Распределение случаев самоубийств по причинам

* Таблица составлена по: РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 84, д. 1013.

неправильного подхода отдельных работников парткомов и др. органов^". Сотрудники Политуправления Красной армии называли несколько иные причины, хотя и близкие по сути: нервные расстройства и переутомления; боязнь и недовольство наказанием за прес­тупление, раскаяние, стыд, преступления; на романтической почве; материальная нужда; разочарование в жизни; семейные неурядицы; недовольство службой или своей должнос­тью; болезнь и пьянство; исключение из партии^. Приведем общее распределение случаев самоубийств по Красной армии (см. табл. 2).

Проанализировав данные таблицы в целом, можно заметить, что для коммунистов в существенно большей степени были характерны самоубийства из-за нервного растройства и переутомления, исключения из партии, на романтиччской почве, а также в результате болезней и пьянства. Красноармейцы без партийных и комсомольских билетов в большей мере страдали от разочарования в жизни и семейных неурядиц. Самоубийства по поводу "преступления и наказания" и на фоне недовольства службой случались с равной частотой в той и в другой группах.

Причины самоубийства в каждом отдельном случае тесно переплетаются. Из документов видно, что тяжелое материальное положение и нервные заболевания, как правило, тесно связаны с недовольством службой и разочарованием жизнью^. Практически все случаи сопровождаются "нервным расстройством, издерганностью и измотанностью его совер­шающего"^.

Состояние здоровья, неврастения были не только фоном суицидального поведения, но и важнейшей проблемой для партии вообще и партийного аппарата в особенности. Это подтверждают результаты работы партийно-врачебных комиссий, сформированных одно­временно в Алтайском и Нижегородском губкомах^. Они констатировали отсутствие здоровых коммунистов, указали основные группы заболеваний (неврастения, сердечно­сосудистые и заболевания легких) в зависимости от рода выполняемой работы (партийная, советская, ОГПУ). Председатель медицинской комиссии при Алтайском губисполкоме врач И.В. Григорьев в предисловии к отчету отмечал, что "РКП вообще представляет собой слишком интересный и вполне исторически новый психофизиологический материал, чтобы ограничить огромную только лишь сейчас нарождающуюся проблему о коммунистической психофизиологии"^. Каковы же основные, с медицинской точки зрения, заболевания, характерные для этого нового психофизиологического типа? Проведенное на Алтае обсле­дование охватило 163 человека, из которых 54 были работниками губернского масштаба, 59 — уездного и 10 - районного. Поскольку заболевания в большинстве случаев комби­нировались друг с другом, то представленные в отчете проценты - не абсолютные. После диспансеризации оказалось, что больных неврастенией и прочими нервными заболеваниями было 124 человека (76,4%), туберкулезом и катаром верхних дыхательных путей - 103 (63,7%), ревматизмом- 80 (49,8%), малокровием - 69 (42,5%), сердечными заболеваниями -47 (29,3%). Комиссия признала удовлетворительным здоровье только одного человека^. Аналогичные данные имеются также и по Красной армии. Дивизионный врач Ветроградов оценивает состояние красноармейцев следующим образом: среднего развития - 74%; слаборазвитых - 14% и хорошо развитых - 12%. Далее Ветроградов отмечает, что "значи­тельно хуже физическое состояние командного состава, среди которых мы имеем, считая старшин и средний комсостав, около 25% неврастеников и малокровных и до 15% больных катаром верхушек легких с подозрением на туберкулез, 3% сердечных больных, 1% ревматиков и 3% с хроническим бронхитом"^.

Однако в своих обобщениях комиссия Алтайского губкома пошла дальше. Она распре­делила наиболее распространенные заболевания в зависимости от уровня партийной и советской работы. В результате стала очевидной главная закономерность - с повышением уровня работы возрастала доля больных по трем группам наиболее распространенных заболеваний. Так, например, неврастенией и прочими нервными заболеваниями болели: среди работников губмасштаба - 82,2%, уездного - 76,6%, среди прочих - 58%. По ту­беркулезу показатели распределялись соответственно как 72,3%, 66,1% и 46%. Врач И.В. Григорьев отметил также специфику выявленных нервных заболеваний: "Мне не пришлось зарегистрировать, - писал он, - ни одного случая застарелой ("хронической") неврастении; наоборот, все неврастеники, прошедшие передо мной, есть носители свежих, • молодых форм неврастении различной силы и характера, появившихся вследствие реак­тивного перенапряжения нервно-психической сферы и выражающие собой непосредст­венный результат влияний революционной работы и связанных с нею биопсихологических мытарств"^". Для объяснения причин этой "молодой" неврастении существует масса как архивных, так и опубликованных материалов личного происхождения, прежде всего. В настоящей статье ограничимся двумя цитатами, принадлежащими людям, стоявшим по разные стороны социальной катастрофы. Первое высказывание принадлежит участнику Гражданской войны И.М. Горелову, которого в 1925 г. из-за непролетарского происхождения не приняли в Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова. И.М. Горелов так описывает свои заслуги перед партией: "... я безусым 18-летним мальчишкой с беззаветной преданностью добровольно бросился защищать завоевания революции, меня никто не гнал.... Нужно было во имя партии и революции производить массовые расстрелы – расстреливал. Нужно было сжигать целые деревни на Украине и в Тамбовской губ. - сжигал, аж свистело. Нужно было вести в бой разутых и раздетых красноармейцев – вел, когда уговорами, а когда и под дулом «нагана»^.

Вторая цитата представляет противоположную точку зрения, она из "антисоветского" письма. Его автор написал на имя Ленина в 1918 г. о коммунистах следующее: "Их взгляд на мораль слишком примитивен, и поэтому посягнуть на любое право человека и даже на самое святое - право на жизнь не представляет затруднений....Я считаю безумием передавать почти неограниченные полномочия в руки людей, у которых слабо работают сдерживающие центры и у которых к тому же разжигают классовую ненависть, пони­маемую ими довольно своеобразно"^. В письме подчеркиваются характерные обстоя­тельства - общая истерия революции и примитивный взгляд на мораль, на право на жизнь. Сочетание подмеченных факторов в 1918 г. находило выход в массовом насилии, в котором волей или неволей участвовали коммунисты и где они получали "навык убивать". Но в годы относительного затишья, в послестрессовый период это вело, в частности, к депрессивному состоянию и самоубийствам. В этом смысле игнорирование права на жизнь распрост­ранялось ими и на собственную, а навык убивать часто делал способ ухода весьма ординарным. Характерный случай описывается в материалах ГлавПУРа РККА: "Помкомвзвода Гилеев, на почве нервного расстройства, построил своих красноармейцев и скоман­довал «Внимание» - и выстрелил в себя'"",

Некоторые совершали самоубийство, как Гилеев, в одночасье, другие же - пройдя через депрессию, разочарование жизнью, несоответствие идеальной модели социальных отно­шений реальной ситуации. Случаи второго типа были отнесены к группе - "разочарование жизнью", "недовольство жизнью и службой". В документах приводится большое число фактов, когда покойный оставлял записку "устал жить, надоело жить"^. На то, что "разочарованье в жизни" как причина самоубийств "носит отпечаток и отражение Граждан­ской войны"^, указывали сотрудники политуправления Красной армии, В этой связи приводятся такие строки из предсмертных записок: "Нет родных - все погибли"; "Сбился с пути, трудно разобраться в жизни"^.

Другая-наиболее важная, - на мой взгляд, сторона этого разочарования, не была замечена сотрудниками, проводившими обследование, - несоответствие идеальной социаль­ной модели и реальной жизни. Так, незадолго до самоубийства арттехник Франк часто говорил товарищам: "Больше нет сил, меня грызет тоска за все ненормальности в части"^. В сводке информотдела ЦК ВКП(б) о болезненных явлениях в партийных организациях от 28 марта 1928 г. приводится следующий случай: "Руководящая группа работников (не только узкий круг верхушки) в течение 2, а местами и 3 лет систематически занималась пьянством, кутежами, дискредитированием на этой почве партии, картежной игрой, растратой государственных денег, вербовкой в специальных целях сотрудниц учреждений и. т.п. (Иркутск, Славгород, Херсон, Вельск).... Для всех этих организаций является характерной атмосфера замалчивания, безнаказанности и круговой поруки со стороны ответработников. В этом отношении следует особо отметить факт самоубийства в Славгороде одного партийца в знак протеста против режима в организации'"*". И если в случае самоубийства арттехника Франка налицо безысходность и отчаяние, то самоубийство в Славгороде — ' прямой и открытый вызов, протест против новорожденного коммунистического цинизма.

В архивных материалах встречаются такие предсмертные записки как "я не способен на большую работу", "не знаю, зачем жить, для кого я нужен". Весьма показательна записка, оставленная красноармейцем, следующего содержания: "Задачи стоят большие, у меня нет нужных умственных способностей"^. Эту записку, что примечательно, сотрудник ГлавПУРа РККА комментирует как перегрузку на службе.

Несовпадение реального и идеального в сознании борцов периода Гражданской войны было точно передано А. Толстым в рассказе "Гадюка". В материалах обследования, прове­денного ЦК партии, также описывается несколько случаев такого рода. Выявляя повод самоубийства Луковецкого, сотрудник ЦК приводит следующие факты его биографии: "Бывший курсант краском, удостоившийся отличия со стороны Троцкого, как боевик был переброшен из Харькова в Сумы.... В оставленном письме (в организацию и к т. Троцкому) жалуется на невнимание к старым революционерам-бойцам, к которым себя причисляет, на несправедливое отношение к себе.... И, наконец, пишет, что не может понять настоящую-действительность, упомянув помилование Савинкова"^.

Неприятие повседневно-бытовой стороны нэпа, явное несоответствие тому, "за что боролись" на фоне нервного переутомления и крайняя форма реакции на повседневные события отличает другой случай, приведенный в материалах обследования ЦК партии. "Комсомолец Мамалыга работал на селе... Секретарь райкома снял его с должности, как несоответствовавшего своему назначению... он попал в тяжелую нужду и неимоверно голодал. Перед самоубийством Мамалыга был в Одессе, где видя одесскую обстановку, вернувшись на село, делился об этом со своими товарищами комсомольцами, что "мы, мол, голодаем, а там с жиру бесятся", причем однажды вечером, взяв винтовку, он пошел на могилу какого-то товарища и там застрелился"^. В этом случае прослеживается комплекс причин (тяжелое материальное положение, неудачи на службе, разница в материальных условиях города и деревни периода нэпа) и ритуальный характер самоубийства. Скорее всего, он пошел на могилу своего товарища - верного борца - рассказать об увиденных "ненормальностях", пожаловаться на несправедливость происходящего не только по отношению к нему лично (самоубийство произошло не сразу после снятия с должности), а на неправильность устройства жизни, вообще, когда такие как он, Мамалыга, остаются не только вне игры, но и просто бедствуют.

О сходном комплексе причин говорит и случай уездного военного комиссара г. Мангана (Фергана) Худякова. У него сильно нуждались родители, была "усталость в работе, неврастения, пожалуй, да", как сам он оценивал свое состояние. Но, кроме того, в предсмертном письме к заворгу укома и в обком Худяков писал о ненормальном отношении к нему как к члену партии и как военкому (его ни разу не пригласили ни на одно заседание оргколлегии укома и фракционное заседание уисполкома)^. На" фоне неврастении, материальных проблем налицо и ситуация личной невостребованности, выключенности из политизированной повседневности. Видимо, Худяков по своим личным качествам (неаде­кватная для периода мирной волокиты реакция, "неудобность" в личных отношениях с окру­жающими и т.п.) "не вписался" в микроклимат местной партийной и советской среды. Эта невостребованность проявлялась и в случаях самоубийств, причиной которых было исключение из партии. Таких случаев в Красной армии за первый квартал 1925 г. было 10% (см. табл. 2). В этой ситуации причиной самоубийства было исключение из партии как ближайшее и наиболее серьезное событие, но оно обычно происходило не на пустом месте, а было следствием все тех же психологических, идеологических и морально-нравственных проблем. Как правило, события развивались следующим образом: под влиянием перегрузки, утомления, непомерных требований и ответственности, материальной нужды и неопреде­ленности коммунист переживал серьезный внутренний кризис, чувствовал безысходность и собственную ненужность. В большинстве случаев он начинал пить, а когда его исключали из партии, это воспринималось уже как последняя капля. Отчаяние и чувство гнетущей невостребованности поглощало человека, и он совершал непоправимый поступок.

Самоубийства середины 20-х гг., как показывают приведенные случаи и архивные материалы, были резкой, экстремальной реакцией на происходящее. Эта реакция, на мой взгляд, была вызвана протестом чисто бытовым, непосредственным образом вытекавшим из организации советской повседневности, неустроенного быта с заунывной текучкой, из необходимости добывать хлеб насущный не с шашкой в руках, а присутствуя на рабочем месте с раннего утра до позднего вечера. Но и в этой серой повседневности были специфические факторы, подталкивавшие именно коммунистов к экстремальному поступ­ку. Прежде всего — это обязательное участие в разного рода заседаниях, и совещаниях и т.п. В материалах обследования ЦК партии прямо указывалось, что "среди всех покончивших с собой имели место также несколько случаев самоубийств партийцев на почве перегрузки работой и различными обязанностями, по крайней мере, в оставленных записках они указывали на перегруженность и невозможность справиться со всеми обязанностями, как на основную причину, толкнувшую их к необходимости покончить с собой"^. Одновременно с этим военные писали, что "подъем кривой в начале 1925 года свидетельствует об утомлении в результате зимней учебы"^. В контексте выявления причин самоубийств орграспредотдел ЦК провел несколько обследований бюджета времени коммунистов. Так, в частности, было проведено обследование некоторых производственных ячеек Тульской области. В его результатах констатировалось, что "секретарь ячейки депо несет 9 следующих обязанностей: 1) секретарь ячейки; 2) член райкома; 3) член губкома; 4) член горсовета; 5) член фракции учпрофсожа; 6) член производственной комиссии; 7) член правления клуба; 8) член месткома; 9) парткор"^. Этот бедолага в течение месяца "должен был участвовать в 49 различных собраниях, совещаниях по 25-ти разнообразным отраслям работы. На это в общей сложности им было потрачено 155 часов, т.е. около 18 рабочих дней, или более 5 часов в день.... Сюда не вошли 3 поездки в подшефную волость, на которые потрачено 78 часов"^. Далее в материалах обследования отмечается, что "в общем на активных работ­ников ячейки приходится от 5-15 различных нагрузок и от 35-60 заседаний, совещаний, собраний и т.д. в месяц. Середняки имеют от 3-5 и 6 нагрузок и от 25-30 заседаний, собраний, совещаний и т.д. в м-ц"^. Аналогичная картина была и в Красной армии. Врач Ветроградов писал, что "вечернее время занято у красноармейцев в Ленуголках... Клубная работа заканчивается иногда в 12 час."^ У командного состава, отмечал Ветроградов, "рабочее время превышает всякую физиологическую норму... В общем счете нагрузка командного состава выражалась 14-15 часов ежедневно"-". В этой ситуации, естественно, возникали семейные неурядицы, не было времени на сон, отдых и тем более на чтение. Не приходилось удивляться, что "подавляющая часть этих т.т. из числа особенно нагруженных абсолютно не имеет возможности следить за текущей прессой"-^.

Такая перегрузка на фоне общей истощенности, психологических переживаний, бытовой неустроенности, отсутствия четких моральных и нравственных устоев, вызванных сменой идеологических ориентиров, приводила к росту числа самоубийств, поскольку воздействие каждого из названных факторов не уменьшалось, а лишь продлевалось во времени с пер­спективой уйти в бесконечность.

Кроме перечисленных "коммунистических" причин, т.е. причин основных, "доминант­ных" именно для коммунистов, существовали еще и "общечеловеческие" факторы суици­дального поведения. В их числе мы оставим в стороне чисто личные - любовь, ревность, измену и т.п., а также неизлечимые болезни, семейные неурядицы, пьянство - и остано­вимся на проблеме "преступления и наказания", а также на материальных трудностях. Совершение преступлений, главным образом, служебных, и материальные неурядицы не принадлежат, на мой взгляд, к числу чисто "коммунистических", т.е. непосредственным образом вытекающих из специфических особенностей коммунистического социального опыта, психологии и быта. Эти причины в большинстве случаев относятся к "общечелове­ческим", оставаясь при этом социальными по своей сути.

Обе причины занимали весьма существенное место в общем распределении случаев суицида, причем составляли приблизительно равные доли как среди красноармейцев, так и среди коммунистов и комсомольцев. Причина, которую можно назвать "преступление и наказание", имела место в 15% случаев среди красноармейцев и в 13% среди коммунистов и комсомольцев. Суицидальное поведение из-за, материальных проблем занимало одинаковое место в распределении причин самоубийств, как среди партийных, так и среди беспар­тийных красноармейцев, и составляло 10%. Как и в остальных случаях, действие этих факторов проявлялось вместе с другими - общим неврастеническим фоном, разочаро­ванием, болезненным состоянием. Наиболее характерной чертой, прослеживаемой для суицидального поведения по группе "преступления и наказания", является то, что "само­убийство как мера избежать наказания, совершенно несообразно с тем преступлением, которое совершено"^. В архивных материалах есть такие примеры: комсомолец покончил с собой, потеряв секретный пакет, другой заснул на посту, а когда это обнаружилось, тоже покончил самоубийством^. В РЦХИДНИ сохранился довольно любопытный документ -сочинение начальника штаба легкого артиллерийского полка 3-й Крымской дивизии члена РКП(б) с 1909 г. Лейтендорфа от 15 сентября 1925 г., озаглавленное "Мои мнения о самоубийствах в Красной Армии вообще". Среди длинных рассуждений общего характера есть четкая классификация причин самоубийств для разных групп красноармейцев. Для красноармейцев и младшего командного состава Лейтендорф называет наиболее часто встречающиеся: "1. Повышенная требовательность несения службы в связи с кампанией по укреплению дисциплины. 2. В отношении хозяйственников — неумелость и большая ответ­ственность за порученное дело"^. При изучении материалов о самоубийстве Спадчего, которое подробно обсуждала на закрытом партийном собрании ячейка Кавшколы, высту­павшие курсанты отмечали, что "фон самоубийства Спадчего: курс на поднятие дисцип­лины, который не гибкий, аресты, бывшие так модны в то время, сделали обстановку тяже­лой для работы.... Партийная демократия была ограничена, работа ослабла, особенно не было спайки между рядовыми партийцами и командирами..."^ Сейчас, конечно, не пред­ставляется возможным выяснить, по какой именно причине было включено самоубийство

Спадчего в статистические сведения, но важно отметить, что, неоднократно подчеркивая общую атмосферу жесткой дисциплинарной ответственности, вплоть до арестов, партийное собрание вынесло, тем не менее, решение: "Основной причиной самоубийства члена ВКП(б) Спадчего закрытое партийное собрание считает: его партийную невыдержанность и неустойчивость, а также болезненное психическое состояние"^.

В контексте проблемы самоубийств курс на поднятие дисциплины был лишь очередным новым фактором психологического давления, а наказание за малейший проступок и страх перед ним были неимоверным прессингом, который не выдерживала покалеченная психика красноармейцев в 1925 г.

Фактором постоянной подавленности было отсутствие денег. В армии самоубийства из-за материальных невзгод стояли на четвертом месте. В материалах обследования приво­дится случай, когда покончил с собой переписчик, получавший 2 руб. 20 коп., имевший двоих детей. Имеются такие записки как "семья голодает", "родители сильно нуждаются" и т.п. Анализируя архивные документы о материальном положении коммунистов и представителей других социальных групп советского общества 20-х гг., можно сказать, что рядовые коммунисты ничем не отличались по оплате труда от рабочих и служащих соответствующей должности и квалификации. Однако, как уже отмечалось, коммунисты несли массу общественных нагрузок, и, следовательно, были лишены свободного времени и не могли зарабатывать дополнительно. Это приводило к тому, что их материальное положение было гораздо хуже, чем у беспартийных. Под влиянием экономических условий второй половины 20-х гг., когда в городах процветала нэповская торговля и рыночные отношения, члены партии оказались заложниками "коммунистической аскезы", которая навязывалась им принудительно, как бы по определению. Ведь об участии коммуниста в предпринимательстве и торговле речи не могло идти. Бюрократический аппарат, непомерно раздутый во времена "военного коммунизма", переживал постоянные сокра­щения и чистки, теперь на службе был нужен не столько партийный билет и идейная, подкованность, сколько квалификация и образование. Ветераны Гражданской войны часто оказывались безработными и бедствовали. При изучении материалов о будничной жизни, повседневных проблемах рядовых коммунистов возникает такое впечатление, что все было плохо: здоровье потеряно, нервы расшатаны, свободного времени не было, идеалы юности разрушены, социальные перспективы туманны, бытовые условия - ужасны, а денег постоянно не хватало. Для депрессивного состояния в принципе достаточно лишь одной из названных причин. Из документов же ясно, что практически постоянно присутствовали почти все названные факторы. Люди с наиболее уязвимой психикой уходили из жизни. В широком источниковом контексте, при использовании большого количества документов о коммунистическом, рабочем, армейском и студенческом быте 20-х гг. суицид не воспринимается как экстраординарное явление. Конкретные случаи самоубийств часто предопределены логикой повседневности. Такое впечатление, что они носят как бы "бытовой", ординарный характер, не являются чем-то из ряда вон выходящим, а мысль о них как бы постоянно витает в воздухе. Гнетущая атмосфера распространялась не только на коммунистов, -но и на их близких. Семья оказывалась в тяжелом положении, становилась заложником постоянного психологического стресса. Эту обстановку ярко описывает в своем дневнике Литвинов - студент Института красной профессуры в 20-е гг. Речь идет о его соседке по общежитию ИКП, которая не была коммунисткой. "У нас пыталась покон­чить самоубийством, - пишет Литвинов, - молодая красивая нежная жена механика, одна из столь редких теперь, - в наше время огрубевших женщин в сапогах и девушек в полу­шубках, в эпоху гермафродиток и полуженщин, - женственных женщин. (...) Думал ли я, что она будет стреляться скорее моего. (...) Ходят разные слухи. Я, однако, думаю совсем иное. Кажется, ей просто надоела эта жизнь - грязная, серая, нудная, в коммунистической казарме. Воспитанная в красоте (это сейчас видно), она не могла перенести прелестей нашего Страстного монастыря с его обычаями, которые претят мало-мальски эстетически развитому человеку, с его вонючими коридорами, с его коммунизмом и его красными профессорами, с его жизнью нараспашку, на ладони, на виду у всех. В жизни души, рожденные для красоты, ищут тайного уголка. (...) Без него жить совершенно невозможно для многих людей. А в жизни коммунистов этого укромного уголка нет. Опротивела ей наша жизнь, опротивел и муж, хотела вырваться, сил не хватило, взяла и стрелялась"*"*. Литвинов точно подметил главную черту коммунистического быта: "жизнь нараспашку, на ладони, на виду у всех", отсутствие- условий для какой бы то ни было частной жизни. Он не только описывает конкретный случай,, очевидцем которого он был, но и невольно "проговаривается" об ординарности суицидального поведения в коммунистической среде ("Думал ли я, что она будет стреляться скорее моего"). Строки дневника характеризуют общую обстановку середины 20-х гг. Обреченность выражена в идущих по нарастающей глаголах "опротивела", "хотела вырваться", "сил не хватило", "взяла и стрелялась". В них -последний эмоциональный всплеск, переходящий в полное и безнадежное отчаяние, после которого холодное, рассудочное, почти обыденное "взяла и стрелялась". Стиль изложения подчеркивает ординарность исхода. Просто так, как будто речь идет не о самоубийстве, а о чем-то будничном и привычном.

"Всплеск самоубийств" в партийной среде был серьезной проблемой, которая подробно изучалась партийными органами и заставляла их искать причины суицидального поведения, формировать отношение к нему в партийной среде. Поэтому нельзя согласиться с Н.Б. Лебиной, которая пишет, что "даже простые размышления в этом направлении становились невозможными в условиях формировавшейся монопольной большевистской идеологической системы"^. Это положение определенно справедливо для 30-х гг., но в 20-е гг. и особенно в середине десятилетия формирование официальной позиции по поводу суицида еще не закончилось, четкой концепции не было, проблема обсуждалась на партийных собраниях и конференциях, в партийной печати и уж, тем более, плюрализмом полны закрытые партийные документы. Кстати, сама Н.Б. Лебина приводит несколько примеров обсуждения суицидальных поступков в широкой молодежной и рабочей среде именно в конце 20-х гг. Здесь, вероятно, еще раз проявилась та существенная разница в степени идеологического прессинга 20-х и 30-х гг., которая четко прослеживается, например, при изучении проблемы широты статистического наблюдения и закрытости статистики^. Если для 30-х гг. вывод Н.Б.' Лебиной о том, что "советская система предпочитала рассматривать самоубийства лишь с политической точки зрения'"" может быть признан в целом справедливым, особенно применительно к "коммунистическому суициду", то в 20-е гг. ситуация была абсолютно иная. Изучение суицидального поведения в партии, армии и комсомоле во второй половине 20-х гг. находилось в контексте исследования социального фона этого явления. Как уже отмечалось, проводились обследования бюджета времени коммунистов, их материального положения, здоровья и чисто бытовых моментов. Иногда' складывается даже обратное впечатление: изучавшие суицид партработники как будто намеренно игнорируют идейный аспект некоторых случаев, они абсолютно не видят мировоззренческого кризиса, который проявлялся на индивидуальном уровне. На раннем этапе изучения этих документов мне казалось, что партийный аппарат намеренно затушевывал идеологический кризис в партии 20-х гг. По прошествии времени и после изучения дополнительных материалов представ­ляется, что никакого умысла здесь не было. Ситуация была приблизительно такая: в суицидальном поведении главной составляющей была гнетущая повседневная атмосфера. Идеологическая компонента присутствовала в коммунистическом суицидальном поведении опосредованно. Это были не самоубийства в знак политического протеста (как, например, самосожжение в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 г.), а поступки, вызванные неприятием нового коммунистического цинизма, новой нэповской социальной несправедливости, собственной невостребованности в жизни и отсутствием четких социальных перспектив. И именно этот основной, повседневный аспект увидели современники, изучавшие эту проблему. Всплеск "коммунистического суицида" рассматри­вался ими под влиянием того, что "лишения и потрясения, пережитые партийцами в годы Гражданской войны, начинают особо сказываться только за последние год-два в виде всяческих заболеваний, а также увеличения числа самоубийств"^. Меры преодоления этой ситуации должны идти "по линии улучшения материального положения, установления более чуткого и вдумчивого подхода к отдельным товарищам со стороны соответствующих руководителей и руководящих органов и по линии более полного выявления состояния здоровья низового партийного актива"^. Военные писали, что срочно необходимо "под­лечить, дать отдых, разгрузить наш начальствующий состав - вот те меры, которые нужны для уменьшения количества самоубийств"^. Реализация этих мер привела, в частности, к становлению системы спецполиклиник и больниц, санаториев и домов отдыха для партий­ной, советской и комсомольской номенклатуры,

Самостоятельным вопросом была политическая оценка самоубийств, формирование официальной версии причин суицидального поступка. С одной стороны, суицид вполне вписывался в идею коммунистической жертвенности, борьбы, невзирая на средства, которые, будут оправданы благой целью. С другой стороны, для правящей партии, насаждавшей свою гегемонию всеохватно, коммунистический суицид был крайне опасен, потому что показывал отсутствие единства внутри нее. Применительно же к рядовым гражданам он настораживал, поскольку был проявлением самостоятельности личности в решении собственной судьбы, а самостоятельность вообще, и такая крайняя ее форма в особенности, не входила в планы коммунистического руководства. Кроме того, само­убийства в целом, без анализа мотивов, являются симптомом общественного неблаго­получия, о котором не могло быть и речи в стране, строящей социализм.

В 20-е гг. можно еще проследить обе точки зрения на суицид. Так, Лейтендорф писал: "Покушение на жизнь, с одной стороны, следует рассматривать отсутствием силы воли у данного индивидуума, а с другой стороны, имением налицо этой силы воли у покушав­шегося, вызванной решительным действием, всегда на что-нибудь обоснованным"^. Автор еще не сформулировал для себя однозначно, является ли самоубийство уходом от борьбы или же какой-то специфической формой ее продолжения. В любом случае он признает наличие у самоубийцы воли, которая требуется для ухода из жизни. Инструктор ЦК партии Хатаевич также отмечает, что "на самые факты в партийных кругах реагируют всяко, но в большинстве случаев масса - партмасса относится к ним отрицательно и при обсуждениях на ячейках все выступающие осуждают самоубийство"^. Эта оценка показывает, что офи­циальное партийное руководство еще допускало в принципе дискуссию по этому вопросу, хотя и оценивало самоубийства "как крайнюю форму разложения"^. Это подтверждает и обсуждение самоубийства Спадчего на собрании ячейки Кавшколы. Мациевский -секретарь ячейки - в начале собрания четко обозначает официальную версию: "Самоубий­ство обрисовывает его как малодушного члена партии. Коммунист, который стреляется, не есть коммунист, ибо коммунист должен быть стойким борцом во всех трудных моментах"^. Но на собрании возникает обсуждение, которое переходит в незапланированное русло. Отношение к самоубийству состояло из двух моментов - из политической оценки этого факта на партийном собрании и из отношения к похоронам и участию в них. Именно отношение к организации похорон и участию в них коммунистов было наиболее уязвимой стороной. Очень часто, даже дав политическую оценку на собрании ячейки, коммунисты участвовали в похоронах, помогали родственникам в их организации. При обсуждении самоубийства Спадчего, после того, как все присутствовавшие должны были бы согласиться с оценкой секретаря Мациевского и выразить резко негативное отношение к случившемуся, слово берет курсант старшего курса Медников. Он возражает косвенно, как бы недоуме­вает по поводу такой прямолинейности. Суть его выступления изложена в протоколе так: "Покончивший самоубийством т. Спадчий похоронен как собака, тогда как знает случай самоубийства не рядового партийца, работавшего в ВЦСПС, где Троцкий произносил речь. Отсюда он делает выводы, что у нас есть деление на рядовых и верхушки"^. Именно в организации похорон наиболее часто проявлялось несогласие с официальной оценкой. Участие коммунистов в похоронах самоубийцы, особенно в конце 30-х гг., когда само­убийства совершались чаще всего из страха перед неизбежным арестом, было единственной возможностью выразить свое понимание происходившего, разделить логику поступка ушедшего из жизни, показать собственную незастрахованность от этого шага. Случай, когда члены ЦК ВКП(б) хоронили застрелившегося фурера, описывает, в частности, в своих мемуарах Н.С. Хрущев^.

Анализ архивных материалов и статистических данных, приведенный в статье, дает возможность с неожиданной точки зрения взглянуть на советское общество 1920-х гг., приблизиться к пониманию специфических черт этого исторического времени. Причины суицидальных поступков позволяют выйти на понимание специфических деструктивных моментов и факторов социального дискомфорта, проявившихся в советской повседневности периода нэпа. Можно назвать факторы общие и чисто "коммунистические", т.е. непосред­ственным образом вытекающие из специфических особенностей коммунистического соци­ального опыта, психологии и быта. Среди общих наиболее сильное воздействие оказывали материальная нужда, бытовая неустроенность, безработица, вынужденная миграция, отсут­ствие социальных гарантий. Коммунистов, имевших военный и революционный опыт, отличало плохое здоровье, расстроенные нервы, ощущение невостребованности в условиях смены идеологической парадигмы, сильное расхождение нэповской реальности с идеалами революционной юности. Новое миропонимание как часть большевистской идеологии навязывалось столь же безапелляционно, как и прежнее "военно-коммунистическое". Суть же нэповских взглядов на советскую действительность была прямо противоположной идеям мировой революции, которые если еще не канули в Лету, но существенно отдалились в исторической перспективе. Острый мировоззренческий кризис, как следствие замены основного символа веры, переживала вся партия. Эти факторы, главным образом, и вызвали в середине 1920-х гг. всплеск "коммунистического суицида". Причины действовали не линейно, в каждом конкретном эпизоде присутствовало несколько факторов одновре­менно. ^

В 1920-е гг. современники изучали случаи и статистику самоубийств. Оценив глубину и опасность кризиса в партии, они верно заметили, что он в значительной мере усугублялся "бытовым" фактором. Такой анализ позволил им правильно выработать новые отношения с партийной номенклатурой, которая с конца 20-х гг. формируется уже на уровне уезда и губернии. Эти отношения включали разные формы "спецобслуживания" - медицинского, продовольственного, матер<