на своих двоих и даже со всеми мужскими принадлежностями. Под конец службы я начал подозревать, что в нашем штабе сидит какая‑то сука, качающая секретные сведения чеченам, но то были не мои заботы; каждый должен есть свой хлеб, в том числе и военная контрразведка.
И все‑таки, откуда у Храпова такие сведения?! Как он узнал мою настоящую фамилию!?
– Допустим, – сказал я уже нормальным, не блеющим голосом. – И что с того?
– А то, что мы сейчас добавим до твоего роста еще сантиметров десять. Если, конечно, ты не будешь с нами откровенен. – Храпов подал знак, и "восточный человек", державший в руках пульт, нажал на кнопку.
Теперь уже я висел как больной радикулитом на растяжках. Груз на ногах был таким тяжелым, что у меня даже мышцы затрещали.
– Между прочим, мне больно, – сдержав невольный крик, ответил я сквозь зубы. – В таком положении я могу лишь описаться, но не членораздельно говорить.
– Опусти, – приказал Храпов быку с пультом, и я почувствовал облегчение, когда груз коснулся пола. – Что ты искал в "газоне"? Только не вешай нам больше лапшу на уши!
Иначе через пять минут у тебя порвутся не только мышцы и сухожилия. Мы твою кожу порежем на ремни, а раны присыплем солью. Тебя устраивает такой вариант?
– Очень убедительно, – согласился я. – Твои доводы действуют на меня неотразимо.
Потому темнить мне как‑то не с руки. Я искал в машине тайник.
Мои палачи быстро переглянулись. Храпов нахмурился.
– Что за тайник и почему ты его искал? – резко спросил он.
– Мой шеф дал мне такое задание. В нашем агентстве я человек маленький… – попытался я схитрить.
– Ты опять за свое!? Ну‑ка, вздерни его… – Храпов посмотрел на быка с пультом.
– Стоп! – крикнул я. – Не нужно. Я и впрямь мало что знаю. Мне известно лишь то, что к нам обратился какой‑то человек с просьбой найти похищенные из его квартиры антикварные ценности. Наш сотрудник проанализировал данные, которые удалось раскопать, и ваша машина попала под подозрение. Дело в том, что кража состоялась среди бела дня, а "газон" как раз находился возле дома потерпевшего. Может, мы и не обратили бы на будку никакого внимания, но у этого человека украли несколько картин вместе с рамами, а поскольку их в руках не унесешь, значит воры имели транспорт, притом с тайником. Вы ведь сами знаете, что гаишники проверяют почти каждый грузовик…
– Ну и что, нашел тайник? – с нервным смешком спросил Храпов.
– Нет. Теперь я вижу, что мы ошибались. – Я сделал такие честные глаза, что даже сам себе поверил.
– Вот брехливая падла… – проворчал плешивый дуболом.
– Врет, козел, – с нехорошим выражение лица поддержал его и второй бык. – Нужно его немного бритвой расписать, может, поумнеет.
– Твоя правда, – согласился Храпов. – Поднимай…
Электромотор тали противно взвыл, и я снова ощутил неимоверную тяжесть, буквально расчленяющую мое тело.
– Мужики, вы что, в натуре!!! – заорал я благим матом. – Я выложил все, как на духу!
Отвяжите руки, перекрещусь!
Я не был лохом и знал, что живым они меня не отпустят. В любом случае. Но надежда всегда теплится в человеке, даже в самых критических, безвыходных ситуациях, а потому мне ничего иного не оставалось как играть свою роль до конца. Вдруг я ошибаюсь…
"Восточный человек" достал из кармана опасную бритву и вопросительно посмотрел на Храпова. Тот стоял потупясь, о чем‑то размышляя.
– Парни, я не соврал! – продолжил я свою волынку. – Ну что вы в самом деле!?
– Заткнись! – рявкнул бас. – Еще успеешь накричаться.
Храпов поднял голову и испытующе взглянул на меня. Я изо всех сил пытался выжать слезу, но мои артистические способности достигли своего предела. К тому же я готовился к боли, страшной боли, которая мне уготована. Я совершенно не сомневался в участи, которая мне предстоит. Воюя с чеченами и зная их кровожадность к пленным контрактникам, я всегда носил в кармане гранату, чтобы в случае чего отправиться на небо, минуя пыточный полустанок. Мне, конечно, приходилось испытывать боль – я был три раза ранен – однако она не шла ни в какое сравнение с теми муками, что испытали буквально расчлененные русские парни, которых мы находили в подвалах разрушенных домов Грозного и в горах. И вот теперь у меня даже нет моей смертоносной палочкивыручалочки, последнего прибежища пусть и не храбрых, но отчаявшихся – это точно.
Держись, Сильвер, держись…
– Начинай… – тихо и буднично приказал Храпов и отошел в сторону – чтобы его не обрызгало кровью.
Я сцепил зубы и обречено закрыл глаза. Господи, прости меня грешного…
И в это время среди воцарившейся тишины неожиданно громко и нагло подал голос мобильный телефон.
– Алло! – это Храпов. – Да, конечно… Взяли. Как договаривались… Нет, пока нет. Почему!?
Понял, извините… Слушаюсь. Когда? Хорошо, ждем…
Я потихоньку поднял непослушные веки и посмотрел на палачей. "Восточный человек", матерясь под нос, с явным сожалением прятал свое страшное орудие в карман. Его напарник тоже был не в лучшем расположении духа. Но никто из них даже не заикнулся, чтобы убедить Храпова продолжить экзекуцию. А то, что ее почему‑то отменили, и скорее всего начальники Храпова, я понял мгновенно. Господи, спаси меня! Если меня минует чаша сия, пойду в церковь и поставлю всем святым столько свечей, сколько они никогда еще не видели.
Меня в очередной раз опустили на грешную землю. Вернее, мой груз. Я по‑прежнему висел распятый и недоумевающий. Что стряслось? Похоже, мои палачи кого‑то ждут. Для чего? Чтобы продолжить начатое в присутствии какого‑нибудь мафиозного босса? Может, у него такое хобби – смотреть на пытки. Совсем эти новые русские озверели.
Верхний свет в складе потушили. Зато включили прожектор, бьющий мне прямо в глаза.
Так прошло добрых полчаса.
Наконец я услышал, как к моему узилищу подъехала машина – судя по тихому, воркующему звуку мотора, импортная и наверное очень дорогая. Возле двери склада наметилось какое‑то движение, но я ничего, кроме обжигающе яркого света, не видел – этот подлый прожектор находился где‑то в пяти‑шести метрах от меня и имел лампу мощностью не ниже киловатта.
Меня созерцали минуты две. Я весь сжался, ожидая продолжения спектакля с бритвой, но мои страхи оказались напрасными. Послышался тихий говор, затем мягко хлопнула дверка машины и босс моих палачей отбыл. Спустя некоторое время прожектор потушили и я оказался в кромешной мгле, в которой катались радужные круги – "записанные" на глазную сетчатку прожекторные лучи. Кто‑то невидимый подошел ко мне и грубо залепил мой рот клейкой лентой. Вскоре громыхнул засов на двери склада и я очутился в полной тишине.
Я попытался трепыхнуться, чтобы освободить руки. Но груз на ногах не дал мне возможности поджаться даже на сантиметр. Безнадежно вздохнув, я покорно сдался на милость судьбы. Мне даже не хотелось думать, что будет дальше и почему меня оставили в покое. Может, босс этих негодяев – людоед /мало ли какие бывают бзики у богатых/ и решил мною пообедать, а его шестерки ждут, пока мое мясо не станет достаточно нежным и мягким. Мне рассказывали, что так поступают корейцы для получения своего самого излюбленного деликатеса – собачьей вырезкой. У специально откормленных псов выворачивают лапы и привязывают на ночь к столбам. Бедные животные воют от боли до самого утра, тем самым очищая мясо от лишней крови – она скапливается поближе к сердцу. Поутру, сделав собачкам секир башка, корейские гурманы жарят или парят – хрен его знает – вкусный, выдержанный и натуральный продукт вместе с приправами, а потом трескают, поливая соевым соусом. Так это, или не так – утверждать не берусь. Но в данный момент, в отличие от псов, я даже лишен был удовольствия всласть покудахтать по причине заклеенного рта.
Уже начало светать, когда вновь появились мои истязатели; за исключением Храпова. Он, похоже, и впрямь был настоящим бригадиром – только мафиозного клана, и теперь сладко почивал, предоставив двум своим подручным самим закончить начатое. Но ко мне даже пальцем не коснулись, если не считать укола, который всадил мне "восточный человек", особо не целясь, прямо в мягкое место. Наверное, этот козел имел некоторые медицинские познания; правда, весьма специфические.
Балдеж начался спустя минуту. Я не знал, какой препарат мне вкололи, но очень хотел, чтобы "медик" не рассчитал дозу. Вдруг бедолаге Сильверу повезет и он вознесется на небеса в первозданном виде и со скоростью ракеты?
С мыслью о возможности нечаянной легкой смерти я и отрубился. Это было прекрасное чувство…
Глава 12. ТЮРЬМА
Мое пробуждение оказалось наполненным чудесами. Первой мыслью, после того как я осознал себя бурно размножающейся и быстро эволюционирующей инфузорией туфелькой, стало ежесекундно крепнувшее убеждение, что я почему‑то лежу в хлеву и подвергаюсь газовой атаке со стороны по меньшей мере десятка свиней. Они даже похрюкивали от удовольствия, но я их пока не видел, так как мои веки окаменели и мне никак не удавалось открыть глаза.
Прошло еще какое‑то время и я наконец обрел способность шевелить своими закостеневшими конечностями. Придерживаясь руками непонятно за что, я сел и открыл свои диафрагмы. Картина, которую я увидел, сразила меня наповал. Судя по нарам, набитым по самое некуда мужиками, я попал или в небесное чистилище, или в самую обычную тюрьму, что подтверждала и параша, возле которой я сидел. Шлепнув несколько раз сухими губами и подвигав языком, я попробовал говорить, хотя и не очень надеялся быть услышанным:
– Где я, люди добрые?
– У хозяина на киче, соколик, – осклабился старик, сидевший неподалеку.
Был он весь сморщенный, сутулый и какой‑то дерганный, несмотря на почтенный возраст.
Его руки и грудь украшали татуировки, что выдавало в нем человека бывалого, имеющего не одну "ходку" в зону. Но место, которое старик занимал в камере – почти возле двери; крайними были лишь я и параша – как‑то не вязалось с его "стажем" и возрастом.
Так, понятно, подумал я. Кича – это казенный дом, хозяин – по‑моему, начальник тюряги.
Но что я здесь делаю? Как сюда попал? Когда меня успели осудить? И за что?!
– Какое сегодня число? – отважился спросить я старика, начиная чувствовать себя бедным Эдмоном Дантесом, заживо похороненным в подземельях замка Иф.
Подумав, старый урка ответил. Я напряг все свои мозговые извилины – и ахнул. Твою мать!.. Это что, я торчу в камере почти неделю!? И все время в бессознательном состоянии!? Чудеса…
– Когда меня сюда… – Я запнулся, подыскивая нужное слово. – Ну, в общем, доставили.
– Ночью. Ты так набухался, что лыка не вязал.
– Так это вытрезвитель? – обрадовался я.
– Бери повыше, – снова заулыбался старик. – Ты попал в стойло.[2]
– А я думал, что в свинарник, – не сдержался я, чтобы не объяснить свое видение проблемы.
Старик рассмеялся. С виду он казался добрым дедушкой, но его холодные оценивающие глаза почему‑то не вызывали у меня желания побеседовать с ним по душам.
– Мне бы попить… – вспомнил я о своей жажде, царапающей горло мелкими коготками.
– Вон, с другой стороны двери, бак с водой. Что, сушит?
– Угу… – собравшись с силами, я встал и подыбал к вожделенному источнику с прикованной к цепи алюминиевой кружкой.
Я выпил не меньше чем полведра. И с каждым глотком мои силы умножались, а гогольмоголь в голове постепенно превращался в нормальные мозги с пока еще только зарождающимся мыслительным процессом.
– Гля, мужики, наш ханурик очухался!
Я обернулся на голос и понял, что в мою сторону смотрят почти все сокамерники. До этого они играли в карты, о чем‑то довольно шумно болтали и портили воздух, совершенно не обращая внимания ни на старика, ни на меня.
В ответ я приветливо улыбнулся и развел руками – мол, что поделаешь, со всяким может такое случиться.
Но мое демонстративное миролюбие не дало ожидаемого эффекта. Я уже понял, с кем меня угораздило столкнуться в этом клоповнике. И сообразил, почему старый урка, по воровским понятиям просто обязанный занять самое лучшее место – возле окна, расположился на отшибе, где обычно отираются салаги‑"первопроходцы".
Камеру оккупировала молодая "поросль" – коротко подстриженные бычки и отморозки.
Среди них не было уникальных личностей – дуболомов эдак килограмм на сто тридцать – но и эти вонючие хорьки представляли собой грозную, жестокую силу, с которой не захотел связываться даже старый урка; возможно, вор в "законе". Молодняк брал наглостью, нахрапом, особенно в ИВС, где не было, как в зоне, устоявшейся иерархии.
– Кто такой и по какой статье катишь? – солидно спросил меня один из них, наверное, самый тупой, но отнюдь не самый хилый; похоже, он в этом хлеву был за бугра.
– Понятия не имею, – признался я вполне откровенно. – Ей Богу, ничего не помню. За что присел, кто меня сюда воткнул… – полный абзац. А зовут меня Стас.
– Законы наши знаешь? – мини‑бугор показал в щербатой ухмылке редкие желтые зубы.
– Как‑то не приходилось изучать… – Меня этот хмырь уже начал раздражать.
– Не знаешь – научим, не хочешь – заставим… гы‑гы‑гы… – изрек он прописную армейскую истину – наверное, единственное, что вдолбили в его квадратную башку ретивые сержанты.
Я промолчал. А что скажешь? Дерзить было опасно, но и поддаваться нельзя – затопчут.
Конечно, в основном морально, но от этого в тюрьме, судя по рассказам бывалых людей, все равно не становится легче. Оставалось единственное – помалкивать и ждать прояснения ситуации.
Бугор, видимо еще не прошедший в полном объеме тюремные университеты, а потому не ожесточившийся до упора, глубокомысленно кивнул, признавая за мной право держать язык на привязи, и отвалил в свой угол, чтобы продолжить картежную игру. Я облегченно вздохнул, радуясь, что мой первый контакт с "коллегами" по стойлу, как выразился старый урка, закончился миром, нашел себе свободное место на нарах и аккуратно присел на краешек. Мне нужно было здорово поразмыслить.
Но, как говорится, напрасно музыка играла, напрасно фраер танцевал. В молодости я бывал в разных переделках, иногда драться приходилось через день: и в школе, и на улице, и микрорайон на микрорайон, и на танцплощадке… – в общем, пальцев на руках не хватит, чтобы сосчитать мелкие и крупные стычки подрастающих балбесов, занимающихся самоутверждением. В принципе я не был записным драчуном, однако както так получалось, что меня будто магнитом тянуло туда, где намечалась очередная свара.
И всегда в критических ситуациях, когда пацаны сталкивались лбами, но еще колебались, размышляя – драться или пойти на мировую, находился маленький задиристый шкет, без раздумья бросающийся на противника и бьющий первым. Потом он потихоньку исчезал с поля битвы и, наверное, наблюдал с безопасного расстояния как мутузят его приятелей и посмеивался. Мы не любили этих хорьков, однако всегда признавали их право быть членами нашей команды.
К моему глубокому сожалению, такая вонючка, выросшая в шакала, оказалась и среди старожилов камеры. Я его сразу распознал и постарался не встречаться с ним взглядом, но злые импульсы, будоражившие нервную систему худого и проворного отморозка, не давали ему покоя ни на воле, ни в тюрьме.
Он подошел к мне с очень нехорошей ухмылкой и сказал:
– Это мое место.
Будешь приставать, подумал я, наливаясь желчью, мне придется оборудовать тебе местечко на кладбище, притом без пересадок и остановок в реанимации. Но ответил миролюбиво:
– О чем базар? Садись рядом, я подвинусь.
– Ты не понял? Я сказал – это мое место.
Ах, как хорошо я изучил таких хитрованов! Он говорил совершенно спокойно, не повышая голоса, как будто беззлобно, но я знал, что решение им уже принято и драки не миновать. Хмырек лишь выжидал удобный момент, заговаривая мне зубы.
– Ты прежде хорошо подумай, а потом начинай… – Я сказал это очень тихо, но серьезно, глядя ему прямо в глаза.
Сказал и понял, что в камере вдруг стало тихо как в могиле.
Заводила понял, что я разгадал его намерения. Будь это в другом месте, не в ИВС, скорее всего, он дал бы задний ход. Ему тоже приходилось драться, и не один раз, а потому он сразу понял, что я вовсе не мальчик для битья. Но отступать уже было поздно – позади тихо урчала свора, ожидающая жестоких развлечений.
Он ударил так, как привык: быстро, коварно и в одно из самых уязвимых мест – в нос, снизу вверх, тычком, открытой ладонью. Это был удар из разряда слепящих, когда мгновенные слезы на какой‑то миг делают человека беспомощным, так как он почти ничего не видит, а потому теряет ориентацию. В подобных случаях дело остается за малым – добить лоха, набросившись на него толпой.
Я поймал его руку в нескольких сантиметрах от своего лица. Все получилось просто и элегантно: захват за пальцы, рывок вниз и хмырек завизжал от страшной боли как раненное животное. Я мог бы сломать ему все пальцы – вместе или, для большего кайфа, по одному, без разницы – но он не был моим личным врагом и злобы к нему я не испытывал.
– Все назад! – сказал я внушительно обалдевшей своре, на миг оцепеневшей от неожиданности. – Я люблю хорошие шутки, но не на столько, чтобы позволить кому‑либо дать мне за здорово живешь по сопатке. Есть предложение разойтись мирно.
– Ты… ты чего!? – Словарный запас у мини‑бугра явно подкачал. – На кого прешь!?
– Я на рожон не лезу. И не я первый начал. А потому давайте не будем усугублять ситуацию.
Я видел, что бугор на миг заколебался. И мне было понятно почему. Похоже, в его рэкетирской практике еще не встречались люди, способные дать ему достойный отпор. А безнаказанность порождает самоуверенность и прямолинейность суждений. Он оказался не готов принять разумное решение – момент был абсолютно не стандартный.
Однако, я не заблуждался насчет дальнейшего развития событий. Положение обязывает. А он как‑никак считал себя главарем, хозяином камеры. И от него ждали только жестокого подавления бунта на "корабле" – чтобы другим было неповадно.