Ну что, дождались? Да, я, все-таки, решился на монолог. Это будет больно и очень мучительно. Но я не могу уносить свою тайну.
Передо мной стоит склянка с ядом. Когда я закончу рассказ, то просто выдерну из нее обернутую папиросной бумагой пробку и сделаю один глоток. И все мои страдания прекратятся в одночасье. Какие страдания? Я - молодой человек, лучше других постигший хитрости сварочного ремесла и слесарных работ, учась в ПТУ. Я довольно привлекателен внешне – это не хвастовство, так считают все мои знакомые девушки. У меня неплохой характер, и интеллект, выше среднего. Я бы мог зарабатывать много денег: сейчас профессии сварщика и слесаря ценятся дорого, поскольку многие люди строят большие дома. Я бы мог иметь семью и кучу детей, и моя жена любила бы меня. А вместо этого я не свожу глаз с вожделенной бутылочки с отравой и не дождусь той минуты, когда закончу исповедь.
Вы еще не догадались причину моих мучений? Да, я тот самый оборотень, который во все века вводит люд в панический ужас. Меня не кусал волк, я не кололся шипом розы, на который попала слюна другого ликантропа. Я заболел, съев кусок колбасы. Вы считаете, что такое невозможно? А вот послушайте мою историю, и все для вас прояснится.
В старинных трактатах часто описываются люди, которые с приходом сумерек превращались в монстров. Эта тема будоражит умы человечества на протяжении…на протяжении, наверное, истории человечества. Но все описывается так обидно одинаково, и фильмы о ликантропах идентичны: вот идут по тропинке парень и девушка, и вдруг он начинает корчиться от боли, в три погибели, его корежит, и вот начинается процесс превращения в зверя: у несчастного вырастают когти и шерсть, вместо адекватной речи появляется рычание. При этом девушка визжит как кролик. Все не так, заявляю вам со всей ответственностью. И в случае девушки и парня, больного ликантропией, страдает как раз он. Страшное обличье и мутация голосовых связок человека позволяют сколько угодно предаваться фантазированию. Ликантропов обвиняют в пристрастии к горячей крови и свежему мясу, иные «знатоки» идут еще дальше: тут уже и демонические глаза, горящие красным огнем, и прочие атрибуты. Горько и больно мне видеть подобные измышления.
Как смогу, попробую развенчать миф о ликантропах. Попытаюсь уберечь людей от того лживого навязывания, которым грешат доморощенные «знатоки», даже примерно не ориентирующиеся в нюансах страшного заболевания. Они тупо берутся раскручивать тему, в которой разбираются еще меньше, чем я в балете. Откуда эти мерзкие подробности о мясе? При заболевании ликантропией, человек испытывает те же страдания, как и при гриппе, до мяса ли ему? Тех, кто теряет человеческий облик, обычно подозревают и в потере памяти: в тех же глупых фильмах девушка становится первой жертвой ставшего оборотнем парня, хотя за минуту до его превращения они мирно беседовали, или объяснялись друг другу в любви. Ликантроп не обидит любимого человека. Я не имею отношения к кинематографу и начисто лишен писательского дара, потому, все, что я могу сделать – это записать диск, чтобы моя смерть не стала неожиданным и неприятным открытием для людей, знавших и любивших меня.
Я приехал из маленького поселка – название его не хочу говорить, иначе моим бедным родителям и сестре не поздоровится – в областной центр и после поступления в профтехучилище получил комнату в общежитие.
Моя жизнь в чине учащегося технаря начиналась весело и шумно. Мы быстро сдружились с другими пацанами, жившими в общаге, у нас выявилось множество схожих интересов и пристрастий. После учебы, заканчивавшейся в половине третьего, мы собирались у кого-нибудь в комнате и начинали валять дурака. В наших проказах не было злой подоплеки и жестокого умысла, а все по-детски непосредственно и весело. Например, однажды мой друг Марк насыпал целую горсть сырого пшена на стол вахтерши – злой тетки, что вечно к нам цеплялась. Осаждавшие общежитие голуби залетели через открытую форточку, завидев лакомство, и обгадили стол.
Мы затрагивали девчонок, пили кислое вино из граненых стаканов. Курили всякую гадость. Ощутив заманчивый порыв самостоятельности, мы отрывались на всю катушку. И никто не мог признаться, даже самому себе – как мерзко чувствовать последствия пьянки, как тошнит от дешевых папирос. Мы изживали из себя то, что связывало нас с детством. Научились ругаться матом и сплевывать сквозь стиснутые зубы.
Я быстрее всех отошел от этого «взросления». Мне перестало нравиться такое привыкание к настоящей жизни. И не последнюю роль в этом сыграла моя подруга.
Инга.
Прежде, чем я приступлю к истории своего заболевания, я хочу рассказать о ней, девушке, так много для меня сделавшей. Я часто думал – чем была обусловлена ее терпимость и необыкновенная снисходительность? У нас простые отношения, Инга часто видела меня в не совсем трезвом состоянии, но никогда в том, которое я скрывал от людей.
Была ли между нами любовь? Вряд ли, хотя мы очень хорошо друг к другу относились. То есть – я бесконечно уважал Ингу, а ее отношение ко мне можно было назвать терпением и смиренностью. Когда мы на спор выдули по две бутылки вина, Инга, сняв с меня одежду и обувь, уложила спать, - мне до сих пор стыдно от этого воспоминания - и ни словом не укорила. Она добрая – причем, доброта эта не какая-то дутая, напыщенная, с оглядкой на других, ее душевная чистота, по словам Инги, направлена на себя саму. То есть, по ее мнению – быть доброй легче и приятней, чем изводить себя желчной неприязнью. Мне бы очень повезло, стань Инга моей женой. Мне легче думать, что в ее отношении ко мне есть только снисхождение. Хуже думать, что Инга питает ко мне теплые чувства: в таком случае очень трудно предавать, уходя из жизни. Я могу представлять себе реакцию приятелей и знакомых на мой поступок, но еще обиднее понимать, что Инга, если она меня действительно любит, воспримет мой поступок как предательство. У меня нет иного выхода. Мое заболевание прогрессирует. Если не уберечься от несчастливой минуты, когда все проявится, так лучше пусть мое самоубийство вызовет недоумение у людей, хорошо знавших меня.
Однажды я отравился ливерной колбасой. Дьявол знает, как попало ко мне кольцо сероватого печеночного деликатеса, кто его приволок и откуда. В тот день особо плохо было со съестным: пацаны - кулинары паршивые, все, чем мы пробивались – если девчонки, иной раз баловавшие нас горячей стряпней, не появлялись в общежитии – консервы, а в тот день особенно было трудно: все мы сильно нуждались в деньгах. Я жутко голодным пришел с занятий, зашел в комнату и увидел на столе богатство, редкий деликатес – кружок колбасы. Он лежал на столе без объяснительной записки – и эта странность меня, почему-то, не насторожила. В нашем сообществе, если кто-то разживался вкусной едой и делился с голодными товарищами, обязательно оставлял с вкуснятиной огрызок бумаги: «Это привет от дяди», «эту посылку прислала мать». Я был так голоден, что тут же отодрал от кольца половину и слопал без хлеба.
Вечером пришли мои друзья. Я начал допрос о колбасе, но, странное дело, никто не признался, что принес деликатес.
Так и осталось загадкой: что за неведомый благодетель появился у меня? Любой человек, стянув со щитка ключ, мог зайти в комнату и положить на стол колбасу, но, кто именно? На тот момент я не пытался обдумать странное происшествие, а когда заболел, то понял: это сделал мой недоброжелатель. Думал ли он, что я получу генную мутацию, или просто желал, чтобы у меня случится расстройство пищеварения, а может быть, чтобы я умер? Не знаю. И теперь уже не узнаю.
Я проснулся среди ночи от ощущения того, что горю. Полыхало все: от кожи, до пищевода. Дотронувшись до лба, я отдернул руку, обжегшись. Хотелось не просто пить – хотелось прыгнуть в водоем и не вылезать оттуда, пока не осушишь весь.
Я бросился к чайнику и припал к носику, но в процессе питья жажда все пуще усугублялась. Горло и вся моя середка казались наполненными сухим шершавым песком, язык напоминал кусок наждачной бумаги, слюны не было совсем. Я выдул весь чайник, ни на йоту не утолил жажду, но поленился идти на кухню за водой, решив дождаться рассвета, и вновь лег в кровать.
Это было самое страшное из всех испытаний, пришедшихся в мой удел.
Теперь я попытаюсь описать свое состояние, если найду подходящие для него слова.
После мучительного горения пришло время боли. Голова моя – вначале отдельными пульсирующими толчками, время между которыми все учащалось, пока они не слились в один гигантский удар - разболелась так, что готова была разлететься на куски. Я удивлялся крепости черепа, выдерживающего этот кошмар. Покрываясь ледяной испариной, я уперся теменем в железные решетки кроватной спинки, не в силах даже стонать, а боль из головы постепенно растекалась по всему телу. И через несколько минут весь организм оказался в ее власти.
Но это была не просто боль. Мне казалось – в кратких перерывах, когда она набирала новую силу, чтобы наброситься с превосходящим ожесточением, что внутри меня растет что-то чудовищное и разрывает опостылевшую оболочку моего физического существа, стремясь вырваться наружу. Я сполна проникся состоянием людей, казненных четвертованием в средние века. Это не просто мучительно. Это именно то чувство, когда мечтаешь о смерти.
Я сполз на пол, но прохлада линолеума не принесла облегчения. Я уменьшился до размеров зародыша, помещенного в емкость с болью.
Так я встретил утро. Если читатель думает, что, подойдя утром к зеркалу, я увидел себя в обличье монстра, покрытого шерстью, вынужден его разочаровать. Нет, я не изменился чисто внешне, с приходом рассвета муки немного улеглись…лишь для того, чтобы в следующую ночь наброситься на меня с утроенной силой.
Когда я понял, что стал меняться?
Через ночь, когда первый раз ощутил зловоние от подушки, которую стискивал зубами, от непомерных страданий.
Спустя сутки боль ушла, не оставив даже следа. Просто так ушла, не попрощавшись. И я с радостью забыл о ней.
Тогда – то, перебирая в памяти предшествующие страшным мукам события, я пытался вспомнить свои действия накануне, и как они могли быть связаны со страданиями. Ничем особенным день от остальных не отличался. Но затем я вспомнил о колбасе, только она могла быть настолько недоброкачественной, что я отравился. О том, что это за «отравление» я в тот момент даже подумать не мог. Ясно одно: колбасу принес мой злейший враг, но, как я не пытался вспомнить – кому же насолил так сильно, что от меня решили избавиться, ничего не приходило на ум. У меня не было врагов, никто не ненавидел меня. Я не был объектом чьей-нибудь зависти, никого не подсиживал и не кичился своим умением. Вахтерша не любила нас за проказы, но шутку с голубями придумал не я, а Марк. И потом: не стоит невинная шалость того, чтобы убивать всех ее зачинщиков.
Я был ведом интуицией, сочтя за благо никого не посвящать в свои страдания. Тем более, вскоре напрочь позабыл о них, с головой уйдя в дела и проблемы, связанные с учебой и работой.
Через месяц я проснулся среди ночи от страшной жажды. Все мое нутро горело, как и тогда. Предощущая знакомые симптомы, я впадал в панику, не двигаясь с кровати. Наивно полагая, что если пережду жажду, боль будет не такой жуткой. Но, как легко думать, когда не вопит каждая клетка организма, требуя воду! Как просто противиться боли, если она не набрасывается с полной силой, давая маленькую передышку.
Эта ночь была во сто раз ужаснее и мучительнее предыдущей.
И закончилась она хуже всех моих самых мрачных предчувствий.
Когда перевалило за три часа, я потерял от боли сознание. А когда пришел в себя, увидел, что солнце робко заглядывает в окно.
Я сидел посреди комнаты в облаках пуха и кусков разодранной постели. Пальцы саднило, изо рта несло смрадом.
В дверь кто-то стучал.
- Эй, приятель, ты что, спрятал собаку? – вопрошали из коридора.
В эту ночь окончился процесс моей генной мутации. Я превратился в чудовище.
Ни под каким страхом смерти я бы не признался в том, кто именно издавал рык, почудившийся соседям собачьим. Я больше не принадлежал себе. Вся система, обеспечивающая жизнь моим органам, претерпела чудовищное изменение, вступив в схватку с разумом. Оставаясь человеком, миролюбивым и далеко не воинственным парнем в обычное время, я испытывал что-то до крайности дикое, что невозможно описать словами в те несколько дней, когда становился чудовищем. Со временем я научился определять симптомы за три минуты до приступа.
Но в тот первый день, в изумлении оглядывая кучи тряпья, в которые превратилась моя постель, я пытался принять себя нового, того, с которым мне теперь предстоит мириться в единой физической оболочке. Я никому не советую проникнуться моими мыслями на этот счет. Все дело в том, что и разум затронула мутация, и мировоззрение. И ценность тех понятий, которые казались непреложными. Я говорю об Инге.
Конечно, в моем избегании встреч с этой замечательной девушкой, прежде всего, лежало желание уберечь ее от страшного потрясения. Нельзя предугадать ее реакцию на то, что случилось бы, увидь она меня в мутированном обличье. Но мне почему-то с некоторых пор стало тоскливо и неприятно пребывать в ее обществе. Каюсь сто раз в том, что испытывал дискомфорт и даже напряжение, когда мы были с ней наедине. Меня раздражали бесхитростные разговоры и намеки о совместном проживании. Инга понимала все с той позиции, что я не располагаю необходимыми для развлечений средствами, и меня терзает стыд, что она покупает билеты в кинотеатр и расплачивается за мороженое.
- Не переживай, все наладится, - утешала она меня, - ты будешь много зарабатывать.
Вместо благодарности за ее великодушие, я еще сильнее злился.
Но самое ужасное в том, что я перестал испытывать к Инге влечение. Наверное, звериная сущность убила всю человеческую нежность в моем сознании. После той ночи, когда я разодрал постель, я все чаще испытывал потребность в одиночестве.
Я объяснял свое состояние катастрофическим недосыпанием. Друзья и любимая девушка все понимали, их пока еще не настораживали странности в моем поведении. Но я стал бояться себя, как будто кто-то втолкнул в мое сознание свирепую собаку, и она в любую минуту могла меня укусить. Весь месяц я провел как сомнамбула – спал на ходу, почти не ходил на занятия и нацепил на свой хвост три несданных зачета. Где-то глубоко – глубоко билась одна тонкая как волос мысль: излечимо ли мое заболевание. Однажды я сходил в библиотеку и, обложившись десятком медицинских справочников, попытался отгадать свою болезнь, но ничего и близко схожего по симптоматике, не обнаружил. А идти к врачам со своей ерундой мне казалось несущественно.
Теперь, отдалившись ото всех приятелей, я стал прислушиваться к себе, пытаясь уловить зависимость своего состояния от каких-то внешних факторов. Я перестал употреблять мясо и почти полностью отказался от животных белков, думая, что страшное обострение провоцируют именно они. Я совсем перестал пить вино и пиво. Отказался от сигарет. С ужасом ожидал следующего месяца, еще страшнее было для меня понимать, что приступ может случиться в то время, когда кто-то из друзей ночует в моей комнате. У нас так было принято: пацаны просились в общагу, если – приезжали в гости родственники, ругались с девушкой (матерью, отцом, братом), или от выпивки теряли полную адекватность. У нас так часто случалось, это было в порядке вещей. Но, я не мог придумать весомой отговорки, чтобы отказать в ночлеге. Если не предоставишь кровать – ты крыса, а я не хотел, чтобы друзья ко мне охладели. Избегая их, каждый раз придумывая уважительную причину, я, тем не менее, боялся, что меня перестанут считать хорошим другом.
С приходом нового месяца все мои чувства обострились до предела. Я видел желудком, слышал кожей. Я боялся засыпать, чтобы не проснуться чудовищем.
Не хочу пускаться в долгие описания того, что я сделал, чтобы не впасть в забытье, превращаясь в зверя. И я теперь знаю, что чувствуют те, кого называют оборотнями: сознание плывет, точно от большого количества выпитого вина, от грубой шерсти зудит тело и душно от ощущения напяленного громоздкого костюма, который невозможно снять. Пропадает внутренняя сдержанность, опять же, как у пьяного. Сникает все то, что делает из нас цивильных людей, когда в душе и разуме бушует зверь.
Я разодрал свою дверь и выскочил в коридор, где, на мое счастье, не было ни одного человека, прошел к выходу, дернул за ручку дверь из общежития – она не поддавалась – и начал ее выламывать.
- Эй, ты чего делаешь? – послышался визгливый голос вахтерши, которая дежурила в эту ночь. Выйдя из каптерки, она подходила к двери. Но, увидав меня, затрепетала в ужасе.
- Ключ! - прорычал я, протягивая к ней когтистую лапу.
Бедная женщина вот-вот готова была исторгнуть из себя дикий крик.
Я сшиб ее кулаком, и, перепрыгнув рухнувшее тело, рванул в комнату. Диван, застеленный серой простынею, меня не интересовал. Я искал ключ из общежития.
Выражение – море по колено, придуманное о пьяных людях, как ничто другое подходит к ликантропам. Вот уж кому действительно, все по фени.
Когда я бежал по общежитской аллее, таращась на бледный блин луны, я еще вспомнил – когда наступает схожее состояние. Во сне. Можно бить посуду и ломать дома, можно драться и кричать, можно убивать врагов, и все бесследно, потому, что это сон.
Повинуясь этому состоянию, я сломал несколько молодых березок, посаженных дворниками на прошлой неделе. Но это не могло унять могучего хищника в моем обличье. Ноги сами привели меня к ночному клубу. Подпевавший зверю голос ущербного слесаря, науськивал его на беспредел….
Наутро
Холодная вода привела меня в чувство. Затылок давило что-то твердое. Я открыл глаза и увидел над собой бледное небо.
- Юра, что с тобой? – послышался голос, который бы я ни с каким другим не спутал. Голос моего ангела: любимой девушки.
Я присел, потирая голову ладонью. Оказывается, я лежал на земле.
Инга с ужасом смотрела на меня.
- Почему ты лежишь на земле?
- Что случилось? – горло саднило, ведь несколькими часами ранее я мог только рычать.
- Я решила проведать тебя, и зашла в общежитие. Там вахтерша рассказала о каком-то чудовище, которое ударило ее кулаком в лоб. Никто не верит, все думают, что она напилась. Тебя нет, вышла искать. Облазила весь город, вдруг вижу – ты лежишь на асфальте. Что с тобой случилось?
Мне страшно было узнавать о ночном клубе. Я вдоволь покуражился ночью и забылся после того, как выдохся из сил.
- Ничего. Захотел немного прогуляться. Полез в карман за сигаретами, и вдруг кто-то сзади нанес мне удар. Вот и все.
- Милый, тебя надо показать врачу…. У тебя, наверное, сотрясение мозга.
С этим я никак не мог согласиться.
- Пустое, голова почти не болит.
Инга проявила небывалую для себя настойчивость. Чтобы от нее отвязаться, я пообещал, что после учебы схожу к врачу.
Я спешил в общежитие: там, у вахтерши был телевизор. Мне нужно было узнать – что же я натворил ночью. Кое-как отделавшись от Инги, я помчался домой.
И странное дело - тот путь, что я преодолел за минуту, находясь в обличье монстра, теперь занял полчаса. Когда я заходил в общежитие, едва мог дышать от усталости.
Городские новости начинались через час. За это время мне предстояло починить дверь, чтобы не вызывать подозрений, и убраться в комнате. Выходило очень плохо. Я убрал постель, разобрал свое устройство, сделанное для сохранения сознания, поднял чашки и чайник, смахнутые на пол в приливе бешенства. Но вот с дверью ничего нельзя было предпринять: ее оказалось невозможно слепить в кучу. Как будто кто-то изрубил ее топором, я и сам готов был поверить в это. Тогда, я решил сымитировать ограбление: бросил на пол всю посуду и книги с полки. Теперь казалось, что меня посетили злоумышленники.
А через час увидел последствия своего куража. И холод все сильнее охватывал меня: кроме смятых в гармошку машин и выбитых дверей казино я убил пятерых человек, включая охранника. Зверь наливался дьявольской силой и выходил из-под контроля. И это было страшно.
Я оказался в западне. Без всяких сомнений я бы пошел в полицию и сообщил о том, кто является таинственным убийцей. Но, кто же поверит, что я совершил злодеяния в обличье монстра? Кто окажет мне помощь?
Но хуже всего была мысль, что – рано или поздно Инга увидит меня в состоянии чудовища, а что за этим последует, мне не хотелось знать.
Очень скоро мне к ужасу пришлось узнать еще некоторые особенности своего нового сознания.
Так – любой человек, причинявший мне обиду в течение месяца, бывал свирепо наказан монстром, нашедшим приют в моем сознании.
Я устал так, как не может устать ни одно животное. Я боялся того, что еще могу совершить. После того, как убил своего преподавателя – самого вредного, который никак не ставил мне зачета.
Я ворвался в дом своего врага, для начала разбив в щепки всю мебель и расколотив посуду. Это распаляло меня, усиливая зуд возмездия. Никто и ничто не могло повлиять на то, что могло вылиться ужасными последствиями. Мой враг возился в гараже: я слышал позвякивания железных предметов, и я мог прикончить человека, но мне хотелось крушить. Огромный свирепый мастифф сидел в конуре, боясь высунуть нос, и робость злой собаки еще сильнее меня распаляла. Но, я отдавал отчет своим действам. Повторюсь: мной управляло чувство абсолютной безнаказанности очень пьяного человека. Я расправился с несчастным человеком, полоснув его по горлу когтями, оставил его истекать кровью и с рассветом вернулся в общежитие. Зверь выдохся. До самого утра я лежал на кровати, приходя в обычное состояние.
Итак, я понял – чтобы становиться смирным, мне нужно сполна выплескивать звериную ярость. Не самое приятное умозаключение. Но я не мог раскаяться в страшном злодеянии, и был загнан в угол, из которого нет выхода.
А через день я очень сильно обидел Ингу, в ответ, на ее драгоценное предложение, проявив грубость и бестактность. Зайдя в комнату, Инга с ужасом осматривала ее неряшливый вид.
- Ты меня больше не любишь? если не хочешь, можешь не спать со мной. Я, хотя бы, приберусь в твоей комнате, постираю, приготовлю горячую еду, - настаивала Инга. – Ты выглядишь запущенным, и мне стыдно, что я так мало тебе уделяю времени.
- Не стоит, - продолжал упрямиться я, - мне и так хорошо.
- Ты живешь в берлоге. Я хочу просто немного прибраться. Только и всего.
- Понимаешь, я… - и запнулся. Как открыть любимой девушке истинное положение? Как сказать: «прости», мол, «но несколько ночей в месяц я теряю человеческое обличье и могу ненароком убить тебя»? Инга, моя золотая, необыкновенная девушка, всегда понимавшая меня, этот бред даже она не примет. И никто. В своей беде я был одинок как Робинзон.
Она деликатно предлагала свою помощь, жалея меня, а я не мог быть даже благодарным, поскольку знал, что луна не начинает примеркаться.
Среди ночи я проснулся от страшной жажды. Тело корежила ломота – верный предвестник превращения. Я отпер дверь. Инга подняла голову с подушки:
- Куда ты?
- В уборную, - я боялся, что она затеет разговор, и я не успею уединиться, не став нечеловеком. Но Инга опустила голову и вновь заснула.
Я мчался по коридору в кухню – именно там, в нашей общежитской кухне было огромное окно, выходящее на задворки. Меня сжигал мучительный стыд за то, что я убегаю как вор, бросая девушку, которая теперь полностью уверится в том, что стала мне неприятна. Мне было больно и горько оттого, что понимал – только смерть меня избавит от страданий.
И еще признаюсь в том, что мне дается особенно мучительно: став зверем, я на один миг испытал безудержное желание появиться в своей комнате, предстать перед девушкой в новом виде, чтобы она перестала мне докучать с просьбами о внимании. Один лишь миг мне хотелось увидеть ее, искаженное ужасом лицо и узнать дальнейшие действа. Что она предпримет? Убежит ли, крича от страха, или сумеет превозмочь отвращение и начнет укладывать меня в постель, как всегда поступала, когда я был пьяным?
Но я не стал поддаваться искушению. В моем мутированном разуме как-то случайно заблудилась жалость к ни в чем неповинной девушке, желавшей мне добра. Я не должен был подвергать ее стрессу. Я выломал фрамугу окна и выпрыгнул на улицу. И пошел по ночному городу, отыскивая безлюдное помещение, чтобы выплеснуть из себя звериное неистовство.
С тех пор, несколько ночей в месяц я ищу уединение, чтобы крушить и ломать. С Ингой я больше не виделся, да и она не ищет встреч со мной. Я сильно подозреваю, что она все-таки обиделась.
Мы не встречались три месяца. За это время никто не понял, что со мной случилось. Я тщательно маскируюсь. Но зверь в моем сознании наливается мощью и становится более яростным. И я понимаю, что недалек тот день, когда я не смогу удерживать его в сарае, что он затребует новой жертвы. Потому, мне легче его убить.
Простите меня все те, кому я причинил столько зла. Я смалодушничал, не обратившись к врачам, не открывшись приятелям. Я ненавижу это чудовище, что проникло в мою плоть. Понимая умом, что я болен – тяжко болен, хочу собственными руками усыпить его, обезопасив общество.
Прощайте, мои дорогие. Извинитесь перед Ингой, но не вздумайте называть причину, по которой я ухожу. Скажите, что я заболел онкологией. Я не хочу оставаться в ее памяти монстром.