в армию. Дофронтовые скитания.
6 декабря 1941 г. началось контрнаступление под Москвой, вошедшее в историю как разгром немцев под Москвой. Эхо этого разгрома докатилось и до нас. Во второй половине января 1942 г. наша местность была освобождена.
Сейчас мне, бывшему военному, прошедшему войну, такое освобождение совсем непонятно. Немцы были разбиты под Москвой. Остатки их в панике бежали. Наши войска малочисленными группами преследовали бежавших. Поэтому наша и другие деревни освобождались без боя, бежавших никто не видел. Утром мы встали и видим наших разведчиков в маскхалатах и жиденькие подразделения пехоты с винтовками. Никакой техники – танков, орудий, машин у наших не было. Города Велиж, Демидов, райцентр Понизовье были у немцев. В этих населенных пунктах были немецкие гарнизоны. За пределами этих городов – наши. Было ясно, что серьезного освобождения местности нет. Это освобождение временное и частичное. Но все же мы увидели своих. Это вселило какую-то надежду и подняло настроение. Позже так и случилось. Немцы вновь заняли освобожденные деревни, и оккупация продолжалась до 1944 года.
В конце января 1942 г. мы получили приказ нашего командования о призыве в Красную Армию мужчин таких-то и таких-то возрастов. Я попадал в эту рубрику и был очень рад. Уж очень надоела оккупация. Примерно 30–31 января 1942 г. мы пошли на призывной пункт, который располагался на базе какой-то воинской части, скорее всего штаба армии, в одной из деревень в 6–7 км от Демидова и в 15–18 км от Крупенино. В Демидове были немцы. На призывном пункте нас записали в списки, назначили старшего, указали маршрут движения к пункту назначения. Пунктом назначения была школа в д. Подлядье, что в 12 км от г. Пенно Калининской обл. Это тот район, откуда берет начало великая русская река Волга. На сборы нам отпускалось один или два дня. Рано утром 2 февраля мы пешком отправились по указанному маршруту.
Никогда не забуду, как нас провожали. Нас, призванных только из Крупенино, было человек 20, плюс в несколько раз больше из др. деревень. Женщины плакали, кричали, дети плакали. Кругом стоны. Среди призванных было много мальчишек моего возраста. Люди шли на войну, многие в свой последний путь. Моя мать плакала, как мне показалось, больше всех, т.к. она оставалась совершенно одна. Нет ни дома, ни хозяйства, ни семьи, ни родных. Три сына и судьба всех троих неизвестна. А Гриша, вероятно, доживал последние дни. Из ушедших вместе со мной на войну возвратились немногие. Как косой срезало всех парней моего возраста (не вернулся ни один).
До г. Пенно мы добирались недели две, в день проходили км. по 30. Удручающее впечатление производили деревни, через которые мы проходили. Все было выжжено, торчали одни печные трубы, уцелевшие дома были единичны. Ночевали там, где кто и как мог устроиться, питались тем, что захватили с собой в мешок.
Во второй половине февраля мы достигли конечного пункта. К нашему приходу школа была переполнена такими же, как и мы призванными с оккупированной территории. Несмотря на переполненность, нас все-таки втиснули в один из классов. Теснота была невероятная. Спали сидя, чтобы прилечь хотя бы по очереди – не хватало места. Антисанитария ужасная, вшивость неописуемая. Бывало, полезешь рукой за воротник и оттуда достаешь пригоршню вшей. Куда их девать? Высыпаешь на пол. Пусть переползают к другому. Как-то раз работники тыла решили нас помыть и прожарить наше белье в местных деревенских банях. Когда я положил свои тряпки на раскаленные камни, то раздалась трескотня наподобие пулеметной трели. Так лопались вши.
Это был сборный пункт. На сборном пункте нас ничем не кормили, давали только граммов по 30 мерзлого хлеба. Зима 1941-42 была лютой, снежной, печеный хлеб на складе быстро замерзал. Нам привозили мерзлый хлеб. Оттаивать его было некогда да и нельзя, его быстро разворуют. Поэтому каждую буханку мерзлого хлеба рубили топором на несколько частей, из которых складывали примерно равные кучки. Человек со списком отворачивался в сторону. Другой клал руку на кучку и спрашивал: «Кому?» Человек со списком называл фамилию.
Здание школы охранялось часовыми. Выход из школы был запрещен или в единичных случаях разрешался в сопровождении часовых. Такое отношение к нам связано с тем, что на этом сборном пункте были собраны люди с оккупированной территории, среди которых были честные люди, военнопленные, бежавшие из плена, а также дезертиры и полицаи, не успевшие сбежать с немцами. В этой школе я пробыл две-три недели.
Голод, холод, теснота, антисанитария сделали свое дело. Появились первые больные сыпным и брюшным тифом и др. инфекционными заболеваниями. На другой день больных становилось больше, на третий – еще больше. Встал вопрос об эвакуации больных в госпиталь. Военные врачи произвели осмотр больных, сформировали команду человек 50–60, а меня, как фельдшера, назначили сопровождающим и одного солдата с винтовкой старшим. Больных, которые не могли двигаться, уложили на сани, остальных пешком направили на ст. Пенно. Там нас погрузили в товарный вагон, в котором были нары и печурка типа «буржуйки». Затем наш вагон подцепили к товарному поезду, и ночью мы уехали в сторону станции Бологое. В связи с этим сопровождением больных я расстался со всеми своими односельчанами. Судьба у них сложилась плохая. Всех их перебросили в район Велижа и там все, или почти все, сложили свои головы в тяжелейшем бою.
Перед нашим приходом на погрузку станцию Пенно хорошо отбомбила немецкая авиация. Были разбиты десятки вагонов, содержимым которых многие поживились после бомбежки. Здесь же в Пенно я случайно встретил своего двоюродного брата Андрея Романенко, который так же, как и я шел, до пункта назначения, но он попал не в школу в д. Подлядье, а остался в расположении военного коменданта ст. Пенно. Он нахватал из разбитых вагонов колбасы, а когда встретился со мной, поделился трофеями. Я съел кусочек этой колбасы, остальную украли и съели мои же больные.
Судьба Андрея Романенко та же, что и остальных из нашей команды. Он погиб в бою в районе Велижа.
По прибытии в Бологое наш вагон отцепили и задержали. Я разыскал какого-то полковника медицинской службы, доложил о своих больных. По его указанию наиболее тяжелых больных сняли из вагона и поместили в инфекционный госпиталь. С помощью этого полковника я получил разрешение на полную санитарную обработку остальных больных: помывку в бане, дезинфекцию одежды. И здесь же на ст. Бологое, опять-таки с помощью этого полковника, нам выдали сухой паек на несколько дней. Затем наш вагон подцепили к эшелону, и мы поехали в сторону Москвы. Несколько отяжелевших больных я оставил в Вышнем Волочке, Лихославле и др. пунктах, где были инфекционные госпитали. Конечным пунктом нашего путешествия был г. Лежнев Ивановской области, где размещался инфекционный госпиталь для призванных с оккупированной территории. Помню, что мы проезжали Москву, и я впервые в жизни проехал в метро. Других деталей в памяти не осталось. Из Пенно выехало человек 60 больных, в Лежнев я привез человек 25-30. Остальных распихал по госпиталям. По пути, кроме ст. Бологое, нас нигде не кормили. На отдельных станциях через военного коменданта удавалось кое-что получить из сьестного, но это был мизер.
От Москвы осталась в памяти еще одна деталь: там, на базаре, сменил свои валенки на очень плохие ботинки и в придачу получил две котлеты. Не знаю, из какого мяса были сделаны эти котлеты, возможно, из собачины. Но они были очень вкусные.
Когда я прибыл в госпиталь, я почувствовал свое второе рождение на свет. Прежде всего, меня помыли в ванне. Воду в ванне пришлось несколько раз менять, т.к. она каждый очередной раз была черная от моей грязи. Когда я мылся и сливал черную воду, стоявшая возле меня пожилая санитарка горько плакала и что-то причитала. Видимо подумала, что и ее сын или кто-то другой также мучается, как и я. После мытья эта же санитарка дала мне чистое белье и уложила на чистую кровать, застланную белой простыней. Здесь, в Лежневе, я первый раз в жизни улегся на кровать, на постель, покрытую белой простыней, и укрылся одеялом с подшитой к нему простыней.
В госпиталь меня поместили не как больного, а как сопровождавшего инфекционных больных с целью карантина. До сих пор я не могу понять, почему я не заболел сам, неужели мое нечеловеческое существование на протяжении многих лет сделало невосприимчивым мой организм даже к тифам.
В лежневском госпитале я пробыл недели две-три, отдохнул, окреп, стал похожим на человека.
В один из дней апреля месяца, а может быть и мая, я увидел во дворе госпиталя несколько машин с зарешеченными окнами, работников НКВД с собаками. Нас, больных, это насторожило. Спустя некоторое время зачитывают ряд фамилий, в т.ч. и мою, и приказывают одеваться. Нас поместили в машины и повезли в неизвестном направлении. Часа через два-три мы оказались в Суздале, в одном из монастырей с высокими стенами и бойницами на них, по верху стен ходили часовые. Выход из монастыря закрывался тройными металлическими воротами. Нас разместили в каких-то огромных комнатах с двойными нарами. Теснота была ужасная. В этом монастыре каждый из нас прошел через сито НКВД. Работники НКВД с каждым из нас беседовали, интересовались, чем кто занимался, какие связи поддерживал с немцами и т.д., т.е. искали какие-то зацепки. Особенно трудно было оправдываться бывшим военнослужащим, военнопленным. С ними поступали жестко. В лучшем случае направляли в штрафные роты, в худшем – расстреливали тут же, в монастыре.
Меня вызывали на беседу всего два-три раза. Ко мне они не могли никак придраться: в армии не служил, в плену не был, по возрасту – просто мальчишка. Поэтому меня продержали в Суздале всего 7-10 дней и выпустили на волю, дав направление во владимирский военкомат. Из владимирского военкомата направили в Гороховецкие лагеря Горьковской области, в 360 запасной стрелковый полк 30 запасной стрелковой бригады.
В этом полку мне пришлось прослужить около месяца. Нас в спешном порядке готовили на фронт. Поэтому занимались в сутки по 16-18 часов, учили всему: строевая и тактическая подготовка, огневая подготовка и материальная часть, физическая подготовка и даже штыковой бой. Здесь я изучил станковый пулемет, научился из него стрелять, устранять неисправности.
Питание в лагерях осуществлялось по тыловой норме, т.е. был мизерный бескалорийный паек. Стояло жаркое лето. С водой в этом районе было очень плохо. Большая физическая нагрузка, хроническое длительное недоедание, жара, отсутствие воды – все это приводило к частым обморокам, тепловым ударам. Спали на нарах в больших землянках человек по 75 в одной землянке. Как правило, каждую ночь поднимали по тревоге, т.е. 5-6 часов сна прерывали еще и тревогой. В Гороховецких лагерях мы были еще не обмундированы, ходили в том, в чем приехали из дома. Ботинки мои совсем изорвались. Поэтому вид у нас был удручающий. Однако, и в этом положении поддерживалась железная дисциплина.
Вспоминается такой эпизод.
Как-то раз утром после завтрака выстраивают нашу роту на занятия. Старшина с буденовскими усами что-то говорит. Я проявил недовольство и что-то буркнул себе под нос, старшина это заметил, вывел меня из строя и объявил наряд вне очереди. Рота ушла на занятия, а мне он дал два деревянных ведра, коромысло и приказал к концу дня наносить бочку воды. До колонки было километра полтора. Я сходил 9 или 10 раз за водой, очень устал. Сил больше не было. Жара, плохое питание. Когда доложил о выполнении приказания, то он подошел к бочке, попросил меня помочь, мы вместе опрокинули эту бочку. «Теперь ты будешь уважать начальство?» - были его слова. Сейчас в 90 годы, когда пишутся эти строки, когда практически нет армии, а есть вооруженная толпа, нет дисциплины, я не представляю, что было бы этому старшине за издевательство. Наше обучение военному искусству в запасном полку приближалось к концу.
Нас вывели на стрельбище. У меня был станковый пулемет. Впереди в ряд на 200 м от линии огня стояли три мишени, представлявшие человеческие фигуры до пояса. В ленте 5 патронов. Не знаю, как получилось, но я одной очередью из 5 патронов сразил все три мишени. Стоявший возле меня полковник похлопал по плечу, похвалил, а вечером команду примерно в тысячу или больше человек, в том числе и меня, направили на погрузку в эшелон на ст. Гороховец. Нас направляли на Западный фронт. В Москве эшелон задержали. Всех нас переодели в военное обмундирование, выдали сухой паек и направили в этом же эшелоне в Калугу. В Калуге мы выгрузились, день постояли на окраине города, а вечером снова погрузились в эшелон и тронулись в сторону Сухинич.
Фронт
Не доезжая до Сухинич, на одном из разъездов в лесу, мы покинули эшелон и пешим ходом тронулись в сторону фронта, совершив марш около 30 км. На одной лужайке в лесу мы остановились. Здесь нас ждали представители 116 стрелковой дивизии. Нас распределили по полкам, я попал в 656 стрелковый полк. Судьба меня связала с этим полком и с этой дивизией до конца войны.
Несколько слов о 116 стрелковой дивизии. По неподтвержденным данным дивизия под этим номером была сформирована перед войной, участвовала в освобождении Западной Белоруссии, в первый день войны встретила врага на западной границе, с большими потерями отступала и под Ельней была полностью разбита. Знамя дивизии было спасено, и эта дивизия была повторно направлена на формирование на станцию Антипиха под Читой в конце 1941 года. Формирование было закончено в начале 1942 г. В марте 1942 г. она вновь прибыла на Западный фронт и получила боевое крещение в боях за Сининки и Зайцеву Гору, что стоят на старой Варшавской дороге, по которой отступал Наполеон в 1812 г. Личный состав дивизии состоял из молодых людей – сибиряков, физически крепких, выносливых, преданных Родине. Когда я влился в эту дивизию с первым ее пополнением и познакомился с ребятами своей роты, которые остались в живых, мною овладело чувство гордости, что я попал к сибирякам, так как сибиряки – это люди особого склада.
Приведу такой пример. В марте 1942 г. дивизия вела тяжелые бои за Зайцеву Гору и Сининки. По непонятной нам причине в течение 8 дней не получали ни снарядов, ни мин, ни патронов, ни продовольствия. Люди голодали, стрелять было нечем, а воевать надо. Солдаты шли в соседние полки других дивизий, где снабжение было нормальное, на время убирали часового, забирали боеприпасы и приносили их на свои боевые позиции.
Подчеркиваю, голодные солдаты забирали не хлеб и кашу, а снаряды и мины.
К великому сожалению, до конца войны дожили всего несколько человек, которые прошли путь от Антипихи до Праги.
В момент нашего прибытия в дивизию в качестве пополнения дивизия стояла во втором эшелоне и активных боевых действий не вела. Я получил назначение во вторую пулеметную роту второго стрелкового батальона 656 стрелкового полка. По прибытии в батальон нас в первую очередь досыта накормили макаронами с консервами. За все мои мытарства в течение нескольких месяцев я, кажется, впервые наелся. Чувство голода оставалось, но я понимал, что больше мне кушать нельзя. Постепенно чувство голода исчезло.
Все занимались изучением оружия, рыли окопы. Т.к. мы были во втором эшелоне, раненые были единичные. Активные боевые действия после боев за Сининки и Зайцеву Гору начались 12 июля 1942 г. в боях за деревни Шахово и Павлово. Наш полк наступал на Шахово. День 12 июля 1942 г. является днем моего боевого крещения. Я воевал за эту деревню с пулеметом в руках. Здесь же, в этой деревне, в районе кладбища, вторую стрелковую роту, которой были приданы два станковых пулемета, в том числе и мой, по ошибке накрыла наша собственная «катюша».
А случилось это так. После короткой, но сильной артподготовки наш батальон, в том числе и вторая стрелковая рота, рванулся вперед в направлении кладбища. Путь преграждал глубокий овраг. Солдаты с винтовками легко преодолели препятствие, а я с пулеметом застрял в овраге, а когда выкатил на гору, кладбище было очищено от немцев. Я вскочил в глубокий немецкий окоп. В этот момент я почувствовал, что подо мной заходила земля, и меня выбрасывает на поверхность. На спине чувство жара, я думал, что загорелась гимнастерка. Я упал вниз лицом, локтями уперся в стенки окопа и стал ждать своей судьбы. После этого налета наши ряды поредели. Причина такого казуса нам не понятна, либо это был недолет снарядов, либо залп сделан по ошибочной команде с наблюдательного пункта. Погибло много ребят, в т.ч. и тех, с которыми я прибыл в полк. После этих боев и освобождения двух названных деревень мы заняли оборону.
В середине августа нас сняли с занимаемого участка обороны и форсированным маршем двинули в сторону Козельска. Остановились в лесу в 2–3 км от Козельска. Сюда же к нам прибыло новое пополнение до полного штатного расписания (состава). После изнурительного марша начали приводить себя в порядок. Немецкая авиационная разведка засекла нас в лесу, и авиация противника 18 августа, в день авиации, совершила массированный налет на наше расположение. Бомбежка сопровождалась пулеметным и пушечным обстрелом. Огнем были срублены верхушки деревьев, бомбами и снарядами вывернуты стволы сосен и берез. То тут, то там лежали трупы людей и лошадей, раздавалась мольба о помощи. Эту бомбежку мы всегда вспоминаем при встречах однополчан. По интенсивности она приравнивается к бомбежкам в Сталинграде.
Сразу же после бомбардировки мне приказали отнести донесение в штаб, в Козельск. По пути в Козельск, у железнодорожной станции, я увидел убитую молодую женщину, по груди которой ползал ребенок, вымазанный в крови. На обратном пути ни ребенка, ни женщины уже не было. Я видел горы убитых искореженных людей. Но этот случай врезался в память навсегда.
Во второй половине дня 18 августа поступил приказ на погрузку в эшелон, и ночью того же числа мы двинулись на юго-восток. Куда? Мы не знали. Только когда проехали Мичуринск, стали догадываться, что едем в Сталинград, а когда проехали Балашов и Поворино, в догадках не было сомнения. Из сообщений в печати мы знали о тяжелом положении Сталинграда.
Сталинградская битва
По пути в Сталинград наш эшелон дважды подвергался бомбардировке с воздуха и обстрелу в районе Балашово и Поворино. Было несколько раненых. На станции Фролова-Арчеда мы разгрузились. Предстоял форсированный марш на 180-200 км к северной окраине Сталинграда. Это расстояние по балкам и оврагам мы преодолели за трое суток. Шли днем и ночью, без отдыха и привала. Лишь в отдельных местах садились на два-три часа и тут же засыпали. Питались на ходу и только сухарями, другой пищи не было. Тылы полка далеко отстали от передовых подразделений.
Удручающую картину представляла в то время Сталинградская степь. Стояла страшная засуха, солнце палило нещадно и, несмотря на такую засуху, высокой стеной стояла рожь и пшеница. Хлеба были не убраны. Кругом все горело. Горели деревни, горели хлеба, горела трава, горело все, что могло гореть. Вокруг дым, нечем было дышать. Мучила жажда. Особенно тяжело смотреть на горящие элеваторы, от них на многие километры исходил специфический смердящий запах. А в небе постоянно висела немецкая авиация. Спрятаться от бомбардировки с воздуха было абсолютно негде. Кругом ровная, как стол, степь. Ни кустика, ни ямки, ни канавы. Вражеские самолеты спускались так низко, что, кажется, задавят колесами. А через стекло кабины хорошо видна улыбающаяся морда фашиста. От каждого самолета исходило море огня. Кругом рвались бомбы, снаряды, разрывные пули от крупнокалиберных пулеметов. Нередко по самолетам, особенно низко летящим, мы открывали ружейный огонь. Трудно даже представить, как в той обстановке можно было остаться живым.
И, наконец, к исходу третьих суток, страшно уставшие, обессиленные мы прибыли к месту назначения, совхоз «Опытное поле», что в 10–12 км от северной окраины Сталинграда, и в ночь на 28 августа без единой минуты отдыха мы заняли оборону. Началась и для нас великая Сталинградская битва.
При подходе к конечному пункту, совхозу «Опытное поле», в моей жизни произошло событие, оказавшее большое влияние на мою судьбу. На этом длительном, изнурительном марше меня нашел старший врач полка, капитан м/с Ясницкий. Он откуда-то узнал, что во 2 батальоне есть два фельдшера по образованию, Алексеев и Бабич, которые используются один как пулеметчик, второй как стрелок. Через штаб полка он узаконил наш перевод в санитарную роту, и в Сталинградской битве мы уже выступали в роли медицинских работников среднего звена. о Сталинградской битве написано много и нет надобности повторяться. У стен Сталинграда решалась судьба Родины. Сталинградская битва – это самый тяжелый период войны в истории нашего народа, нашей дивизии, нашего полка и моей лично жизни. На одной из встреч ветеранов 116 стрелковой дивизии в Сталинграде начальник строевого отделения штаба дивизии, который вел учет солдат и сержантов сообщил, что на бои у стен Сталинграда приходится 50% всех ее потерь.
Такие большие потери объясняются тем, что в первые два месяца – сентябрь и октябрь – мы вели непрерывные наступательные бои с превосходящими силами противника, хорошо зарывшегося в землю, имевшего преимущества в артиллерии, танках и особенно в авиации. Далее, наступление велось на абсолютно открытой местности, где не было ни единого кустика, ни единой кочки. Мы не продвигались ни на один шаг, но теряли массу людей. Такая тактика была связана с целью отвлечения противника на себя, чтобы облегчить положение частей, дравшихся непосредственно за городские кварталы.
Сейчас, на этом месте, где дралась наша дивизия, создан музей под открытым небом. Это поле площадью 90 га, на котором ничего не растет, даже ковыль. Когда экскурсовод проводит экскурсии, то он непременно подчеркивает, что на каждом квадратном метре этой избитой земли находится от 16 до 24 тысяч осколков и пуль, т.е. земля покрыта сплошным слоем металла, толщина слоя до 80 см. Сейчас это поле называется Солдатским, расположено оно на территории совхоза «Опытное поле», т.е. отсюда наша дивизия начала бои за Сталинград. Здесь, на этом солдатском поле, в братских могилах лежат тысячи наших однополчан.
Битва за Сталинград не имеет себе равных в истории человечества ни по количеству задействованных войск, ни по количеству техники, ни по своей ожесточенности. Особенно нас донимала немецкая авиация, которая совершала налеты непрерывно с раннего утра до поздней ночи. В воздухе над головой постоянно висело 200-250 самолетов. Самолеты сбрасывали бомбы, вели пушечный и пулеметный обстрел, а когда бомб не было, сбрасывали бороны, плуги, пустые бочки с дополнительным отверстием в дне. Такие бочки с двумя отверстиями при падении издавали дикий звук, от которого не знаешь, куда деться. Такой прием немцы применяли для воздействия на психику наших солдат. Наша авиация была малочисленной, наши истребители уступали немецким «мессерам» в скорости, а наша зенитная артиллерия, израсходовав боезапас в первые два-три часа, в дальнейшем бездействовала. Среди наших летчиков-истребителей было немало смельчаков, вступавших в явно неравный бой. Многие из них погибали, но многие выходили победителями, сбивая спесь с фашистов.
В районе Сталинграда степь пересечена балками: Родниковая, Солодниковая, Сухая Мечетка, Пичуга и многие другие. Что из себя представляет балка? Это мелкий овраг с пологими краями и плоским дном. В половодье по дну некоторых балок текут ручейки. В другое время года они сухие. Для нас балки служили каким-то примитивным укрытием хотя бы от пуль. Все эти балки были нанесены на топографические карты, но экскурсоводы, проводящие экскурсии по местам боев, не знают этих балок и не слышали об этих названиях. В одной из таких балок, под названием Родниковая, и разместилась наша санитарная рота, в которую я только что прибыл. Это примерно в 500 м от переднего края и в 50 м от источника водоснабжения, родника, который был нанесен на немецкие карты. В условиях безводья родник был единственным, где можно было получить глоток воды. Там всегда было скопление людей. Прибыв в конечный пункт, роты с ходу пошли занимать боевые позиции на переднем крае. мы же немедленно начали развертывать полковой медицинский пункт. Не успели развернуться, как к нам стали поступать первые раненые, которые получили ранения при подходе к переднему краю. А утром, с наступлением рассвета, 28 августа полк двинулся в наступление. Масса убитых и раненых. За первым наступлением второе, третье и т.д. Продвижения ни на шаг, раненых – море. Мы работали день и ночь, без сна и без отдыха, без еды. Руки окровавлены до локтей, гимнастерка в крови. Халат одеть нельзя, демаскировка. Над головой все время висели тучи самолетов. Одна армада самолетов сменялась другой. Атака велась беспрерывно весь день. Кругом рвались мины и снаряды, над головой свистели пули. Но на это никто не реагировал. Каждый был уверен, что из этого пекла выйти невозможно, часом раньше или позже, но итог один, либо смерть, либо ранение. А раненые все шли и шли. Изнеможение достигло такой степени, что я на четвертые сутки уснул во время перевязки раненого. Тогда командир санитарной роты, видя мою усталость, сказал: «Иди в окоп и проспись». Я мгновенно уснул мертвецким сном. В это время в 4 метрах от моего окопа разорвалась бомба. Я спал и не слышал ни разрыва, ни комьев земли, которые упали на меня. Через три часа меня растолкали, я увидел воронку, которой не было, когда влезал в окоп. И снова перевязки раненых, эвакуация, и снова работа, работа, пока снова не упадешь.
О потерях той битвы говорят следующие цифры. В ночь на 28 августа наш полк вступил в бой, имея численный состав около 2500 человек. 5 сентября нас отвели в балку Родниковую на пополнение. Весь личный состав полка разместился в одной воронке от авиабомбы, а командир полка майор Антоненко насчитал 58 человек, и заплакал.
Утром 5 сентября возле нашей палатки скопилось большое количество раненых. Одним помощь была оказана, другие ее ожидали. Над нами начала кружится «рама» – двухкилевой немецкий самолет–разведчик «Фокке-Вульф-190». Заметив большое скопление раненых и палатку, а также скопление людей у родника, «рама» сбросила 4 бомбы и начала корректировать артиллерийский огонь. Первый снаряд – недолет, второй – перелет, третий – в цель, в палатку. В этот момент командир санроты накладывал сложную шину раненому с открытым переломом бедра в состоянии шока, а помогал ему санитар Нуржиц. Я заполнял карточку передового района на этого раненого. Фельдшер Бабич, который только что прибыл в санроту, вместе со мной был у изголовья этого раненого. Я попросил Бабича: «Веня, стань на мое место, а я – на твое. Мне лучше будет слышен ответ раненого на мои вопросы». Веня уступил мне место. В этот момент прогремел взрыв. Палатка взлетела в воздух. Корзина с бинтами отлетела метров на двадцать пять, раненого добило насмерть. Нуржица разорвало на куски, от него нашли только ноги и брючный ремень. Командира санроты и Веню Бабича тяжело ранило. Я почувствовал сильный удар в шею и струю крови на гимнастерке. Многих других раненых либо добило, либо ранило повторно. Я перевязал Веню, он был ранен в грудь, закрыл рану повязкой, т.е. превратил открытый пневмоторакс в закрытый, но Веня стал дышать все реже и реже и через 5 минут умер на моих руках. Перевязал командира санроты, он умер во время эвакуации в медсанбат. Затем перевязал сам себя и начал перевязывать других раненых. От эвакуации в медсанбат отказался. Этот осколок, лежащий вблизи общей сонной артерии, лежит на своем месте по сей день.
Так продолжалось изо дня в день весь сентябрь, октябрь и начало ноября. Пополнение в полк прибывало чуть ли не ежедневно. В ночь пополнение уходит на передовую, а через день-два раненые возвращаются к нам, убитых хоронят на месте в братских могилах.
Во второй половине ноября бои стали несколько затихать. Активность противника заметно убавилась. Раненых стало поступать меньше. Появилось наше преимущество в артиллерии, увеличилось количество нашей авиации, главным образом штурмовой с новым вооружением на плоскостях. 19 ноября 1942 г. началось наше контрнаступление. О подготовке к контрнаступлению мы ничего не знали. В пасмурное холодное утро 19 ноября с нашей стороны началась артиллерийская подготовка, в том числе обстрел из «катюш». Днем поднялись штурмовики и начали бомбить и обстреливать из пушек передовые позиции и тракторный завод. Но наши действия были только отвлекающими, которые преследовали цель лишить противника маневра, т.е. мы способствовали успеху войск на флангах. 24 ноября встречным направлением ударов двух фронтов в районе Калача сталинградская группировка противника была окружена. Немцы отступили, и на нашем направлении мы переместились в другую балку, Солодниковую, поближе к тракторному заводу. Постепенно кольцо сжималось. 25 января 1943 г. началось генеральное наступление наших войск по уничтожению группировки. Вначале кольцо было расчленено на два: одно в районе тракторного завода, другое в районе Баррикад. 2 февраля с окруженной группировкой было покончено. Наша дивизия участвовала в освобождении тракторного завода.
Началась массовая сдача в плен. Немцы сдавались ротами, батальонами, полками. Вид этих вояк был самый невзрачный. Колонна военнопленных в количестве многих, многих десятков тысяч человек, проходившая через наш полк в сторону Камышина, оставила в нашей памяти незабываемое впечатление. Грязные, истощенные, до костей промерзшие, обросшие, закутанные в тряпье, в синих легоньких шинельках и сапогах, поверх которых привязаны маты из соломы, без рукавиц, при морозе в минус 200 – вот хваленое войско Гитлера. В противоположность немцам мы были одеты в добротные полушубки, валенки и ватные брюки, на голове – шапка-ушанка, на руках – меховые рукавицы с двумя пальцами. Кроме того, у офицеров под полушубком был меховой жилет, у солдат – фуфайка. И, несмотря на такую теплую одежду, я все же умудрился отморозить пальцы и с тех пор по настоящее время мучаюсь: если температура приближается к нулю, я вынужден одевать перчатки.
Вслед за этой колонной проследовало несколько десятков автомашин, на которых везли немецких генералов, в т.ч. Паулюса. Я лично Паулюса не видел, как он проскочил перед нами, сидя на заднем сиденье. А те, кто его видел ближе, рассказывали, что он выше среднего роста, рыжеватый, был одет в полушубок, покрытый сверху шинельным сукном. На голове у него была шапка типа нашей папахи, на ногах какая-то обувь, похожая на белые валенки. Вид у него был угрюмый.
В подвале тракторного завода, только что нами освобожденного, мы обнаружили немецкий госпиталь. В нем размещалось более восьмисот раненых и больных, обмороженных. Вид их был ужасный. У немцев не было ни медикаментов, ни перевязочного материала. В палатах стояло зловоние. Я единственный раз в жизни видел, как в ране ползают черви. Продукты питания больным и раненым не поступали. Если какой-то немецкий самолет пытался прорваться и сбросить контейнер на парашюте, самолет немедленно сбивался, а содержимое контейнера доставалось нам.
2 февраля 1943 года поступил приказ: оказать медицинскую помощь всем раненым и больным этого госпиталя. Набралось нас медиков человек 60. Мы начали перевязки. Был такой случай. Я перевязал раненого в плечо и отошел к другому, который лежал на соседних нарах. Вдруг я ощутил сильный удар в спину, от которого я чуть не упал. Оказалось, что раненый, которого я только что перевязал, в знак благодарности сильно толкнул меня ногой. Идущий за мной санинструктор видел все это, выхватил пистолет и разрядил в голову мерзавца. Хочется еще отметить, что даже в тех условиях, в которых оказались немцы в Сталинграде, и даже в плену, у них поддерживалась дисциплина на должной высоте. Даже в плену у них поддерживалась субординация, выполнение приказа и подчиненность. Так для нас закончилась Сталинградская битва. Весь личный состав получил благодарность Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина. Была учреждена медаль «За оборону Сталинграда», а я награжден первой боевой медалью «За боевые заслуги».
Сталинград, после разгрома немецкой группировки, представлял ужасающее зрелище. Не было ни одного целого дома. Улицы завалены кирпичом, щебнем, мусором. Великий город, раскинувшийся на 40 км вдоль Волги, был мертв. В городе не было ни одного гражданского человека. Создавалось впечатление, что город никогда не оживет. Но стоило только выгнать немцев из города, как тут же на глазах город стал оживать. То в одной, то в другой землянке появлялись люди в гражданской одежде и дети.
Заканчивая раздел о Сталинградской битве, мне хочется остановиться еще на нескольких моментах. Потери личного состава на протяжении всех шести месяцев были огромны, особенно в августе и сентябре. Перед окончательным разгромом в частях оставалось очень мало людей, шли бесконечные переформирования: из трех рот делали одну, из трех батальонов – один. Если в полку насчитывалось 100 активных штыков, то такой полк считался боеспособным. Начиная с ноября 1942 года, недостаток личного состава компенсировался большим количеством артиллерии от 45–57 мм пушек до 152 мм гаубиц из резерва главного командования. Большие неприятности нам доставляли наши же гвардейские минометы, или попросту «катюши». Дивизион «катюш» подъезжал к передовой на 500-700-1000 метров (в этой зоне, как правило, располагались штабы полков, медицинские роты, тыловые подразделения) и из закрытых позиций давал залп по противнику, после чего быстро уезжал к месту дислокации. На месте, откуда давался залп, поднимался огромнейший столб дыма. Авиация противника налетала на это место и перемешивала все. Так что залпу «катюш», если он проводился недалеко от нас, мы не радовались. В последнее время, перед окончательным разгромом, немецкая артиллерия безмолвствовала, не было снарядов, а немецкая авиация бездействовала. Окруженная немецкая группировка оказалась в нашем глубоком тылу.
Зима 1942–1943 годов, так же как и зима 1941–1942, была сурова. Несмотря на наши меховые полушубки, жилеты, фуфайки и др. теплую одежду, мороз все равно пробирал до костей. Целых помещений, где можно было обогреться, не осталось. Поэтому обогревались в окопах и землянках. Сверху их закрывали жердями, набрасывали землю. В некоторых землянках ставили самодельные печурки типа «буржуек», сделанных из бочек. В такую землянку поочередно заходило несколько солдат на 1–2 часа, обогревались, затем уходили на свои места, а на смену им заходила другая группа. Были случаи замерзания солдат.
Большой проблемой было отсутствие дров. Если где-то уцелели сараи или др. постройки, они немедленно разбирались либо на дрова, либо на перекрытие землянок. Если же ничего не было, «буржуйки» топили толом и резиновыми изношенными покрышками.
Питание было однообразное, горячая пища доставлялась только два раза в сутки: рано утром и поздно вечером, т.к. в дневное время к переднему краю подойти было невозможно. Первые блюда – супы, вторые – каша. Картофеля не было. Мясо – конина. Лошади голодали, сена не было, овес выдавался нерегулярно. Лошади от голода грызли деревянные дышла, подыхали на ходу.
На протяжении всей войны, а в Сталинграде особенно, очень тяжелым считался труд санитара. Во-первых, выносить, а точнее вытаскивать из огня противника раненого очень тяжело физически, во-вторых, хочешь ты этого или нет, но ты причиняешь раненому дополнительную боль, он ругается, кричит, в-третьих, кругом свистят пули и осколки, помощь оказывалась только лежа. Поэтому очень много погибало медицинских работников во время спасения раненых. Зимой, в Сталинграде, впервые были применены лодки-волокуши и лыжно-носилочные установки. Они в значительной мере облегчали труд медработников. И, наконец, в Сталинграде слишком открытая местность, что тоже затрудняло оказание помощи раненым. После выноса хотя бы одного раненого долго не можешь придти в себя.
Разгром немцев под Сталинградом решил исход войны в нашу пользу. Началось массовое бегство немцев с Кавказа и Предкавказья, ожила «Малая земля» и развила успех нашумевшая на весь мир 18 армия с ее начальником политотдела Л.И. Брежневым. Отныне и до конца войны успех был на нашей стороне. Мы оказались в глубоком тыл