Самоубийства коммунистов в 1920-е годы

Тяжельникова В.С.

Нэп был в самом разгаре, когда по партии прокатилась волна самоубийств. "Всплеск самоубийств" был зафиксирован в 1925 г., когда в некоторых партийных организациях они принимали "чуть ли не массовый характер". Каждый случай вызывал обсуждения и толки, парторги формировали отношение к самоубийце как к предателю дела революции, пора­женцу, ушедшему от активной борьбы. Официальное осуждение на собрании сопровож­далось внутренним сомнением, личным состраданием, шоком от произошедшего. Опасность идейных мотивов суицидального поведения настораживала высшее руководство, пугал ин­дивидуальный характер протеста именно той самой "рядовой партийной массы", до которой часто не доходили лозунги и призывы номенклатуры. Коммунист, прошедший войны и революции, бесстрашно строчивший из пулемета, не мог понять новой советской действи­тельности с буржуазией, ресторанами и танцами. Но и изменить ее он тоже не мог - борьба закончилась, стрелять в буржуев никто не приказывал. Оставалось стрелять в себя, как генералу, проигравшему сражение, потерявшему армию и бессильному что-либо изменить.

Трансформация советского общества в межвоенный период происходила параллельно с трансформацией большевистской идеологии, особенно в той части, которая была связана со специфическим коммунистическим миропониманием. Период линейных антагонистических оценок с окончанием Гражданской войны прошел, а иные не вписывались в "идеологию бедноты". Тезис о перемещении в иную плоскость центра тяжести борьбы с буржуазией вос­принимался рядовыми коммунистами крайне сложно, а модель "военно-коммунистическо­го", уравнительного бытового уклада была решительно отвергнута самой партией. Реак­цией на феномен расходящихся идеологических ножниц и стал всплеск самоубийств среди коммунистов в середине 1920-х гг.

Исследование суицидального поведения для историка крайне важно по следующим причинам. Во-первых, каждый конкретный случай является, как правило, результатом одновременного воздействия нескольких специфических для определенного исторического периода факторов. Самоубийство - как крайняя форма реакции - происходит именно в тот момент, когда эти факторы проявляются настолько сильно и резко, что сосуществование с ними на индивидуальном уровне более невозможно. Повторение случаев, вызванных сход­ными причинами, позволяет понять состояние общества в тот или иной исторический пери­од. Мотивы отдельных фактов можно распространить на соответствующие социальные, возрастные, религиозные и т.п. общественные слои. Это даст возможность определить наиболее сущностные стороны социального давления и дискомфорта, которые в абсолют­ном большинстве случаев не принимают вид такой крайней поведенческой модели, но, безусловно, воздействуют либо на представителей того же социального типа, либо на все общество. Во-вторых, если концентрироваться на социальной стороне суицидального поведения, то, несомненно, важно рассматривать статистику рамоубийств, позволяющую не только назвать гнетущие индивида факторы, но и выявить их количественные характерис­тики, а также проследить их эволюцию (изменение причин на массовом уровне).

В отечественной историографии проблема самоубийств как самостоятельная тема иссле­дования до сих пор не рассматривалась. Историки касались ее в связи с изучением общест­венного неблагополучия, социальных аномалий и так называемых теневых сторон жизни общества. Затрагивая тему самоубийства как одного из наиболее выраженных отклонений, авторы не сходятся во мнении по поводу того, включать ли суицидальное поведение в общепринятый ряд девиантных явлений. Так, Г.Н. Ульянова, анализируя общие проблемы историографии социальных аномалий, называет такие формы девиантного поведения как нищенство, проституция, бродяжничество, детское беспризорничество, алкоголизм' и нарко­мания*. Она считает, что самоубийства не принадлежат к числу "типологически общеприня­тых категорий девиантного поведения"^ и относит их к "явлению, принявшему вид соци­альной патологии"^. Н.Б. Лебина, рассматривая теневые стороны жизни советского города 20-30-х гг.^, считает, что к негативным отклонениям в рамках девиантного поведения разумнее относить те явления, "которые имеют отрицательную окраску с позиций любого общества, ориентированного на всечеловеческие ценности, - пьянство и наркоманию, агрессивное поведение и хулиганство, проституцию и самоубийства"^. Конечно, разница в оценках затрагивает не только классификацию как таковую, она существенна для уяснения места этой новой для отечественной историографии проблемы. На мой взгляд, объединение негативных форм девиантного поведения с проблемой самоубийств может быть вызвано лишь с некоторыми сходными причинами, лежащими в основе этих аномалий. В смысле же типа поведенческой модели, когда в гипертрофированной форме фокусируются ключевые для общества выбранного периода доминанты (и, прежде всего, социальные), проблема самоубийств носит самостоятельный характер и может быть включена в контекст девиант­ного поведения лишь отчасти.

Современная социологическая теория называет статистические всплески самоубийств естественной реакцией общества на психологическую и физическую нагрузку, вызванную, в частности, войной. В этой связи известны "вьетнамский", "афганский" и другие синдромы, Такая реакция обычно наступает не сразу, а через несколько лет после окончания событий, касается некоторых групп непосредственных их участников, отличающихся более тонко организованной нервной системой, оказавшихся' в новых послевоенных условиях и, как правило, "не вписавшихся" в них.

Россия после 1914 г. была втянута в череду военных, революционных потрясений и катаклизмов. Это породило не только беспрецедентный по продолжительности стрессовый период, но и тотальные масштабы этого стресса. Реакция на него наступила, вероятно, в 1925 г., когда статистические органы и, в первую очередь, партийные, констатировали всплеск самоубийств среди коммунистов, комсомольцев и красноармейцев. Самоубийство коммуниста как "поступок по совокупности" показывало, что нормальный, молодой и лояльный человек "жить здесь больше не может", он хочет уйти из жизни и делает это. Уходили из жизни не только коммунисты, но и люди далекие от строительства нового общества. Иногда "коммунистические" и "некоммунистические" самоубийства совпадали по характеру мотивов. Возникала ситуация, когда условия обыденной жизни как бы уравнивали общество, делали его внесоциальным, внеклассовым, превращали его в единую однородную человеческую массу, не могущую терпеть более давления обстоятельств. Эти "внесоциальные" суицидальные поступки происходили тогда, когда сильнее действовали не специфические "коммунистические" причины-факторы (исключение из партии, разочаро­вание устройством нэповской жизни - "за что боролись" и т.п.), а когда люди, лояльные новой власти, "желавшие ее", попадали в поле действия общих условий (материальной нужды, бытовых неурядиц, семейных передряг, болезней и т.п.). Именно эти условия, доводившие до крайности вне зависимости от наличия партбилета в кармане, уравнивали всех перед лицом смерти.

Предлагаемая статья является попыткой понять советское общество второй половины 20-х гг., проанализировав деструктивные факторы, оказывавшие социально-психологи­ческое давление на все взрослое население и на наиболее активную и лояльную в полити­ческом отношении его часть. Традиционный конкретно-исторический подход предполагает анализ источников по проблеме суицидального поведения в 1920-е гг. и реконструкцию статистической картины всплеска самоубийств среди коммунистов в 1925 г. На втором этапе необходимо выявить ключевые, "доминантные" факторы суицидального поведения представителей активных социальных групп и распространение их на общество в целом, проследить логику поиска причин в аппарате ЦК ВКП(б) в качестве основы для выработки официального отношения к самоубийствам.

Оценить в полной мере масштабы резко возросшего числа самоубийств довольно трудно из-за разрозненности и фрагментарности сохранившихся источников, что и определяет главную сложность работы с ними. Корпус выявленных источников по теме складывался под идеологическим влиянием ЦК ВКП(б). Некоторые материалы преднамеренно уничто­жались и засекречивались, однако даже сохранившаяся их часть позволяет проследить, на мой взгляд, наиболее существенные стороны суицидального поведения. Среди основных компонентов комплекса можно назвать, в первую очередь, статистические источники обще­демографического плана^, вб-вторых, материалы специальных обследований, проводивших­ся в некоторых наиболее неблагополучных в суицидальном отношении общественных груп­пах, статистические сведения по этим группам'. Обследования проводились инструкторами ЦК ВКП(б) и сотрудниками ГлавПУРа РККА, врачами, работавшими по заданию этих органов. Описание конкретных случаев самоубийств довольно часто сопровождается цити­рованием предсмертных записок, здесь же приводится официальный анализ причин само­убийств. Поскольку все эти материалы носят рабочий, закрытый и сугубо предварительный характер, с их помощью можно проследить процесс формирования официальной позиции по этому вопросу, поиск выхода из кризиса. В тексты отчетов часто включались первичные статистические сведения - общие данные о количестве самоубийств в первичной партийной организации и распределение по выявленным причинам суицидального поведения.

К третьей группе можно отнести протоколы партийных собраний, материалы дискуссии в партийной печати по этому вопросу, дающие возможность установить отношение к этой теме официальных партийных кругов и рядовых коммунистов^.

Весьма значимой для понимания проблемы является четвертая группа - источники личного происхождения (письма, дневники), а также мемуарная литература, где дается оценка отдельным фактам самоубийств, затрагиваются причины этого явления и описы­вается обстановка среди окружения человека, покончившего с собой^.

Изучение феномена самоубийств имело традицию в дореволюционной России. Этой проблемой занимались в практическом плане (врачи, психиатры, педагоги), более широко рассматривались философские, религиозно-нравственные проблемы, ее социально-психо­логические аспекты. Детально и основательно феномен суицида изучался в связи с крими­нальной и медицинской статистикой и другими данными земского учета^.

В 1920-е гг. преемником русской статистической школы стало ЦСУ ВСНХ, где с 1922 г. началась регистрация самоубийств по особым статистическим листам. Параллельно велся учет в отделе судебной экспертизы Наркомздрава, короткое время такие сведения собира­лись органами милиции, уголовным розыском в ведомостях, представляемых в НКВД. Ведущей организацией в изучении этого явления был отдел моральной статистики ЦСУ".

Осенью 1921 г. в отделе моральной статистики был составлен листок регистрации случаев самоубийств и соответствующая инструкция о порядке его заполнения'^. В лист регистрации были включены следующие показатели: фамилия, имя, отчество, пол, возраст, национальность, родной язык, вероисповедание, образование, постоянное место житель­ства, семейное положение (с подробным спектром ответа на вопрос, в случае, если брак не был зарегистрирован), имел ли детей и сколько, постоянная профессия, занятие до Октя­брьской революции, занятие или ремесло на момент совершения самоубийства (с подробной градацией), способ совершения самоубийства (с подробной градацией), место, где совер­шено самоубийство, время его совершения, причины, не было ли ранее попыток совер­шения самоубийства, примечания и дoпoлнeния•, кто давал сведения. В 1926 г. графа "вероисповедание" была заменена графой "партийность". Из перечисления этих позиций ясно, что информация, которая заносилась в листки регистрации, является более чем достаточной для основательного изучения этого явления на статистическом уровне. Порядок заполнения листов регистрации также был четко регламентирован'^. На каждый случай оконченного самоубийства составлялся опросный лист учреждениями, регистриру­ющими смерть. Наблюдение за правильностью заполнения и инструктирование осуществ­ляли статистические бюро соответствующего уровня. Заполненные опросные листки ежемесячно направлялись из п/отделов ЗАГСов в Губстатбюро, после чего листки обра­батывались в статбюро и пересылались в ЦСУ. Летом - осенью 1925 г. в отделе моральной статистики, судя по документам, существовали разногласия о процедуре регистрации самоубийств, которые в основном сводились к вопросу о том, нужно ли продолжать регистрировать такие случаи в органах ЗАГСа или передать весь учет в органы милиции'^. Однако необходимость продолжения такой работы в органах ЗАГСа была доказана, и регистрация была продолжена. Таких листков в ЦСУ поступило в 1922 г. - 2599; в 1923 г. -4408; в 1924 г.-51 18; в 1925 г. - 6303'^. На основе их обработки отдел моральной статистики подготовил и оубликовал два сборника в серии "Труды ЦСУ", в которые вошли статисти­ческие таблицы, включающие различные показатели, по 1922-1925 гг. и за 1926 г.'^

Дальнейший поиск показал, что первичные материалы в фондах ЦСУ РГАЭ не сохрани­лись, по инструкции отдела моральной статистики копии листков регистрации не остава­лись в ЗАГСах. Таким образом, наиболее полная обобщенная статистика самоубийств - это опубликованные материалы в серии "Труды ЦСУ". Поэтому в качестве единственного приблизительного ориентира общей численности самоубийств по СССР можно считать общее число поступивших в ЦСУ листков регистрации. Причем ориентироваться на эти цифры можно начиная с 1923 г., когда становление учета можно считать законченным.

В структуре комплекса источников о самоубийствах в 20-е гг. наиболее полно представ­лены статистические сведения по отдельным категориям граждан - по членам и кандидатам в члены ВКП(б), членам ВЛКСМ, красноармейцам. Изучением причин резкого увеличения числа самоубийств занимались сотрудники статистического, организационно-распоряди­тельного, секретного и информационного отделов ЦК ВКП(б), а также сотрудники аппа­рата ГлавПУРа РККА, в фондах которых в РЦХИДНИ и РГВА сохранились соответству­ющие материалы.

Эта группа материалов тесно взаимосвязана с логикой поиска мотивов самоубийств, которой руководствовались занимавшиеся этой проблемой сотрудники. Пытаясь основа­тельно разобраться в изучаемом явлении, они провели серию обследований, материалы которых следует интегрировать в состав корпуса источников. Более того, причина про­ведения обследований в отчетах называлась вскользь и, только зная, что ею стал неожи­данный всплеск самоубийств, можно уловить контекст их программы. Так, в связи с этим исследуется материальное положение коммунистов'^, бюджет времени представителей партийной номенклатуры'^, красноармейцев и комсостава РККА"*, а также коммунистов-рабочих Пулеметного завода и фабрики им. Абельмана г. Коврова Ярославской губернии^,

Комплексный анализ источников позволяет реконструировать на статистическом уровне феномен всплеска "коммунистического суицида" 1925 г. В архивных материалах встречается утверждение, что "в некоторых парторганизациях самоубийства начинают принимать чуть ли не массовый характер"^'. Попробуем разобраться, соответствовало ли это действитель­ности.

Отправной точкой при. уяснении статистики самоубийств можно считать три документа. Во-первых, это справка начальника статистического отдела ЦК ВКП(б) Е.Г. Смиттен "О числе самоубийств среди коммунистов", датированная 1925 г. В ней говорится, что "в числе 616 умерших в первом квартале тек. года коммунистов оказался 81 (13%) само­убийца - 50 членов и^31 кандидат. Возможно, что число самоубийств больше, ибо многие организации не дают сведений о причинах смерти своих членов"^. Эта справка является ключом при реконструкции статистических данных. Из нее следует, что каждый восьмой из умерших в 1925 г. коммунистов покончил с собой, что является крайне высоким аномаль­ным показателем. При дальнейшем анализе следует иметь в виду, что все ориентировочные данные, которые мы попытаемся вывести на основе этого документа, будут занижены. Занижение расчетов произойдет в результате следующих факторов: кроме того, что неко­торые организации не указывали причины смерти своих членов, приведенные в справке сведения относятся к первому кварталу 1925 г. Из специальной литературы известно, что "весенние месяцы дают увеличение нервных заболеваний, этим вероятно и объясняется, что весной и в начале лета отмечается большое количество самоубийств"^. Следовательно, данные по первому кварталу заведомо ниже, чем сведения по второму и третьему. И если на основе приведенных цифр.выводить общее число самоубийств в ВКП(б) за год, то необходимо иметь в виду, что фактор времени года также будет влиять на реальную цифру. Кроме того, мы не располагаем сведениями о смертности по возрастным группам, а знаем только общее число умерших коммунистов. Это обстоятельство также снижает статисти­ческие данные о реальной ситуации. Таким образом, все дальнейшие статистические сведе­ния можно интерпретировать с учетом трех названных факторов как минимальные значения.

Данные справки статистического отдела не включали сведения по Красной армии и Флоту, которые фиксировались в соответствующих документах информстатотдела ГлавПУРа РККА. Рост числа самоубийств был проанализирован в докладных записках сотрудника орграспредотдела Хатаевича^ и начальника информстатотдела ПУРа Черневского^. Так, из записки Хатаевича известно, что из всех покончивших с собой по РККА в 1924 г. (497 случаев) коммунисты составляли 15%, что в явно усредненном виде позволяет определить для 1924 г. II случаев за квартал среди коммунистов по Красной армии^. Статистические сведения по ВКП(б) в целом и по армии относятся к 1925 г. и 1924 г. Однако то, что они относятся к первому кварталу года, повышает их сравнимость в смысле фактора времени года. Анализ статистических и нестатистических источников позволяет сказать-, что в начале 1924 г. число самоубийств было заведомо ниже, чем в начале 1925 г. Поэтому при отсутствии других сведений по РККА для 1925 г. можно, на мой взгляд, в дальнейшем опираться на суммарные сведения по первым кварталам 1924 и 1925 гг., принимая во внимание, что общая цифра будет заведомо ниже реальной. Объединив сведения из справки Смиттен по ВКП(б) в целом и справки Хатаевича по РККА, получим, что за первый квартал реконструированного года произошло 92 случая самоубийств среди коммунистов как минимум.

Мы не располагаем более точными сведениями о количестве самоубийств по СССР, чем число листков регистрации, поступавших из ЗАГСов в ЦСУ, поэтому примем его за отправную точку. Для 1925 г. общее число случаев по ним 6303. По возрастным группам с 18 до 59 лет количество листков регистрации составило 5210.

Таким образом, из всех покончивших с собой в 1925 г. доля коммунистов была 7% как минимум. Для армии, напомним, эта цифра составляла 15%. "Коммунистическая прослойка" среди покончивших с собой была огромной. Для наглядйости и сравнения приведем эти сведения в таблице 1.

Следовательно, если рассматривать "коммунистическую прослойку" в качестве своеоб­разного коэффициента "вторжения", "интеграции" коммунистов в общество, в его отдель­ные группы и слои, можно сказать, что в группу лиц суицидального поведения им удалось интегрироваться весьма существенно. Даже реконструкция статистической картины по заведомо уменьшенным данным показывает остроту проблемы, возникшей в середине 1920-х гг.

"Всплеск самоубийств" хоть и был датирован 1925 г., но реально продолжался гораздо дольше. Не случайно, в 1926 г. в секретной справке о самоубийствах в Красной армии начальник информстатотдела ПУРа Черневский констатировал, что "уже прошло бо­лее года, как ПУРом заострен вопрос о самоубийствах в армии, однако до последних дней вопрос о них остается актуальным и требующим напряженного внимания"^. Конечно,

Таблица I*

Доля коммунистов ("коммунистическая прослойка") среди всего населения и его различных групп (в %)