Природа в лирике Жуковского.

БИЙСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ им. В. ШУКШИНА

Контрольная работа

По русской литературе первой трети XIX века

(вариант №1)

Выполнил: студентка

филологического факультета

группы 3222

Архипова Анастасия Владимировна

Проверил: Зелянская Н.Л.

Сущность полемики между шишковистами и карамзинистами.

Классицизм, влиятельное литературное направление, державшее в своей власти художественное творчество более чем в течение столетия, не окончательно сошел со сцены в первой четверти XIX в. Делаются попытки приспособить его к новым историческим условиям, отыскать в нем целесообразное в социаль­но-этическом и художественном отношениях. В рассматриваемое время шел процесс дифференциации внутри этого литературного на­правления, который вел к распаду системы.

В конце 80-х годов XVIII в. Державин организовал литератур­ный салон, посетителями которого были А. С. Шишков, Д. И. Хвос­тов, А. А. Шаховской, П.А. Ширинский-Шихматов. Все они были активными сторонниками классицизма и создали литературное общество „Беседа любителей русского слова" (1811 —1816), в ко­торое входили также И. А. Крылов и Н. И. Гнедич. А.С. Шишков, оказавшийся теоретиком общества, отчего его сторонники полу­чили наименование „шишковистов",— публицист, настроенный реак­ционно, противник даже слова „революция" („Слава тебе, рус­ский язык, что не имеешь ты равнозначащего сему слова! Да не бу­дет оно никогда в тебе известно..."). „Рассуждение о любви к оте­честву" - пример реакционной интерпретации патриотизма. Защи­щая русское самодержавие и церковь, Шишков выступал против „чужеземной культуры". Такая позиция привела его и шишковистов к неприятию языковой реформы Карамзина и европейских симпатий этого писателя и его группы. Разгорелся спор шишковистов с карамзинистами. Хотя социальные позиции их отнюдь не были противоположными (и те и другие были монархистами), „европеизи­рованному" языку карамзинистов Шишков противопоставил нацио­нальную языковую архаику. В „Рассуждении о старом и новом слоге российского языка", по существу, он воскрешал устаревшее для XIX в. учение Ломоносова о трех штилях, особенно превозно­ся высокий штиль. В „Беседе" читались оды, „пиимы", трагедии, одобрялись произведения столпов русского классицизма. Однако влечение к национальной самобытности, свойственное членам „Бе­седы", было общественно ценной тенденцией, особенно когда она обращала писателей к реальным сторонам русской жизни, что весьма успешно осуществлял Державин в стихотворениях типа „Евгению. Жизнь Званская", „Приглашение к обеду". Выдающихся успехов достиг в этом отношении И.А. Крылов. Классицизм эво­люционировал в сторону реализма, эта тенденция всегда была заметна в низких и средних жанрах — комедиях, сатирах, баснях, эпиграммах.

А. А. Шаховской — известный комедиограф начала века. „Там вывел колкий Шаховской своих комедий шумный рой", — дал Пушкин меткую социально-литературную зарисовку. Наиболее нашу­мевшей оказалась комедия „Урок кокеткам, или Липецкие воды" 1815), обострившая борьбу шишковистов против карамзинистов.

Колкости Шаховского были направлены на высший свет, в кото­ром замечено было ложное просвещение — мода на иностранщину, с чем драматург связал показной и наигранный или глупый от от­сутствия подлинной культуры сентиментализм. В образе чувстви­тельного и влюбленного поэта Фиалкина („пресладкого творенья"), автора баллад о мертвецах, современники увидели пародию на В. А. Жуковского. Друзья поэта были возмущены. Тем более что в другой комедии, более ранней, „Новый Стерн", Шаховской на­падал на Карамзина и известного в то время карамзиниста В. В. Из­майлова. В комедии имели место колкости, попавшие одновременно в арзамасцев С. С. Уварова и В. Л. Пушкина.

Природа в лирике Жуковского.

Элегиям принадлежит первое место в творчестве Жуковского, не по количеству произведений, а по значимости, по содержательной на­полненности, глубине самовыражения и по влиянию этого жанра на другие. В основном элегии лежат у истоков его творчества.

Элегии Жуковского — большие лирические произведения, в кото­рых описательное и медитативное начала находятся в глубоком вза­имопроникновении благодаря тому, что центром произведения оказы­вается элегическая личность. В прославленных элегиях „Сельское кладбище", „Вечер", в стихотворении элегического тона „Певец" в центре — образ юноши. Элегическая личность в поэзии Жуковско­го — совсем юный человек, он „едва расцвел — и жизнь уж разлю­бил" („Певец"). Горести, сомнения, раздумья юного сердца излива­ет поэт в стихах. Лирический конфликт в том и состоит, что юное существо оказалось не принятым жизнью: „Здесь пепел юноши без­временно сокрыли..." („Сельское кладбище"); „Придет сюда Альпин в час вечера мечтать // Над тихой юноши могилой!" („Вечер"); „И ра­но встретил он конец, // Заснул желанным сном могилы..." („Певец"). Знаменательная особенность центрального элегического образа Жуковского в том, что поэт разрушил грани между жизнью и смер­тью своего героя, его бытием и небытием. В „Сельском кладбище" применен своеобразный, именно элегический прием композиции об­раза и всего стихотворения. Юноша-поэт вначале передает впечат­ления, вызванные сельским кладбищем, а затем он как бы видит себя умершим, похороненным и уже глазами других людей, как бы со сто­роны, смотрит на себя и читает эпитафию на собственном надгробии. Элегическая личность Жуковского, живя на свете, переносится в мир иной, представляет себе жизнь без себя; герой живет и не живет од­новременно. Такого рода разрушение границ между бытием и небы­тием, странные посещения живущим „мира иного", его погружения в могилы — первые романтические предвестия в элегиях Жуковского, на первый взгляд выдержанных в традициях сентиментализма.

Исследователи из Томского университета, где хранится библио­тека поэта, придают значение наличию в ней книги французского просветителя Кондильяка „Трактат об ощущениях", в которой при­ведена примечательная цитата из Д. Дидро о свойствах ощущений. Жуковский как поэт будто оттолкнулся от подобного типа представ­лений, но художественно реализовал их по-своему. У Дидро каждое ощущение обособлено и определено: „... из всех чувств: зрение — са­мое поверхностное, слух — самое горделивое, обоняние — самое сла­дострастное, вкус — самое суеверное и непостоянное, осязание — са­мое глубокое и философское", и Жуковский знает тонкие оттенки ощущений и их эмоциональный, чуть ли не эмоционально-этический ореол. Он никогда не остается на уровне лишь зрительных впечатле­ний („поверхностных"): „уж вечер... облаков померкнули края...", но обязательно вводит многообразие звуковых („горделивых"): „тихая гармония" ручья приятна, гул ревущего стада, „пловцы шумят", перекликаясь, „в тишине у брега струй плесканье", „дикий крик" ко­ростеля, „стенанье филомелы" (соловья); здесь и обонятельные („сладострастные") ощущения: „Как слит с прохладою растений фи­миам!"; и осязание: „Простершись на траве под ивой наклоненной", „прохлада растений", „веянье зефира"; и даже мнимо-вкусовые: „Как сладко в тишине у брега струй плесканье!" Эти первоначаль­ные, в принципе простейшие движения в психике у Жуковского ока­зываются утонченными, переданными в своих оттенках, взаимопере­ходах, едва уловимых проявлениях („чуть слышно", „как тихо"). В тишине чуткое ухо улавливает не громкие, а едва слышные, вдали звуки. Глаз видит не замеченное в повседневности: „последний луч зари", „последнюю" блестящую струю в реке, трепет ивы, колыханье тростника, зыбкость лунного блеска. Вся эта гамма ощущений приятна для человека, она доставляет ему наслаждения. Но как ни искусно, как ни художественно и поэтично вводит поэт читателя в мир утонченных, глубоко человечных ощущений, главное в психологическом анализе в другом. Прав В. Г. Белинский, замечавший: „И, однако ж, ощущение есть только приготовление к духовной жизни, только возможность романтизма, но еще не духовная жизнь, не романтизм: то и другое обнаруживается, как чувство, имеющее в основе своей мысль".

Главный интерес Жуковского как романтика вызывают особые переживания, эмоциональные и интеллектуальные: воспоминания, мечты, надежды, сны, чувства природы (весеннее чувство, вечернее и утреннее чувства), чувство грусти, но и утешение в слезах, а также особенно-невыразимое, но существующее в душе — мир предчувст­вий.

Чувство природы в элегиях Жуковского особенно проникновенно, богато оттенками и философски содержательно. Утреннее чувство («Жаворонок") нередко сливается с весенним чувством („Весеннее чувство"). Они родственны воздушной стихии. Это переживание единения с ней, ощущение легкости, душевной окрыленности, пробуждения Душевных сил, порыв, сердечное движение в вышину вместе с птицами поднебесными или вдаль вместе с ветром, к неведомым брегам, сердечная готовность принять неведомое, которое кажется желан­ным, сладким, милым. Утреннее и весеннее чувства — это радостное и светлое очарование природой, которое испытывает человек.

Жуковский особенно большой мастер—художник и тонкий психо­лог — в поэтическом изображении вечернего, подлинно элегического чувства. В элегиях „Сельское кладбище", „Вечер", „Славянка" пе­редано тоже пантеистическое слияние человека с природой, но уже в другой эмоциональной тональности. Вечерняя природа погружается в „задумчивость", в таинственное „молчание", в „дремоту" и „сон", и элегический человек, с умиротворенным сердцем, освободившись от дневных трудов, „задумавшись", или идет в свой „спокойный ша­лаш", или лежит на траве у ручья. Он погрузился в природу и в себя самого. Вечернее ее затишье („Все тихо, рощи спят; в окрестности по­кой...") позволяет чувствительной душе постигать не замеченное за дневными заботами: жизнь травы, струй ручья, небесных лучей. В ду­ше элегической личности пробуждается сокрытая днем глубинная жизнь — бьют чистые ключи воспоминаний, светятся мечты. Вечер­нее чувство — такое слияние с природой, которое оказывается одно­временно познанием тайной жизни природы и самопознанием нрав­ственных глубин, недоступных человеку, отвлекаемому многообраз­ными и яркими впечатлениями дня.

3. Особенности романтизма Батюшкова.

Бе­линский, определяя своеобразие поэзии автора «Вакханки», пи­сал: «Направление поэзии Батюшкова совсем противоположно направлению поэзии Жуковского. Если неопределенность и ту­манность составляют отличительный характер романтизма в духе средних веков, то Батюшков столько же классик, сколько Жуков­ский — романтик». Но чаще критик восхвалял его как романтика.

Творчество Батюшкова весьма сложно и противоречиво. Это порождает большую разноголосицу в его оценке. Некоторые кри­тики и литературоведы считают его неоклассиком (П. А. Плет­нев, П. Н. Сакулин, Н. К. Пиксанов). Опираясь на явные связи поэта с сентиментализмом, его воспринимают то сентиментали­стом (А. Н. Веселовский), то предромантиком (Н. В. Фридман). Преувеличивая свойственные Батюшкову переклички с Жуков­ским, его причисляли к «унылому» романтизму. Но Батюшков, испытывая в начале своего творчества частичное влияние клас­сицизма («Бог»), а затем гуманистическо-элегического роман­тизма, не принадлежал к правоверным приверженцам ни клас­сицизма, ни элегического романтизма. Вся его литературная дея­тельность, поэтическая и теоретическая, в своей основе развер­тывалась в непрестанной борьбе с классицизмом и его эпигонами. Явно метя в классицизм, он спрашивал в «Послании к Н. И. Гне­дичу»: «Что в громких песнях мне?» Батюшков выступил в слож­ных условиях переходного времени: уходящего, но еще активно действовавшего эпигонского классицизма, крепнувшего сенти­ментализма, возникавшего и приобретавшего популярность гума­нистическо-элегического романтизма. И это отразилось в его поэ­зии. Но, испытывая и преодолевая воздействие литературных влияний, Батюшков формировался преимущественно как поэт ге-донистическо-гуманистического романтизма. Для его поэзии ха­рактерно создание объективного образа лирического героя, обра­щение к реальной действительности, выразившееся, по словам Белинского, в частности, во введении в некоторые элегии «события под формой воспоминания». Все это было новостью в литературе того времени.

Большое количество стихов Батюшкова называются друже­скими посланиями. В этих посланиях ставятся и решаются проб­лемы социального поведения личности. Идеал Батюшкова в худо­жественном воплощении — определенность, естественность и скульптурность. В стихотворениях «К Мальвине», «Веселый час», «Вакханка», «Таврида», «Я чувствую, мой дар в поэзии погас» и подобных им он достигает почти реалистической ясности и прос­тоты. В «Тавриде» сердечно начальное обращение: «Друг милый, ангел мой!» Пластично изображение героини, румяной и свежей, как «роза полевая», делящей с любимым «труд, заботы и обед». Здесь намечены и предполагаемые обстоятельства жизни героев: простая хижина, «домашний ключ, цветы и сельский огород». Восхищаясь этим стихотворением, Пушкин писал: «По чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и небреж-'ности воображения — лучшая элегия Батюшкова». Но ей не ус­тупает элегия «Я чувствую, мой дар в поэзии погас». Искрен­ностью чувств, задушевностью обращения к любимой она предвос­хищает лучшие реалистические элегии Пушкина.

Подробности быта лирического героя («Вечер», «Мои пена­ты») свидетельствуют о вторжении в поэзию повседневной жизни. В стихотворении «Вечер» (1810) поэт говорит о «посохе» дрях­лой пастушки, о «лачуге дымной», об «остром плуге» оратая, об утлой «ладие» и других конкретных деталях воссоздаваемых им обстоятельств.

Яркая пластичность лучших произведений Батюшкова опре­деляется строгой целенаправленностью всех средств их изобра­жения. Так, стихотворение «К Мальвине» начинается сравне­нием красавицы с розой. Последующие четыре строфы обыгры­вают и расширяют это сравнение. И грациозное произведение завершается пожеланием-признанием: «Пусть розы нежные гор­дятся На лилиях груди твоей! Ах, смею ль, милая, признаться? Я розой умер бы на ней». Стихотворение «Вакханка» воссоздает образ жрицы любви. Уже в первой строфе сообщающей о стре­мительном беге вакховых жриц на праздник, подчеркивается их эмоциональность, порывистость, страстность: «Ветры с шумом разнесли Громкий вой их, плеск и стоны». Дальнейшее содержание стихотворения — развитие мотива стихийной страсти. Белинский об элегии «На развалинах замка в Швеции» (1814) писал: «Как все в ней выдержано, полно, окончено! Какой роскошный и вместе с тем упругий, крепкий стих!».

Поэзии Батюшкова свойственна сложная эволюция. Если в ранних стихах он склонен выражать и изображать душевные со­стояния в большей или меньшей мере статически («Как счастье медленно приходит»), то в расцвете своего творчества поэт рисует их в развитии, диалектически, в сложных противоречиях («Раз­лука»; «Судьба Одиссея»; «К другу»).

Произведения Батюшкова, воплощая естественные, индиви­дуальные чувства и страсти, не укладывались в привычные жанрово-видовые формообразования и стиховые метроритмические схе­мы классицизма, предназначенные для выражения отвлеченных чувств. Следуя за Жуковским, поэт внес и свою долю в разработ­ку силлабо-тонического стиха. «Легкая поэзия», требовавшая ес­тественности, непосредственности, обусловила широкое обраще­ние Батюшкова к разностопному ямбу, отличающемуся разговор­ностью, выразительностью, гибкостью. По свидетельству И. Н. Розанова, этим размером написано почти две трети его сти­хов («Мечта», «Послание к Н. И. Гнедичу», «Воспоминание» и др.). Но для большинства наиболее жизнерадостных лириче­ских произведений, славящих любовь, Батюшков предпочел игро­вой хорей («К Филисе», «Ложный страх», «Счастливец». «При­видение», «Вакханка»). Раздвигая возможности силлаботоники, поэт, кроме четырехстопного («Как счастье медленно приходит»), шестистопного («Послание к стихам моим») ямба, также исполь­зует трехстопный. Живость послания «Мои пенаты», написанного трехстопным ямбом, вызвала похвалу Пушкина и Белинского.

Батюшков в ряде стихов показал образцы строфического искусства и замечательное мастерство симметрического построе­ния стиха («На смерть супруги Ф. Ф. Кокошкина», «К другу», «Песнь Гаральда Смелого», «Переход через Рейн»). Придавая своим стихам непринужденность, непосредственность потока чувств и мыслей, он чаще пользуется свободной строфикой, но и в ней стремится к симметрии («Веселый час»).

Заботясь о естественности стихов, поэт много внимания уде­ляет их благозвучности. Он любит музыкальные созвучия со­гласных: «Играют, пляшут и поют» («К Мальвине»); «Часы крылаты! не летите» («Совет друзьям»); «Во всем величии блис­тала» («Воспоминание»); «Коней серебряной браздой!» («Счаст­ливец»). Искусно повторяя, концентрируя звуки п, р, б и др., поэт создает целую музыкальную симфонию в стихотворении: «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы При появлении авро-риных лучей...» (1819).

Батюшков один из первых среди поэтов нарушает абсолютные границы между жанрами, установленные классицистами. Посла­нию он придает свойства то элегии («К другу»), то исторической элегии («К Дашкову»), он обогащает жанр элегии и превращает ее в лиро-эпическое произведение («Переход через Рейн», «Гезиод и Омир — соперники», «Умирающий Тасс»).

Расширяя возможности разговорной речи в поэзии, Батюшков достигает непосредственности в стихах: «Подайте мне свирель простую, Друзья! и сядьте вкруг меня под эту вяза тень густую. Где свежесть дышит среди дня» («Совет друзьям»). Но при этом там, где необходимо, он обращается к анафорам («Отрывок из XXXIV песни «Неистового Орланда»), инверсиям («Тень друга») и к другим средствам синтаксической изобразительности.

Демократизируя литературный язык, поэт не страшится слов и выражений более широкого круга, чем любезное ему общество просвещенного дворянства. У него мы встретим уместно применен­ные слова: «крушиться» («Совет друзьям»), «топая» («Радость»), «рдеет» («Пленный»).

Пластической выразительности произведений Батюшкова по­могают и точные, конкретные изобразительные средства, в част­ности эпитеты. У него юность красная, вакх веселый, часы кры­латы, луга зелены, ручьи прозрачны, («Совет друзьям»), нимфы резвые и живые, сон сладкий («Веселый час»), дева невинная («Источник»), рощи кудрявые («Радость»), стан стройный, ла­ниты девушки пылающи («Вакханка»).

Но, полностью владея искусством художественного слова и блестяще проявив его во многих прекрасных лирических творе­ниях, Батюшков оставил и стихотворения, в той или иной степени недоработанные. Это отметил еще Белинский. По его наблюдению, лирические произведения поэта по преимуществу «ниже обнаруженного им таланта» и далеко не выполняют «возбужденных им же самим ожиданий и требований». В них встречаются затруд­ненные, неуклюжие обороты и фразы: «Скорее морем льзя без­бедно на валкой ладие проплыть» («Н. И. Гнедичу», 1808). Или: «Ведомый музами, в дни юности проник» («К Тассу», 1808). Они не всегда избавлены от неоправданной архаики: в элегии «Умирающий Тасс», написанной в 1817 г., встречаются слова, явно выпадающие из ее стиля: «кошницы», «лобзаний», «веси», «перст», «оратая», «зрел», «огнь», «соплетенный», «десницу», «стогнам», «глас», «небренной».

Батюшков — замечательный знаток античности. Он вводит в свои стихи исторические и мифологические имена этого мира. В стихотворении «Мечта» вспоминаются зефиры, нимфы, гра­ции, амуры, Анакреонт, Сапфо, Гораций и Аполлон, а в стихотво­рении «Совет друзьям» — нимфы, Вакх, Эрот. У него есть стихи «К Мальвине», «Послание к Хлое», «К Филисе». Однако обилие античных имен, исторических и мифологических в стихах о совре­менности, несомненно, привносит стилистический разнобой. Имен­но поэтому Пушкин по поводу послания «Мои пенаты» заметил: «Главный порок в сем прелестном послании есть слишком явное смешение древних обычаев мифологических с обычаями жителя подмосковной деревни». В этом стихотворении в «хижине убогой» с «ветхим и треногим столом», «жесткой постелью», «рухлядью скудельной» соседствуют «кубки», «чаша золотая» и «ложе из цветов».

Кризис мировоззрения, исторические элегии, антологические стихи. Сохраняя верность эпикурейской музе, Батюшков в 1817'г. писал: «Тот вечно молод, кто поет Любовь, вино, эрота». Но в эту пору «легкая поэзия», полная жизнерадостности, уже уте­ряла в его творчестве ведущую роль. Во втором периоде своего творческого пути, который начинается примерно с 1813 года, поэт вступает в полосу идейных сомнений, колебаний и разоча­рований.

Ничем не удержимое наступление «железного века» буржу­азно-капиталистических отношений, обострявшиеся социальные противоречия грубо разрушали сладостную мечту поэта о неза­висимой, мирной, счастливой жизни хижин вдали от городов. Его буквально потрясли разрушительные события, перенесенные народами, в особенности соотечественниками, в войне 1812 г. В октябре 1812 г. он писал Н. И. Гнедичу из Нижнего Новгоро­да: «Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в ее окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с челове­чеством».

Жизнь неумолимо разрушала просветительскую философию Батюшкова. Он вступил в полосу мировоззренческого кризиса.