Желание быть русским - 3
Общество / Новейшая история / Особое мнение
Поляков Юрий
III. Узники матрёшки
Когда я, молодой поэт, в 1980 году вступал в КПСС, опаснее ярлыка, чем «националист», не было в природе. Второе место занимал «антисемитизм», третье прочно удерживал «сионизм». Дружбой народов и интернационализмом клялись, как мамой и папой. СССР казался твердыней и оставался твердыней до тех пор, пока союзное государство стягивалось обручами партийной иерархии, а в информационном пространстве царила моноидеология. Кроме того, историческую общность «советский народ» неусыпно охраняли от сепаратизма органы, а страну прошивали суровой нитью экономические связи отраслей и предприятий-смежников.
Но едва КПСС во главе с Горбачёвым отказалась от руководящей и направляющей роли, тогда и началось. Светофор решил стать скворечником. Дело хорошее, но ставили-то его, чтобы движение регулировать, а не пернатых плодить. Затем республики и регионы, в основном национальные, как самые требовательные и капризные, получили экономическую самостоятельность, сохранив дотации центра. А когда в довершение всего КГБ из цепного пса целостности превратился в клуб улыбчивых вуайеристов, страна затрещала по швам союзных границ. И нерушимый СССР распался.
Кстати, за историю Советского Союза власти предержащие несколько раз хотели изменить территориальное устройство государства, понимая, какая мина заложена под страну. Но сначала козырную карту самоопределения почти пятнадцать лет разыгрывали в борьбе за власть. Однако даже Сталин, принципиальный сторонник культурной автономии, утвердившись в Кремле, не решился похерить проект союзного государства: тяжким грузом давили «ленинские заветы». Прослыть ревизионистом было небезопасно, да ещё на фоне сначала сбоев в индустриализации, а потом и «перегибов» в коллективизации, приведших к голоду во многих регионах.
Мы сегодня вообще преувеличиваем неколебимость сталинской власти, часто висевшей на волоске. Нравится это кому-то или нет, но партийная демократия в ВКП(б) существовала-таки, из президиума съезда вождь мог отправиться не только в Кремль, но и на Лубянку. Если партийные форумы, как порой утверждают, это запрограммированные фарсы, почему между XVIII и XIX съездами прошло 14 лет? Средства экономили? На фарсах у нас и сейчас не экономят.
Потом была страшная война, тяжкое восстановление, проблемы с новыми территориями. Кстати, тут удачно воспользовались возможностями Союза как открытой системы: в него вошли, а точнее вернулись, прибалтийские лимитрофы. Маленькие, но гордые, они стали аж союзными республиками с букетом прав вплоть до отделения. Оккупация? Это вы автономным татарам, калмыкам или якутам расскажите! Есть сведения, что Сталин хотел в начале пятидесятых вернуться к модели унитарного государства с широкой национально-культурной автономией, но не успел, а может, не отважился.
Решительных действий, казалось, можно было ждать от волюнтариста Хрущёва, отписавшего Крым Украине и бившего башмаком по трибуне ООН. Впрочем, сегодня впору стучать по той же трибуне головой полномочного представителя США. Жаль, как пел Высоцкий, «настоящих буйных мало». Но как раз троцкистский пестун Никита Сергеевич, жёстко наехавший на церковь и крестьянские подсобные хозяйства, вернувший в политический лексикон «мировую революцию», считал: открытый всем желающим Советский Союз – это именно то, что нужно коммунистическому и рабочему движению. Странно, что Куба не стала шестнадцатой республикой СССР, видимо, братья Кастро не пожелали переходить с гаванских сигар на «Беломор».
Осторожный Брежнев лодку не раскачивал и не внял мольбам Болгарии, упорно просившейся к нам в Союз. Я ещё помню обиду знакомых болгарских поэтов, задетых этим отказом. А вот Евросоюз их тепло принял в свои регламентированные объятья. Новая, брежневская Конституция 1977 года национально-территориальное устройство страны оставила без изменений, сохранив все накопившиеся противоречия, как в формалине. В 70-й статье с удивлением читаем: «СССР – единое союзное многонациональное государство, образованное на основе принципа социалистического федерализма, в результате свободного самоопределения наций и добровольного объединения равноправных Советских Социалистических Республик». Если вдуматься, это то же самое, как если б объявить, что семья создаётся на основе любви, верности, общих детей и совместного ведения хозяйства. Кто ж спорит? А если любовь кончилась, если «Земфира охладела»? Тогда – что? Развод – ведь тоже «результат свободного самоопределения».
В 1977 году я как раз служил в Группе советских войск в Германии, и в многоплемённом коллективе нашей батареи признаки надвигающегося межнационального неблагополучия ощущались довольно остро. Если кто и воспринимал себя частью «новой исторической общности», так это русские парни из промышленных центров, больших городов, включая столицы союзных республик и автономий. Про этих моих однополчан можно было смело сказать: советские люди. А вот деревенские ребята с Вологодчины или Рязанщины к многонациональной державе относились с улыбчивым недоверием. Что вы хотите, если их родные земли именовались официально не Россией, а «Нечерноземьем»? Русский рижанин и латыш выглядели как обитатели разных стран. Армяне и азербайджанцы в шеренге старались рядом не вставать. Призывникам из Средней Азии Москва казалась чем-то вроде Марса, дехкане-призывники по-русски почти не понимали. А мрачно непокорные чеченцы и ингуши уже тогда были главной головной болью отцов-командиров. В честных казарменных разговорах с нерусскими сослуживцами, даже с украинцами и белорусами, я улавливал странное отношение к СССР, как к солдатской шинели, мол, сейчас от неё никуда не денешься, но придёт «дембель», тогда и переоденемся во всё цивильное. Мне, столичному интернационалисту, это было в диковинку. Задевало меня мнение, что Москва за счёт национальных окраин жирует и опузыривается. Особенно комично это звучало из усатых грузинских уст.
Андропов почти решился на реформу государственного устройства страны. Генсек всех призывал понять, в какой стране мы живём, и, видимо, предчувствовал, что при ослаблении гаек «узники» большой союзной матрёшки могут разбежаться. О сепаратизме он знал не понаслышке, работая на северо-западной окраине СССР, а в том, как хрупка политическая стабильность, убедился, будучи послом в Венгрии в 1956 году. Если верить мемуарам его помощника Аркадия Вольского, предполагалось упразднить союзные и автономные республики, а страну разбить на три дюжины производственно-экономических наднациональных округов. Кстати, такая идея рассматривалась в Политбюро ещё в середине 1920-х, но не прошла. И вот опять тот же проект: свой язык, традиции, культура – пожалуйста, а в самоопределение – поиграли и хватит!
Однако Вольский отмечал нерешительность обычно жёсткого генсека при рассмотрении вариантов территориальной реформы. Думаю, колебания были связаны прежде всего с русским вопросом, ведь при этих переменах снова возрастала роль «имперской нации». А «русистов» (так Андропов называл коренную интеллигенцию, озабоченную судьбой самого большого народа страны) он недолюбливал и сажал их, будучи главой КГБ, охотнее, чем диссидентов-западников. Сопротивление нацкадров в республиках тоже не исключалось. Когда вместо Кунаева в 1986 году Казахстан по решению Москвы возглавил русский руководитель Колбин, в Алма-Ате начались волнения. Впрочем, что теперь об этом вспоминать: Андропов умер, почти ничего не успев. Ах, если бы он ещё не успел выдвинуть Горби!
Именно по национально-территориальным швам, сиречь по «союзным» границам, часто условным, непродуманным, продиктованным политическим моментом, и лопнул СССР. Оказалось, запретную игру «в самоопределение вплоть до отделения» никто и не думал забывать, включая руководителей равноправных республик. Под клятвы, лозунги и песни о вечной дружбе выросли национальная интеллигенция и номенклатура, ждущая и жаждущая самостоятельности. Совсем неслучайно «самостийников» на Украине возглавил секретарь по идеологии ЦК КП УССР Леонид Кравчук. В других республиках наблюдалась похожая картина.
Помню, от имени комсомола мы приветствовали XXVI съезд партии, и молодая надежда белорусской поэзии лауреат премии Ленинского комсомола Владимир Некляев взывал с трибуны Кремлёвского дворца: «Плыви, страна, эпохи ледокол!» От поэта буквально исходил ореол советского интернационализма. Лет через пять он стал лидером белорусских националистов. А «эпохи ледокол» подорвался на подводной мине самоопределения, болтавшейся у днища с 1920-х годов.
К моменту развала СССР сколько-нибудь влиятельных национальных лидеров и организаций не оказалось только в РСФСР, точнее, у русской части населения России, ибо в автономиях дело обстояло иначе: спасибо коренизации. А откуда им взяться – заботникам? Тех функционеров, кого явно заботила судьба именно русского народа, с 1920-х клеймили «великодержавниками» и регулярно прореживали. Институт «лишенцев» тоже не прошёл даром и обернулся утратой преемственности поколений. Когда будете в следующий раз смотреть довоенное советское кино, обратите внимание, как мало в титрах русских фамилий, особенно среди членов съёмочных групп, и это при тогдашней директивной моде на псевдонимы… Ханжонкова вы в титрах не найдёте, а ведь он остался в Советской России и даже продолжал работать в киноиндустрии.
В годы войны ситуация переменилась, ради победы и самовыживания партия на время свой интернационализм сдала на ответственное хранение. В «сороковые, роковые» он бы выглядел смешно и опасно. Любого политрука можно было спросить: «Не ты ли, гад, обещал нам, что немецкий пролетариат не повернёт штык против братьев по классу, что революционная Германия вступит в СССР? А они на Москву наступают!» К тому же тот особый завет русских с государством, о котором мы говорили выше, оказался одним из самых мощных ресурсов Красной армии. Эдакая этническая «катюша».
Командиры на личном опыте знали, если русских, скажем, в роте меньше половины, боевая мощь подразделения резко снижается. (Любопытно, что СССР рухнул, оказавшись не боеспособным, когда численность русского населения снизилась как раз до половины.) Конечно, сказанное не значит, что сыны других племён трусили на поле боя или плохо владели оружием, нет, личное мужество – явление наднациональное. Речь идёт об особом свойстве русских – сплачивать, уходящем корнями в обычаи восточнославянской общины и жестокие уроки истории. «Сплотила навеки Великая Русь…» Помните? Оказалось, не навеки. Впрочем, история ещё не кончилась.
А генералиссимус на победном банкете в 1945 году произнёс отдельный тост за русский народ и его долготерпение. Он знал, что говорил: в секретной папке вождя хранились отчёты «особистов» о том, как сыны разных племён державы вели себя на фронте и в тылу. Массовый героизм и трусость тоже подлежали учёту-контролю. Недавно я наткнулся на эти выкладки в малотиражной научной монографии. Впечатляет и озадачивает…
Желание быть русским - 4
Поляков Юрий
В качестве иллюстрации использована картина Франца Рубо «Пленение Шамиля»
IV. Нет такой партии
«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…» – эта чеканная формула поэта-фронтовика Семёна Гудзенко многое объясняет тем, кто хочет понять сталинское время, отмеченное суровыми мерами в национальной политике. Речь прежде всего о депортации, которую я, в отличие от безоговорочных сталинистов, считаю преступной ошибкой. Но такова мировая история: то, что потомкам кажется преступлением, современники порой воспринимают как единственный выход из тупика. Война – это всегда состязание в жестокости. Если кто-то захочет сегодня снять совсем уж объективный документальный фильм о трагедии депортированных народов, соединив, как говорится, начала и концы, то, полагаю, против показа такой ленты на ТВ будут все – и правые, и виноватые….
В истории любого народа есть свои чумные могильники, которые лучше не вскрывать. Ведь тогда, к примеру, придётся признать: самым массовым депортациям в ХХ веке подверглись именно русские, которых в 1920–1930 годы взашей выселяли из обеих столиц, резко изменив демографию Москвы и Ленинграда; их депортировали из Центральной и южной России, борясь с кулачеством, гнали с Кавказа, Дона, Кубани в процессе «расказачивания». А скажите: с точки зрения этнической истории массовая переброска трудовых резервов и специалистов на национальные окраины – это не депортация? Да, сыграла роль яркая идеология созидательной жертвенности, которая всегда находила отклик в русских сердцах. Но разве добровольцы, миллионами ехавшие под «Марш энтузиастов» поднимать промышленность, образование, здравоохранение, целину, могли подумать, что их внуков через полвека так опустят местные этнократы? Лелея дружбу народов, российские ТВ и пресса молчат об этом, но никто не забыл о сотнях тысяч соплеменников, бежавших на историческую родину, спасая жизнь и бросив всё нажитое. Мы усвоили этот исторический урок неблагодарности. Кстати, руководство нашей страны извинилось перед депортированными народами ещё в 1990-е. Однако я не помню, чтобы кто-то извинялся перед русскими беженцами…
Но вернёмся в «сороковые, роковые». После Победы продолжилась борьба с националистами и сепаратистами по всем азимутам. Досталось и «старшему брату»: время тостов и здравиц закончилось. Была безжалостно разгромлена так называемая русская партия, сложившаяся в недрах КПСС под эгидой Жданова, Кузнецова, Вознесенского. Сформировалась она из тех молодых выдвиженцев, которые в конце 20-х, по замыслу сталинской группы, должны были вытеснить из партийных, хозяйственных, культурно-образовательных структур сторонников мировой коммуны и перманентной революции, заодно исправив перекос в национальном составе руководящих кадров. Практики и технократы, вчерашние рабфаковцы, они вошли в силу, распространились по союзным органам управления, ведь именно Жданов, а потом и Кузнецов ведали в ЦК ВКП(б) кадровой политикой.
Чего же они хотели, эти русские заботники? По нынешним понятиям, немного. Например, чтобы русские, точнее РСФСР, имели свою коммунистическую партию, академию наук, министерство культуры, свои творческие союзы… А ведь всем этим, как само собой разумеющимся, обладали союзные республики, даже такие миниатюрные, как Молдавия или Киргизия. Они хотели, чтобы Центр больше вкладывал в восстановление русских областей, пострадавших от коллективизации, экономического донорства и войны. Для улучшения снабжения оголодавшего населения ленинградские руководители пошли, к примеру, на возрождение ярмарочной торговли, что было квалифицировано потом как экономическое преступление. «Русскую партию» уничтожили в ходе Ленинградского дела, инициированного Маленковым и Кагановичем после смерти Жданова: тогда погибли сотни «русистов», включая лидеров, а тысячи лишились свободы или работы. Жертв этого политического погрома было несравнимо больше, чем пострадавших от борьбы с космополитами, которую принято считать пиком жестокости позднего Сталина.
Почему вождь увидел в «русской партии» угрозу государству? Разве для Сталина «русский вопрос» был новостью? С первых лет советской власти на съездах и пленумах обсуждалась идея объединить русские губернии, придав им статус отдельной республики. Но каждый раз инициатива наталкивалась не только на боязнь гидры «великодержавного шовинизма», но и на чисто организационные трудности. Посмотрите на карту СССР: земли, компактно заселённые многочисленными этносами бывшей империи, словно омываются русским океаном. Архипелаг… Попробуйте-ка провести границы! Выдвигался ещё один убедительный аргумент «против»: почти все столицы союзных и автономных республик тогда являлись по этническому составу русскими городами. Что делать с этим? Обижать нацменьшинства нельзя, это же СССР, надежда мира, а не нынешняя Прибалтика.
Были и другие опасения: а вдруг, получив свою, пусть и квазигосударственность, свои органы власти, русские сосредоточатся, откажутся от экономического донорства и займутся собственными проблемами, которых ещё со времён царя-батюшки накопилось выше крыши. Кто тогда потянет «запоздавшие» народы в социализм? За счёт кого будут дотироваться отсталые регионы? А ведь, возгордясь, «кичливый росс» может и так вопрос поставить: почему страной руководит грузин, а не русский? Так думал Сталин или не так, теперь никто не расскажет, но тех, кто пытался отстоять интересы самого большого этноса державы, уничтожили или загнали в подполье. Однако принцип «нет человека – нет проблемы» – тут не сработал. Людей не стало, а проблема никуда не делась.
Нельзя сказать, что русскую проблему совсем не сознавали наверху, с 1956 по 1966 год существовало Бюро ЦК КПСС по РСФСР. В 1953 году было создано Министерство культуры РСФСР. Наконец-то! В 1958-м – Союз писателей РСФСР, который возглавляли последовательно Леонид Соболев, Сергей Михалков, Юрий Бондарев. И хотя Союз объединил в своих рядах также литераторов, пишущих на языках народов РСФСР, именно эта организация стала центром возрождения и модернизации русского самосознания. Писатели (а литература в известной степени заменяла в советской системе политическую оппозицию) вновь подняли «русский вопрос». Исторические романисты, критики, публицисты А. Югов, В. Пикуль, В. Чивилихин, Д. Балашов, В. Кожинов, М. Лобанов, Ю. Селезнёв, Ю. Лощиц, Д. Жуков и многие другие развеивали чёрные мифы отечественной истории, засевшие в головах ещё со времён Покровского. «Деревенщики» Ф. Абрамов, В. Белов, В. Распутин, Е. Носов, М. Алексеев, П. Проскурин, Ан. Иванов повествовали о трагедии великого перелома и войны, о самоотверженности и бедственном положении современной русской деревни. Во многом под влиянием этих публикаций было принято постановление ЦК КПСС о развитии сёл Центральной России, выброшен лозунг «Нечерноземье – наша целина!». Лучше поздно, чем никогда, и несмотря на отрицательную демографию, русская деревня перестройку встретила на подъёме…
В 1990 году всё-таки была создана Компартия РСФСР, правда, без собственной программы и устава. Она честно попыталась противостоять разрушителям страны, но, во-первых, процесс зашёл слишком далеко. Во-вторых, долгожданная КП РСФСР во главе с Иваном Полозковым выглядела на политическом поле, как Медвежьегорский народный театр на сцене МХАТа: ни опыта, ни традиций, ни кадров, ни обаяния… Я в ту пору был молодым активным писателем, понимавшим, что гибельному курсу нужно активно противодействовать, но мне даже в голову не пришла мысль, прижав к груди партбилет, встать под знамёна КП РСФСР. Какая-то она была, прости Господи, стоеросовая.
Но даже этот неумелый шажок русских к обозначению своих политических прав, своего места в уже не дружной семье народов вызвал бешенство, поднялся визг о якобы «возрождении русского фашизма». Журналисты, которые тепло относились к параду национальных фронтов в республиках агонизировавшего СССР, буквально бесились, если кто-то произносил в эфире само слово «русский». «Это же прилагательное, – кривились он. – А настоящий народ – существительное!» Но это ещё полбеды. Тайно поощряя национальные «народные фронты», спецслужбы всячески препятствовали самоорганизации русского населения в союзных и автономных республиках. Ну, не любили в КГБ «русистов». И это потом роковым образом сказалось на судьбе страны, ведь если бы, например, против «саюдисов» вышли «светлояры»... Но не будем о грустном!
Помнится, все горячо обсуждали тогда утку, запущенную Собчаком, о зверствах спецназа, якобы рубившего свободолюбивых грузин на площади в Тбилиси сапёрными лопатками. Мы сидели в молодёжной газете и выпивали с хорошим поэтом, моим старшим другом. Он никак не мог успокоиться: «Нет, Юр, ты подумай: лопатами! За что? За желание независимости! Да как же можно! Живых-то людей! Давай выпьем стоя!» Выпили. «А если на Красную площадь выйдут «русские фашисты»? – лукаво спросил я. – Их-то можно сапёрными лопатками?» – «Их? Ни в коем случае! Только огнемётами, а лучше – напалмом!» – был ответ. С тех пор мы никогда вместе не выпивали, да и вообще раззнакомились:
И с другом не будет драки,
Если у вас друга нет…