Протянув руку, Кортни мягко касается моего запястья, проводит по Rolex.
— Все в порядке, Патрик. Честное слово.
Острая боль в области печени гасит бурю моих эмоций и я выпрямляюсь на стуле, напуганный и смущенный. Официантка уходит. Анна спрашивает, видели ли мы недавнюю выставку Дэвида Оника, и ко мне возвращается спокойствие.
Оказывается, на выставке мы не были. Мне не хочется по-хамски объявить о том, что у меня дома есть его картина, поэтому и я легонько пихаю Кортни ногой под столом. Это выводит ее из вызванного литиумом ступора, и она, как робот, говорит:
— А у Патрика есть Оника. Честное слово.
Довольно улыбаясь, я отпиваю J&B.
— Это просто фантастика, Патрик, — говорит Анна.
— Правда? Оника? — спрашивает Скотт. — Разве он не безумно дорогой?
— Ну, скажем так… — я отпиваю виски, внезапно смутившись: скажем… но что? — Пустяки.
Кортни вздыхает, ожидая еще один пинок.
— Та картина, что висит у Патрика, стоит двадцать тысяч долларов.
Похоже, ей безумно скучно, она отщипывает кусочек от пресной, теплой кукурузной лепешки.
Я награждаю ее ядовитым взглядом и стараюсь не зашипеть.
— Нет, Кортни, ну что ты. На самом деле — пятьдесят.
Она медленно поднимает глаза от кусочка кукурузной лепешки, который разминает в пальцах, и в ее взгляде, даже смягченном литиумом, сквозит такая злоба, что уже это автоматически унижает меня, но не настолько, чтобы сказать Скотту и Анне правду: Оника стоит всего двенадцать штук. Но ужасный взгляд Кортни — хотя я, возможно, излишне эмоционален; может быть, она с смотрит на узоры колонн, или на жалюзи, или на стоящие вдоль бара вазы Montigo с пурпурными тюльпанами, — ее взгляд пугает меня достаточно, чтобы оставить тему о покупке. Мне нетрудно понять, что означает ее взгляд. Он предупреждает: пни еще раз и поебаться не получишь, понял?
|
|
— Но, кажется, это… — начинает Анна.
Я затаил дыхание, мое лицо окаменело от напряжения.
— … дешево, — мямлит она.
Я выдыхаю.
— Так и есть. Мне крупно повезло, — говорю я, хватая воздух.
— Пятьдесят тысяч? — подозрительно спрашивает Скотт.
— Да, но мне кажется, его работа… своего рода… великолепно скомпонована, намеренно насмешливо-поверхностна. — Я замолкаю, пытаясь вспомнить пассаж, прочитанный в обозрении журнала New York. — Намеренно насмешливо…
— А у Луиса нет, Кортни? — спрашивает Анна и постукивает Кортни по руке. — Кортни?
— У Луиса… нет… чего? — Кортни трясет головой, словно пытаясь прояснить свои мысли, и широко открывает глаза, чтобы они не закрывались.
— Кто такой Луис? — спрашивает Скотт, жестом призывая официантку убрать со стола масло, которое нам недавно принесли. Что за тусовочное животное.
Анна отвечает за Кортни:
— Ее парень, — говорит она, видя, что смущенная Кортни взглядом ищет у меня помощи.
— А где он? — спрашивает меня Скотт.
— В Техасе, — быстро отвечаю я. — Он поехал в Феникс.
— Нет, — говорит Скотт. — Я спрашиваю, в какой фирме?
— L.F.Rothschild, — отвечает Анна, и, в поисках подтверждения смотрит на Кортни, потом на меня. — Да?
— Нет. Он в Р&Р, — говорю я. — Мы вроде как работаем вместе.
— А он не встречался с Самантой Стивенс? — интересуется Анна.
— Нет, — говорит Кортни. — Их просто сняли вместе на фотографии, опубликованной в W.
Я выпиваю виски, как только его приносят, и сразу же делаю знак принести еще. Я думаю, что Кортни — куколка, но никакой секс не стоит этого ужина. Разговор перескакивает с одного на другое, я смотрю на сидящую в другом конце залы великолепную женщину — блондинка, с большими сиськами, в обтягивающем платье, в атласных туфлях на золотых каблуках. Скотт принимается рассказывать мне о своем новом CD-проигрывателе, а Анна беспечно лопочет невменяемой и абсолютно безразличной Кортни что-то о новых пшенично-рисовых пирожных, с низким содержанием натрия, свежих фруктах и музыке New Age, главным образом о Manhattan Steamroller.
|
|
— Это Aiwa, — говорит Скотт. — Ты должен его послушать. Звук, — он замолкает, закрыв в экстазе глаза, жуя кукурузную лепешку, — фантастический.
— Знаешь, Скотти, Aiwa — это неплохо. — Мечтать не вредно, Скотти, — думаю я. — Sansui — это все-таки лучшее. — Помолчав, я добавляю. — Уж я-то знаю. Он у меня есть.
— Но я думал, лучше всего Aiwa. — У Скотти озабоченный вид, но недостаточно огорченный, чтобы я почувствовал удовлетворение
— Ничего подобного, Скотт, — говорю я. — У Aiwa есть цифровой пульт дистанционного управления?
— Есть, — говорит он.
— Компьютерное управление?
— M-м-м, да.
Законченный мудак.
— Там есть проигрыватель с вращающимся диском из метакрила и меди?
— Да.
Вот сволочь, да он же врет!
— Там есть… тюнер Аккофаз Т-106? — спрашиваю я его.
— Разумеется, — говорит он, пожимая плечами.
— Ты уверен? — говорю я. — Подумай как следует.
— Да. По-моему, да, — отвечает Скотт, но рука, которой он тянется за новым кусочком лепешки, дрожит.
— А колонки?
— Ну, Dantech, дерево, — слишком быстро отвечает он.
|
|
— Ну, дружок, извини. Надо блобыло брать Infinity IRS V, — говорю я. — Или…
— Подожди-ка, — перебивает он меня. — Что за V-колонки? Никогда не слышал о V-колонках.
— Я об этом — и говорю, — замечаю я. — Без этих колонок можешь с таким же успехом слушать какой-нибудь дурацкий плейер.
— А какая частота басов у этих колонок? — подозрительно осведомляется он.
— Ультранизкая пятнадцать герц, — мурлыкаю я, четко произнося каждое слово.
Это затыкает его на минуту. Анна бубнит о нежирных замороженных йогуртах и чау-чау. Я откидываюсь на стуле, довольный тем, что сделал Скотта, но он довольно быстро восстанавливает самообладание и замечает:
— Хотя какая разница, — он пытается вести себя добродушно, как будто бы ему совершенно безразличен тот факт, что его стереосистема — полное говно. — Мы купили сегодня нового Фила Коллинза. Ты бы слышал, там звучит «Groovy Kind of Love».
— Да, мне кажется, это лучшая его песня, — замечаю я, и так далее. Наконец-то мы со Скоттом на чем-то сошлись. Появляются тарелки с окунем, выглядит это жутковато. Кортни извиняется и идет в туалет. Ее нет и через полчаса, я прохожу через ресторан и нахожу ее спящей в гардеробе.
Позже голая Кортни лежит на спине, раздвинув ноги — сильные, стройные, мускулистые, накачанные ноги, — а я стою перед ней на коленях, вылизываю ей промежность и одновременно дрочу. Она кончила уже дважды, пизда у нее влажная, горячая и упругая, и я засовываю туда указательный палец; другой рукой я поддерживаю у себя эрекцию. Я слегка приподнимаю ей задницу, чтобы засунуть язык во влагалище, но она так не хочет, поэтому я поднимаю голову и тянусь к антикварному столику Portian, чтобы взять презерватив, лежащий в пепельнице от Palio, стоящей рядом с галогеновой лампой Tensor и вазочкой от D'Oro. Я открываю упаковку влажными, скользкими пальцами, помогая себе зубами, и без проблем надеваю презерватив на член.
— Я хочу, чтобы ты меня трахнул, — стонет Кортни, раздвигая ноги еще шире, так что видны даже внутренности. Она ласкает себя, заставляет меня облизывать ее пальцы с длинными красными ногтями. Смазка из ее влагалища сверкает в свете уличных фонарей, пробивающегося сквозь жалюзи от Stuart Hall; она — розовая и сладкая, и, пока она еще теплая, Кортни размазывает ее по моим губам и языку.
— Давай, — говорю я, залезаю на нее сверху, элегантно вставляю хуй в ее пизду, целую ее в губы и двигаюсь в ней сильными быстрыми толчками. Мой член, мои бедра словно сошли с ума, они работают сами по себе, а оргазм уже подступает, он начинается где-то в яйцах и анусе, а потом проходит сквозь член с такой силой, что мне становится больно, и я поднимаю голову, оборвав поцелуй, но Кортни не убирает язык, она облизывает свои красные, жадные, распухшие от поцелуев губы, и хотя я по инерции продолжаю долбить ее членом, я уже понимаю… что… есть… одна проблема, но сейчас я не могу сообразить, что это за проблема… я понимаю, в чем дело, только когда мой взгляд падает на полупустую бутылку минеральной воды Evian, которая стоит на столике. Я бормочу: «Вот дерьмо», — и вынимаю член.
— Что такое? — стонет Кортни. — Ты что-то забыл?
Я не отвечаю. Встаю с кровати и, пошатываясь, бреду в ванную, пытаясь попутно снять презерватив, но он застревает, и пока я с ним воюю, я натыкаюсь на весы и ушибаю большой палец на ноге. При этом я параллельно стараюсь нащупать на стене выключатель, чтобы зажечь свет. Проклиная все на свете, я, наконец, открываю аптечку.
— Патрик, что ты там делаешь? — кричит Кортни из спальни.
— Ищу водорастворимый спермицидный лубрикант, — кричу я в ответ. — А что я, по-твоему, тут делаю? Адвил принимаю?
— Кошмар, — кричит она. — Ты что, меня… без лубриканта?!
— Кортни, — говорю я, изучая в зеркале маленький порез над губой. — Где она?
— Я тебя не слышу, Патрик, — говорит она.
— У Луиса совершенно ужасный вкус в том, что касается парфюмерии, — я беру флакон Paco Rabanne и подношу его к носу.
— Что ты там говоришь?
— Я говорю: где водорастворимый спермицидный лубрикант, — кричу я, глядя в зеркало и пытаясь найти маскирующий карандаш Clinique, чтобы смазать порез. — Где он у тебя?
— Что значит — где он у меня? — отвечает она. — У тебя что, нет с собой?
— Где этот чертов водорастворимый спермицидный лубрикант? — кричу я. — Водо! Растворимый! Спермицидный! Лубрикант! — кричу я, замазываю порез тональным кремом от Clinique и зачесываю волосы назад.
— На верхней полке, — говорит она. — Кажется.
Роясь в аптечке, я заглядываю в ее ванну и вижу, какая она убогая. Я говорю Кортни:
— Знаешь, Кортни, тебе надо бы выбрать время и покрыть ванну мраморным напылением, или установить гидромассаж. Ты меня слышишь? Кортни?
Она долго молчит, а потом отвечает:
— Да…Патрик. Я тебя слышу.
В конце концов, я нахожу тюбик за большой бутылкой — буквально, бадьей — ксанакса [14] на верхней полке аптечки, и, прежде чем хуй окончательно опадет, я успеваю нанести немного смазки на кончик презерватива, размазываю ее по латексной поверхности, возвращаюсь в спальню и запрыгиваю на кровать, а Кортни визжит:
— Патрик, еб твою мать, это тебе не трамплин.
Не обращая внимания на ее вопли, я становлюсь на колени, сходу вставляю в нее хуй, и она тут же принимается подмахивать мне бедрами, облизывает палец и гладит им клитор. Я вижу, как мой член погружается в ее влагалище быстрыми толчками.
— Подожди, — говорит она, я не понимаю, чего она хочет, но все равно уже почти кончил.
— Луис — конченый гондон, — шепчет она, пытаясь вытолкнуть меня из себя.
— Да, — говорю я, прижимаясь к ней и лаская языком ее ухо. — Луис действительно конченый гондон. Я тоже его ненавижу.
Возбужденный отвращением Кортни к ее мудацкому бойфренду, я начинаю двигаться быстрее, чувствуя, что оргазм на подходе.
— Да нет же, идиот, — стонет она. — Я спросила, у тебя с кончиком кондом? Я не говорила, что Луис — конченый гондон. Так у тебя с кончиком кондом? Сейчас же слезь с меня.
— С каким еще кончиком? — я тоже готов застонать.
— Вытащи его, — говорит она, отпихивая меня.
— Я тебя не слышу, — говорю я, прижимаясь губами к ее идеальным маленьким соскам, они возбудились и затвердели.
— Да вытащи ты его, мать твою! — кричит она.
— Чего тебе надо, Кортни? — хрипло говорю я, поднимаясь. Теперь я стою перед ней на коленях, но мой член все еще наполовину в ней. Она отползает к изголовью кровати, и член выскальзывает.
— Нормальный презерватив, — говорю я. — Мне так кажется.
— Включи свет, — говорит она и пытается сесть.
— Господи, — говорю я. — Я ухожу домой.
— Патрик, — повторяет она угрожающим тоном, — включи свет.
Я протягиваю руку и включаю галогеновую лампу Tensor.
— Нормальный презерватив, видишь? — говорю я. — И что дальше?
— Сними его, — говорит она резко.
— Зачем? — спрашиваю я.
— Потому что надо было оставить полдюйма на кончике, — говорит она, натягивая на грудь одеяло Hermes. Она повышает голос, ее терпение явно на исходе. — Чтобы там было место, чтобы погасить давление эякуляции!
— Все, я ухожу, — предупреждаю я, но пока остаюсь на месте. — Где твой литиум?
Она накрывает голову подушкой и что-то бормочет, пытаясь свернуться калачиком. Мне кажется, она плачет.
— Где твой литиум, Кортни? — спрашиваю я спокойно. — У тебя ведь есть литиум.
Вновь звучит что-то неразборчивое, и она мотает головой — нет, нет, нет — отгородившись от меня подушкой.
— Что? Что ты говоришь? — я с трудом заставляю себя быть сдержанным, тем более, что у меня снова встает. — Где он?
Из-под подушки доносятся едва слышные всхлипы.
— А теперь ты плачешь, я слышу, что плачешь, но я не могу разобрать ни слова из того, что ты говоришь, — я пытаюсь отобрать у нее подушку, — вот теперь, говори!
Она снова что-то бормочет, но я опять ничего не понимаю.
— Кортни, — я начинаю выходить из себя, — если ты сказала то, что мне послышалось, а именно, что твой литиум лежит в коробке в холодильнике рядом с мороженым Frusen Gladje, и что это, на самом деле, шербет, — я уже кричу, — если ты именно это сказала, я тебя убью. Это шербет? Твой литиум, на самом деле, шербет? — мне, наконец, удается отодрать от нее подушку, и я с силой бью ее по лицу.
— Ты думаешь, что меня возбуждает небезопасный секс? — орет она в ответ.
— Господи, оно того точно не стоит, — бормочу я, стягивая презерватив, так чтобы на кончике осталось полдюйма свободного места (на самом деле, немного меньше). — Смотри, Кортни, я сделал, как ты просила, а зачем это нужно? А? Расскажи мне, пожалуйста! — я снова бью ее, но не так сильно. — Зачем нужны эти полдюйма? Чтобы погасить давление эякуляции?!
— Ну так вот, меня это не возбуждает. — У нее истерика, она хрипит и захлебывается слезами. — Меня скоро повысят. В августе я еду на Барбадос, и мне вовсе не хочется, чтобы все это похерилось из-за саркомы Капоши! — Теперь она кашляет, подавившись слезами. — О господи, мне так хочется носить бикини, — воет она. — Я на днях купила бикини в Bergdorf's, от Norma Kamali…
Я приподнимаю ее голову и заставляю посмотреть на то, как надет презерватив.
— Видишь? Теперь ты довольна? Довольна, тупая ты сука? Скажи, ты довольна, тупая сука?
Она даже не смотрит на мой член.
— Господи, ну кончай уже быстрее, — стонет она и падает на кровать.
Я грубо вставляю ей и все-таки достигаю оргазма, но он такой слабый, что его вроде как и нет, а мой разочарованный стон (разочарование было сильным, но вполне предсказуемым) Кортни принимает за экстатический вопль, и моментально заводится; она лежит подо мной и сопит, опускает руку вниз и опять ласкает себя, но у меня все уже опустилось, почти мгновенно — на самом деле, еще в тот момент, когда я кончил, — но если я сейчас же не смоюсь, она возбудится еще больше, поэтому я придерживаю презерватив и буквально вываливаюсь из нее. Потом мы минут двадцать лежим по разные стороны кровати, и Кортни бубнит что-то про Луиса и какие-то антикварные доски, и про серебряную терку для сыра и противень для маффинов, который она забыла в «Harry's», и в конце концов она пытается сделать мне минет.
— Я хочу трахнуть тебя еще раз, — говорю я ей, — но только без презерватива, потому что я в нем ничего не чувствую.
Оторвавшись от моего маленького вялого члена и глядя мне прямо в глаза, она спокойно говорит:
— Если ты не наденешь презерватив, то тем более ничего не почувствуешь.
СОВЕЩАНИЕ
Моя секретарша Джин, которая в меня влюблена, входит без стука ко мне в кабинет и сообщает, что в одиннадцать часов у меня важное совещание. Я сижу за столом от Palazetti со стеклянной столешницей, смотрю в монитор сквозь очки Ray-Ban, жую нуприн и потихоньку отхожу от вчерашней кокаиновой вечеринки. Началась она вполне невинно: сначала мы с Чарльзом Гамильтоном, Эндрю Спенсером и Крисом Стаффордом поехали в клуб «Shout!», потом двинули в «Princeton Club», потом — в «Баркадию», а закончилось все в «Nell's» около половины четвертого утра, и я даже вспомнил про совещание сегодня утром, когда после четырех часов тяжелого липкого сна отмокал в ванной, попивая «Кровавую Мэри», но потом снова о нем забыл, пока ехал в такси на работу. Сегодня на Джин — жакет из жатого шелка, трикотажная юбка из вискозы, красные замшевые туфли с атласными бантиками от Susan Bennis Warren Edwards и позолоченные сережки от Robert Lee Morris. Она стоит передо мной, явно не замечая моих страданий, и держит в руках папку.
Почти минуту я делаю вид, что не замечаю ее, потом, наконец, снимаю темные очки и откашливаюсь:
— Да, Джин? Что-то еще?
— Сегодня ты мистер Ворчун, — она улыбается, аккуратно кладет папку мне на стол и ждет, чтобы я… чего она ждет, интересно? Чтобы я рассказал ей в красках о прошлой ночи?
— Да, простушка ты моя. Сегодня я мистер Ворчун. — Я изображаю сердитое рычание, беру папку и кладу ее в ящик стола.
Она непонимающе смотрит на меня, а потом говорит, окончательно смутившись:
— Звонили Тед Мэдисон и Джеймс Баркер. Они хотят с тобой встретиться во «Fluties» в шесть.
Я смотрю на нее и вздыхаю.
— Хорошо, и что нужно сделать?
Она нервно смеется, ее глаза расширились:
— Я не знаю…
— Джин, — я встаю, чтобы выпроводить ее из кабинета. — Что… нужно… сказать?
До нее не сразу, но доходит, и она испуганно отвечает:
— Просто… сказать… «нет»?
— Просто… скажи… «нет», — я киваю и выталкиваю ее за дверь.
Перед тем, как выйти из кабинета, я принимаю две таблетки валиума, запиваю их «Перье (Perrier)», потом протираю лицо очищающим лосьоном, который наношу влажными ватными шариками, и смазываю увлажняющим кремом. Сегодня на мне твидовый костюм и полосатая рубашка от Yves Saint Laurent, шелковый галстук от Armani и новые черные туфли от Ferragamo. Я полощу рот антибактериальным опоаласкивателем Plax и чищу зубы, а когда я сморкаюсь, сопли, смешанные с кровью, пачкают мой носовой платок от Hermes, за сорок пять долларов, который, увы, не был подарком. Однако я выпиваю чуть ли не двадцать литров минеральной воды Evian в день и регулярно хожу в солярий, так что одна веселая ночка вряд ли как-то повлияет на гладкость моей кожи или на цвет лица. Вид у меня по-прежнему безупречный. Три капли визина приводят в порядок глаза. В итоге имеем следующее: чувствую я себя дерьмово, но выгляжу великолепно.
Я прихожу в зал заседаний первым. Луис Керрутерс бежит за мной как щенок, путаясь у меня под ногами, и садится рядом со мной, а это значит, что мне придется выключить плейер. На нем шерстяной спортивный пиджак из шотландки, шерстяные брюки, хлопчатобумажная рубашка от Hugo Boss и галстук с узором пейсли; брюки, по-моему, от Brooks Brothers. Он начинает трепаться о «Propheteers», ресторане в Фениксе, о котором мне и вправду было бы интересно узнать, но только не от Луиса Керрутерса, хотя принятый валиум в количестве десяти миллиграммов слегка примиряет меня с действительностью. В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс выступали потомки участников «Доннер парти» [15].
— Эти клиенты совсем придурочные, однозначно, — говорит Луис. — Они хотели пригласить меня на местных «Отверженных», а я уже видел их в Лондоне, но…
— И ты без проблем заказал столик в «Propheteers»? — спрашиваю я, прерывая его на полуслове.
— Ага. Без проблем, — говорит он. — Мы поздно приехали.
— А что вы заказывали? — интересуюсь я.
— Я взял устриц-пашот, lotte [16] и ореховый торт.
— Я слышал, lotte там хороший, — бормочу я, думая о своем.
— Клиент заказал boudin blanс [17], жареного цыпленка и сырный торт, — говорит он.
— Сырный торт? — говорю я, смущенный этим пошлым, неправильным списком. — А цыпленок был под соусом или с фруктами? И как его подавали?
— Никак, Патрик, — говорит он, тоже смутившись. — Он был…просто жареный.
— А сырный торт был какой? Теплый? Из какого сыра — рикотта? Или овечьего? Украшенный цветами или посыпанный листьями кориандра?
— Он был…обычный, — говорит Луис, а потом вдруг заявляет: — Патрик, ты вспотел.
— А что баба клиента? — спрашиваю я, не обращая внимания на его слова. — Она что заказывала?
— Салат по-деревенски, гребешков и лимонный пирог.
— А гребешки были на гриле? Сашими? А сколько сортов? — спрашиваю я. — Или они были запеченные?
— Нет, Патрик, — говорит Луис. — Они были…жареные.
В зале воцаряется тишина. Я перевариваю информацию и формулирую следующий вопрос.
— Что значит «жареные», Луис?
— Я точно не знаю, — говорит он. — Но, по-моему, для этого требуется…сковорода.
— Вино? — спрашиваю я.
— Белое, совиньон, 1985 года, — говорит он. — Иорданское. Две бутылки.
— Машина? — спрашиваю я. — Вы, когда были в Фениксе, брали напрокат машину?
— БМВ, — он улыбается. — Маленький черный бимер.
— Ага, — бормочу я, вспоминая прошлую ночь, когда я полностью отключился на стоянке возле «Nell's» — изо рта шла пена, я ни о чем не мог думать, только о насекомых, о целой куче насекомых, изо рта шла пена, и я, кажется, бросался на голубей, с пеной на губах бросался на голубей. — Феникс. Дженет Лей была из Феникса…
Я замолкаю на пару секунд и продолжаю:
— Ее зарезали в душе. Печальное зрелище.
Я опять умолкаю.
— Даже кровь была не похожа на настоящую.
— Слушай, Патрик, — говорит Луис и сует мне в руку свой носовой платок, мои пальцы непроизвольно сжались в кулак, когда он ко мне прикоснулся. — На следующей неделе мы с Диблом обедаем в Йельском клубе. Не хочешь присоединиться?
— Можно. — Я думаю о ногах Кортни. Ее ноги раздвинуты широко-широко, ее ноги обхватили мое лицо, и когда я смотрю на Луиса, то на мгновение мне кажется, что у него вместо головы — говорящая вагина, и я пугаюсь до полусмерти, и несу какую-то чушь, вытирая пот со лба. — Хороший костюм, Луис.
Я и сам не понял, с чего бы вдруг это брякнул.
Он таращится на меня, словно громом пораженный, а потом вдруг краснеет, смущается и теребит лацканы пиджака.
— Спасибо, Пат. Ты тоже отлично выглядишь… как всегда. — Он протягивает руку, чтобы дотронуться до моего галстука, но я ее перехватываю и говорю:
— Твоего комплимента мне вполне достаточно.
Входит Рид Томпсон, в шерстяном двубортном костюме на четырех пуговицах, полосатой хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке (все — от Armani), на ногах у него — пошловатые темно-синие хлопчатобумажные носки от Interwoven и черные туфли от Ferragamo (в точности, как мои), ногти наманикюренына ногтях — маникюр, в одной руке — Wall Street Journal, а через другую руку небрежно перекинуто твидовое пальто от Bill Kaiserman. Он кивает нам и садится напротив. Вскоре появляется Тод Бродерик в полосатом двубортном костюме на шести пуговицах, хлопчатобумажной рубашке в полоску и шелковом галстуке, все от Polo, плюс — роскошный платок в нагрудном кармане, наверняка тоже от Polo. За ним входит Макдермотт, у него в руках New York magazine и утренний выпуск Financial Times, на нем — новые очки от Oliver Peoples в оправе из красного дерева и черный с белым однобортный костюм в «гусиную лапку» с V-образными лацканами, полосатая хлопчатобумажная рубашка с широким воротничком и шелковый галстук с узором пейсли, все от John Reyle.
Я улыбаюсь, поднимая глаза на Макдермотта, который садится рядом со мной. Он вздыхает, открывает газету и углубляется в чтение. Поскольку он не сказал ни «привет», ни «доброе утро», я делаю вывод, что он обижен и, по всей видимости, на меня. В конце концов, когда я замечаю, что Луис хочет что-то мне сказать, я поворачиваюсь к Макдермотту.
— Ну, Макдермотт, что случилось? — ухмыляюсь я. — С утра была длинная очередь на «Stairmaster»?
— А кто сказал, что что-то случилось? — он сопит и листает Financial Times.
— Слушай, — говорю я ему, наклоняясь поближе. — Я уже извинился, что наорал на тебя тогда из-за пиццы в «Пастелях».
— А кто сказал, что дело в этом? — говорит он напряженно.
— Я думал, мы все уже выяснили, — шепчу я, кладя руку на ручку его кресла и улыбаясь Томпсону. — Я искренне сожалею, что отозвался о пицце в «Пастелях» в таком оскорбительном тоне. Я искренне сожалею и приношу свои извинения. Теперь ты доволен?
— Кто сказал, что дело в этом? — повторяет он.
— Тогда в чем дело, Макдермотт? — шепчу я и вдруг замечаю у себя за спиной какое-то движение. Я считаю до трех и резко оборачиваюсь. Луис, наклонившийся вперед, чтобы послушать, о чем мы говорим, быстро отскакивает назад. Он понимает, что его поймали с поличным, и медленно садится на место; лицо у него виноватое.
— Макдермотт, но это же просто смешно, — шепчу я. — Ты что, вечно теперь будешь злиться за то, что я назвал пиццу в «Пастелях»… жесткой.
— Пересушенной, — говорит он, пытаясь убить меня взглядом. — Ты сказал, что она пересушенная.
— Я извиняюсь, — говорю я. — Но я был прав. Она там такая и есть. Ты ведь читал обзор в Times?
— Вот. — Он лезет в карман и вручает мне ксерокс статьи. — Я просто хотел тебе доказать, что ты не прав. Вот, прочти.
— А что это? — спрашиваю я, разворачивая статью.
— Это статья о твоем кумире, Дональде Трампе. — Макдермотт усмехается.
— Ага, — нерешительно говорю я. — Интересно, а почему я ее не видел?
— И вот… — Макдермотт пробегает глазами статью и тыкает пальцем в нижний абзац, который подчеркнут красным. — Какая пицца в Манхэттене нравится Трампу больше всего?
— Дай я почитаю, — я вздыхаю и отмахиваюсь от него. — Ты, наверное, ошибся. Фотография какая-то неудачная.
— Бэйтмен. Смотри. Я специально обвел, — говорит он.
Я делаю вид, что читаю эту мудацкую статью, но я уже начинаю злиться, поэтому отдаю статью Макдермотту. Я говорю:
— Ну и что? Ну и что?! Что ты, Макдермотт, пытаешься мне доказать?
— Что ты теперь скажешь о пицце в «Пастелях», Бэйтмен? — говорит он злорадно.
— Ну, — я говорю, очень тщательно подбирая слова. — Я скажу, что мне надо пойти туда и еще раз попробовать эту пиццу… — Я говорю это, стиснув зубы. — Но когда я там был в прошлый раз, пицца была…
— Пересушенная? — спрашивает Макдермотт.
— Да, — я пожимаю плечами. — Именно пересушенная.
— Угу, — Макдермотт улыбается с победным видом.
— Слушай, если пицца в «Пастелях» нравится Донни, — начинаю я, скрепя сердце, потому что мне очень не хочется говорить это Макдермотту, потом вздыхаю, почти незаметно, — значит, мне она тоже нравится.
Макдермотт хихикает, он победил.
Я считаю галстуки: три из шелкового крепа, один из шелкового атласа от Versace, два шелковых галстука-фуляр, один шелковый от KenzoКензо, два галстука из жаккардового полотна. Ароматы Xeryus, Tuscani, Armani, Obsession, Polo, Grey Flannel и даже Antaeus смешиваются друг с другом в воздухе и образуют особый запах: холодный и тошнотворный.
— Но я не извиняюсь, — предупреждаю я Макдермотта.
— Ты уже извинился, Бэйтмен, — говорит он.
Входит Пол Оуэн, на нем кашемировый спортивный пиджак, брюки из шерстяной фланели, рубашка от Ronaldus Shamask с воротничком на пуговицах, но главное — его галстук в синюю, черную, красную и желтую широкую полоску полосы, от Andrew Fezza, дизайн Zanzarra, — вот это меня впечатляет. Керрутерс тоже оценил галстук, он наклоняется ко мне и говорит:
— Как ты думаешь, у него и гульфик такой же расцветки? — Не дождавшись ответа, он отодвигается, открывает Sports Illustrated, лежащий на столе и, улыбаясь сам себе, читает статью о соревнованиях по прыжкам в воду на Олимпийских играх.
— Привет, Холберстам, — говорит мне Оуэн, проходя мимо.
— Привет, Оуэн, — говорю я. Мне нравится, как он стильно одет и как у него зачесаны волосы, так ровно и гладко… и это меня добивает, я делаю мысленную пометку, что надо будет спросить у него, где он покупает средства для ухода за волосами, и каким муссом пользуется; перебрав множество вариантов, я думаю, что это — Ten-X.
Входит Грег Макбрайд и останавливается возле моего кресла.
— Смотрел сегодня Шоу Патти Винтерс? Потрясающе. Просто потрясающе. — Мы пожимаем друг другу руки, и он садится между Дибблом и Ллойдом. Бог его знает, откуда они тут взялись.
Кевин Форрест, вошедший вместе с Чарльзом Мерфи, говорит:
— Я так и не дождался звонка. Зуб даю, это все Фелиция.
Я даже не обращаю внимания на то, как они одеты, но вдруг ловлю себя на том, что смотрю на антикварные запонки Мерфи с голубыми хрустальными «глазками».
ВИДЕО ПРОКАТ И D'AGOSTINO'S
Я брожу по Video Visions (это видеопрокат, который находится рядом с моей квартирой в Вест Сайде), и посасываю диетическую пепси из баночки, в наушниках моего плейера Sony играет Кристофер Кросс. После работы мы с Монтгомери поиграли в ракетбол, потом я пошел на массаж шиацу и встретился с Джессом Ллойдом, Джеми Конвеем и Кевином Форрестом, чтобы выпить в «Rusty's» на Тридцать седьмой. Сегодня на мне шерстяное пальто от Ungaro Uomo Paris, в руках — портфель Bottega Veneta и зонтик от Georges Gaspar.