Несколько дней спустя, вечером, мы втроем сидели вокруг огня, поедая рыбу, выловленную нами с помощью остроги из тростникового стебля, и Тика спросила: — Что ты теперь намерен делать, Секенр? Ты отправишься с нами и дальше? Ее мать, как я заметил, пристально изучала меня. Но пыталась скрыть это. Встретившись со мной взглядом, она опустила глаза и сосредоточилась на еде, а потом, поперхнувшись, выплюнула рыбью кость, но мой ответ выслушала очень внимательно. — Наверное, — сказал я. Я поежился, задрожал и придвинулся поближе к огню. Осенние дни были еще теплыми, но ночи становились все холоднее, и хотя я ни за что не сказал бы об этом вслух, главная моя проблема состояла в том, что моя туника осталась у Птадомира. — Ты… живешь где-нибудь поблизости? — спросила Тика. — Мой дом… Я не хочу возвращаться туда сейчас. Я и на самом деле из Города Тростников. Я там вырос. — Но тогда ты в конце концов вернешься в свою страну? Так мне впервые дали понять, что мы находимся вовсе не в Сатрапии Страны Тростников, а гораздо ближе к Дельте. — Не сейчас. — В действительности я и сам не знал, что буду делать. Я играл в танал-мадт. Я брошу жребий и посмотрю, что мне выпадет. Госпожа Неку, снова подавившись рыбьей костью, залезла рукой в рот, чтобы вытащить ее. Она моментально повернулась ко мне спиной, смущенная, как я полагал, столь грубым нарушением этикета Дельты. Справившись со своей задачей, она снова обернулась к нам, негромко рассмеялась и спросила: — Великие волшебники всегда дают столь уклончивые ответы? Я ответил ей очень незамысловато: — Да, мы такие. Я был уверен, что это заинтригует ее. Неку сочла, что я шучу, и поинтересовалась, лучше ли чародеи умеют смеяться, чем плакать. Она думала о том, как завладеть мной. Она видела во мне орудие, вещь, которую можно использовать. Замешательство лишь на секунду отразилось на ее лице, на котором сразу же возникла маска, сквозь которую я ничего не мог разглядеть. Ее разум постоянно работал, напряженно работал, в особенности теперь, когда испуг, связанный с ее положением, уже прошел. Когда я избавил ее от Птадомира. Интересно, догадывалась ли она, каково истинное положение вещей? О том, что я очень юный, лишь наполовину сформировавшийся чародей, у которого пока осталось еще очень много от обычного человека? А не заставляет ли это ее думать, что ей лучше избавиться от меня и найти кого-то еще? Или она думает, ах, а вот и тот, кого с успехом можно использовать, потому что у него недостаточно силы воли? Моя реакция поразила меня самого. Мне хотелось остаться с ними. Меня влекло к Тике и даже к Неку, хотя я прекрасно понимал, что для нее я буду не более, чем кнутом в руке — я так истосковался по доброте и пониманию, что меня устраивало даже положение ручной собачонки. В конце концов любимую собаку не бьют и не ругают, а кормят, заботятся о ней, когда ей одиноко или когда она болеет, — а кто сделает это для Секенра? Не сентиментальничай, Секенр. — Внутри меня встрепенулся отец. Его голос отчетливо звучал в моем разуме. — Отправляйся с ними и дальше, если тебе так хочется, но держи дистанцию. Храни свои тайны. — Секенр? — Тика теребила меня за плечо. Я покачал головой. Отец молчал. Но он по-прежнему был рядом, по-прежнему слушал. Я вернулся в реальный мир. — Да? Неку продолжала пристально разглядывать меня. Я понял, что среди нас есть человек, способный отбросить любые эмоции, переступить собственную добродетель ради высшей цели. Скорее всего, из нее получился бы гораздо лучший чародей, чем я. Я быстро повернулся к Тике: — А каковы сейчас ваши планы? — Мы рассчитываем вернуться в столицу, — ответила она. — Там у нас есть друзья, которые нам помогут. Когда мы вернем свое состояние, мы все будем жить во дворце. Мне кажется, тебе это понравится. — И мне так кажется, — ответил я. И на самом деле, часть меня не хотела возвращаться в отцовский дом. Там отец был сильнее всего. Пока его дух обитает в этом жилище, я не могу считать его своим. Уж больно много в нем воспоминаний и призраков. Значит, ты, Секенр, так и остался ребенком, полностью подчиненным воле Ваштэма. Так? Ваштэм по-прежнему присутствовал в моем сознании, но кто был там хозяином? Я не знал. Просто невозможно поверить, с какой легкостью я позабыл о своей прежней жизни. Небольшая прогулка вниз по реке — и все мои страхи остались в прошлом, на меня больше не давил тяжкий груз магии, а отцовское наследие было попросту отброшено в сторону, как старая ненужная тряпка. Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Единственное, чего я по-настоящему боялся — это потерять удачу, потому что попросту не мог во все это поверить! Но вернуться в дом я не мог, пока не мог, даже на несколько минут, чтобы забрать теплые вещи. Вернуться туда означало вернуться к тому, кем я был. Нет, это мой танал-мадт, и жребий брошен. Я жалел лишь об одном — о потере своей школьной сумки с книгой, над которой я работал. Я обязательно найду способ получить ее, возможно, когда буду больше знать о магии и смогу вернуться туда без всякого риска или просто пошлю за ней духа или призрака. Именно по этой причине я отправлюсь в путь вместе с этими двумя женщинами, не только потому, что они были единственными в мире людьми, которые не боялись меня, но и потому, что я был уверен в том, что смогу многому научиться от магов и волшебников Дельты. Но все же оставалась одна проблема. Первоочередная, очень актуальная. Я придвигался все ближе и ближе к костру, до тех пор, пока языки пламени едва не начали лизать мою обнаженную грудь. Ночной ветер, обдувавший мне спину, был очень холодным, и меня беспрестанно била дрожь. Госпожа Хапсенекьют, покончив с трапезой, оглянулась вокруг в поисках салфетки, но не найдя таковой, вытерла руки о подол своего изношенного платья. Затем, порывшись в остатках багажа, она вытащила кусок белой ткани — тонкое одеяло или простыню… нет, скорее всего скатерть. — Ты должен понять, — сказала она, — что судно нам пришлось покинуть неожиданно. Мы потеряли почти все, что у нас было. Весьма озадаченный, я поднял взгляд на Тику. — Нас вышвырнули с корабля, — призналась Тика. — Мы плыли вверх по Реке — на самом деле мы направлялись в твой город, — когда каким-то образом, как он всегда это делал… отец нашел нас. Можешь представить, что тут началось. Отец на палубе, вот так, в толпе людей, все кричат, толкаются, пытаясь скрыться. Мне кажется, какого-то старика задавили. Матросы пытаются выбросить его за борт своими веслами, но он вырывает весла у них из рук и ломает, как прутья. Потом отец… идет в мамину каюту … — Она замолчала, чтобы успокоиться, а потом собралась с силами и продолжила рассказ: — Мне пришлось остаться на палубе вместе со всеми остальными. Я так боялась, что моряки убьют меня. Они обзывали меня ведьмой и старались держаться от меня подальше. Утром, когда отец ушел, они схватили нас и вышвырнули за борт. — По счастью, там было мелко, — добавила Неку. — Но все же мы лишились практически всего, что у нас было. Так что, боюсь, мы можем предложить тебе лишь это. Она взяла ткань, поднялась на ноги, подошла ко мне, присела на колени и завязала концы вокруг моей шеи, чтобы я мог носить ее вместо плаща. Потом она замерла и провела рукой по моему боку, едва касаясь кожи, словно считала ребра. Я проследил за ее рукой и испугался — каким худым я стал. Ее пальцы остановились на белом шраме от стрелы. Она ничего не сказала, но я был уверен: она не могла понять, как можно остаться в живых после такой раны. В последующие дни мы шли по речному берегу, вниз по течению реки, направляясь на север, к Дельте. Днем воздух здорово прогревался, а земля под ногами превращалась в пыль. Накидку я снимал и завязывал на поясе. С обеих сторон тянулась плоская равнина, лишь далеко на горизонте окаймленная горами, пустынная земля — смесь песка и чахлой травы. Один раз мы вспугнули стадо необычных рогатых животных — они паслись в степи, но моментально рассыпались в разные стороны, едва завидев нас. Бамнеты — назвала их Тика на языке Дельты. В небе парили ястребы. Несколько раз в день вдали по широкой, как море, реке проплывали корабли, но мы не пытались их остановить. Как-то Тика указала мне на громадное судно, каких я в жизни не видел, с высоко поднятой кормой и обитым железом носом в форме орлиной головы. На нем было три скамьи гребцов, а на единственной мачте надувались два паруса, украшенные изображениями орла и крокодила. Это была, как она мне сказала, одна из военных галер Великого Царя, с помощью которых он простер свою власть вверх по реке вплоть до ее истоков и взял под контроль большую часть Моря Полумесяца. Я признался ей, что в Стране Тростников никогда не видел таких кораблей. — Ты бы их непременно увидел, — сообщила она, — если бы у вас начались волнения. Но народ доволен, в провинции спокойно, так что царю не приходится демонстрировать свою силу. Я уж хотел было спросить ее, откуда ей столько известно о стране, где она в жизни не была, но сдержал себя и просто сказал: — Должно быть, мы уже подошли к Дельте. — Не так уж и близко, — отозвалась Неку, — но мы уже пересекли границу Древнего Царства, где Великие Цари правили еще до того, как Радисфон завоевал Речную Страну. Позже в тот же день мы добрались до древних гробниц дельтийских царей-завоевателей — колоссальных спящих изваяний, лежавших рядами под охраной каменных львов размером с дом, которые неотрывно пялились на реку из пустыни, простиравшейся во всех направлениях. Ветер стер львам глаза, а между гробницами спящих царей рос бурьян. Мы остановились там немного передохнуть. Подошло время ужина, но еды у нас не было, так что мы просто сидели, разглядывая колонны с высеченными на них процессиями из крохотных фигурок. На их вершинах гнездились крупные черные птицы, ничуть не стеснявшиеся ни нас, ни королей, ни львов. Тени удлинялись. Неку растянулась на песке, а Тика последовала ее примеру. Я отдал Тике свою накидку, чтобы она подложила ее под голову вместо подушки. Несколько минут спустя, хотя дамы остались лежать в тени гробниц, я поднялся на ноги и отправился исследовать окрестности. Все это, без сомнения, было давно знакомо и привычно для Тики и Неку, но для меня, провинциала из далекой Страны Тростников, представляло огромный интерес. Я бродил среди каменных скульптур, трогая руками тонкую резьбу, складки каменной одежды, каменные драгоценности, вставленные в каменные короны — все настолько проработано до малейших деталей, что, казалось, каменные гиганты просто уснули здесь. Я вскарабкался на одну из скульптур, залез ей на плечо и наклонился к лицу, чтобы дотронуться до ресниц из черного камня — они, сработанные много столетий назад, остались острыми, как кинжалы. У всех остальных скульптур лица отсутствовали — их черты были смазаны и гладко стерты ветром пустыни. Я представил их во гневе, как они кричат без слов, проклиная столетия, укравшие у них лица — но моя фантазия не воплотилась в жизнь, и они так и остались лежать на своих плитах, несчастные и одинокие. Оказалось, что царей в Дельте было гораздо больше, чем я мог предположить. Я шел между их гробниц где-то с полчаса, пока наконец не добрался до громадной ямы — наверное, она была вырыта здесь давным-давно, а теперь земля и песок почти засыпали ее — и там, среди обломков колонн и частей стены, возможно, когда-то окружавшей храмовый двор, я обнаружил еще одну лежащую фигуру — но не посмертный портрет короля, а некую почти абстрактную аллегорию из зеленого гладкого камня; громадная, почти в сотню футов длиной, статуя была почти полностью погребена под кучей песка, а оставшиеся снаружи части настолько стерлись, что я не мог сказать наверняка, была ли эта обнаженная фигура мужской или женской. Я взобрался на статую, туда, где прежде был пупок, и стоя там на высоте трех или четырех футов, застыл, объятый непонятным беспричинным трепетом, словно открывшееся передо мной зрелище пробудило во мне давно забытые воспоминания. Вся скульптура — руки, ноги, узкая грудь, была покрыта трещинами, а выщербленные пространства между ребрами засыпаны песком. Прыжками я передвигался с ребра на ребро к тому, что осталось от лица, остановился на ключице и долго разглядывал полустертые округлые очертания головы, заглянув в большие ничего не видящие глаза. Я каким-то непонятным образом знал, что этот камень гораздо древнее всех изваяний царей, что он уже был древним задолго до того, как здесь был похоронен первый правитель Дельты; и еще я был почему-то уверен, что он живой — я чувствовал, как он и после многих столетий шевелится у меня под ногами, ощущая мое присутствие. Соскользнув со скульптуры, я отступил назад и вдруг услышал дикий крик, свой собственный — я закричал не от боли, а от удивления, когда тяжелая шершавая рука сжала мое обожженное солнцем плечо. Я поспешно отскочил в сторону, развернулся и обнаружил перед собой еще одну древнюю обнаженную фигуру — согнувшегося в благоговейном ужасе старика, лысого и безбородого, чье искореженное старостью тело настолько почернело и блестело на солнце, что он казался вырезанной из дерева статуэткой. Он опирался на палку, трясся и двигался настолько неловко и нелепо, что больше напоминал плохо сделанную марионетку, чем живого человека. Он, казалось, был изумлен не меньше и уставился на меня белесыми водянистыми глазами, в которых не осталось практически ничего человеческого. Старик вытянул вперед дрожащую руку, или чтобы я пожал ее, или чтобы указать на что-то, или просто так. Я так и не понял. Я отступил и замер на месте, чтобы он не мог до меня дотянуться, скрестив руки на груди и абсолютно не зная, что делать. Он заговорил хриплым шепотом, напоминавшим звуки, которые возникают, если потереть друг о друга два куска пергамента. Этого языка я не знал. Я углубился в себя, расспрашивая Ваштэма, Таннивара, и, в первую очередь, Бальредона, который много путешествовал и много знал, но ни одному из них он тоже не был известен. Я ответил ему на языке мертвых: — Достопочтенный отец, я приветствую тебя. Я исполнен благих намерений и надеюсь, что ничем не оскорбил тебя. Реакция старика потрясла меня. Он закричал, но в его крике не было слов — это был дикий протяжный вопль болотной птицы, — подпрыгнул в воздух с легкостью, которой я от него явно не ожидал, и закружился в бешеном танце, размахивая палкой. Я попятился, удивленный и немного испуганный. Он, плача, упал на колени, закрыв лицо руками, и тоже заговорил на тайном языке мертвых: — Ты, конечно же, Тот-Кто-Должен-Вернуться. Ты наконец-то пришел освободить меня. Ах, Всемилостивейший, справился ли я со своей миссией? — Я… я не знаю, — вот и все, что я мог ответить. Его рука дернулась ко мне со скоростью атакующей змеи. Он поймал меня за запястье и, не дав мне опомниться, притянул к себе, схватил и вторую руку, сжал их в своих ладонях и склонил голову к моим коленям. — Но я касаюсь твоей плоти. Твои глаза видят меня. Меня, того, кто не жив и не мертв, того, кто охраняет Спящего, пока он не восстанет… Он посмотрел мне в глаза и кивком головы указал на найденного мной зеленого колосса. Видя боль в его глазах, чувствуя его отчаяние и надежду, ожидание какого-то таинственного заклинания, которого я не знал, я вспомнил тот день на улице резчиков, женщину на носилках, тоже ждавшую от меня излечения, чуда, которого я совершить не мог. Ну и каково же ей сейчас, когда она убедилась в том, что мои обещания оказались жестокой ложью? Не клянет ли она богов по моей вине? Я покачал головой: — Возможно, я лишь предтеча того, кто придет после меня. Старик склонил голову, вздохнул и отпустил мои руки. — Возможно… Я замолчал, слушая, как ветер гудит между гробницами и как птица кричит с верхушки пальмы. Прочистив горло, я обратился к нему: — А что должно произойти, когда пробудится Спящий? Старик снова заплакал. Он покачал головой, словно не веря своим ушам. — Почему? Почему меня снова проверяют после стольких лет, о Великий? Но, если тебе так хочется этого, я скажу, что Воскресший будет подобен богам — бессмертный, не молодой и не старый, равный богам, так как он жил среди них все то время, пока его тело спало в земле. Когда он вернется, будут переделаны и земля, и небо. Каждому из людей он воздаст по заслугам его. В это я верю, о Божественный. И как я справляюсь со своей миссией? Я думал лишь о том, как успокоить его, не важно, солгав или нет. Я взял его за плечи и поднял на ноги. — Да, — сказал я, — все, что ты делал, оценили по достоинству — ты нес свою службу как должно с самого начала, и хотя она еще не закончена, осталось совсем немного. — Совсем немного? О, Великий, я жду с тех пор, когда еще не было королей, когда здесь еще не возникло городов, и когда сами боги ходили по земле в своем истинном обличье, а людей, которые видели их, ослепляли или превращали в зверей. — Я знаю об этом, — кивнул я, хотя не имел ни малейшего представления, о чем он говорит. Я уже начал побаиваться его: наверное, ему не просто напекло голову, случай был явно более тяжелым. — Ты достоин награды. Время коротко, как рука. При этих словах он улыбнулся, его лицо фантастически исказилось и совершенно непостижимым образом передо мной вместо дряхлого старика оказался сияющий от радости ребенок. Объяснить этого я не мог, даже самому себе. — Секенр! — позвала Тика откуда-то сзади. Я обернулся. Она бежала ко мне между гробниц, тяжело дыша и размахивая белой накидкой, которую дала мне Неку. — Секенр! Мы с мамой… ломаем голову… куда ты подевался. — Она протянула мне кусок ткани. — Наверное, тебе это нужно. Я завернулся в покрывало. — Я… — забывшись, я произнес это слово на языке мертвых — тчэ-а. У Тики широко открылись глаза от удивления. Я повернулся к ней спиной и обнаружил, что старик исчез бесследно, словно его никогда и не было. Но он отнюдь не привиделся мне, и я это знал. Я чувствовал его прикосновение так же, как он чувствовал мое. В причудливой игре света и удлинившихся теней зеленая фигура казалась живой — изможденный каменный ребенок, заснувший в песке и видящий таинственные сны из начала времен. — Секенр? — позвала Тика. — Что это? Она стояла позади меня, разглядывая песчаную насыпь, стертое лицо, выпирающие колени и ребра. Я пожал плечами. — Не знаю. Ты когда-нибудь слышала о Том-Кто-Должен-Вернуться, о Возрождающемся или о ком-то в таком роде? Она взобралась повыше и смела песок с гениталий скульптуры, обнажив гладкий камень. И вдруг подалась назад, слегка занервничав, и долго и тщательно терла руки, словно стараясь полностью очистить их от песчинок. Она быстро сотворила знак против беды и несчастья. — Нет, — покачала головой она. — Но об этом месте столько историй, что никто просто не может знать их все. Я не был уверен в том, что она сказала правду, но не стал говорить об этом. Она потянула меня за руку. — Пойдем. Мама ждет. Я последовал за ней, и мы нашли госпожу Неку, спавшую за громадным троном одного из последних памятников — правитель сидел в одиночестве, сильно подавшись вперед, в то время как остальные цари откинулись на спинки тронов; его каменное лицо с высокими скулами, крючковатым носом, тонкими поджатыми губами и маленьким подбородком своим зловещим выражением напоминало ястребиное. Стук башмаков Тики разбудил Неку. — О, — сказала она. — Секенр, я видела сон. Возможно, ты растолкуешь мне, что он значит. — Я постараюсь. — Я видела обнаженного старика, склонившегося надо мной. Он возложил мне на голову корону, но она не были ни золотой, ни серебряной. Этот венец был высечен из черного камня, вот такого… — Она указала рукой на гладкую поверхность трона: — Она была настолько тяжелой, что я не смогла подняться. Так я и лежала, без сна, должно быть, тысячу лет, просто наблюдая, как солнце движется по небу и его сменяют звезды. А потом я услышала, как идет Тика, и проснулась. Ощущение было таким… словно я возвратилась откуда-то издалека. — Я не могу понять, что это значит, — сказал я. — Я же не толкователь снов. В моем родном городе их было великое множество. Их павильоны стояли на набережной. — Но… — Ее явно разочаровал и немного озадачил мой ответ. Тика положила руку на плечо матери. Больше Неку ничего не сказала. На ночь мы разбили стоянку между гробницами, но никто из нас так и не уснул. Утром мы отправились дальше. Еды у нас не было, и животы свело от голода. Раз или два я нашел на берегу реки съедобные коренья. В другой раз Тика обнаружила съедобного моллюска. Бить рыбу острогами в широкой и мутной реке было невозможно. Птицы улетали от нас на вершины пальм, где их гнезда с яйцами, были за пределами досягаемости. Было холодно. Мы с Тикой по очереди несли единственную матерчатую сумку, которую ей удалось захватить с корабля, когда их с матерью вышвырнули за борт. Неку по большей части находилась в полубессознательном состоянии — ее сбитые ступни сильно кровоточили. Мы поддерживали ее с двух сторон. Она, без всякого сомнения, не привыкла долго ходить без обуви, а надеть Тикины туфли не могла — размер ноги у нее был больше. Большую часть времени Неку говорила о еде — фантастических пирах и банкетах, которых я и представить себе не мог. Я оглядывался на Тику, чтобы посмотреть на ее реакцию, но ее лицо ничего не выражало. Впервые я был счастлив, что я такой худой. Я могу обойтись очень немногим. Эти две горожанки явно были намного изнеженнее меня. Но иногда, чаще всего после отдыха, Неку проявляла бдительность. Однажды утром именно она подняла руку, призывая нас замолчать. Мы втроем замерли на месте. Я не мог понять, к чему она прислушивалась. Быстрый толчок и команда, данная свистящим шепотом, заставили нас с Тикой забраться в реку, и мы все вместе залегли в тростниках, наполовину погрузившись в воду, в то время как послышавшийся вскоре стук копыт становился все громче и громче, и по самому берегу пронеслась ватага смуглых мужчин дикого вида в тюрбанах и раздувавшихся на ветру рубашках. Копья и мечи блестели на солнце. Отряд растянулся на довольно большое расстояние: дозорный отряд, затем — основные силы; многие из арьергарда остановились, чтобы наполнить фляги и напоить лошадей. Все, за исключением нескольких человек, скорее всего слуг, были в ожерельях, наручах, серьгах из тонкой металлической нити и вооружены до зубов, большинство — в кольчужных или пластинчатых доспехах поверх одежды, причем многие их фрагменты были щедро инкрустированы драгоценными камнями. И что поразило меня сильнее всего, зубы у них были заострены и покрыты сверху латунью или серебром. Обе женщины замерли от страха, но я, никогда прежде не видавший ничего подобного, поднял голову, чтобы получше рассмотреть всадников. Неку схватила меня за волосы и заставила наклониться. — Они заберут тебя в рабство, — прошептала она, — или хуже того! — Хуже того? — Мальчиков они насилуют, а потом сажают на кол как нечистых, утративших невинность. Всадники с шумом и брызгами промчались дальше, проскакав с обеих сторон от нас. Я уж решил, что нас растопчут. Лишь через несколько минут после того, как они скрылись из вида, Неку отпустила мои волосы. Мы сели. — Кто они? — Кочевники заргати, — ответила Неку. — Удивительно видеть их так далеко к востоку в это время года. Должно быть, у них в стране сейчас голод. — Я думал, здесь правит Великий Царь. Она уставилась на воду. — На реке его власть абсолютна. На берегу же она далеко не так стабильна. А вдали от реки — тем более. Какое-то время мы шли молча. Неку хромала. Я подставил ей плечо, чтобы она оперлась на него. Я начал расспрашивать об обычаях Города-в-Дельте. По мнению Неку, он являлся центром цивилизации, где были собраны все чудеса света, со множеством храмов, с десятью тысячами (я пытался заставить ее признаться, что она преувеличивает, но она твердо стояла на своем) гигантских мраморных скульптур — памятников героям, царям, всевозможным благотворителям, поэтам, магам, пророкам и даже каким-то сомнительным личностям, о которых никто уже давно ничего не помнил. — И это, не считая памятников городским префектам, — вставила Тика. — Все они сделаны в полный рост. Их можно увидеть во всех городских парках и садах — настоящая армия каменных солдат. Их сотни. — А кто-нибудь помнит их всех? — Не знаю, помнят их или нет, — отозвалась Неку, — но каждую весну в определенный день все статуи убирают цветами и люди приходят и говорят с ними, как с дорогими гостями. — Они никогда ничего не… отвечают? Неку криво улыбнулась. Ее глаза, встретившись с моими, искали в них намек на шутку. Но не нашли. — Да, — ответила она. — Иногда. — Но если статуя заговорит, — вмешалась Тика, взяв меня за руку, — она всегда предрекает лишь бедствия и несчастья: войну, смерть царя, чуму, голод… А на Празднестве Статуй все беспрерывно болтают, так что статуям не предоставляется возможности вставить хоть слово. Я ошарашено посмотрел на нее. Она хмыкнула и отвернулась. Неку подчеркнуто серьезно обратилась ко мне: — Секенр, а ты вообще умеешь улыбаться? Я постарался выдавить из себя улыбку. — Этого недостаточно. Это не ответ на мой вопрос. — Мы, великие волшебники, должны оставаться таинственными и загадочными, — сказал я. При этих словах Тика зашлась в истерическом хохоте, согнувшись пополам, но радости в ее смехе не было — не думаю, чтобы я сказал что-то смешное, так ее истощенный от голода и перенапряжения организм освобождался от страха перед всадниками заргати. Так прошел еще один день. Мы много раз делали привал, но есть нам было нечего. На берегу мы нашли мертвое животное, какую-то обезьяну. Должно быть, она упала с корабля, или течение притащило ее издалека. Неку долго стояла, не отрывая от нее глаз, словно отчаялась настолько, что была готова питаться падалью, но Тика взяла ее за руку и увела прочь. Сама Тика лишь фыркнула от отвращения, но ничего не сказала. После встречи с кочевниками Неку запретила нам разводить костер на ночь. Мы спали у самой воды, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, но все равно дрожали. На следующее утро я поймал большую рыбу, оставшуюся после отлива в лужице на отмели. Мы собрали пальмовые ветви и листья. Я крутил палочку, пока не стер ладони, но результата все же добился — это, наконец, был настоящий костер, а не холодная магическая иллюзия. Мы быстро приготовили рыбу и съели ее на ходу, так что удалились уже довольно далеко, прежде чем кто-то мог явиться полюбопытствовать по поводу источника дыма. Посреди следующей ночи, когда Неку отошла в сторону, чтобы облегчиться, рядом со мной встрепенулась Тика. Она лежала на животе, приподняв голову, положив подбородок на руку, и смотрела на меня в лунном свете. Она настойчиво стягивала с меня кусок ткани, подаренный ее матерью. Я уставился на нее, не понимая, в чем дело. Она погладила меня по щеке, затем ее рука спустилась вниз — к моей голой груди и животу, к паху… — Что ты делаешь? Она склонилась надо мной и нежно поцеловала меня: сначала в губы, затем — в грудь. Я напрягся. — Ты покраснел, — сказала она. — Это видно даже при лунном свете. Возможно, ты и могучий чародей, Секенр, но не думаю, чтобы ты был слишком искушен в подобных вещах. — Каких? — Каких… — Она вновь провела рукой по моей груди. Я почувствовал, как комок подступает к горлу, но попытался взять себя в руки. — Таких, как девушки. Она вновь принялась целовать меня в плечо, в щеку в губы, но тут вернулась ее мать и засмеялась. Я сердито запахнул ткань и повернулся к Тике спиной. Но еще долго после того, как они вдвоем заснули, я лежал без сна, ломая голову над тем, что произошло. Когда же мне наконец удалось заснуть, мне вновь приснился ставший уже привычным сон про белую цаплю, одиноко бредущую в тростниках. Утром следующего дня мы подошли к обрабатываемым полям. Они показались мне невероятно огромными, просто бескрайними — пышные хлеба, полоса за полосой, между которыми пролегли наполненные жидкой грязью канавы. Лишь однажды мы увидели вдали с десяток людей, склонившихся за работой, но не окликнули их. А так поля были безлюдны. Мы шли вдоль речного берега, иногда просто по утрамбованной земле, иногда по мощенной камнем дороге. Неку и Тика заметно расслабились, может быть, потому что здесь нам уже не угрожали кочевники, а возможно, просто почувствовали близость дома. Я уже настроился на то, что чуть ли не за следующим поворотом перед нами откроется невиданное зрелище — громада Города-в-Дельте. Даже Великая Река почему-то казалась здесь более знакомой, более дружелюбной — широченная, она лениво несла свои воды между берегами, густо заросшими травами и тростниками. По ней часто скользили лодки и баркасы, иногда проходившие совсем рядом с берегом, но никто нас ни разу не окликнул. Две женщины с мальчишкой, идущие вдоль берега не привлекли ничьего внимания. К полудню мы поравнялись с двумя большими царскими триерами, стоявшими на рейде со спущенными парусами и втянутыми на борт веслами; они походили на двух речных чудовищ, остановившихся, чтобы немного пообщаться друг с другом. В конце дня мы добрались до окруженного стеной города из кирпича и белого камня, совсем не похожего на города, которые мне доводилось видеть прежде, хотя, конечно же, единственным городом, который я знал, был Город Тростников, построенный из дерева на сваях прямо над рекой и напоминавший громадного зверя, переходящего реку вброд. Мы расположились на обочине, откуда открывался прекрасный вид на это странное монолитное сооружение, показавшееся мне скорее чудом природы, чем творением рук человеческих. Неку, ничего не опасаясь, развела костер, а мы с Тикой, выломав из тростника остроги, отправились к реке, чтобы позаботиться об ужине. После часа бесплодных попыток мы поймали всего одну гигантскую лягушку. — Лапки считаются деликатесом, я знаю, — сказала Неку. Я понял, что ей пришлось собраться с духом, чтобы смириться с перспективой есть лягушку. Когда обед был готов, мы с Тикой получили по задней лапке, а она довольствовалась всем остальным. Я удержался от упоминания, что мы, жители Города Тростников, частенько едим лягушек, и эта по вкусу была средней — не так чтобы очень хорошей, но и не очень плохой. Они обе и без того уже считали меня достаточно странным. К тому же у каждого чародея должны быть свои маленькие тайны. Когда мы покончили с трапезой, Неку порылась в сумке и извлекла оттуда нечто совсем небольшое, завернутое в листья и перевязанное струной. — Я берегла его на крайний случай, — сказала она. — Думала, если нам с дочерью будет суждено умереть от голода, у нее будут силы построить для нас погребальное судно и исполнить все необходимые ритуалы. Но теперь он нам не понадобится. Мы благополучно доберемся до города. Так что попробуй, Секенр. Я взял сверток и развернул его, обнаружив внутри кусок какого-то необычного, мягкого на ощупь вещества, оно крошилось, как кекс, и было украшено множеством дырок. — Ешь, — сказала Неку. Вкус оказался совершенно непривычным. Я поморщился. Неку фыркнула: — Ты когда-нибудь прежде пробовал сыр? — Нет, как мне кажется. — Понятно, — она хитро посмотрела на меня. Я не могу охарактеризовать это как-то иначе. Неку замолчала, медленно облизывая нижнюю губу. Я встал и потянулся, но неожиданно от этого усилия у меня потемнело в глазах, так что я едва не упал. Я снова сел — голова у меня кружилась. Усталость и голод истощили меня гораздо больше, чем я предполагал. Затем я снова поднялся на ноги, на сей раз медленно и осторожно. Моя накидка слетела. Но так как было еще тепло, я обвязал ее вокруг пояса и спросил: — А не пора ли нам отправиться в путь? — Мне не терпелось осмотреть город. Тика была поражена, Неку не могла поверить своим ушам, словно я только что сотворил леденящее кровь заклятье. Впрочем, нет. Словно я сказал откровеннейшую глупость о таких вещах, в которых разбирается любой ребенок. Неку громко рассмеялась, подошла ко мне, взяла меня за руку и потащила за собой. — Мальчик мой, — сказала она, и это был первый раз, когда она назвала меня «мальчиком», если не вспоминать о случае с сыром, когда мое невежество убедило ее в том, что я отнюдь не древний чародей, принявший, скорее всего с дурными намерениями, облик юноши, а по-настоящему молод и беспомощен. — Возможно, ты и великий волшебник, я в этом и не сомневаюсь, но все же должен научиться следить за своим внешним видом. Я страшно смутился и с трудом выдавил из себя: — Что ты хочешь этим сказать? Она снова рассмеялась, ткнула меня пальцем в грудь, пробежала рукой по моим волосам, накрутила прядь на палец и дернула. Я вскрикнул. — Что ж, просто посмотри на себя! — сказала она. — Еще несколько татуировок, кость в носу, и из тебя выйдет превосходнейший дикарь! Ты не можешь отправиться в город втаком виде! Я отстранился, запахивая на себе мятую накидку. Неку покачала головой. — Тебя придется долго приводить в божеский вид. Но ничего. Она встала с земли и отвела Тику в сторону, чтобы пошептаться. Я не слышал, о чем они говорили. Тика вынула из сумки щетку и вначале привела в порядок волосы, затем тщательно вычистила одежду. Неку хлопотала над ней, без умолку болтая. Наконец она сняла с пальца кольцо и вручила его Тике; мать с дочерью попрощались, и Тика направилась в город. Неку подошла ко мне. — Она скоро вернется и принесет все, что нужно. Пойдем со мной. Прежде чем я успел отреагировать на ее слова, она склонилась надо мной, взяла под руку и подняла на ноги. Ее сила поразила меня. Не может быть, чтобы ее так, возродил обед из лягушки. Скорее, ее воодушевляли новые горизонты — у нее явно созрел какой-то план. Она повела меня к реке, и мы еще какое-то время шли по берегу, пока не нашли неглубокую заводь. — Превосходно, — сказала она и, прежде чем я понял, что она делает, сняла с меня накидку и отбросила в сторону. Затем дернула меня за штаны. — А теперь — это. — Что? Она даже не усмехнулась — так сосредоточилась на своей идее, энергия била из нее фонтаном. Она опрокинула меня в заводь и начала стягивать мои драные штаны. Потом, без единого слова, с размаху швырнула их в реку, как можно дальше от берега. Я в отчаянии наблюдал, как они уплывают по течению. Мой импровизированный плащ последовал за штанами. Затем она взяла меня за плечи и окунула в заводь. Я начал сопротивляться. Мне показалось, что она собирается меня утопить. Сунув мою голову в воду, она принялась ожесточенно тереть волосы. Мне все же удалось вырваться, я сел, отплевываясь и тяжело дыша. Она снова окунула мою голову в воду, потом позволила глотнуть воздуха и принялась натирать мне волосы песком, затем макнула меня еще раз, чтобы смыть его. Наконец, отпустив меня, она вздохнула и сказала: — Так гораздо лучше. — Она показала на плоский камень. — А теперь сядь-ка вон там, обсохни. Я подчинился и растянулся на камне. Солнце еще грело довольно сильно — было не жарко, но и не холодно. Неку тем временем села с другой стороны заводи, сложив руки на груди и внимательно изучая меня (ее мысли оставались для меня загадкой), словно оценивая возможность использовать в дальнейшем, будто я был орудием, инструментом, который следовало вначале очистить, наточить и подготовить к работе. Это тревожило меня, но ощущение того, что другое человеческое создание терпит мое общество, было настолько приятным, что у меня защемило сердце, а на глазах выступали слезы, которых не положено иметь ни одному чародею. Мы не приспособлены к одиночеству, мы, люди. Нам необходимо общение. И это для нас главное. Отчасти счастливый, отчасти расстроенный, не в состоянии разобраться в собственных чувствах, я лежал, греясь в лучах уже прошедшего зенит солнца, время от времени переворачиваясь, а Неку сидела напротив меня. Я уже почти дремал. Помню лишь, как дикие гуси кричали и плескались в воде. Вернулась Тика. Я моментально сел, оглянулся в поисках одежды и, не обнаружив ее, предпринял отчаянную попытку прикрыться руками. Неку подошла сзади. Положив руку мне на плечо, она заявила: — Не смущайся. Тика знает, как устроены мальчики. Я снова покраснел, но ни одна из них даже не пошутила по этому поводу. Тика опустилась рядом с матерью на колени и открыла новую матерчатую сумку. Неку заглянула внутрь. — Все в порядке, — кивнула она. Тика отдала ей семь монет. — Секенр, — позвала Неку. — Я продала свое обручальное кольцо, чтобы купить все необходимое, в основном для тебя. Это смутило меня даже больше моей наготы. — Но… почему? — У меня есть на то свои причины. Она снова решительно взяла меня за руку. Тика извлекла из сумки полоску ткани — надушенное полотно, совершенно новое. Они вдвоем обернули ее мне вокруг пояса, одевая меня, как грудного ребенка, и не обращая ни малейшего внимания на мои протесты. Затем они нарядили меня в широкие белые штаны, туго стянутые снизу выши