Должны ли мы теперь рассуждать таким образом:
«Заключить брак — это значит произнести несколько слов» или «Поспорить — это значит просто сказать что-нибудь»?
Подобная доктрина поначалу звучит странновато и даже диковато, но, если применить соответствующие меры предосторожности, она перестанет казаться странной.
Разумным возражением на это могло бы быть следующее (и его не следует недооценивать). В очень многих случаях возможно осуществление действия точно такого же типа, но без употребления каких бы то ни было слов, письменных или устных. Например, в какой-то стране я могу осуществить брак самим фактом сожительства, или я могу поспорить с тотализатором, опустив монету в отверстие. Поэтому мы, возможно, скорректируем наши соображения и скажем, что «произнести несколько определенных слов означает заключить брак», или «заключить брак в некоторых случаях значит просто произнести несколько слов», или «просто сказать что-то значит поспорить».
Однако возможно, что действительная причина того, почему подобные замечания таят в себе опасность, кроется в том очевидном факте, к подробному рассмотрению которого мы вернемся ниже и который в двух словах заключается в следующем. Употребление слов действительно есть обычное или даже главное событие в осуществлении определенного типа действия (спора или чего-то в том же духе), и это осуществление действия является целью употребления, но обычно и даже, может быть, никогда нельзя осуществить какое-либо действие при помощи одних только слов. В целом всегда необходимо, чтобы обстоятельства, при которых употребляются слова, были бы соответствующими, и обычно является необходимым также, чтобы говорящий и другие участники речевого акта тоже совершали определенные другие действия, будь то «физические» или «ментальные» действия или даже действия произнесения каких-то других слов. Таким образом, чтобы назвать корабль, существенно, чтобы я был человеком, который уполномочен сделать это; чтобы заключить брак (в христианской традиции), существенно, чтобы я в этот момент не был женат на живой, здоровой и не разведенной со мной женщине, и так далее; чтобы состоялся спор, необходимо, чтобы другая сторона приняла заклад (для этого человек должен что-то сделать, например, сказать: «Идет!»); и трудно, как вы понимаете, сделать подарок, произнеся слова «Я тебе дарю это» и не имея при этом ничего в руках.
И далее в том же духе. Действие можно производить не только при помощи перформативных употреблений, в любом случае обстоятельства, включая другие действия, должны быть соответствующими. Но мы можем возразить, указав на нечто другое, что, правда, на этот раз будет серьезной ошибкой, особенно если мы начнем думать о внушающих благоговение перформативах, таких, как «Я обещаю, что...». Конечно, слова надо произносить «всерьез», и тогда они и будут восприниматься всерьез [имеются в виду, очевидно, такие примеры, как «Обещаю больше никогда не у нас может сложиться впечатление, что серьезность дышать»]. Это условие хотя и слегка мутновато, но его в целом вполне достаточно — это важнейшая банальность, необходимая при обсуждении сообщения типа «Да, я согласен взять в жены...» и любого другого употребления. В подобных обстоятельствах неуместно шутить или говорить стихами. Но в данном случае может сложиться впечатление, что они, эти употребления, используются в качестве визуальных знаков, информирующих нас о внутренних действиях: отсюда недалеко и до утверждения, что по многим причинам внешнее употребление является дескрипцией, истинной или ложной, события во внутреннем действии. Классическое проявление этой идеи может быть найдено в «Ипполите», когда Ипполит говорит:
Клялся мой язык, но не мое сердце
(или ум, или какой-либо другой «актер за сценой»).12 Таким образом, «Я обещаю...» обязывает меня, налагает на меня духовные вериги.
В этом примере мы явственно видим, как излишняя глубина или, скорее, торжественность как раз и приводит к безнравственному поступку. Потому что тот, кто говорит, что «обещание — это не пустые слова, но внутренний духовный акт», кажется твердым моралистом, противостоящим поколению поверхностных теоретиков: мы видим его таким, каким он сам видит себя, — обозревающим невидимые глубины этического пространства sui generis.13 Тем не менее он оправдывает Ипполита, прощает двоеженца, произнесшего I do 'Я беру в жены../, а не отдающего деньги за проигранный спор защищает от ответственности за его слова «Спорим...». Точность и моральность на стороне того, что мы скованы своим словом, как цепью.
Если мы исключим подобные фиктивные внутренние акты, можем ли мы тогда предположить, что все другие вещи, которыми в нормальном случае сопровождаются такие употребления, как «Я обещаю, что...» или «Я беру в жены эту женщину...», действительно описываются этими употреблениями и, следовательно, их наличие делает предложение истинным, а отсутствие — ложным? Хорошо, рассмотрим вначале последнее предположение, в соответствии с которым мы в самом деле говорим об употреблениях, имеющих место, когда то или другое нормальное обстоятельство отсутствует. В подобном случае мы ни за что не скажем, что это употребление было ложным, но, скорее, что это употребление — или, скорее, действие, например, обещание — пусто (недействительно, void), или сделано неискренне, или не может быть осуществлено, или что-то иное в этом роде. В конкретном случае спора или обещания, как и в случае многих других перформативов, предполагается, что индивид, употребляющий его, имеет определенное намерение, в данном случае намерение держать слово; и, возможно, из всего, что сопутствует речевому акту, именно намерение больше всего подходит на роль реального дескриптора или фиксатора выражение «Я обещаю». Разве мы, когда подобное намерение отсутствует, не говорим о «ложном» обещании? Все же сказать так не значит сказать, что употребление «Я обещаю, что...» является ложным в том смысле, что, хотя человек утверждает, что он что-то обещает, на самом деле он ничего не обещает или что если он описывает что-то, то он это описывает неверно — сбивает нас с толку. Нет, он все равно обещает: обещание здесь не является пустым, хотя оно и делается неискренне. Его употребление, возможно, заводит в тупик, возможно, оно обманчиво и, без сомнения, неверно, но оно не является ложью или ложным утверждением. Мы могли бы прояснить этот случай, сказав, что он подразумевает или инсинуирует ложь или введение в заблуждение (в том, что человек реально собирался сделать нечто) — но это совсем другое дело. Более того, мы не можем говорить о ложном споре или ложном крещении; а что мы на самом деле говорим о ложном обещании, обязывает нас не в большей степени, чем разговор о ложном движении. «Ложный» необязательно употребляется лишь применительно к утверждениям.
ЛЕКЦИЯ II
Мы должны были рассмотреть, как вы помните, некоторые случаи и смыслы (лишь некоторые, да поможет нам Бог!), в которых сказать что-либо означает сделать что-либо или в которых посредством говорения или в процессе говорения чего-либо мы совершаем какое-либо действие. Эта тема развивает одно из направлений — среди многих других — в современном движении философии, цель которого — оспорить сложившееся веками убеждение, в соответствии с которым сказать что-либо, по крайней мере во всех достойных внимания случаях, означает всегда и попросту утверждать Чего- либо. Это убеждение, будучи, несомненно, неосознанным, несомненно, ложным, представлялось философам вполне естественным. Мы должны научиться бегать, не умея ходить. Если бы мы никогда не совершали ошибок, как бы мы исправляли их?
Я начну с того, что постараюсь привлечь ваше внимание примерами, известными как перформаторы, или перформативы. На поверхности, по крайней мере с грамматической точки зрения, они выглядят как «утверждения»; тем не менее если рассмотреть их более пристально, то становится очевидно, что они не являются «истинными» или «ложными». «Истинность» же и «ложность»— традиционные характеристики утверждений. Один из наших случаев был, например «Да» (Я беру эту женщину в жены), употребляемое в ходе брачной церемонии. Здесь мы могли бы сказать, что самим произнесением этих слов мы, скорее, делаем нечто — а именно совершаем акт бракосочетания, — а не сообщаем о чем-либо, а именно о том, что мы сочетаемся браком. И акт бракосочетания, подобно, к примеру, действию заключения пари по крайней мере, предпочтительно, (хотя это и не совсем точно), описывать как произнесение определенных слов, а не совершение неких иных невербальных духовных актов, в которых эти слова — просто внешний аудиальный знак. Несмотря на то, что это, возможно, нелегко доказать, но это так, я утверждаю, что это факт.
Как я уже говорил, стоит отметить, что в американском законе о даче показаний сообщение одного лица о том, что говорило другое лицо, принимается в качестве свидетельского показания только в том случае, если это употребление относится к нашему перформативному типу, потому что оно рассматривается не только как сообщение о том, что было сказано, во избежание циркуляции недостоверных для суда слухов, но, скорее, как сообщение о том, что было сделано, как сообщение о действии. Это весьма точно соответствует нашим начальным, интуитивным представлениям о перформативах.
До сих пор мы лишь чувствовали, как твердая почва предрассудков уходит у нас из-под ног. Но ведь мы же в конце концов философы, как же нам действовать, исходя из этого? Мы можем сделать одну простую вещь — просто взять и отказаться от всего этого — иными словами, повернуть наши логические оглобли назад. Но все это займет время. Давайте сначала, по крайней мере, сконцентрируем внимание на том материале, который нами был отмечен раньше, а именно на «соответствующих обстоятельствах». Поспорить — это не значит, как я уже указывал выше, просто произнести слова «Спорим и т. д.»: кто-то может произнести их, но мы, тем не менее, будем не согласны, что спор состоялся, во всяком случае что он состоялся полностью. Чтобы мы были удовлетворены в этом отношении, нужно, чтобы ставка была сделана уже после того, как соревнование закончилось. Кроме того, такому употреблению слов так называемого перформатива, чтобы оно было успешным, должно, как правило, соответствовать множество других обстоятельств и действий. Что это за действия, мы и собираемся прояснить, рассматривая и подвергая типологизации те случаи, когда что-то происходит не так и при этом само действие — заключение брака, спор, завещание имущества, крещение и т. п., — следовательно, терпит неудачу, по меньшей мере, отчасти: поэтому употребление здесь, скажем, «мы» на самом деле не является ложным, но в целом неуспешным (unhappy). И по этой причине доктрину, толкующую обстоятельства, которые могут складываться неудачно, в случае подобных употреблений мы назовем теорией Неудач (Unfelicities).
Предположим, что мы пытаемся установить схематически — я не хочу претендовать ни на какого рода законченность применительно к этой схеме, — по крайней мере, некоторое число подобного рода вещей, которые необходимы для гладкого и «счастливого» функционирования перформатива (или, по крайней мере, развитого эксплицитного перформатива, как те, с которыми мы до сих пор имели дело), и затем дать примеры неудач и их последствий. Боюсь только, но в то же время надеюсь, что эти обязательные условия шокируют вас своей очевидностью.
(А1) Должна существовать принятая конвенциональная процедура, имеющая определенный конвенциональный эффект, и данная процедура должна включать употребление определенных слов при определенных обстоятельствах и далее
(А.2) определенные лица и обстоятельства должны соответствовать обращению к той процедуре, к которой обращаются в данном случае. (В1) Процедура должна осуществляться всеми ее участниками корректно и (В2) полно.
(Г1) Если, как это часто бывает, процедура, предназначенная для использования определенными людьми, обладающими определенными мыслями или чувствами, является началом определенного последовательного этапа в поведении любого из участников, тогда лицо, участвующее в процедуре и, таким образом, обращенное к ней, должно фактически обладать этими мыслями и чувствами и участники должны иметь определенные намерения применительно к определенному поведению14 и далее (Г 2) они должны вести себя последовательно на протяжении всей процедуры.
И вот, если мы погрешим против одного (или более) из этих шести правил, то наше перформативное употребление будет (тем или иным образом) неуспешным. Но, конечно, есть определенная разница между этими «способами» неуспешности — способами, которые будут «выведены на чистую воду» под теми же номерами, что и соответствующие им правила, обозначенные выше.
Первое существенное разграничение между правилами А и В в целом и правилами Г (здесь мы соответственно будем применять греческие [кириллические] буквы вместо латинских): если мы нарушим любое из первых четырех правил (А или В), например, употребив некую этикетную формулу некорректно или не будучи по тому положению, которое мы занимаем, в праве осуществлять это действие, потому что, скажем, мы уже женаты или церемонию называния корабля будет осуществлять не капитан, а его помощник по интендантской части, то во всех этих случаях рассматриваемое действие становится сомнительным: например, бракосочетание в этом случае вообще нельзя считать состоявшимся, валидным, или успешным. В то время как при нарушении правил Г действие совершается, хотя совершается при таких обстоятельствах (например, когда мы неискренни), которые являются злоупотреблением (abuse) процедуры. Таким образом, когда я говорю, что «Я обещаю...», и при этом не имею намерения держать обещание, то я действительно дал обещание, но... нам нужны какие-то имена для обозначения этого общего разграничения, поэтому будем в целом называть случаи АЛ — В.2, которые являются таковыми, что действие, для достижения которого и в процессе достижения которого строится определенная словесная формула и при этом действие не совершается, ОСЕЧКАМИ (MISFIRES); а с другой стороны, мы можем окрестить те неудачи (типа Г), когда действие все-таки совершается, ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯМИ (ABUSES) (не обращайте внимания на обыденные коннотации этих имен!). Процедура является осечкой, если употребление, к которому мы собирались прибегнуть, оказывается неприемлемым или дефектным — и наше действие (бракосочетание и т. п.) оказывается недействительным или безрезультатным. Мы говорим о нашем действии как о «претендующем на действие» (purported) или, возможно, как о попытке действия — или мы используем такое.выражение, как «прошел через некого рода бракосочетание» вместо стандартного «сочетался браком». С другой стороны, в случаях Г мы говорим о своих неудачных действиях как о «притворных» или «неискренних», скорее как о «подразумевавшихся» или «пустых», скорее как о нереализованных и незавершенных, нежели недействительных или неэффективных. Но позвольте мне поторопиться добавить, что эти разграничения не являются жесткими и окончательными и, более того, что таким словам, как «претендующий на действие» или «притворный», не надо придавать такого уж значения. Два слова о понятиях недействительного и неэффективного. Это не означает, конечно, сказать, что мы вообще ничего не делаем: здесь делается множество вещей, например, мы, в частности, зафиксировали акт двоеженства, но что мы не сделали, хотя и претендовали на то, чтобы сделать, это не совершили бракосочетания. Потому что, несмотря на название, двоеженство не подразумевает, так алгебра бракосочетания является БУЛЕВОЙ.) Далее, «неэффективный» не означает здесь остающийся без «последствий, результатов, эффектов».
Далее мы должны попытаться прояснить общее разграничение между случаями Л и В, то есть между осечками. В обоих случаях, обозначенных буквой А, имеет место невостребованность [misinvocation] процедуры — либо потому, что здесь, говоря не вполне ясным языком, предполагается отсутствие существования процедуры, или потому, что применение ее при данных обстоятельствах не может быть осуществлено. Следовательно неудачи этого типа А могут быть названы Невостребованностями. Среди них мы можем с полным правом окрестить второй тип — когда процедура хотя и существует, но не может быть осуществлена — Невыполнимостями [Misapplications]. Но мне трудно придумать название для второго класса. По контрасту со случаем А случай В, скорее, состоит в том, что и процедура имеется, и она может быть применена, но все срывается из-за того, что ритуал проведен некорректно: итак, случаи В в противоположность случаям А мы назовем Неправильностями [Misexecutions] по контрасту с Невостребованностями: подразумеваемое действие оказывается испорченным какой-либо ошибкой или препятствием в проведении церемонии. Класс В.1 образуется Ошибками, а Класс В.2 — Препятствиями.
Получаем следующую схему:15
Неудачи
A B
Осечки Злоупотребления
Действие подразумевается, но оказывается пустым Действие осуществляется,
но не реализуется
| А | В | ||
| Missinvocation | Misexecutions | ||
| Act disallowed | Act vitiated | ||
| / \ | / \ | ||
| Al A2 | Bl B2 | ||
| ? Невыпол- | Ошибки Препятствия | ||
| нимости | |||
Я ожидаю, что пункты АЛ и Г.2 вызовут некоторые сомнения; но мы просто отложим их для более детального рассмотрения.
Но прежде чем перейти к деталям, позвольте мне сделать несколько соображений общего характера, касающихся этих неудач. Мы можем спросить:
(1) К какому множеству действий может быть применено понятие «неуда-ни»?
(2) Насколько полной является вышеприведенная классификация «неудач»?
(3) Являются ли эти классы «неудач» взаимоисключающими? Рассмотрим эти вопросы в таком порядке:
(1) Насколько распространены неудачи?
Ну, на первый взгляд кажется ясным, что этот феномен поразил нас (или оставил равнодушными) в связи с определенными действиями, которые, по крайней мере частично, являются действиями употребления слов, что неудача — это болезнь, которой подвержены все действия, которые имеют характер ритуалов или церемоний, все конвенционализированные действия, но не то, что каждый ритуал подвержен любой форме неудачи (это же касается любого перформативного употребления). Это явствует хотя бы из того факта, что многие конвенциональные акты, такие, как спор или передача имущества, могут быть осуществлены невербальным путем. Правило того же типа можно наблюдать во всех такого рода конвенциональных процедурах — достаточно в нашем случае А опустить специфическую соотнесенность действия с вербальным употреблением. Это более чем очевидно.
Но далее не мешает отметить и напомнить вам, как много «актов», с которыми имеют дело юристы, либо включают в себя употребление перформати-вов, либо, по крайней мере, осуществление некоторых конвенциональных процедур. И вы, конечно, сумеете оценить, что и пишущие по юриспруденции постоянно осознают различные виды неудач и даже иногда выказывают осведомленность о различного рода перформативных употреблениях. И лишь широко распространенная навязчивая идея, что юридические высказывания и употребления, используемые, скажем так, «законодательными действиями», должны тем или иным образом быть истинными или ложными утверждениями, воспрепятствовала тому, чтобы многие юристы ясно восприняли этот вопрос в целом — возможно даже, что многие из них достигли этого уровня понимания и я просто не знаю об этом в силу своей неосведомленности. Более важно для нас, тем не менее, осознать, что многие действия, которые попадают в сферу компетенции Этики, не являются, как это слишком склонны предпоют в сферу компетенции Этики, не являются, как это слишком склонны предполагать философы, просто своего рода физическими движениями: очень многие из них имеют общий характер в целом или частично конвенциональных или ритуальных действии и по этой причине среди прочего предрасположены к неудачам.
Наконец, мы можем спросить — и здесь я должен выдать некоторые из своих секретов, — применимо ли понятие «неудачи» к употреблениям, которые являются утверждениями? До сих пор мы вводили неудачу как характеристику перформативных употреблений, которые «определялись» (если это можно так назвать) главным образом по контрасту с, казалось бы, знакомым для нас «утверждением». Пока же я довольствуюсь указанием на один недавний поворот в философии, который привлек внимание к «утверждениям», которые хотя точно не были ложными и даже противоречивыми, тем не менее расценивались как возмутительные. Например, это утверждения, которые осуществляют референцию к чему-либо, что не существует, то есть утверждения типа «Нынешний король Франции лыс». Тут появляется соблазн сопоставить подобные суждения с намерением завещать имущество, которым вы не владеете. Разве оба случая не предполагают существование как неотъемлемую основу? Не является ли утверждение, которое осуществляет референцию к чему-либо, что не существует, скорее пустым, чем ложным? И чем больше мы рассматриваем утверждение не как предложение (или высказывание), а как речевой акт, тем в больше мере мы в целом склонны изучать утверждение как действие. Или опять-таки существуют очевидные сходства между ложью и ложным обещанием. Мы вернемся к этому позднее.16
(2) Наш второй вопрос был таким: насколько полной является наша классификация?
(i) Ну, на первый случай следует помнить, что, употребляя перформативы, мы, без сомнения, в достаточно определенном смысле «осуществляем (performing) действия», и, стало быть, будучи действиями, они подвержены всем типам неудовлетворительности, которым подвержены действия, но таким, которые отличаются — или отличимы — от того, что мы обсуждаем под именем неудач. Я имею в виду, что действия в целом (не все) бывают вынужденными, случайными или ошибочными, хотя и в той или иной степени непреднамеренными. В большинстве случаев мы определенно не захотим сказать про такого рода действие, что оно просто совершено, что некто его совершил. Я здесь не хочу разрабатывать общую доктрину: во многих случаях мы можем даже сказать, что действие было «пустым» (или могло бы стать пустым или подверженным незаконному воздействию) и т. п. И вот я полагаю, что некая общая доктрина достаточно высокого уровня в состоянии описать в рамках единой концепции и то, что мы называем неудачами, и другие «несчастные случаи», сопутствующие совершению действий — в нашем случае действий, содержащих перформативные употребления, — но мы не будем включать сюда такого рода неудачи: мы просто должны помнить, что особенности подобного рода всегда могут вторгнуться и реально вторгаются в тот или иной из обсуждаемых нами случаев. Особенности этого рода обычно известны как «смягчающие обстоятельства», или «факторы, редуцирующие или аннулирующие ответственность агента», и так далее.
(Ü) Во-вторых, в качестве употреблении наши перформативы также подвержены другим видам неприятностей, которым подвержены все употребления. И хотя и эти осечки могут быть включены в общее рассмотрение, мы пока намеренно не станем их рассматривать. Я имею в виду, например, следующее: перформативное употребление будет, например, в особом смысле недействительным, или пустым, если оно осуществляется актером со сцены, или если оно начинает стихотворение, или если оно осуществляется как разговор человека с самим собой. Равным образом это относится к любому высказыванию — как смена декораций (sea-ccange) в соответствии с обстоятельствами. Язык при таких обстоятельствах определенным образом употребляется несерьезно, в каком-то смысле паразитирует на нормальном употреблении — то есть так, как он рассматривается в учении об этиоляциях (etilations)17 языка. Все это мы исключаем из рассмотрения. Наши перформативные употребления, удачные или неудачные, должны быть поняты прежде всего как совершенные при нормальных обстоятельствах.
(ш) Отчасти с тем, чтобы не осложнять такого рода рассмотрение, я пока не ввожу еще один тип «неудач» — он на самом деле заслуживает такого названия, — возникающий от «непонимания». Очевидно, что для того, чтобы дать обещание, необходимо, чтобы в нормальном случае я:
(A) был услышан кем-либо, возможно, тем, кому давал обещание;
(B) был понят им как дающий обещание.
Если одно из этих двух условий не удовлетворяется, возникает сомнение, действительно ли обещание имело место или что можно счесть, что действие было только задумано или оказалось недействительным. В законе принимаются специальные меры предосторожности во избежание той или иной неудачи, например, при рассылке судебных повесток или вызовов в суд. Это весьма важное соображение, к которому мы вернемся в другой связи.
(3) Являются ли эти случаи неудач взаимоисключающими?
(a) Нет, в том смысле что мы можем заблуждаться двумя способами сразу (мы можем неискренне обещать ослику морковку).
(b) Нет, в том более серьезном смысле что заблуждения переходят одно в другое, пересекаются и решение между ними может быть по-разному произвольным.
Положим, к примеру, я вижу корабль на приколе, разбиваю о нос корабля висящую там бутылку шампанского и заявляю: «Нарекаю этот корабль именем "Товарищ Сталин"» и после этого выбиваю из-под него подпорку: но беда здесь не в том, что я не то лицо, которое выбрали для этой цели (независимо от того, действительно ли кораблю было уготовано имя «Товарищ Сталин»; возможно, на самом деле ситуация была сложнее). Мы все можем согласиться:
(1) что корабль не был назван;18
(2) что имел бы место крайне постыдный поступок.
Кто-то мог бы сказать, что я все же осуществил нечто вроде крещения корабля, но что мое действие было недействительным или неэффективным, потому что я не был тем лицом, которое было бы вправе осуществлять это действие; но, с другой стороны, можно также сказать, что здесь даже не было видимости того, чтобы кто-то был вправе это делать, или хотя бы убедительного предлога, чтобы он мог заявить об этом праве, поэтому в данном случае мы вообще не можем говорить о какой-либо приемлемой конвенциональной процедуре; это просто издевательство, подобно бракосочетанию с обезьяной. Или опять-таки кто-то может сказать, что частью процедуры является обладание правами на ее осуществление. Когда святой крестил пингвинов, было ли это недействительным потому, что процедура крещения неприменима к пингвинам, или же потому, что общепринятой процедуры крещения кого бы то ни было, кроме людей, не существует? Я не думаю, что такого рода неопределенности имеют значение для теории, хотя заниматься их изучением приятно, практически же важно быть готовыми к встрече с ними вооруженными терминологией, как это принято у юристов.
ЛЕКЦИЯ III
В НАШEЙ первой лекции мы выделили в предварительном порядке перформативное употребление не как или не только как говорящее что-либо, не как истинное или ложное сообщение о чем-либо. Во второй лекции мы отметили, что, хотя оно не бывает истинным или ложным, все же оно подвержено иного рода критике — оно может быть неудачным, и мы составили список из шести типов Неудач. Из них четыре были таковы, что делали из употребления Осечку и предполагаемое действие становилось нулевым, или пустым, и поэтому не достигало результата; другие два типа, напротив, лишь приводили к тому, что совершение действия становилось злоупотреблением процедурой. Так мы, кажется, вооружились двумя новыми понятиями, с помощью которых можно сокрушить замок Реальности, или, возможно, Путаницы, то есть у нас в руках появилось два новых ключа и, конечно, одновременно два новых тормоза под нашими ступнями. В философии — кто вооружен, тот и предостережен. Поэтому я остановился на некоторое время на обсуждении некоторых вопросов, касающихся концепции Неудачи, и поместил ее на почетном месте на новой карте поля. Я заявил (1)что это понятие применимо ко всем церемониальным действиям, а не только к вербальным и что подобные действия встречаются чаще, чем принято думать. Я допустил (2) что наш список не полон и что существуют на самом деле целые измерения того, что можно было бы с полным основанием назвать «неудачами», касающимися проведения церемониальных действий в целом, и эти измерения определенно должны интересовать философию; и (3) что, конечно, различные неудачи могут комбинироваться или пересекаться, и, стало быть, вопрос о том, как классифицировать частные примеры этих явлений, в целом — вопрос произвольный.
Мы должны были бы привести некоторые примеры неудач, нарушающих наши шесть правил. Позвольте мне вначале напомнить вам правило АЛ, в соответствии с которым должна существовать принятая конвенциональная процедура, имеющая определенный конвенциональный эффект и включающая употребление определенных слов определенными людьми при определенных обстоятельствах; и правило А.2, разумеется, дополняющее правило АЛ и требующее, что особые лица и обстоятельства в данном случае должны соответствовать обращению к данной особой процедуре.
Должна существовать принятая конвенциональная процедура, имеющая определенные конвенциональные результаты, включающая употребление определенных слов определенными лицами при определенных обстоятельствах.
А1
Последняя часть, конечно, просто предназначена для ограничения сферы действия случаев употребления и не так важна в принципе.
Наша формулировка этого правила содержит два слова: «существует» и «общепринятый». Но мы должны с полным основанием спросить, может ли иметь место такой смысл слова «существовать», который не совпадал бы со смыслом слова «быть общепринятым», и не было ли предпочтительным заменить их выражением «быть в (общем) пользовании». Следовательно, мы не должны говорить «(1) существует, (2) общепринят». Ну что ж, чтобы разделить этот уважаемый вопрос, давайте сначала возьмем и рассмотрим слово «общепринятый».
Если кто-либо осуществляет перформативное употребление и это употребление подпадает под понятие «осечки», потому что вызванная процедура не является общепринятой, то это, вероятно, какие-то другие люди, не участвующие в разговоре, не приняли ее (по крайней мере, если говорящий говорит серьезно). Какой тут можно привести пример? Рассмотрим «Я развожусь с тобой», сказанное мужем жене в христианской стране и в том случае, когда они оба скорее христиане, чем мусульмане. В этом случае можно сказать, что «он, тем не менее, не развелся с нею (успешно): мы принимаем только некоторые иные вербальные и невербальные процедуры»; или даже, возможно, «мы (мы) не принимаем никакой процедуры, имеющей целью развод, — брак нерасторжим». Так можно зайти столь далеко, что отказаться от всего кодекса процедуры, например, кодекса чести, предусматривающего дуэль: допустим, вызов может быть осуществлен посредством «Я пришлю вам моих секундантов», что эквивалентно фразе «Я вас вызываю», а мы только пожмем плечами. Общая ситуация раскрыта в несчастливой истории Дон Кихота.
Конечно, будет, очевидно, сравнительно просто, если мы вообще никогда не будем принимать «подобных» процедур — то есть любых процедур, обеспечивающих осуществление подобных действий, или какую-либо конкретную процедуру для реализации данного действия. Но равным образом возможны случаи, когда мы порой — при определенных обстоятельствах и в определенных руках — принимаем процедуру, но не при любых других обстоятельствах или в других руках. И здесь мы часто будем пребывать в сомнении (как в вышеприведенном примере с крещением) относительно того, будет ли неудача помещена в наш настоящий класс А1 или в А.2 (или даже в В.1 или В.2). Например, на вечеринке, выбирая себе пару, вы говорите «Я выбираю Джорджа». Джордж ворчит: «Я не умею играть». Выбран ли Джордж? Несомненно, ситуация неуспешная. Ладно, мы можем сказать: вы выбрали Джорджа либо потому, что не существовало такой договоренности, которая позволяла бы выбирать людей, не умеющих играть, либо потому, что Джордж в этой ситуации неподходящий объект для процедуры выбора. Или, находясь на пустынном острове, вы можете сказать мне «Пойди и набери дров»; а я могу сказать «Почему это ты мне приказываешь!» или «Ты не уполномочен раздавать мне приказания». Я не принимаю приказов, идущих от вас, когда вы пытаетесь навязать мне свой авторитет (которому я могу подчиниться, а могу и не подчиниться) на необитаемом острове в противоположность тому случаю, когда вы — капитан корабля и поэтому имеете подлинный авторитет.
И вот мы можем сказать, поместив случай под рубрику А? (Невыполнимости (Misaapplication)): процедура — употребление определенных слов и т. д. — была 0. К. и вполне приемлема, но обстоятельства, при которых она инвоцировалась, были несоответствующими: «Я выбираю» возможно только тогда, когда субъект глагола является «командиром» или «авторитетом».
Или, опять-таки, мы могли бы сказать, поместив случай под правило В.2 (и, возможно, мы бы редуцировали последнее предположение к такому): процедура не может быть полностью осуществлена, потому что ее обязательной частью является то, скажем, что лицо, которое является объектом глагола «Я приказываю...», должно в соответствии с некими предварительными процедурами, устными или письменными, подтвердить авторитет того лица, которое собирается отдавать приказы, например, посредством слов «Я обещаю выполнять то, что ты мне приказываешь». Это, конечно, одна из тех неопределенностей — и на самом деле довольно общего типа, — которые лежат в основе спора, когда мы обсуждаем политическую теорию, существует ли, или должен существовать общественный договор.
Мне представляется, что в принципе вообще не важно, что мы решим в конкретном случае — хотя мы можем согласиться, либо опираясь на факты, либо вводя дальнейшие дефиниции/что можно предпочесть одно решение или другое, — но вот что важно прояснить в принципе:
(1) как бы много в противоположность В.2 мы ни включили в процедуру, для кого-то все еще будет возможно отвергнуть ее целиком;
(2) что для процедуры быть принятой означает куда больше, чем просто тот факт, что она является общеупотребительной даже среди тех лиц, которых она непосредственно касается; и что это должно оставаться в принципе открытой возможностью для каждого отвергать любую процедуру — или кодекс процедуры, — даже такую, которая раньше ими признавалась, как это, например, может произойти с кодексом чести. Конечно, к тому, кто так поступает, применимы определенные санкции; другие отказываются играть с ним или говорят, что он не является человеком чести. Но, главное, не следует все загонять в разряд фактических обстоятельств; против этого существует тот же старый аргумент, как и против попытки выводить «надо» из «имеется». (06-щепринятость в общем-то не является обстоятельством.) Для многих процедур, например для игр, тем не менее, вполне естественным обстоятельством может быть то, что я могу отказаться от игры или даже что я могу усомниться, можно ли определить понятие «общепринятости» через понятие «быть обычно используемым». Но это все чрезвычайно трудные материи.
Теперь, во-вторых, что бы мы могли подразумевать под предположением, что иногда процедура может даже не существовать — в противоположность вопросу, является ли она общепринятой для той или иной группы?19
(i) Мы обладаем случаям