Июль 2000
«Эта конференция не похожа на другие конференции».
Это говорили всем выступающим на «Переосмыслении политики и общества» еще до того, как мы прибыли в нью-йоркскую церковь на Риверсайде. Обращаясь к делегатам (их собралось в эти майские три дня около тысячи), мы старались решить одну очень конкретную проблему: отсутствие «единства видения и стратегии», направляющих движение против глобального корпоратизма.
Это очень серьезная проблема, говорили нам. Молодых активистов, ездивших в Сиэтл «глушить» Всемирную торговую организацию и в Вашингтон протестовать против Всемирного банка и Международного валютного фонда, молотили в прессе как безмозглых дикарей, одетых в овечьи шкуры, украшенных ветвями и бьющих в тамтамы. Наша миссия, согласно организаторам конференции из Foundation for Ethics and Meaning (Фонда за нравственность и осмысленность), — вылепить из этого уличного хаоса некую как бы структурированную, удобную для СМИ форму. Это не просто очередная говорильня, внушали нам. Мы собирались «создать объединенное движение за холистические социальные, экономические и политические перемены».
Заглядывая по очереди во все лекционные залы, стараясь впитать то видение, которое предлагали мне Арианна Хаффингтон*, Майкл Лернер**, Дэвид Кортен***, Корпел Уэст**** и десятки других, я задумывалась о тщете этих усилий, предпринимаемых из самых благих побуждений. Даже если мы сумеем сочинить программу из десяти пунктов — блестящую в своей ясности, элегантную в своей последовательности, единую в видении перспектив, — кому именно вручим мы эти заповеди? Антикорпоративное движение протеста, привлекшее к себе внимание мира на улицах Сиэтла в ноябре прошлого года, не объединено никакой политической партией или общенациональной сетью с главной штаб-квартирой, ежегодными выборами, нижестоящими ячейками и местными организациями. Его формируют идеи местных организаторов и интеллектуалов, ни один из которых не рассматривается как лидер. В этой аморфной обстановке идеи и планы, вынашиваемые в церкви на Риверсайд, были не то чтобы неактуальны, но не так важны, как хотелось бы. Им было суждено не стать политической линией активистов, а быть подхваченными и унесенными в потоке информации — в интернет-дневниках, в манифестах неправительственных организаций (NGO),
|
|
* Журналистка, политический обозреватель крупнейших американских изданий.
** Раввин, публицист, автор многих книг.
*** Автор бестселлера When Corporations Rule the World и многих других книг о глобализации.
* * * * Профессор религиоведения и африковедения в Принстонском университете, автор многих книг о расовых взаимоотношениях и др.
в курсовых работах, в самодельных видеофильмах, в cris de Coeur («Крики сердца» (фр.)), — которые глобальная антикорпоративная сеть производит и потребляет повседневно.
У критики, настойчиво утверждающей, что у этих ребятишек на улицах нет ясно обозначенных лидеров, есть оборотная сторона — отсутствие ясно обозначенных последователей. В глазах тех, кто ищет сходство с событиями 1960-х годов, это отсутствие делает антикорпоративное движение возмутительно пассивным: похоже, эти люди так плохо организованы, что не могут собраться и отреагировать на столь высоко организованные попытки их организовать. Так и слышишь из уст старой гвардии: это активисты, оторванные от груди MTV: разрозненные, непрямолинейные, несосредоточенные.
|
|
На такую критику легко поддаться. Если и есть нечто, в чем левые и правые могут согласиться, то это высокая ценность ясного, хорошо структурированного идеологического аргумента. Но может быть, все не так просто. Может быть, протесты в Сиэтле и Вашингтоне кажутся несфокусированными потому, что были не демонстрацией одного движения, но конвергенцией многих более мелких, и каждое — со своим зрением, натренированным на одну конкретную транснациональную корпорацию (как Nike), конкретную отрасль (как агробизнес) или новую торговую инициативу (как Зона свободной торговли Американских государств — Free Trade Area of the Americas, FTAA). Эти мелкие, целевые движения являются очевидными частями одного общего дела: им всем свойственна убежденность, что проблемы, с которыми они борются, при всем своем различии, проистекают из глобализации, которая сосредоточивает все больше власти и богатства во все менее многочисленных руках. Разумеется, у них есть разногласия — о роли национального государства, об исправимости капитализма, о быстроте возможных перемен. Но в рамках этих миниатюрных движений существует полное согласие в том, что децентрализация власти и выстраивание системы принятия решений на местном уровне — будь то через профсоюзы, округа, фермы, деревни, анархистские коллективы или самоуправление коренного населения — необходимые условия для противостояния мощи транснациональных корпораций.
Несмотря на такую общую почву, в единое движение эти группы и направления не слились. Скорее, они причудливо и тесно сплетены между собой, подобно тому, как «горячие ссылки» (hotlinks) соединяют в Интернете свои веб-сайты. Это не случайная аналогия, а скорее ключ к пониманию изменяющейся природы политической организации. Хотя многие отмечают, что недавние массовые акции протеста были бы невозможны без Интернета, осталось незамеченным то, как коммуникационная технология, делающая возможными эти компании, придает движению свой собственный «интернетоподобный» образ. Благодаря сети мобилизация происходит почти без бюрократизма и с минимальной иерархией; навязываемый консенсус и тщательно разработанные манифесты уходят на задний план и заменяются культурой постоянного, не жестко структурированного и порой маниакального обмена информацией.
|
|
Что же происходило на улицах Сиэтла и Вашингтона? Политическая деятельность в такой форме, которая отражает органичные, децентрализованные, взаимосвязанные пути Интернета, — Интернет оживший.
Расположенный в Вашингтоне исследовательский центр TeleGeography взялся разобрать архитектуру Интернета, как если бы он был солнечной системой. Недавно TeleGeography объявил, что Интернет — не одна гигантская паутина, а сеть «узлов и связей» (hubs-and-spokes). Узлы — это центры деятельности, а связи — независимые, но взаимосвязанные с другими узлами звенья.
Это представляется точным описанием протестов в Сиэтле и Вашингтоне. Массовые конвергенции были активистскими узлами, в которые соединены сотни, а, может быть, тысячи автономных связей. Во время демонстраций «связи» принимали форму «клубов единомышленников», состоящих из пяти — двадцати участников, и каждый избирал себе представителя и делегировал на совещания «представительских советов». Хотя эти «клубы единомышленников» согласились подчиняться определенному кодексу принципов ненасилия, они, в то же время, действовали как дискретные единицы, которые могли принимать собственные стратегические решения. На некоторых манифестациях как символ своего движения активисты носят транспаранты в виде матерчатой паутины. Когда настает время митинга, они укладывают паутину на землю и вызывают «все связи в сети», и тогда структура становится залом заседания в масштабах улицы.
За четыре года, предшествовавших Сиэтлу и Вашингтону, подобные «осевые» события происходили у дверей саммитов Всемирной торговой организации, Большой семерки и Азиатско-Тихоокеанского экономического сообщества в Окленде, Ванкувере, Маниле, Бирмингеме, Лондоне, Женеве, Куала-Лумпуре и Кельне. Каждая из этих акций протеста была организована по принципу координированной децентрализации. Они не представляли собой единого фронта: мелкие подразделения протестующих атаковали своих противников со всех сторон. Они не выстраивали сложных национальных или интернациональных бюрократических структур, а сооружали временные: заброшенные здания превращались в «центры слияния», а независимые продюсеры СМИ собирали импровизированные центры новостей. За этими демонстрациями стояли специально создаваемые для данного случая временные коалиции, которые часто называли себя по дате планировавшихся мероприятий: J18, N30, А16 и — на предстоящее 26 сентября совещание МВФ в Праге — S26. По окончании мероприятий от этих коалиций практически не остается и следа — только архивированный веб-сайт.
Все эти разговоры о радикальной децентрализации могут скрывать весьма реальную иерархию, основанную на тех, кто владеет, понимает и контролирует компьютерные сети, соединяющие активистов друг с другом. Это именно то, что Джесси Герш, один из основателей анархистской компьютерной сети Тао Communications, называет «отвратной адхоккратией*».
Модель осей и спиц — это больше чем тактика, используемая в акциях протеста; сами акции строятся как «коалиции коалиций»,
От ad hoc (лат.), создаваемое на данный случай.
по выражению Кевина Данахера из Global Exchange. Каждая антикорпоративная кампания — затея множества групп, по большей части неправительственных организаций (NGO), профсоюзов, студентов и анархистов. Они используют Интернет, наряду с более традиционными организационными средствами, для многих целей: от составления каталога новейших прегрешений Всемирного банка и бомбардировки Shell Oil факсами и электронными посланиями до распределения готовых к загрузке и распечатке «антипотогонных» листовок для акций протеста в Nike Town (Найки-городе). Группы остаются анонимными, но их международная координация очень искусна и для их противников часто губительна.
Обвинение антикорпоративного движения в том, что у него нет «видения», рассыпается, если рассмотреть его в контексте этих кампаний. Бесспорно, массовые протесты в Сиэтле и Вашингтоне были мешаниной лозунгов и направлений, и стороннему наблюдателю трудно расшифровать связь между тем, в каких условиях содержится в США ожидающий казни Мумия Абу-Джамаль, и судьбой морских черепах. Но критики — в своих попытках найти структуру в этих крупномасштабных демонстрациях силы — принимают за само движение его внешние проявления: за людьми, одетыми как деревья, не видят леса.
Студенческое «антипотогонное» движение, например, быстро перешло от простой критики компаний и администрации кампусов к выработке альтернативных кодексов поведения и созданию квазирегулирующего органа — «Консорциума прав трудящихся» в сотрудничестве с активистами рабочего движения «Глобального Юга». Движение против генной инженерии и модификации продуктов питания шагает от победы к победе: сначала оно добилось удаления многих генетически модифицированных продуктов с полок британских супермаркетов, потом — принятия в Европе законов о наклейках на таких продуктах, далее сделало огромные шаги с Монреальским протоколом по биобезопасности. Тем временем, противники осуществляемых Всемирным банком и МВФ моделей развития по критериям экспортируемости набили множество книжных полок материалами о моделях развития по местным критериям, о земельной реформе, о списании долгов и принципах самоуправления. Критики нефтяной и горнодобывающей промышленности фонтанируют идеями о неиссякаемых источниках энергии и ответственной добыче ископаемых, хотя им редко выпадает шанс осуществить свое видение на практике.
Тот факт, что эти кампании так децентрализованы, не означает, что они не связаны. Их децентрализованность — это, скорее, разумная и даже остроумная адаптация и к существующей с самого начала фрагментации сети прогрессивных движений, и к переменам в культуре в более широком смысле. Это побочный продукт бурного роста неправительственных организаций (NGO), которые со времени саммита 1992 года в Рио постоянно набирают силу и влияние. В антикорпоративных кампаниях участвует так много NGO, что совместить все многообразие их стилей, тактик и целей может только модель «узлы и связи». Как и сам Интернет, сети NGO и клубов единомышленников — системы, способные расширяться до бесконечности. Если кто-то чувствует, что не вписывается ни в одну из существующих тридцати тысяч NGO и ни в один из тысяч клубов единомышленников, он может создать свою собственную и включиться в общую сеть. Сделавшись участником, никто не обязан жертвовать своей индивидуальностью и подчинять ее более крупной структуре; как и в Сети, мы можем нырять и выныривать, брать то, что хотим, и стирать то, что нам не нужно. Временами этот подход к активизму напоминает поведение завзятого интернетчика — он отражает парадоксальную культуру Интернета: крайний нарциссизм вкупе с острой потребностью в сообществе и связях.
Но при всем том, что подобная структура движения является отчасти отражением базирующихся на Интернете методов организации, она также является реакцией на ту самую политическую реальность, которая, собственно, и вызвала эти процессы к жизни, — полный провал традиционной политики посредством партий. По всему миру граждане голосуют за социально-демократические и рабочие партии только для того, чтобы потом наблюдать, как те расписываются в собственном бессилии перед лицом рыночных сил и диктата МВФ. В таких условиях современные активисты уже не столь наивны, чтобы верить, будто перемены придут через избирательную урну. Именно поэтому им гораздо интереснее бросать вызов самим механизмам, которые делают демократию беззубой, — вроде финансирования предвыборных кампаний корпорациями и способности ВТО попирать национальный суверенитет. Из всех этих механизмов самые острые споры вызывает проводимая МВФ политика структурного регулирования — открытые требования к правительствам о сокращении социальных расходов и приватизации ресурсов в обмен на займы.
Как показала практика, одна из сильнейших сторон такой модели организации протестного движения по принципу невмешательства сверху — то, что ее чрезвычайно трудно контролировать, во многом потому, что она так отличается от организационных принципов учреждений и корпораций, на которые нацелена. На корпоративную концентрацию она отвечает собственной фрагментацией, на глобализацию — своим особым родом локализации, на консолидацию власти — радикальным ее рассредоточением.
Джошуа Карлинер, руководитель Transnational Resource and Action Center, называет эту систему «непреднамеренной, но блестящей реакцией на глобализацию». А поскольку она непреднамеренна, у нас все еще нет словаря для ее описания, и, вероятно, для заполнения этой бреши и возникла целая индустрия довольно забавной метафористики. Мой вклад в нее — узлы и связи, а Мод Барлоу, руководитель Council of Canadians, говорит так: «Мы противостоим глыбе. Сдвинуть ее мы не можем, а пытаемся пролезть под ней, обойти, перелезть поверху». Британский активист Джон Джордан, входящий в движение Reclaim the Streets, утверждает, что транснациональные корпорации — «как гигантские танкеры, а мы — как косяк рыбы. Поэтому мы можем реагировать быстро, а они — нет». Работающая в США Free Burma Coalition (Коалиция свободной Бирмы) говорит о сети «пауков», плетущих паутину достаточно крепкую, чтобы повязать самые мощные транснациональные компании. В дело пошел даже военный отчет США о выступлении запатистов в Чьяпасе, Мексика. Согласно расследованию, проведенному RAND, исследовательским институтом, выполняющим заказы для армии США, запатисты начали «блошиную войну», которая благодаря Интернету и глобальной сети NGO превратилась в «войну пчелиного роя». С военной точки зрения, трудность войны с пчелиным роем, отмечает исследователь, в том, что у него нет «центрального руководства и командной структуры; он многоголов, и его невозможно обезглавить».
Понятно, что у такой многоголовой системы есть свои слабости, и они в полной мере проявились на улицах Вашингтона во время протестов против Всемирного банка и МВФ. 16 апреля, в полдень, в день самой крупной акции протеста, состоялось совещание Совета представителей клубов единомышленников. Активисты в это время блокировали перекрестки всех улиц, окружающих штаб-квартиры Всемирного банка и МВФ. Перекрестки блокировались с 6 часов утра, но делегаты, как только что узнали участники протеста, проскользнули за полицейские заграждения еще до 5 часов. Получив эту новую информацию, большинство представителей сочли, что пора снимать блокаду и присоединяться к общему маршу на Эллипсе (площадь перед Белым домом). Проблема состояла в том, что общего согласия не было: некоторые клубы хотели попробовать заблокировать делегатов на выходе с заседаний.
Компромисс, к которому пришел совет, характерен. «Так, слушайте сюда, — прокричал в мегафон Кевин Данахер, один из организаторов протеста. — Каждый перекресток — автономный. Если данный перекресток хочет оставаться закрытым — отлично. Если хочет на Эллипс — тоже хорошо. Решать вам».
Это было безукоризненно справедливо и демократично, если не считать одной проблемы: это было абсолютно бессмысленно. Запечатывание всех входов было координированной акцией. Если часть перекрестков теперь открывалась, а другую часть продолжали блокировать, делегаты на пути с заседаний могли свернуть налево, а не направо — и они свободны. Что, естественно, и случилось.
Когда я наблюдала, как группы протестующих поднимались и брели прочь, тогда как другие несмотря ни на что продолжали охранять, прямо скажем, пустоту, все это увиделось мне лучшей метафорой сильных и слабых сторон этой нарождающейся сети политической активности. Нет сомнения: коммуникационная культура, царящая в Интернете, более сильна своей быстротой и охватом, чем синтезом. Она способна собрать десятки тысяч людей с плакатами в руках на одном перекрестке, но гораздо меньше приспособлена к тому, чтобы помочь этим самым людям сойтись в формулировке своих требований — прежде чем выйти на баррикады или после ухода с них.
Вот почему после каждой демонстрации людьми овладевает некое беспокойство: получилось ли? Когда снова? Получится ли так, как сейчас, придет ли столько народу? Чтобы наступательный порыв не угасал, быстро формируется культура последовательных акций. Мой почтовый ящик набит приглашениями на мероприятия, которые обещают стать «вторым Сиэтлом». В июне 2000 года приглашают в Виндзор и Детройт для «закрытия» Организации американских государств; через неделю — в Калгари, там Всемирный нефтяной конгресс; съезд республиканской партии в Филадельфии в июле и демократической в Лос-Анджелесе в августе; азиатско-тихоокеанский саммит Всемирного экономического форума в Мельбурне 11 сентября; тут же, 26 сентября, демонстрации против МВФ в Праге, в апреле 2001 г. саммит американских государств в Квебеке. Кто-то разослал по адресам участников вашингтонских демонстраций послание: «Куда бы они ни отправлялись, мы должны быть там! После этого — увидимся в Праге!» Этого ли мы хотим — движения «охотников за заседаниями», следующих за торговыми бюрократами?
Эта перспектива опасна по нескольким причинам. На протесты возлагаются чересчур большие надежды. Организаторы вашингтонской демонстрации, например, объявили, что в буквальном смысле слова «закроют» две транснациональные корпорации, стоящие 30 миллиардов долларов, одновременно пытаясь донести до публики хитромудрые тезисы об ошибочности неолиберальной экономики, с удовольствием размещающей свои деньги в акциях этих транснационалов. Ничего, конечно, не вышло; никакая демонстрация на это не способна, и чем дальше, тем это будет труднее. Тактика активных действий сработала в Сиэтле, потому что полиция была застигнута врасплох. Второй раз этого не случится. Полиция уже подписалась на каталог адресов электронной почты. Муниципалитет Лос-Анджелеса уже запросил 4 миллиона долларов на новое охранное оборудование и жалование охранникам для защиты города от отрядов активистов.
В попытке построить стабильную политическую структуру, которая способствовала бы развитию движения в промежутках между акциями, Данахер начал собирать средства на «постоянный центр конвергенции» в Вашингтоне. Тем временем, Международный форум по проблемам глобализации (International Forum on Globalization, IFG) с самого марта заседает в надежде до конца года выпустить политический документ, состоящий из двухсот страниц. Как говорит директор IFG Джерри Мендер, это будет не манифест, а набор принципов и приоритетных задач, ранняя попытка, по его словам, «определения новой архитектуры» глобальной экономики. (Выпуск документа много раз откладывался; к моменту выхода этой книги он так и не появился.)
Однако этим инициативам, как и организаторам конференции в церкви на Риверсайде, предстоят все более тяжелые битвы. Большинство активистов согласны, что пришло время сесть и начать обсуждать конструктивную повестку дня — но за чьим столом? И кто будет решать?
Эти вопросы обрели актуальность в конце мая, когда чешский президент Вацлав Гавел предложил свои услуги в качестве «посредника» в переговорах между президентом Всемирного Банка Джеймсом Вулфенсоном и участниками протеста, планировавшими сорвать совещание банка 26-28 сентября в Праге. Между организаторами протеста не было согласия по вопросу о непосредственном участии в переговорах в пражских Градчанах, и, что еще актуальнее, не было процесса, который вел бы к принятию решения: ни механизма избрания приемлемых делегатов от активистов (кто-то предлагал голосовать через Интернет), ни признанных всеми целей, которыми можно было бы руководствоваться, определяя выгоды и опасности такого участия. Если бы Гавел обратился к группам, конкретно имеющим дело с долговыми и структурными поправками, такими как Jubilee 2000 или 50 Years Is Enough, к его предложениям подходили бы без обиняков. Но поскольку он обратился к движению в целом, как если бы оно было единым организмом, то вызвал тем самым несколько недель внутренних распрей между организаторами демонстраций.
Отчасти проблема носит структурный характер. Среди большинства анархистов, а они очень много делают для организации масс (и вышли в онлайн гораздо раньше официального левого крыла), прямая демократия, прозрачность и самоопределение на местах — это не какие-то там высокие политические цели, а фундаментальные принципы, которыми руководствуются их организации. Однако многие NGO, пусть теоретически и разделяющие анархистские понятия о демократии, организованы как традиционные иерархии. Ими руководят харизматические лидеры и исполнительные комитеты, а их члены присылают им деньги и подбадривают их с обочины.
Так как же можно добиться слаженности от наполненного анархистами движения, чья самая сильная тактическая сторона — в схожести с комариным роем? Может быть, как и в Интернете, самый лучший подход — это научиться прочесывать органично возникающие структуры. Может быть, как раз и нужна не единая политическая партия, а хорошо налаженные связи между клубами единомышленников? Может быть, нужно не движение к большей централизации, а наоборот, еще более радикальная децентрализация?
Когда критики говорят, что у протестующих нет видения, на самом деле они возражают против отсутствия всеобъемлющей революционной философии — вроде марксизма, демократического социализма, глубинной экологии (deep ecology) или социал-анархизма, — с которой все участники движения были бы согласны. Это — совершеннейшее истинное замечание, и мы должны быть за это чрезвычайно благодарны. В настоящий момент уличные активисты окружены людьми, стремящимися к лидерству, только и ждущими благоприятной возможности мобилизовать активистов как пехоту для воплощения своего специфического видения. На одном конце этого окружения — Майкл Лернер со своей конференцией в церкви на Риверсайде, жаждущий принять всю эту не созревшую энергию Сиэтла и Вашингтона в лоно своей «Политики смысла». На другом конце — Джон Зезран из Юджина, штат Орегон, который не интересуется призывами Лернера к «исцелению», а рассматривает бунт и разрушение собственности как первый шаг к крушению индустриализации и возврату к «анархо-примитивизму» — доземледельческой утопии охотников-собирателей. Между ними стоят десятки других «визионеров» — ученики Марри Букчина с его теорией социальной экологии; некие марксисты-сектанты с их убежденностью, что революция начнется завтра; поклонники Калле Ласна, редактора Adbusters, с его разжиженной версией революции, осуществляемой с помощью «глушения культуры». Кроме того, есть невообразимый прагматизм, исходящий от некоторых профсоюзных лидеров, которые до Сиэтла были готовы втиснуть социальные пункты в существующие трудовые соглашения и на этом разойтись по домам.
К чести этого юного движения, оно пока что отгораживается от всех этих пунктов повестки дня и отвергает все великодушно предложенные ему манифесты, полагаясь на то, что какой-нибудь приемлемо демократичный, репрезентативный процесс продвинет его сопротивление на следующую ступень. Может статься, его истинная текущая задача — не найти видение, а, скорее, устоять перед соблазном принять таковое слишком поспешно и на этом успокоиться. Если ему удастся сохранить дистанцию от полчищ готовых к услужению «визионеров», у них сохранятся некоторые проблемы в отношениях с внешним миром. На серийных протестах кто-то сгорит. Перекрестки будут провозглашать свою автономию. И юные активисты (а они довольно часто одеваются в овечьи костюмы) будут выставлять себя, подобно овечкам, — на посмешище обозревателей The New York Times.
Но что с того? Это децентрализованное, многоглавое, похожее на рой движение уже сумело просветить и радикализовать целое поколение активистов по всему миру. Прежде чем подписаться под чьей-нибудь программой из десяти пунктов, оно заслужило шанс посмотреть, не выйдет ли из этой хаотичной сети «осей и спиц» нечто новое, нечто совершенно своеобычное.
Лос-Анджелес