В мире, очень далеком от места, где Джефа, Меспа и Диаманда делились своими страхами и опасениями — в Цыптауне, штат Миннесота, — жизнь шла своим чередом. Нельзя сказать, что исчезновение Кэнди Квокенбуш не породило в городе множество слухов. Породило. Особенно потому, что в этой истории были некоторые очень странные детали.
Рассказывали, к примеру, что в день исчезновения дочки Квокенбушей ее видела старая миссис Лавиния Уайт (или Вдовушка Уайт), жившая на Линкольн-стрит на самом краю города. В интервью репортеру Курьера Цыптауна Вдовушка Уайт утверждала, что Кэнди шла в прерии, глядя в небо.
— А на что там было смотреть? — спросил репортер.
— Там были облака, — ответила вдова. — Но потом…
— Что потом? — спросил журналист.
— Потом было очень странно, — сказала Лавиния. — Примерно через полчаса после ее ухода окно моей спальни начало дрожать.
— И что вы сделали?
— Открыла его.
— Оно перестало дрожать?
Вдовушка Уайт бросила на журналиста взгляд, полный глубокого презрения, словно представить не могла, зачем он задает такие вопросы, когда ей и без этого есть что рассказать.
— Я почуяла запах моря, — продолжила она. — Знаю, это звучит глупо, но так оно и было. Клянусь. Я почувствовала запах океана. Соленый и холодный.
— Невозможно, — ответил журналист.
— Хотите сказать, я сумасшедшая?
— Нет…
— Потому что я не сумасшедшая. Может, я старая, но не сумасшедшая. Говорю вам, я чуяла запах соленой воды.
Не желая оскорбить пожилую даму, журналист мягко спросил Лавинию, когда она в последний раз была у океана.
— В свой медовый месяц, — ответила Вдовушка Уайт. — Семьдесят два года назад.
— Возможно, вы не очень хорошо запомнили, — вежливо предположил репортер.
|
|
Лавиния окинула беднягу взглядом, острота которого с годами ничуть не затупилась.
— Хотите сказать, я не помню, что было в мой медовый месяц? — спросила она.
Этот гнев не принес ей ничего хорошего. Когда в Курьере появилась статья, там присутствовало следующее замечание: «Лавиния Уайт утверждает, что в тот день она почуяла запах моря, и это с грустью напоминает нам о том, что с людьми делает старость».
Однако журналист и редактор газеты быстро пожалели об этой фразе. В тот же день в редакции раздалось 211 звонков от жителей города, которые все как один заявляли, что тоже почувствовали запах моря. Возможно, говорили некоторые, это было какое-то странное воздушное явление, но уж точно не фантазия Вдовушки Уайт.
В результате этих жалоб редактор послал фотографа и другого репортера прочесать местность, где исчезла Квокенбуш. По отчетам полиции, там стояла какая-то сломанная башня, но никакой информации о ней не было.
Вскоре выяснилось, что это лишь часть правды. Фотограф Курьера действительно сделал снимок башни, похожей на маяк, торчащий посреди прерий, а также нашел и сфотографировал сгнившие останки длинного деревянного судна. Это очень странно, писал Курьер. Кто будет строить лодку посреди степей, когда на много миль вокруг нет воды?
Когда область прочесали более тщательно, обнаружились еще более непонятные вещи. В высокой траве вблизи судна фотограф наткнулся на странное скопище предметов. Их было так много, что редактор Курьера обратился через газету к полиции с требованием обыскать местность. Жалуясь на отсутствие людей, полиция привлекла цыптаунских бойскаутов, выдала им резиновые перчатки и три вида пластиковых мусорных мешков и указала собирать «свидетельства» в окрестностях башни.
|
|
Бойскауты нашли очень много странного. Сушеные останки сотен рыб, по виду которых можно было сказать, что они никогда не плавали ни в одном из озер Миннесоты; несколько мертвых птиц неизвестных видов; бесчисленное множество ракушек; стеклянный глаз (зеленый); кожаный хвост (синий); деревянный инструмент в форме змеи, рождавший единственную ноту пугающей красоты; семь ботинок, ни у одного из которых не обнаружилось пары, и еще несколько мешков того, что настолько испортилось от пребывания в воде, что не поддавалось идентификации.
Там же нашли единственного живого свидетеля некогда бывшей здесь воды. Под большим камнем позади корабля два мальчика обнаружили создание, похожее на большого голубого омара. Оно извивалось с таким ожесточением, что выскочило из своего известкового панциря, заскользило в высокой траве и скрылось с глаз.
Обо всем случившемся детально рассказали на страницах Курьера под заголовком «Странные находки у городских границ».
Если бы странности на этом кончились, народ Цыптауна вполне мог бы выкинуть их из головы и продолжать жить своей обычной жизнью.
Но это был не конец. Это было только начало.
В центре города, в гостинице «Древо отдохновения», Норма Липник (та, что показала гостиницу Кэнди незадолго до исчезновения девочки) столкнулась с собственными странностями, решив не выносить их на страницы Курьера по чисто коммерческим соображениям (не хотелось пугать постояльцев), однако вскоре о них узнал весь Цыптаун.
|
|
В «Древе отдохновения» обитало привидение. Большую часть времени оно не доставляло неприятностей. Норма отвела Кэнди в старую часть гостиницы, в комнату 19, где, как считалось, и обитал призрак, с гордостью поведав историю его печальной жизни. Привидение звали Генри Мракитт, и по легенде много лет назад, в одно печальное Рождество, он застрелился в комнате 19. На то у него были причины. Норма знала две. Во-первых, от него ушла любимая жена Диаманда. А в чем же заключалась вторая причина? В декабре 1947 года городской совет решил переименовать город (который назывался Мракитт, в честь предков Генри, восемьдесят лет назад основавших здесь общину) в Цыптаун.
Генри принял эти удары очень тяжело. Так тяжело, что решил — жизнь не стоит таких усилий. Запершись в комнате вместе с оружием и бутылкой виски, он покончил с собой. Но по мнению многих служащих гостиницы, бедняга Генри так и не смог избавиться от мира, причинившего ему столько боли, и до сих пор обитает в душном пространстве комнаты 19. Генри не был злым привидением, никогда не пытался напугать работников «Древа отдохновения» и не делал ничего, что подрывало бы репутацию гостиницы.
По крайней мере, до сих пор.
Сейчас Норма стояла в дверях комнаты 19, глядя на противоположную стену. На ней было нацарапано одно-единственное слово:
НАВЕРХ
Норме не нравилась мысль о том, что это работа покойника, но ничего другого ей в голову не приходило. Служащие гостиницы были честными, трудолюбивыми людьми, и никто из них не стал бы так шутить.
Все это, по мнению Нормы, указывало только на одного человека. Надпись была делом рук Генри Мракитта. Но что она означала? Норма размышляла об этом, глядя на выцарапанное в штукатурке слово. Может, призрак комнаты 19 слегка тронулся, пока тут сидел — или же он пытался что-то сказать?
Норма подошла к стене и осторожно провела пальцами по буквам. Выдолбленная штукатурка была холодной, неестественно холодной. Она быстро отдернула руку; крошечные волоски на шее встали дыбом. Призрак сейчас здесь, в комнате? Она испуганно обернулась, а затем, глубоко вздохнув, спросила:
— Ты… ты здесь, Генри?
Поначалу ответа не было. Ни звука, ни шороха. Ничто не указывало на чье-то присутствие. Норма направилась было к двери, но в этот момент краем глаза уловила какое-то движение. Она замерла, не желая ничего видеть, однако любопытство взяло верх, и Норма медленно повернулась к тому месту, где заметила движение.
Это была всего лишь занавеска!
Она с облегчением выдохнула, досадуя на собственную глупость. Просто побитая молью занавеска колышется на легком ветерке…
Погодите. На ветерке? Каком еще ветерке? Окно закрыто и заперто, однако серая ткань билась так, словно в комнате действительно был сквозняк.
— О боже, — сказала Норма.
В этот момент пожелтевшая от старости и никотина лампа, висевшая под потолком, начала раскачиваться.
И в ее колеблющемся свете она увидала, как грязная ткань занавески внезапно дернулась, словно ее схватила невидимая рука, и в складках возникло лицо с грубыми из-за ткани чертами: два глазных отверстия, едва заметный бугорок носа и широко раскрытый рот.
Это было больше, чем Норме хотелось видеть. Она коротко взвизгнула, мигом закрыв рот ладонью, и подбежала к двери. Она боялась, что призрак пойдет за ней, но тот не шевелился. Он просто стоял, обернутый занавеской, а наверху качалась лампа. Внезапно она вспыхнула и перегорела. Это оказалось для Нормы сигналом. Женщина выскочила в коридор и захлопнула за собой дверь.
Чтобы успокоиться, ей потребовалось несколько минут и шесть выкуренных сигарет. После этого она решила, что призрак комнаты 19, вероятно, не хотел ничего дурного. В конце концов, ведь это она его позвала. Призрак Генри Мракитта лишь откликнулся на зов единственным доступным ему способом. Теперь возникал вопрос: что ей со всем этим делать? Она была чересчур взволнована, чтобы скрывать случившееся от работников. Они слишком хорошо ее знали. Поэтому Норма собрала всех на кухне и как могла рассказала о слове, нацарапанном на стене комнаты 19, и о призраке в занавесках.
— Он пытается нам что-то сказать, — произнесла экономка Этель Блох.
— Допустим, — раздраженно ответила Норма. — И что же именно?
— Ты должна рассказать людям о слове.
— Ха! Да они решат, что ты сошла с ума! — предупредил Эд Фарроу, главный на гостиничной кухне. — И никто здесь больше не захочет селиться. Я тебе скажу, люди таких вещей побаиваются. Помнишь самоубийство в гостинице Макинро? Старый Мик Макинро решил наварить на этом денег, наделал дурацких шляп и все такое. И что же? Через два месяца гостиница закрылась. Никто не хочет, чтобы ему напоминали о смерти, когда он развлекается.
Служащие согласились с Эдом Фарроу, и встреча закончилась тем, что все решили помалкивать о случившемся, по крайней мере до тех пор, пока Норма не разберется, что хотел сказать Генри Мракитт.
К сожалению, кому-то все же не удалось сдержать язык за зубами. История об увиденном Нормой быстро распространилась по городку, и ранним вечером у гостиницы собралась толпа людей, пытавшихся понять, какие окна принадлежат комнате 19. Норма не стала тратить время на обвинения. Что сделано, то сделано. В середине вечера она решила выйти и поговорить с толпой. Оказалось, что у троих уже есть нечеткие, но вполне различимые снимки нацарапанного в комнате 19 слова, хотя они не назвали человека, который провел их в номер и разрешил снимать. Наконец, Норма призналась, что действительно все это видела. Однако если она надеялась тем самым положить конец делу, то ошибалась. По мере того, как по городу распространялись новости о «слове на стене», толпа продолжала расти. К концу дня на улице перед гостиницей стояло не меньше трехсот человек. Норма чувствовала себя в осаде. Сразу после полуночи пара наиболее буйных вознамерилась проникнуть внутрь и своими глазами посмотреть на то, что написал на стене Генри Мракитт. Когда они попытались взять вход штурмом, терпение Нормы иссякло, и она вызвала полицию. Через пять минут к гостинице подъехало четыре машины, и толпу вежливо попросили разойтись.
На краю прерий Вдовушка Уайт сидела перед окном и слушала вой сирен, движущихся по улицам из центра города. От своей невестки Вивиен она уже слышала о произошедшем на улице перед «Древом Отдохновения» и горячо проклинала свою старость. Ей хотелось быть там, смешаться с толпой, узнать подробности.
Без сомнения, в воздухе носилось что-то очень значимое. Она слышала ветер, стучащий в окно, треск стекол под его порывами. Подъехав к окну, она попыталась его открыть. Под действием зимних холодов дерево перекосилось, и теперь ее пальцы, пораженные артритом, никак не могли открыть проклятую защелку.
Но она не обращала внимания на боль в суставах, желая вдохнуть свежий ветер. Наконец, защелка поддалась, и она толкнула окно. Из темноты к ней прилетел сладкий запах степных трав.
Она вспомнила статью в Курьере, рассказывающую о находках в прериях: башня, мусор и мертвые рыбы в траве, словно на максимальном уровне подъема вод.
Подъема вод!
— Да хранят нас святые угодники, — тихо сказала она, глядя в ночь.
Разве Вивиен не говорила ей, что призрак комнаты 19 написал НАВЕРХ?
Это же предупреждение! Ну разумеется! Наверх! Наверх! Как же они (включая и ее саму) могли быть настолько слепы? Призрак комнаты 19 знал, о чем говорил! Где-то там была вода. Может, запертая внутри камней подземная река собиралась вырваться на свободу? Или же готовилось нечто более странное? Неважно. Главное сейчас — распространить предупреждение, и начать следовало с Вивиен.
Она отвернулась от окна, откатив кресло-коляску. Внезапно ее дыхание сбилось, руки налились свинцовой тяжестью.
— Успокойся, Лавиния, — тихо сказала она себе. — Просто успокойся. У тебя приступ паники. Дыши, Лавиния, дыши.
Но совет не помог. В центре груди возникла ужасная боль, словно там разгорелся страшный сердечный пожар. Она издала тихий, жалобный всхлип и в отчаянии глянула на открытое окно, думая позвать на помощь. Окно было ближе, чем телефон. Но руки вдруг стали неподъемными, а боль в груди казалась невыносимой. Лавинии хотелось, чтобы она закончилась, даже если это означало конец ее долгой жизни. Лучше конец, чем еще секунда такой невыносимой агонии.
— Хватит, — процедила она сквозь зубы. — Пожалуйста, хватит…
Сердце услышало ее слова и милостиво подчинилось. Боль исчезла так же внезапно, как и началась. Лавиния благодарно выдохнула в последний раз — и умерла.
Шалопуто один
С того дня, как Кэнди помогла Шалопуто сбежать из лап Каспара Захолуста, заключенного на острове Простофиль, тылкрыс всегда находился в ее компании. И был за это очень благодарен. Даже во сне они оставались близки. Важнейшим убеждением племени тылкрыс являлся тот факт, что сон не разделяет друзей и влюбленных — наоборот, он притягивает их спящие души друг к другу. Отсюда известное пожелание тылкрыс перед сном: не «спокойной ночи» и не «сладких сновидений», а «до встречи во сне ».
Однако теперь Кэнди рядом не было, и Шалопуто остался один. Не в буквальном смысле, конечно. Со всех сторон на него давили люди: они пели, танцевали, кричали, орали — словом, развлекались как могли. Но их приподнятое настроение вызывало в Шалопуто все большее чувство одиночества. Первые два часа после того, как Кэнди верхом на зетеке исчезла в темнеющих небесах, он простоял на краю оживленной толпы, прижатый к ограде, не дававшей прохожим свалиться с утеса в море. Позади него люди толкались и пихались, стремясь к новым развлечениям.
— Грубо, грубо, грубо, — бормотал Шалопуто. — Была бы здесь Кэнди, нас бы так не пихали.
Наконец, его достало, что люди так себя ведут, и он решил перейти в более спокойное место. С большим трудом он развернулся против людского потока. Вдалеке, по ту сторону толпы, Шалопуто заметил лотки с едой, представил, как покупает толстый ломоть пирога, щедро посыпанный сахарным перцем, и мигом ощутил возросший аппетит. Он громко произнес:
— Можно мне пройти? Я просто… Пожалуйста! Вы можете ПРОСТО ОТОЙТИ?
Его крики привлекли несколько раздраженных взглядов, но толпа продолжала двигаться, не давая ему сделать даже шаг от ограды. За те недели, что он путешествовал вместе с Кэнди, Шалопуто узнал ее достаточно, а потому представлял, как бы в такой ситуации поступила она. Она бы просто начала протискиваться вперед, ни на что не обращая внимания. Он так и сделал. Сложил руки, глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть, и начал проталкиваться сквозь толпу.
Шалопуто выбрал неудачный момент. Проходившие мимо три здоровенных бугая с Хлюстмазурика в полосатых шляпах и фиолетовых жилетах из меха нупаса не желали, чтобы у них на пути кто-то стоял.
— Эй, тылкрыс. Даже не думай тут шнырять.
— Скажи ему!
— Ненавижу тылкрыс!
— Мы их ненавидим!
— Слышал, кретин? Ты мешаешь нам пройти.
Из головы Шалопуто моментально вылетели все мысли о пироге. Он думал лишь о том, как эти задиры с ними разговаривали. В нем вскипела кровь.
— Ну ладно, — сказал он, намеренно вставая на пути троицы и поднимая кулаки. — Кто из вас первый?
Троица расхохоталась, и меньший из них (на шесть дюймов выше Шалопуто) сильно ударил его в грудь. Шалопуто отшатнулся назад, оказавшись в пределах досягаемости самого высокого из головорезов, и тот отвесил ему пинок.
— Может, погоняем его по кругу? — сказал здоровяк. — Я, потом Шпиндель, потом Шлем, потом снова я.
— Круто, — сказал Шлем, самый низкий. — Это типа игра. Отлично, Шнур.
Толпа быстро расступилась, давая троице пространство для мучений своей новой игрушки. Никто не возражал и тем более не вступился за Шалопуто. Шнур толкнул его назад, к Шпинделю, который развернул его, ударил и отшвырнул Шлему. Тот шлепнул его по лицу, по обеим щекам. Удары были не слишком сильными, но напомнили Шалопуто о своем рабстве у Каспара Захолуста, когда каждый день приносил ему только побои, унижения и оскорбления. От этого его спасла Кэнди. И Кэнди объяснила, что Шалопуто больше не должен жить в страхе.
— Я в тебя верю, — снова и снова говорила она, и так оно и было.
— Ты что это делаешь, тылкрыс? — спросил Шнур.
— Он думает, вот что, — сказал Шпиндель. — Он думает о том, как болит его нос.
На самом деле Шалопуто не просто думал. Он заклинал. В мыслях он произносил тайные слова, запомненные из книги, стоявшей в библиотеке Захолуста: Необходимые Заклятья для Рукопашной Схватки.
Как же там начиналось? Что-то насчет перьев? Нет, не перьев. Стальных перьев. Это было…
Шпиндель поставил Шалопуто подножку, и тот упал. Лежа лицом в пыли, он шепотом произносил заклятье.
Укрой меня от головы до пят
В стальные перья, что…
О Боги! Окончание вылетело у него из головы. Что же там было дальше?
Тем временем троицу утомила игра в «передай тылкрыса». Шлем начал бить Шалопуто. Вокруг четверки образовалась небольшая толпа. Люди воспринимали это как очередное развлечение. Троица продолжала бить, а Шалопуто пытался отстраниться от боли и сконцентрироваться на заклятье. Как же оно заканчивалось?
Укрой меня от головы до пят
В стальные перья, что…
Что там с этими перьями? В чем суть?
А потом его губы прошептали слова, взявшиеся словно ниоткуда.
— … что украл Назрат.
— Что ты сказал? — спросил Шпиндель. Он схватил свою жертву за шкирку и вздернул на ноги. — Что это ты там бормочешь?
— Ничего, — сказал Шалопуто.
— Ничего? — переспросил Шпиндель. — Я тебе дам «ничего». Тресни его, Шнур!
— Держи.
— Держу. Врежь ему.
Шнур ударил Шалопуто в живот, но заклятье сработало. Он ударил по стальным перьям, и этого хватило, чтобы сломать ему кости. Шнур заорал и рухнул на колени, прижав к себе сломанные пальцы. В момент замешательства Шалопуто произнес второе заклятье:
Слышишь шум
И треск огня?
Все удары —
На тебя.
Никто не разобрал его шепота. Толпа была слишком занята своими криками. Один ребенок, сидевший на плечах отца, начал скандировать:
— Кровь! Кровь! Кровь! Кровь!
Тем временем Шлем схватил Шалопуто и крикнул Шпинделю:
— Они хотят крови! Дадим им кровь!
Шпиндель ухмыльнулся.
— С удовольствием, — сказал он и ударил Шалопуто. Однако в процессе движения рука изменила направление и вернулась к бившему — Шпиндель стукнул себя собственным кулаком.
Он вскрикнул от целого града обрушившихся на него ударов. Толпу это очень позабавило.
— Это ты сделал! — рявкнул Шлем, оттолкнув от себя Шалопуто. — Ах ты грязный колдунишка! — Он дважды попытался ударить Шалопуто, но оба раза пришлись на его собственную челюсть.
— Это получше всяких представлений! — засмеялся кто-то в толпе.
Троица, и даже раненый Шнур, были настолько разгневаны своим унижением, что начали наносить удар за ударом, каждый из которых возвращался обратно к ним. Толпа приветствовала их выпады и смеялась над каждым новым синяком. Они слишком увлеклись насилием и не заметили, как Шалопуто уполз прочь. Не заметили они и упавшую с неба длинную синюю ткань, развернувшуюся рядом с тылкрысом.
— Быстро, — сказал женский голос.
Он обернулся, и на секунду ему показалось, что в складках синей ткани мелькнуло лицо.
— Шевелись, — сказала женщина. — Хватайся.
Ему не пришлось повторять дважды. Сделав то, что просила женщина, он посмотрел на толпу. Шлем, наконец, стряхнул с себя силу чар Шалопуто и бросился к нему, отплевываясь кровью и скверно ругаясь.
— Я готов, — сказал Шалопуто женщине в синей одежде.
— Держись, — ответила она. — Поездочка будет еще та.
В эту секунду Шлем схватил Шалопуто за рубашку.
— Попался! — воскликнул он.
Синяя ткань начала плотно оборачиваться вокруг рук и запястий Шалопуто.
А потом он стал подниматься в воздух.
Шлем продержался первые три метра. Затем рубашка Шалопуто начала рваться, и с последним проклятием он выпустил свою добычу из рук и свалился на землю.
Шалопуто не стал оборачиваться. Он висел на ткани, развевавшейся, словно огромный синий парус. Снизу до него донесся шум толпы, возгласы удивления и недоумения. Но спустя недолгое время воздушный змей, за который он хватался, сменил направление, и люди, свет и шум постепенно исчезли. Теперь он слышал только свист ветра и женский голос, напевавший тихую, спокойную песню.
Ночные разговоры
После возвращения из пирамид Ксуксукса в крепость Инквизит на Горгоссиуме Кристоферу Тлену было о чем подумать. Встреча с жившим в гробницах расплодом ясно дала понять, что созданный им улей нестабилен. Выводок был не только разумен, но и амбициозен, а его способность откладывать яйца представлялась угрожающей. Он был наивен, предполагая, что расплод станет пассивным, легко управляемым игроком в затеянной им смертельной игре. Но теперь он видел ошибочность своих предположений. У расплода были собственные претензии. Он мог доверять им не больше, чем Лиману Волу, который весь обратный путь на Горгоссиум собирал с черепа крошечных красных вшей и что-то им нашептывал. Тлен не спрашивал, о чем он с ними говорил, и тем более не стал выяснять, отвечали ли они Волу.
Он испытывал к нему отвращение. Если бы не необходимость в переводчике, он бы немедленно выкинул Вола за борт. Но он не мог позволить себе потерять Вола, тем более сейчас, когда расплод оказался таким сильным и смертельно опасным. Когда война будет выиграна и закончена, тогда посмотрим. Он планировал не только уничтожить весь расплод до последнего таракана, но вместе с ним и Вола.
Вернувшись в Двенадцатую Башню, Тлен постарался выкинуть из головы Лимана Вола и расплод. Здесь, где стены были покрыты царапинами и рисунками, сделанными им еще в детстве, Тлену было хорошо. Он приказал своим преданным слугам, Малышу Розовый Глаз и Лазару, доставить ему карту островов. Ее быстро принесли и разложили в комнате. Карта была круглой, а ее диаметр соответствовал диаметру башни, покрывая каждый дюйм пола Высоких Палат и позволяя Тлену, словно колоссу, ходить по суше и воде. Обдумывая свои планы, он перемещался от острова к острову, то и дело присаживаясь, чтобы изучить форму нужного ему залива или склон определенного холма.
Эти размышления были прерваны лаем птиц, вслед за которым раздался гром военных барабанов, прокатившийся внутри и между башен. Тлен встал и подошел к окну. Далеко внизу (а точнее, в 37 этажах) по каменистому пейзажу, через арки между Двенадцатой и Тринадцатой Башнями, извиваясь, шествовала впечатляющая процессия в окружении бесчисленных огней. Над серединой этой процессии возносился трон, установленный на отрубленное запястье гигантской высохшей руки, которое каким-то образом оживили. На троне восседала бабушка Тлена, Тант Эйла Тлен, прозываемая Бабулей Ветошью. Во время путешествия она не теряла драгоценного времени и продолжала шить в свете мерцающих факелов. Принц отлично знал, над чем она так одержимо трудится — у нее была одна-единственная работа. Она сшивала кожу заплаточников, человекоподобных мешков, набитых живой грязью из шахт Тодо. Так создавалась огромная армия, которая однажды уничтожит светлые силы Дня и любые другие силы, что День призовет себе на помощь. Эта работа продолжалась уже много лет, но бабушка дала понять, что великий труд близится к завершению, и скоро армия заплаточников будет готова. Повелитель Полуночи станет их генералиссимусом, но их Творцом останется Бабуля Ветошь.
С необычной поспешностью Тлен сошел вниз по холодным каменным ступеням. Не стоит вынуждать бабушку ждать у дверей. Даже в хорошем настроении она была вспыльчивой женщиной, обижаясь быстрее, чем он, и быстрее наказывая своих обидчиков. Ее близость сразу же вызвала в Двенадцатой Башне тревожный переполох, и он с раздражением видел, как многие якобы преданные ему слуги бежали в пещеры под Башней, чтобы не попасть под убийственный взгляд Бабули Ветоши. Даже полукровки и гибриды, населявшие укромные уголки Башни, потомки горгулий и диких псов, змей-обезьян и молний, попрятались в темницы, стремясь остаться незамеченными.
Только Летео, пятнадцатилетний юноша, которого Тлен нашел год назад, блуждая по копям грязи, и взял под свою опеку, бесстрашно стоял у входной двери. Мальчик плевал на ладонь, пытаясь пригладить торчащий вихор.
— Не боишься, Летео? Старая ведьма опасна, ты это знаешь?
Летео улыбнулся своему спасителю.
— Я ее не боюсь, — ответил он. — Вы ведь меня защитите, босс. К тому же, мне интересно, из-за чего весь этот шум.
— Значит, ты еще ни разу не видел мою замечательную бабушку?
Летео покачал головой, и прядь его черных волос вновь упала на лоб.
— Тогда иди и впусти ее, — сказал Тлен. — Пора тебе встретить самую жестокую женщину Абарата.
— Она правда самая жестокая?
— О да, — без улыбки ответил Тлен. — Худшая. Худшая из худших. Такую репутацию невозможно заслужить на пустом месте. Патрицид. Матрицид. Все это она совершила.
— А что такое этот патри…
— …цид. Убийство своего отца. Матрицид. Убийство своей матери.
— Она правда это сделала? — потрясенно спросил Летео.
— Поверь, это еще не самое худшее.
— А что может быть хуже?
— Инфантицид.
— Инфанти… она убивала детей?
— Ты быстро учишься.
— Удивительно.
— Но ты, конечно, помнишь…
— О чем?
— Кому ты предан.
Летео с уважением поклонился.
— Вы — мой принц, — сказал он. — Всегда. До конца света.
Тлен усмехнулся своей пугающей улыбкой.
— Договорились, — сказал он. — До конца света. Пожми мне руку.
Летео очень льстило пожать руку своему Повелителю, и он с готовностью это сделал.
— До конца света.
— Теперь живо к двери. Впусти эту женщину, пока она не отравила наш порог.
Летео подошел к входу тихой поступью человека, которому на роду написано причинять вред, и открыл ее как раз вовремя. На ступенях Башни стояла одна из бесчисленных прислужниц Бабули Ветоши, женщина средних лет, чей головной убор украшали священные цвета алого и серого, а лицо было покрыто татуировками, словно тенями. Она едва успела занести руку, чтобы постучать. Эта женщина была одной из тех, кто входил в ближний круг, в Сестринство Нити. Среди ведьм она считалась могущественной женщиной.
— Королева Мать Тант Эйла Тлен призывает своего внука. Передайте ему…
— Я здесь, леди Сгниль, — сказал Тлен, выходя из тени.
Маленькая серая леди Сгниль изобразила маленькую серую улыбку, показав заточенные зубы.
— Принц, — произнесла она, склоняя голову. — Ваша бабушка вас ожидает.
Она отступила в сторону, театральным жестом откинув свой широкий плащ, чтобы дать Тлену пройти.
— Летео, — сказал Тлен. — Иди за мной.
Мальчик и мужчина сошли вниз, в холодную темноту. Летео торопился, пытаясь поспевать за Тленом, шагавшим вдоль шеренги барабанщиков, носильщиков курильниц с благовониями и тех, кто стучал по земле, пока не достиг платформы, на которой был воздвигнут огромный трон. По обе стороны от трона располагались сосуды с фиолетово-черным огнем, куда Бабуля Ветошь иногда окунала исколотые пальцы, возвращая в них энергию.
— Какой приятный сюрприз, — сказал Тлен, хотя в его голосе не слышалось даже намека на удовольствие.
Бабуля Ветошь отнеслась к присутствию внука столь же равнодушно. Она вынула левую руку из огня и взяла лежавшее на коленях шитье.
— Ты больше не приходишь меня проведать, — сказала она, не глядя на Тлена. — Поэтому я вынуждена придти к тебе сама. — Ее голос был столь же нелюбящим, резким и безрадостным, как и выражение лица. — Ты неблагодарен, Тлен.
— Я что?
Спустя долгое время глаза старухи оторвались от шитья, от ритма нити и иглы, и остановились на нем.
— Ты меня слышал, — сказала она. — Сестринство ночи напролет творит для тебя армию…
— Для нас, бабушка, — ответил Тлен, не желая сдаваться под каменным взглядом Бабули Ветоши. — Это наша великая работа. Наша мечта.
Бабуля Ветошь издала невероятно тяжелый вздох.
— Я слишком стара для мечтаний, — проговорила она. — Ты будешь править островами, когда великая работа закончится.
Тлен покачал головой. Все это он слышал и раньше. Она всегда выставляла себя жертвой, мученицей.
— И у тебя, разумеется, нет сил, чтобы причинить кому-то вред, — сказал он. — Ты ведь усталая женщина, которой никто не помогает, и скоро умрешь в ореоле святости. — Он засмеялся. — Ты просто нелепа.
— А ты жесток, — ответила она. — И однажды будешь за это страдать.
— Да, да, — сказал Тлен. — Однажды, когда-нибудь. А теперь отложи свое шитье, — продолжил он. — Давай прогуляемся куда-нибудь, где потише.
Губы старой женщины изогнулись.
— Думаешь, Тлен, ты такой умный, потому что выжил, а твои братья и сестры погибли? Но кто тебя спас?
— Ты, бабушка. И часа не проходит, чтобы я не обращался к тебе с благодарной молитвой.
— Лжец, — сказала ведьма. Она воткнула иглу с нитью в свисающую с пояса подушечку и отложила заплаточника, над которым сейчас трудилась. Затем она пробормотала слово на старом абаратском — йетасиха, — и от края платформы протянулась воздушная лестница. Она встала и сошла вниз.
Как обычно, Бабуля Ветошь носила роскошную одежду, украшенную тем, что на первый взгляд казалось куклами или фрагментами кукол. На самом же деле это были ссохшиеся останки ее жертв, разорванные на мелкие клочки и пришитые к платью вместо шелковых бантов.
— Великолепно выглядишь, бабушка.
— А ты выглядишь жалким. Что с тобой? Влюбился?
— Влюбился? Я? В кого?
— Не знаю, это ты мне ответь. Давай-ка пройдемся, и ты мне все расскажешь.
Смертный приговор
Тлен и его бабушка шли вдоль края копей, и прогуливаясь, беседовали о будущем.
— Если хочешь знать, я и слову не поверил из того, что ты сказала, — заметил Тлен. — Ты не меньше меня хочешь управлять островами. А может, и больше. В конце концов, ты долго ждала.
Бабуля Ветошь остановилась и неприветливо уставилась на внука.
— А если и так? — спросила она. — Ты не думал, что после всех своих страданий я заслужила империю? — Ее лицо несло безошибочные следы этих страданий, заметные даже в тусклом свете луны Горгоссиума. Кожа была испещрена морщинами. В них были ярость, зависть, но больше всего — ненависть, бесконечная ненависть.
— Ты заслуживаешь того, что сможешь получить, — сказал ей Тлен. — Я в этом не сомневаюсь. Вопрос в другом: как мы получим эту империю?
— Однажды мы захватим Двадцать Пятый Час. Захватим и разузнаем его тайны.
— А если он не захочет их отдать?
— Тогда мы его разрушим.
— Разве это возможно?
— Будет нелегко, но если мы захотим, то добьемся всего. Однако прежде следует убрать с дороги всевозможных нарушителей спокойствия. А это возвращает нас к делу. Отойдем подальше?
Перед ними из ямы копей выросла стена едкого дыма; грязь здесь смешивалась с ядовитыми веществами, готовясь наполнить тела заплаточников. Жар и вонь были почти невыносимы, но Бабуля Ветошь, казалось, вообще ничего не чувствовала. Она вела Тлена через клубы отвратительного дыма, словно гуляла по солнечному полю.
— Кто этот мальчик? — спросила Бабуля Ветошь у Тлена. — Тот, кто следует за нами.
— Его зовут Летео. Он хочет стать убийцей, когда подрастет, и пришел ко мне поучиться.
— Чувствительное дитя. Хороший убийца найдет себе работу в любое время. Ты уже слышал о Живорезе?
— А что с ним?
— Ты ведь послал его отыскать девочку из Иноземья?
— Да. Я послал его за Кэнди Квокенбуш. Когда я слышал о нем последний раз…
— Он мертв, Тлен.
— Что?
— Пока у меня нет деталей, но от одного из своих шпионов на Окалине, из очень надежного источника, я узнала что Крест-Накрест мертв. И убила его она.
Тлен отвернулся от бабушки; в его сознании возник образ девочки, стоящей рядом с телом Живореза и наступившей ему ногой на грудь.
— Она должна умереть.
— Разве?
— Да. Мы ее недооценивали. Это не просто школьница из Иноземья, это какая-то сумасшедшая заклинательница.
— Невозможно.
— Ты слишком уверенно говоришь.
— Я… изучал ее, — Тлен почувствовал себя неуютно.
— И что вдруг тебя к этому побудило?
Тлен отвернулся.
— Она… меня заинтересовала, — легко ответил он.
— И к чему же привели эти твои изучения?
— Особо ни к чему. Почти наверняка она оказалась здесь по ошибке. Я послал Мендельсона Остова…
— Покойного Мендельсона Остова, — уточнила Бабуля Ветошь.
— Ты ведь все слышишь, верно?
— Если это касается смерти, то да. Продолжай. Ты говорил, что послал Мендельсона Остова…
— Забрать украденный Ключ от пирамид.
— Украденный Джоном Хватом и его братьями.
— Да. Похитив Ключ, они сбежали в Иноземье. Когда Остов их заметил, рядом появилась эта девчонка. По чистой случайности. Хват передал ей ключ, вложил в сознание — думая, как мне представляется, что потом его заберет.
— Но этого не случилось.
— Нет. Прилив забрал их и принес сюда.
— В твоем исполнении это звучит абсолютно невинно.
— Но ты так не считаешь.
— Нет! Конечно же нет! Слушай, эта девочка — не невинная наблюдательница. Ты поймешь это, если взглянешь на нее свежим взглядом. Отстранись от своих нежных мыслей. Они ведь у тебя есть, не так ли?
Тлен отвел глаза и уставился в ядовитую яму.
— Отвечай, — резко произнесла старуха, словно полоснув железными ногтями по стеклу.
— Как у меня могут быть к ней какие-то нежные чувства? Я даже никогда не видел эту проклятую девчонку.
— Значит, ты не будешь против, если ее убьют?
— Конечно, нет.
— Не посылай своих слуг, или они кончат так же, как и Крест-Накрест. Помни, Живорез был хорош. Но она его все же достала.
— Несчастный случай, — проговорил Тлен.
— Может, и так.
— Ты пытаешься мне сказать, что эта девочка для нас угроза?
Бабуля Ветошь вздохнула, теряя терпение.
— Я хочу сказать, что она здесь не случайно.
— Но Море…
— Да, давай поговорим о море. Почему Изабелла отправилась в Иноземье? Потому, что кто-то ее позвал. И кто это был? Ведь не Мендельсон же Остов?
— Нет, конечно. Остов не способен на такую магию. Он был простой механик.
— А что насчет Хвата и его братьев? Они обучены магии?
— Сомневаюсь.
— И я тоже. Однако, Тлен, кто-то призвал море на Старый Берег. Кто это был?
— Не думаю, что здесь есть какая-то тайна, — сказал Тлен. — От дней Империи там остался маяк.
— Но ведь его зажгли, чтобы призвать море. И я еще раз спрашиваю — кто?
На этот раз Повелитель Полуночи не ответил. По крайней мере, не сразу. Подняв руку к воротнику, он постукивал по нему пальцами. Из тени выплыли кошмары и начали тереться длинными телами о стекло, словно ища у своего создателя поддержки, как он искал ее у них.
— Значит, мы возвращаемся к девочке, — произнес Тлен.