И. Кунгурцев
ПЕРВАЯ СМЕНА
(Записки вожатого)
В детстве у меня была мечта — мне хотелось побывать в Артеке. Но посылали туда только отличившихся в чем-то ребят. Одни собрали высокий урожай, другие вырастили коней для Красной Армии, третьи — спасли из огня людей, четвертые предотвратили крушение поезда, пятые… тоже были героями.
Я же ничего этого не сделал. Высокий урожай в Москве, где я жил, не соберешь, лошадей не вырастишь; можно было, правда, подкараулить пожар и кинуться спасать людей, но, как я ни караулил, на месте пожара всегда раньше меня оказывались пожарные.
А когда началась война, я забыл о своей мечте. Правда, на фронт меня пока еще не брали. Но я тушил фашистские зажигалки, работал на заводе.
Весной, в тот самый год, когда отгремели победные залпы, меня вызвали в горком комсомола и предложили стать вожатым.
Какой был из меня вожатый? Любили ли меня ребята? Не знаю. Знаю только, что я их полюбил и еще полюбил работать с ними.
А потом мне предложили ехать вожатым в… Артек!!
Так вдруг, совершенно неожиданно, исполнилась моя детская мечта.
И вот о том, как начиналась моя работа в Артеке, я и рассказываю. Все, о чем рассказано, все события, все-все было на самом деле. Правда, сейчас Артек уже не тот. Сейчас вы не найдете огромных желто-серых палаток Нижнего лагеря, на их месте сверкающие из стекла и металла легкие домики. А там, где раньше к самому морю спускались ряды виноградников, теперь корпуса Прибрежного, совсем нового артековского лагеря. Но по-прежнему живет здесь тот же самый озорной, непоседливый, отчаянный дух артековца, ведь приезжают сюда такие же, как и мы в свое время, парни и девчата, чтобы стать артековскими вожатыми, и такие же, как тогда, мальчишки и девчонки, чтобы стать артековцами!
Автор
НОВЫЙ ВОЖАТЫЙ
Море открылось за Чатыр-Дагом. Сначала его было трудно отличить от нависшего серого неба, и оно только чуть-чуть угадывалось более темным тоном голубой бескрайней дали.
Потом оно сверкнуло! Ближе, еще ближе, и вдруг разлилось всем своим могучим необозримым простором.
Подмигнув красными огоньками стоп-сигналов, машины повернули на узкий, причудливо извивающийся Гурзуфский спуск, протиснулись между двумя рядами сжавших улицу домов и въехали в Артек.
— Вас возле управления высадить? — спросил у Сергея пожилой, грузный, не проронивший за всю дорогу ни одного слова шофер.
— Не знаю.
— Вы на лето или насовсем?
— Да нет, на два года.
— Ну, значит, насовсем. — И шофер улыбнулся впервые за всю дорогу.
Сергея направили в Нижний лагерь.
— Найдете там старшего вожатого Бориса Михайловича, он вам все расскажет, — сказали ему в управлении.
Автобус долго петлял по тенистому парку лагеря, пылил по узкой дороге между скалой и забором, а потом, сбежав почти к самому берегу моря, покатил к подножью Аю-Дага. Там, у моря, в густой зелени парка, виднелись вставшие в два ряда большие желто-серые палатки.
— Первый раз здесь? — спросил у Сергея шофер, не отрывая взгляда от дороги.
— Да, первый!
— Вон Нижний-то! — Шофер указал на палатки у моря. — А там, вон к седлу, домики, это Верхний!
Сергей не видел никаких домиков, не видел и седла, не знал, что так называется место, где Аю-Даг, оборвав крутой спуск со спины, начинает медленно подниматься к главному хребту.
Остановились у небольшого белого домика, приткнувшегося к краю склона. Около домика толпились ребята. Одни еще в домашнем: в пиджаках, рубашках, длинных брюках и кепках, другие уже в легких светлых безрукавках, трусах и панамах.
— Это санпропускник Нижнего, — сказал шофер, открывая дверцу. — Здесь где-нибудь и Борис Михайлович.
Сергей поблагодарил шофера и, выпрыгнув из машины, направился к вожатому — высокому парню с алой повязкой на рукаве.
— Простите, где я могу видеть Бориса Михайловича?
— Бориса Михалыча? — переспросил вожатый; оглядывая Сергея с головы до ног. — А зачем он вам?
— Я новый вожатый.
— Тогда другое дело! — улыбнулся парень, отбрасывая со лба прядь волос и повернувшись к забитым клубами пара дверям, крикнул: — Борис Михалыч!
— Иду! — послышалось оттуда, и на пороге появился худощавый мужчина, — А, Сергей? Здравствуйте!
…Во время дневного отдыха, или «абсолюта», как с давних времен все называли его в Артеке, Борис Михайлович познакомил Сергея со всеми вожатыми лагеря. Вожатым первого отряда был плотный, широкоплечий Василий Зубавич, высокий, чуть сутуловатый Саша Ивакин командовал вторым отрядом, черноволосый юноша, который первым встретил Сергея у санпропускника, оказался вожатым четвертого отряда Толей Байковым, единственная в лагере девушка, Галя Губанова — вожатая шестого отряда. Алеши Плетка, вожатого пятого отряда, приехавшего в Артек со своими ребятами в награду за отличную работу, не было в маленькой комнатке старшего вожатого: приехал только вчера к вечеру, и хлопот у Алеши был полон рот.
— Ну а теперь все, — закончил знакомство Борис Михайлович. — Идите к отрядам, сейчас еще машины придут. Сергей, ваших ребят пока будет принимать Анатолий, а завтра после «абсолюта» примите отряд. Договорились?
Сергей был благодарен старшему: он давал ему возможность осмотреться, привыкнуть к лагерю.
Вышли все вместе. Анатолий потянул Сергея — за руку.
— Пойдем, твою палатку покажу.
Они прошли мимо такого же маленького голубого домика, как и тот, в котором жили вожатые и где располагался незамысловатый кабинет Бориса Михайловича.
— Это наш медпункт, — пояснил Анатолий. — Здесь же телефон, единственный на весь лагерь, если не считать того, что в столовой.
Шли по усыпанной гравием дорожке. Он шуршал под ногами, иногда больно вдавливался в ногу сквозь легкие подошвы тапочек.
— Вот они, наши родные, — Анатолий показал на огромные желтоватые палатки, растянутые на толстых металлических столбах.
— Слушай, Толь, а это специально так строилось? — Сергей показал на толстый каменный фундамент, окружающий палатки, на квадратные площадки с двумя грибками у входа.
— Нет. То есть специально, конечно, но не для палаток. На этих местах стояли домики, самые первые, какие были построены в Артеке. Фашисты сожгли их во время войны. Все сожгли. Остались только два и медпункт. А потом, после войны, когда палатки прислали, решили их на старых фундаментах установить, вот такие и получились.
В палатке вдоль боковых стенок в длинный ряд выстроились кровати. Все под одинаковыми одеялами, туго натянутыми под матрац, с двумя белыми пунктирами: в головах подушки, в ногах — ровно сложенные простыни. Стройный ряд кроватей перебивали тумбочки. Порядок дополняли полотенца, повешенные у всех с одной стороны.
По центру верх палатки поддерживали два могучих металлических столба, и между ними тоже кровати. У первого столба — стойка для флажка, горна, барабана.
— Насмотрелся? — улыбнулся Анатолий. — Ну что, пошли?
— Ты, Толь, иди… я потом…
— Как знаешь.
Сергей остался один. Глубоко вздохнул и осмотрелся. Вот она, его палатка. Завтра здесь появятся первые ребята, здесь им предстоит жить вместе много-много дней. Какие же они, его первые артековские ребята?
«ЗДРАВСТВУЙТЕ, РЕБЯТА!»
Недаром, видимо, отпустил Борис Михайлович Сергея на целый день. О многом надо было подумать новому вожатому. Вспомнилось ему все, что читал раньше об Артеке, о ребятах, которые приезжают сюда. Вспомнились и Мамлакат, и Барасби Хамгоков — первые пионеры-орденоносцы, отдыхавшие в Артеке. Но чаще всего вспоминалась гайдаровская «Военная тайна» с ее обычными мальчишками и девчонками, озорниками и забияками, фантазерами и невероятными выдумщиками. А какие будут у него?
Они пришли после «абсолюта». Первые пятнадцать человек. Все такие одинаковые, в одинаковых рубашках, штанишках, панамках. Вошли, прижимая к себе свои нехитрые пожитки, и остановились, выжидательно глядя на Сергея.
— Здравствуйте, ребята!
— Здравствуйте, — ответили вразнобой, не двигаясь с места.
— Располагайтесь.
Они бочком прошли между рядами и сбились почти все в одном углу. Сунули в тумбочки вещи и остались около кроватей. Сергей, глядя на них, улыбнулся.
— Пошли знакомиться.
Осторожно, по одному вышли. Уселись на скамейке.
— Давайте знакомиться, — снова предложил Сергей.
— Как меня зовут, знаете?
Ребята кивнули.
— Вот и ладно. Теперь рассказывайте, кого как зовут, откуда приехали. Давай вот с тебя начнем, — повернулся Сергей к веснушчатому, огненно-рыжему парнишке.
— С меня?!
— Зовут-то тебя как?
— Васька я. Василий то есть. Фамилия Сазанов. — А откуда?
— Я-то? Из Рязанской. Из села.
Сергей еще раньше решил, что ничего не будет записывать. Потом, если надо, возьмет путевки и все перепишет, а сейчас, при первом знакомстве, постарается все запомнить. — И еще решил для себя Сергей, что не будет спрашивать, за какие заслуги послали в Артек, опасался поставить кого-нибудь из ребят в неловкое положение: не обязательно ведь все должны быть героями. Постепенно все само собой узнается. Потом не раз радовался Сергей, что сделал именно так, немало было у него в отряде ребят, которые не смогли бы ответить на этот вопрос, просто хорошо учились, вели в дружинах большую работу, а чтобы выдающееся что-то, так этого не было. Но все это Сергей узнал потом, а пока продолжалось первое знакомство.
Следом за рязанцем Василием Сазоновым заговорил подвижной маленький мальчишка. Сергей еще раньше подумал, что он будет следующим, так он ерзал, пока отвечал Василий.
— А я Виталька. Из Якутии. Ой, долго-долго екал. На оленях екал, на машине ехал, на поезде ехал. Долго-долго ехал. — Растерянно замолчал и неожиданно закончил: — И вот приехал!
Ребята рассмеялись, улыбнулся и Сергей.
— А я тоже долго ехал.
С конца скамьи поднялся худенький смуглый мальчуган с волосами жесткими даже на вид.
— Из Ашхабада. Толя Овезов.
— И все равно ты меньше меня екал. — Виталька ткнул пальцем в гравий. — Вот Артек, вот твоя Туркмения. А во-от Якутия.
— Да ты, да ты…
— Ладно вам, ребята. Важно, что доехали. А остальные откуда?
Первая скованность прошла, разговорились…
Ребята оказались из самых разных мест. С Урала, Поволжья. Двое были из Латвии.
Сергей присматривался к каждому, в каждом предполагая возможного председателя совета отряда, членов совета, звеньевых. И, к своему удивлению, видел, что хотя почти все были активистами, но так, чтобы безоговорочно, по всем статьям твердо можно было сказать: вот кого хорошо бы избрать председателем, нет, такого не было. И в то же время Сергей понимал, как опасен такой уверенный и скорый выбор.
Бывает, привлекают дисциплинированные, аккуратные, исполнительные ребята, видят вожатые в них готовых помощников, а в дальнейшем убеждаются, что у этих прилежных нет ни инициативы, ни выдумки и, уж конечно, нет авторитета в коллективе.
И хотя после первого знакомства никто не оставил плохого впечатления. Сергей видел, что ребята неровные и трудностей будет с ними немало.
Вот взять хотя бы того же Витальку. Хороший парень, но ершистый, самолюбивый, и вряд ли легко подчинится он строгому артековскому режиму.
Или Саша Горлов из Татарии. При первом знакомстве сидел тише воды, ниже травы, но даже в том, как сдвигал он на затылок панамку, выпускал из-под нее непослушные вихры, чувствовалась озорная, непоседливая натура. Сергей знал таких ребят. Это они засовывают в постель товарищу ежа, а за неимением такового просто насыпают под простыню камешки. Такие, как Сашка, главные противники тихих часов, они вечно в числе «самовольно покинувших территорию» лагеря, и единственное, что захватывает их целиком, — это купание и футбол. А что он будет делать с Сашкой, думал Сергей, когда купание размечено здесь по минутам, а в футбол в Артеке вообще не играют. Не будет в жизни у парня главного, на что тратит он свои силы и энергию, куда он их направит?
Послышался шорох гравия под ногами и веселый голос Василия:
— Эй, хозяева, принимайте пополнение!
Следом за ним, сегодняшним дежурным по лагерю, шла группа мальчишек.
…К вечеру в третьем отряде было уже тридцать человек. А председателя Сергей по-прежнему «не видел».
— Ничего, не огорчайся, — успокоил его Анатолий. — Приехал Вилька. Мы, понимаешь ли, решили к тебе его направить.
— А кто этот Вилька?
— На вот почитай. — И Василий протянул Сергею письмо.
«…Други мои милые! Простите, что вместо себя шлю вам это письмо. Но так сложились дела, что никак в этом году не могу к вам приехать. Решил все же поступить в институт, иду на заочное, надо сдавать вступительные. Тут уж сиди-сиди».
Сергей оторвался от письма, удивленно посмотрел на Василия.
— Это Павел пишет, — ответил за Василия Саша. Был у нас в прошлое лето такой вожатый.
Письмо, правда, нам адресовано, но ты читай дальше, там и тебя касается.
— Меня? — удивился Сергей. — Он же меня не знает.
— Читай, читай. Сейчас все поймешь.
«Но все же будет частица меня и в этом году в Артеке. Едет в лагерь тот самый Вилька, о котором столько я вам рассказывал. Председатель совета отряда будет что надо. Не знаю, к кому он из вас попадет, но уверен, жалеть не будете и не раз вспомните меня добрым словом…»
Сергей оторвался от письма, посмотрел на вожатых.
— Понял теперь, почему мы тебе письмо дали? — спросил Василий.
Над лагерем зазвучал сигнал «на ужин». Вожатые вскочили. И в гуле ребячьих голосов Сергей вдруг ясно услышал и задиристый дискант Виталька, и мягкий говорок Тараса, паренька с Житомирщины, и другие уже, знакомые голоса третьего, его, отряда.
Когда он подошел к палатке, из-под грибка встали трое новеньких. Один из них, коренастый, светловолосый, с опущенным на глаза козырьком панамки, сделал шаг вперед.
— Здравствуйте. Нам сказали идти в ваш отряд.
Сергей пристально посмотрел в серые открытые глаза мальчишки. И, подавив желание рассмотреть его получше, ответил:
— Здравствуйте, ребята! — и, показывая на палатку, пригласил: — Заходите.
ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ
«Вчера закончился заезд. В отряде тридцать пять человек: На вечернем сборе знакомились. Рассказывали о своих делах, но охотнее всего о тех местах, откуда приехали. Ребята слушали очень внимательно, с интересом. Так слушали большинство. Но есть и другие.
Одни из них живые, озорные ребята. С ними будет трудно, но интересно, если только найдем общий язык. Со вторыми тоже будет трудно, да еще и неинтересно. Эти многого не могут, не умеют, всего боятся. Озорства от них не жди: они даже не знают, что это такое, но нарушений с их стороны бывает во сто раз больше. И не от желания напроказничать, а от неумения.
С одним таким уже было происшествие. Валерик Петушков не умеет убирать постель так, как это принято здесь. Натянул сверху одеяло, кое-как подоткнул его под матрац, кинул подушку и поспешил к выходу, надеясь, видимо; что никто не заметит его хитрости, а потом, когда все уйдут из палатки, попробуй разберись, чья это кровать: все новое, еще не примелькалось.
Беспорядок заметил Виталька. Настиг нарушителя, подтащил его к кровати. Чем бы это кончилось, неизвестно, если бы не вмешался Вилен.
Какая-то удивительная сила есть в этом, на первый взгляд обычном мальчугане. И самое интересное — что ее чувствуют и ребята. Сегодня, когда выбирали председателя совета отряда, за него голосовали все. Может быть, сказывается, что он значительно лучше их знает Артек и его порядки? Видимо, Павел многое ему рассказал.
Утром я стал невольным свидетелем Вилен…»
Сергей оторвался от дневника, взглянул в окно, где, чуть освещенные, легко дрожали узкие серебристые листочки маслин. В комнате он был один. Товарищи ушли куда-то после отбоя, и только Саша, принявший сегодня дежурство по лагерю, иногда заглядывал в комнату. Сергею идти было некуда, да и события первых дней требовали, чтобы он хоть немного в них разобрался. Вот хотя бы сегодняшнее утро. Правильно он поступил или нет.
Время перед подъемом самое трудное для вожатых. Еще только просыпаются цветы, ветерок лениво перебирает тяжелые листья магнолий, а уже надо вставать. Неодолимая жажда деятельности уже разбудила отряды, и сейчас, в ожидании сигнала подъема, в палатках сначала тихо, а потом все громче и громче начинаются разговоры.
— Виль, а Виль! А откуда ты все так про Артек знаешь? — поднимает с подушки голову сосед Вилена.
— А наш старший вожатый здесь работал. От него и знаю.
— Слухай, хлопче, а шо, до моря туточки никого не пускають?
— Как не пускают? Мы же вчера только на берег ходили.
— Та я не про то. То ж уси разом. А я про то пытаю, шоб одному, як схотив, так и пишов.
— Тоже захотел! Строжайшее нарушение порядка! В два счета можно вылететь «до дому, до хаты».
— Ну?
— Точно, Павел говорил, ни за что так не наказывают, как за это.
Вилен сбрасывает одеяло, спускает ноги на пол, оглядывается. Со всех кроватей смотрят на него внимательные глаза. И он, поудобнее устроившись на кровати, продолжает знакомить ребят с порядками в лагере.
А Сергей тем временем стоял за кустом туи и мучительно думал, как поступить. По всем правилам он, конечно, должен был вмешаться, нанести порядок, установить тишину, ведь еще не было сигнала, и в то же время он понимал, что такой разговор очень нужен ребятам, очень нужен для авторитета Вилена, председателя. И такое ли уж это большое нарушение режима, если ребята все равно уже проснулись, и глупо заставлять их спать, когда и он июни знают, что до подъема осталось пять-семь минут. Но в то же время режим есть режим. Так как же все-таки поступить?
Из раздумий вывел его сигнал подъема. Все встало на свои места. Но вопрос — прав ли был он не вмешавшись? — остался. И вот сейчас, склонившись над дневником вожатого, он снова должен его решать. Теперь уже не для ребят, для себя, чтобы знать, как поступить завтра, послезавтра, в любой другой день…
А над морем, над Аю-Дагом, над Артеком плыла ночь…
ПЕРВОЕ ДЕЖУРСТВО
— Товарищ дежурный по лагерю! Лагерь в количестве 6 отрядов, 208 пионеров сдал. В строю 206, двое в изоляторе. Вожатый второго отряда Ивакин.
— Лагерь принял! Вольно!
Саша повернулся к строю, и Сергей впервые стал на целые сутки ответственным за отдых ребят, работу вожатых, врачей, поваров…
Он смотрел с трибуны на ребят, на вожатых, замерших перед строем отрядов, и ему вдруг стало страшно. Страшно, что он чего-то не заметит, забудет, упустит.
В напряженной тишине прошли секунды, показавшиеся ему часами; уже Саша, печатая шаг, прошел к своему отряду, а Сергей все молчал.
— Команду, — тихо подсказал Борис Михайлович. — Вы же знаете.
— Лагерь! — каким-то зазвеневшим голосом скомандовал новый дежурный. И увидел, как подтянулись ребята, как выровняли флажки флаговые. — Смирно! Отряды нале-напра-во! С линейки шагом марш!
Ударили барабаны, подхватили горнисты, Костя заиграл марш, и, разворачиваясь навстречу друг другу, отряды пошли к своим палаткам.
Дежурный должен уже сейчас, с вечера, пройти все отряды. И хотя сидят в палатках вожатые, но ведь сегодня ты отвечаешь не только за то, как уснут ребята в твоем третьем отряде, но и у Василия в первом, и у Алексея в пятом, и у Гали в шестом. Иди по рядам между палатками, в свой загляни только мельком, это им испытание, они сегодня ложатся одни, без тебя, ты отвечаешь сегодня за всех.
А утром тебя разбудят первым и целый день потом будут звать то в медпункт, то на пляж, то в столовую…
— Сергей! Сергей! Да проснись же наконец!
Сергей с трудом открывает глаза и первое, что видит, — улыбающееся лицо медсестры Лиды.
— Сережка! Ты что, забыл? Ты — дежурный! Девчата уже пошли, а я тебя никак не разбужу! Скорей вставай!
…Линейка… Рапорты… Вспыхнул над мачтой флаг, дрогнул, распрямился. Начат твой день, Сергей!
— Вы все помните, Сергей, — Борис Михайлович догоняет вожатого на подъеме к столовой. — Сегодня очень четко надо провести первый выход ребят на купание. Вы спасательную лодку вызвали?
— Я сейчас из столовой позвоню; Борис Михайлович, — смущенно обещает Сергей.
— Обязательно. Сразу же как придете…
На пляже рябит от ребячьих тел. Всякие есть: и худые, и толстые, и мускулистые, и щуплые, и загорелы е, и совсем еще белые, не прокалившиеся крымским солнцем.
— Первый! Приготовиться к купанию! — командует дежурный.
— Готово, Сергей, — кивает Василий.
— В воду!
Что-то кричат, хохочут, а хрустальные брызги во все стороны… Василий в воде вместе с ребятами.
На секундомере стрелка обежала полный круг.
— Из воды!
К Сергею подбегает Булат Каныев, дежурный по палатке.
— Сергей, идите скорее в лагерь. Там кастелянша пришла, про форму спрашивает.
— Про форму?
— Да.
— Сергей, ты сводку погоды слушал? — спрашивает Василий.
— Нет, а что?
— Куртки-то мы ребятам не выдавали, а к вечеру обещали похолодание. Будем выдавать куртки или нет?
— А я при чем? — удивляется Сергей.
— Ты сегодня при всем. Какую форму прикажешь надеть ребятам, в такой они и будут.
Сергей растерянно оглядывается.
— Давай, Сергей, давай! Одна нога здесь, другая — там, — смеется Анатолий…
…Перевалив за зубцы Ай-Петри, исчезло с артековского неба солнце.
Шумит море, пенясь у железных опор пристани. Золотой россыпью огней обозначились Верхний и Второй лагеря.
Треплет ветерок отрядные флажки.
— Товарищ дежурный по лагерю! — Сергей, не улыбаясь, смотрит в лицо стоящего на трибуне Анатолия. — Нижний лагерь в количестве 6 отрядов, 208 пионеров сдал. В строю 206, двое в изоляторе. Вожатый третьего отряда — Кузнецов.
— Лагерь принял! Вольно!
Сергей поворачивается к строю лагеря, опускает поднятую в салюте руку.
— Лагерь, вольно!
И идет к своему месту на правом фланге третьего отряда, туда, где стоят рядом Вилен и Андрей Бараневич, флаговый.
Затихает у палаток грохот барабанов, разошлись отряды.
— Устали, Сергей? — спрашивает старший вожатый.
— Очень, Борис Михайлович. Вот уж не думал, что это так трудно, дежурить по лагерю.
— Ничего. Это в первый раз трудно. Привыкнете.
— Борис Михайлович, я ничего не натворил за дежурство? — вырывается у Сергея волновавший его весь день вопрос.
— Нет, нет. Все хорошо, — улыбается старший.
— Спасибо, Борис Михайлович.
— Так не за что. Вам спасибо за дежурство. Сергей с облегчением вздыхает и бежит к палатке своего отряда.
КАКОЙ ТЫЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?
Какай ты? Что ты за человек? Никто, наверное, не избежит этого вопроса, когда попадет в новый коллектив. И самое удивительное, что ведь тебе прямо никто не задаст этих вопросов. Будут все приглядываться, присматриваться, проверять.
Сергей не обижался, когда видел, как присматриваются к нему вожатые, как внимателен к нему Борис Михайлович, — как насторожены ребята, а эти особенно не верят, особенно проверяют. Это их вожатый, их старший товарищ и друг. Друг ли? Будет ли он им? Полюбят ли его ребята?
Сергей всматривается в лица ребят, вслушивается в их голоса, когда они говорят с вожатым, и все ищет ответа на свой вопрос. Наконец, не выдерживает:
— Толь, тебя ребята любят?
Тот недоуменно смотрит на Сергея.
— Что я девушка, что ли? Да я никогда и не задумывался над этим. Плюнь, Сережка. Слушаются, и ладно. А любят? Разве их поймешь. Наверное, нет. Я им ничего не спускаю.
Да разве для того, чтобы любили, надо спускать? Нет. Добреньких да нетребовательных ребята не любят, не уважают — вот так-то вернее будет.
А вечером в пионерской Анатолий говорил Василию:
— Чудной этот Сергей. Ты знаешь, что он спросил у меня сегодня. «Тебя, — говорит, — ребята любят?» Чудно, верно?
— Как спросил? — отрывается от своих бумаг Борис Михайлович.
— Да любят ли меня ребята?
— Понятно! — снова углубился в бумаги старший.
Но когда ушел Толя, Борис Михайлович спросил у Василия:
— Вася, у вас завтра очередная встреча на Генуэзской крепости?
— Да, Борис Михайлович.
— Обязательно возьмите с собой Сергея. Надо, его с другими вожатыми познакомить. И вообще, помогите ему. Он, видимо, еще не освоился.
— Хорошо, Борис Михайлович.
— Он к Анатолию, кажется, тянется?
— Да как вам сказать: Только такой человек, что если кто и не тянется, так он притянет. Он ведь не случайно не понял вопроса Сергея. Наверно; и не задумывался над этим никогда.
— А ведь хорошо, что Сергей задумался над этим. Без этого нельзя с людьми работать. А мне кажется, что Сергей может работать с людьми. Пусть сейчас начнет, потом в жизни это всегда пригодится. Боюсь, только мягок он очень. Надо бы ему побольше твердости, требовательности.
— Это трудно, Борис Михайлович. Сразу не дается.
— Но еще труднее ему будет с его мягкостью. Хорошие люди оценят, плохие воспользуются. Задержится у нас — надо будет попробовать сделать его потверже. А на Генуэзскую крепость завтра обязательно позовите. Полезно ему будет.
КОСТЁР НА ГЕНУЭЗСКОЙ
— Ну скажи ты мне на милость, кто еще эту каторгу придумал на нашу голову! Это ж надо, а? Каждый день дневник заполняй! — Анатолий бросил ручку, откинулся на стуле.
— Темнота ты, Толь! — Сергей уселся на подоконнике. — Вот пробыл целый день с ребятами.
И каждую минуту, каждую секунду раскрывались перед тобой характеры, характеры… Тридцать пять за одну секунду! Это же клад! Открытие! Какой ученый может наблюдать такой процесс? Науке нужен твой дневник, темнота! Возьмет его потом ученый, прочитает: готовый рецепт для воспитания сразу тридцати пяти людей. Придет он к тебе, поклонится низко и скажет: «Спасибо, Анатолий Иванович, удружили. Прочитал я ваш дневник, думал, диссертация, а здесь ничего…»
Сергей не успел закончить фразу. Анатолий сорвался с места, бросился к окну. Но Сергей уже хохотал, спрятавшись за маслину:
— К нему как к будущему светиле, а он…
— Я тебе дам светило! Погоди, на Генуэзской сегодня поквитаемся…
…Длинна дорога от Нижнего лагеря до Третьего. Взбежит на пригорок, задержится на мгновение на вершине и снова бежит вниз. К морю. От берега до самого горизонта легла по морю лунная дорожка. Ровная дорожка, прямая-прямая, как стрела, не то что эта, по берегу. Вот опять шарахнулась в сторону, нырнула в кусты, по мостику через вечно пересохшую речушку и снова круто вверх, петлями, петлями, теперь уж все дальше и дальше от моря к стене, выложенной ноздреватым хрупким ракушечником. За стеной снова парк, темный, чуть шуршащий на ветру листвой. Второй лагерь.
Четверо парней идут по дороге. Идут широко и ровно, почти не замедляя шага на подъеме, почти не ускоряя на спуске. Серебрит лунный свет белые рубашки; и горят на них кумачовые галстуки. Даже вечером, после работы они — вожатые.
На лодке мы с попутным ветерком
Дорогой лунною в морскую даль плывем.
— Костина песня? — спрашивает Сергей.
— Костина! — отвечает Василь.
Подступили вплотную справа голые каменные склоны Мертвой долины, втиснулась дорога между нею и стеной и бежит, бежит, все такая же извилистая, все с той же выбитой ногами галькой.
Потом, много лет спустя, будет вспоминать Сергей эту дорогу, и шум моря, и запах винограда, и бурые клочья снега по краям, и, если бы можно было повторить все, пошел бы по этой дороге снова…
…На скале, у развалин Генуэзской крепости, горит костер. Искры взлетают в черное небо, долго кружатся и гаснут, уступая место другим. Пламя выхватывает из темноты ветви колючего кустарника, серые камни, громоздящиеся друг на друга, лица девчат и парней. От вспышек костра еще теснее наступает темнота, и Сергей совсем уже не видит, куда идет. Где-то рядом трещит хворост и доносится вопрос:
— Кто?
— Нижний.
— Ты, что ль, Василь? — снова спрашивают из темноты. — Что так долго? Мы уж думали, не придете. Верхний пришел, вас все нет и нет. Давайте скорее к костру.
Они вступают в освещенный круг.
Сидящие у костра сдвигаются теснее, уступают место.
— У вас что, новенький?
— Есть такой. Встань-ка, Сережа, покажись народу.
Сергей встал. Кто-то подбросил в костер хворост, и яркое пламя осветило повернувшиеся к нему лица. Он смотрит на них, стараясь запомнить тех, с кем будет жить бок о бок много дней и ночей.
Трещит костер. Вьются над ним сотни горячих маленьких мотыльков, улетают к темному небу и становятся звездами, маленькими яркими звездами, иначе почему их так много в этом глубоком крымском небе. Звезды в небе и звезды на воде. На такой же необъятной и черной, как небо.
Высокий девичий голос выводит:
По росистой луговой,
По извилистой тропинке…
Провожал меня домой
Мой знакомый с вечеринки, —
подхватывают остальные.
Сергей отошел к краю и стал смотреть на огоньки Артека, раскинувшегося под скалой.
Ты снова придешь сюда спустя много лет, потому что помнишь, как сказали тебе здесь, на этой площадке, у такого же костра, под таким же небом, у обрыва над морской глубиной: «Отныне ты артековец!»
— Сергей, домой пора! — прозвучал откуда-то из темноты голос Василия.
— Иду.
Он хотел шагнуть на голос, но кто-то невидимый крепко схватил его за руку.
— Осторожней, Сергей, наша Генуэзская не площадь Свердлова. Здесь везде ямы да камни.
— Девичий голос звучал чуть насмешливо. — Держитесь за мою руку. Так уж и быть, на первый раз выведу.
Вспыхнув от стыда, Сергей отдернул руку.
— Спасибо! Я уж как-нибудь сам.
— Не сердитесь! — Девушка снова нашла в темноте его руку. — Ставьте ногу тверже, чтоб камни не выскользнули. Я не хотела вас обидеть. Нелегко даются первые шаги в горах, да еще ночью.
— Чего это вы задержались? — улыбаясь, поинтересовался Василий, когда они спрыгнули с последнего уступа на ровную площадку у скалы.
— Хорош друг! — вместо ответа обрушилась на него девушка. Оставил человека одного на развалинах ночью. А как он дорогу найдет?
— Да чего ее искать-то?
— Чего искать?! Хотела бы я посмотреть на тебя, как ты в первый раз спускался отсюда один.
— Утихомирься, Татьяна, — рассмеялся Василий. — Ну везет тебе, Сергей. Гляди, какая заступница.
— Да брось ты, Вася, — смутилась девушка. — А что? Ей-богу, завидую Сергею. Вожатые дружно рассмеялись.
Сергей искоса рассматривал свою спутницу. Невысокая, светлые волосы заплетены в косы, уложенные на затылке, маленький, немного вздернутый нос.
— Идемте, — вдруг повернулась она к нему.
И, подхватив растерявшегося Сергея под-руку, пошла к темному корпусу. Сзади зашуршали шаги остальных.
— Вы давно здесь, Таня?
— Да как вам сказать. С осени. Отзимовала уже, улыбнулась девушка.
— Скучно тут, наверное, зимой?
— Скучно? Нет. Красиво очень. Снег на кипарисах. Снег на самшите. На туе. И горы тоже очень красивые, когда в снегу. Высокие-высокие. Вырастают.
Они спустились по длинной лестнице. Где-то внизу за кипарисами шумело море. Оно выкатывалось на берег и тут же, сердито шурша галькой, убегало назад.
— Вы знаете наш лагерь?
— Был, раз с отрядом.
— Хотите, я вам покажу его…
— Очень хочу.
— Ну вот, смотрите… — Таня остановилась и показала куда-то вправо. — Вот там, вправо от нас, наша линейка, а слева, за кипарисами, пятнадцатая дача. Здесь у нас центр: пионерская, столовая. Столовая прямо под открытым небом. Обещают построить, но это когда еще будет…
Она вдруг рванулась с места, увлекая за собой Сергея, и остановилась у легкого мостика, переброшенного через речку.
— Продолжаем нашу экскурсию по лагерю номер три всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских-лагерей «Артек». И перебила сама себя: — Видишь, какое длинное у нас название. Красивое. А вот когда надо рапорт сдавать Якову Борисовичу…
Таня вскинула над головой руку в салюте и шепотом, но очень торжественно произнесла:
— Товарищ директор всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских лагерей «Артек», лагерь номер три выполняет по распорядку дня ночной сон. Дежурный по лагерю Матвеева. Ух-х!
Сергей рассмеялся.
— Не смейся. У меня сначала никак не получалось на одном дыхании. Однажды Яков Борисович слушал-слушал, а потом и говорит: «Отставить! В вашем лагере есть пень, на меня похожий, идите и потренируйтесь!»
— Потренировалась? — серьезно спросил Сергей.
— Пня не нашла, — в тон ему ответила девушка и, рассмеявшись, побежала через мостик.
— Стой! Кто бежит? Стрелять буду!
От стены белого корпуса отделилась закутанная фигура, и лязгнул затвор.
— Дядь Филь! Ты что, не узнал? — весело крикнула Таня.
— Тьфу ты! Носит тебя нелегкая.
— Серге-ей! — донеслось откуда-то издалека. Серге-ей-е-ей!
— Иди. Это Василь зовет. Я провожу тебя.
— Куда?! Я уже дома.
— Серге-е-ей!
— Иде-е-т! — откликнулась Таня. — Ну беги! Она крепко пожала ему руку и взбежала на ступени.
ЧТО ХОРОШО, ТО ХОРОШО
Этой встречи ждали давно. Уж очень хотелось ребятам помериться с кем-нибудь силами, тем более что в отряде сложилась неплохая баскетбольная команда. И душой ее, несмотря на свой маленький рост, были Виталька и опять же Вилен.
Сергей улыбнулся, вспомнив, как шумел и прыгал Виталька, когда его не хотели брать в команду из-за роста, как доказывал всем, что рост нисколько не мешает ему точно бросать по кольцу, и тут же продемонстрировал ребятам свое умение, красиво положив в корзину четыре из пяти брошенных мячей. Это решило спор в пользу Виталька. Даже молчаливый высокий Андрей Бараневич после бросков твердо сказал «годится», а он-то хоть и молчал, но был самым ярым противником зачисления Виталька в команду.
И вот сегодня должна состояться встреча.
Сергей любил баскетбол. Он считал, что эта игра как ни одна другая развивает все у человека: и резкость, и скорость, и глазомер, и реакцию. И поэтому сейчас, глядя на площадку, где стремительно носились ребята, волнами накатываясь то под один, то под другой щит, он остро переживал борьбу. Временами неудержимо хотелось выскочить на площадку самому, почувствовать в руках тяжелый, звенящий мяч, рвануться вперед и кинуть в кольцо. Но он вовремя сдерживал себя и только внимательно следил, как играют его ребята, чтобы в перерыве сделать замечания, кое-что поправить, кое-что подсказать.
Разгоряченные, довольные победой, возвращались его мальчишки с площадки. Виталька, прыгая перед вожатым спиной вперед, неумолчно трещал о своих проходах.
— Нет, а вы видели, как я у этого большого из четвертого под рукой шмыг, он туда-сюда, а я уже под кольцом…
— Что толку-то что под кольцом, — спокойно перебил Витальку Андрюша. — Пока ты бросать собирался, тебя уже двое прикрыли. А ты все равно кидаешь, они и перехватили.
«Перехватили, перехватили», а что мне оставалось делать? Ты же далеко стоял.
— Я-то далеко. А Сашка близко. Открытый. Кинул бы ему, он свободно и положил бы. А так отбили!
— Кинул! Да как же я кину, когда они вон какие здоровые.
— Что ж, что здоровые, — вмешался Саша. Всегда растрепанный, он сейчас, после игры, был еще более взлохмачен. — Разве только верхом кидают. Я даже присел, чтобы легче понизу было взять мяч, а ты сам…
— Ну скажите им, Сергей, — умоляюще повернулся Виталька к вожатому. И столько мольбы было в его взгляде, что тому стоило большого труда не поддержать обиженного мальчишку, но…
— Что же я скажу-то им? Правы ведь они.
— И вы тоже… — обиделся парень и повернулся к Сергею спиной.
Но не таков Виталька, чтобы мог долго сердиться. — А что?! А что?! Скажете, плохую я положил? Плохую?
— Что хорошо, то хорошо!
— Вот видишь! — вьюном повернулся Виталька к Андрею. — А ты говоришь!
— Чего я говорю-то? — улыбается