Альтернативы и религиозному, и экономическому
Фундаментализму
Октябрь 2001
В Торонто, городе, где я живу, борцы за праве на жилье опровергли доводы о том, что антикорпоративный протест умер 11 сентября. Они сделали это, «заблокировав» на прошлой неделе деловую часть города. Это не была благопристойная демонстрация: на плакатах, оповещавших о событии, изображения небоскребов были обведены красным — периметр назначенной зоны активных действий. Как будто 11 сентября и не было вовсе. Конечно, организаторы знали, что целить в офисные здания и биржи сейчас не слишком популярно, особенно в часе лёта от Нью-Йорка. Но ведь Коалиция Онтарио по борьбе с нищетой (Ontario Coalition Against Poverty, OCAP) и до 11 сентября была не очень популярной. Последняя акция этой политической группировки включала в себя «символическое выселение» министра провинции по жилищному обеспечению из его офиса (его мебель вынесли на улицу), так что можете себе представить, какую поддержку в прессе они тогда получили.
И в других отношениях 11 сентября мало что изменило для ОСАР: ночи по-прежнему становятся все холоднее, рецессия столь же грозна. 11 сентября не изменило того обстоятельства, что многие этой зимой умрут на улицах, как умерли прошлой и позапрошлой, если только не будут немедленно найдены дополнительные места для ночлега.
Но для других группировок, более, может быть, оглядывающихся на общественное мнение, 11 сентября меняет многое. По крайней мере в Северной Америке кампании, которые нацелены — даже мирно — на мощные символы капитализма, оказываются помещенными в предельно трансформированный семиотический ландшафт. Ведь атаки 11 сентября были актами реального и ужасающего террора, но также и актами символической войны, мгновенно как таковые и понятыми. По словам многих комментаторов, башни-близнецы были не просто зданиями, они были «символами американского капитализма».
|
|
Конечно, трудно доказать, что самый разыскиваемый Америкой уроженец Саудовской Аравии и миллионер что-то имеет против капитализма (и даже очень сомнительно, если принять во внимание довольно внушительную глобальную экспортную сеть Усамы бен Ладена, начиная от товарного земледелия и кончая нефтяной трубой). И все же движению, которое одни называют «антиглобалистским», а другие «антикапиталистическим» (а я склонна неуклюже называть просто «движением»), трудно избежать обсуждения символики — всех их антикорпоративных знаков и знамений: логотипов, ставших жертвой глушения культуры, партизанского слога их высказываний, выбора брендовых названий и политических мишеней, всего того, что составляет господствующую в движении метафорику. Многие политические противники антикорпоративного активизма используют символику атак на Всемирный торговый центр и Пентагон в качестве довода, что молодые активисты, играя в партизанскую войну, оказались застигнуты реальной войной. В газетах всего мира уже появляются некрологи; типичный заголовок — «Антиглобализм — это безнадежно вчерашний день». Движение, согласно газете The Boston Globe, «лежит в развалинах». Так ли это?
Наш активизм уже не раз объявляли умершим. Собственно говоря, его с постоянством ритуала объявляют умершим накануне и после каждой массовой демонстрации: наши стратегии якобы дискредитированы, наши коалиции раздроблены, наши доводы несостоятельны. А демонстрации тем временем растут — от 50 000 участников в Сиэтле до 300 000, по некоторым оценкам, в Генуе.
|
|
В то же время было бы глупо притворяться, будто после 11 сентября ничего не изменилось. Это особенно поразило меня недавно, когда я просматривала слайд-шоу, которое я составляла тогда — перед атаками. Тема: как антикорпоративная образная система все более абсорбируется корпоративным маркетингом. Так, один слайд показывает группу активистов, распыляющих краску на витрину Gap во время протестов против ВТО в Сиэтле. На следующем слайде — недавнее оформление витрины Gap с собственным граффити — написанным краской из распылителя словом «независимость». Далее — кадр из игры Sony PlayStation «Чрезвычайное положение»: крутые анархисты швыряют камни в мерзких спецполицейских, защищающих фиктивную «Американскую торговую организацию». Все, что я вижу сейчас, — это как 11 сентября вмиг затмило все эти мгновенные снимки «войны образов», сдуло как ветром, как игрушечные автомобили и прочие декорации на съемочном макете фильма о катастрофе.
Несмотря на изменения в политическом ландшафте — или благодаря им, — слайд-шоу хранит память о том, почему это движение вообще выбрало для себя символическую борьбу. Решение ОСАР «закрыть» деловую часть города возникло из очень конкретного набора обстоятельств. Как и многие другие, старающиеся вынести вопросы экономического неравенства на политическую повестку дня, люди, которых представляет эта организация, чувствовали себя выброшенными, оставленными вне парадигмы, исчезнувшими, а потом восстановленными уже в качестве проблемы попрошаек и мойщиков автостекол у светофоров — проблемы, которая требует нового жесткого законодательства. Они осознали, что противостоять им приходится не какому-то местному политическому противнику или даже конкретному трудовому закону, но некой экономической парадигме — невыполненному обетованию дерегулированного капитализма с просачиванием благ сверху вниз.
|
|
Отсюда и трудность современного активизма: как организовать борьбу против идеологии столь всеобъемлющей, что у нее нет краев, настолько вездесущей, что кажется, будто ее нет нигде? Где находится место сопротивления для тех, чьи рабочие места ликвидируют, чьи поселения постоянно выкорчевывают? За что нам хвататься, когда столь многое из того, что могущественно, — одновременно и виртуально: торговля валютой, котировки акций, интеллектуальная собственность и закулисные торговые соглашения?
Коротким ответом на это — во всяком случае до 11 сентября — было: хвататься за все, что попадется под руку, — брендовый имидж известного транснационала, биржа, встреча мировых лидеров, отдельное торговое соглашение. Все, что хотя бы ненадолго делает неосязаемое реальным, сводит необъятность к какому-то человеческому масштабу. Короче говоря, находить символы и надеяться, что они станут метафорами для перемен.
Например, когда США начали торговую войну против Франции за то, что та посмела запретить приправленную гормонами говядину, Жозе Бове и Французская конфедерация фермеров привлекли к себе внимание мира не воплями об импортных пошлинах на рокфор. Они просто «стратегически демонтировали» McDonald's.
За последнее десятилетие многие активисты усвоили, что «белое пятно» в международных делах, которое существует для многих западных людей, можно закрыть, если привязывать кампании протеста к известным брендам, — эффективное, хотя часто и проблематичное, оружие против замкнутости людей на своих повседневных делах. Эти антикорпоративные кампании, в свою очередь, открыли непарадные двери в закулисный мир международной торговли и финансов, Всемирной торговой организации, Всемирного банка и поселили у некоторых сомнения в самом капитализме.
Но эти приемы и сами оказались легкой мишенью. После 11 сентября политики и политиканы всего мира мгновенно начали представлять террористические атаки как часть континуума антиамериканского и антикорпоративного насилия: сначала — вперед, на витрины Starbucks, а дальше, надо полагать, — на Всемирный торговый центр?! Редактор журнала New Republic Питер Бейнарт ухватился за единственное послание в интернетном антикорпоративном чате, в котором спрашивалось, не совершил ли атаки «один из нас». Бейнарт заключил, что «антикорпоративное движение… это отчасти движение, движимое ненавистью к Соединенным Штатам» — что аморально, когда США подвергаются нападениям. Дальше всех в приравнивании протестующих к террористам пошел Реджинальд Дейл в The International Herald Tribune: «Хотя они и не ставят перед собой конкретных задач убийства тысяч ни в чем не повинных людей, участники протестов, которые хотят сорвать совещания МВФ или ВТО и т.п., стремятся проводить свою политическую программу устрашением, а это — классическая цель терроризма».
В разумном мире атаки террористов, вместо разжигания такой внутренней реакции, подняли бы вопрос: почему, например разведывательные службы США тратили столько времени, шпионя за Reclaim the Streets и Independent Media Centres, а не за террористическими сетями, готовящими массовые убийства. К сожалению, представляется очевидным, что наступление на активизм, начавшееся еще до 11 сентября, станет только более мощным — с усиленным надзором, инфильтрацией и полицейским насилием. Сентябрьские атаки могут, боюсь, стоить движению некоторых его политических побед. Фонды, предназначенные для кризиса СПИДа в Африке, исчезают, и обещания расширить прощение долгов, скорее всего, последуют за ними. Теперь иностранная помощь используется как подмазывание стран, записывающихся на американскую войну.
А свободную торговлю, общественное восприятие которой давно уже переживает кризис, теперь по-быстрому «перебрендируют», как шопинг или бейсбол, в патриотический долг. Согласно торговому представителю США Роберту Зеллику, миру нужна новая кампания по «борьбе с терроризмом с помощью торговли». В опубликованной журналом The New York Times Magazine статье Майкл Льюис, пишущий о бизнесе, подобным же образом сплавляет воедино идеалы свободы и «свободной торговли»: погибшие в торговом центре, считает он, были избраны мишенью «не просто как символы, но и как деятели свободы… Они напряженно, пусть и не осознавая этого, работают ради освобождения других от уз. Это делает их, почти по умолчанию, духовной противоположностью религиозного фундаментализма, который в своей деятельности полагается на отрицание личной свободы во имя некой подразумеваемой высшей силы».
Так проводится линия фронта: кто за торговлю — тот за свободу, кто против торговли — тот за фашизм.
Все в нашем движении — наши гражданские права, наши достижения, наши обычные методы деятельности — ставится под вопрос. Но этот кризис открывает и новые возможности. Как замечали уже многие, задача, стоящая перед движениями за социальную справедливость, состоит в том, чтобы продемонстрировать, что справедливость и равенство суть самые устойчивые средства противостоять насилию и фундаментализму. Что это означает на практике? Ну как что! Американцы очень быстро поняли, что значит иметь настолько перегруженную систему народного здравоохранения, которая не в силах справиться с сезоном гриппа, — куда там с атакой сибирской язвы. И несмотря на десятилетия обещаний предохранить водоснабжение США от террористических атак, перегруженное Управление по защите окружающей среды почти ничего не делает. А продовольственное снабжение уязвимо еще больше: инспектора способны проверять лишь около 1% продовольственного импорта — этим вряд ли успокоишь разрастающийся страх перед «агротерроризмом». В этой «войне нового типа» террористы пользуются в качестве оружия нашей разваливающейся государственной инфраструктурой. Это верно в отношении не только высокоразвитых стран типа США, но и бедных, где фундаментализм быстро распространяется. Туда, где долги и война разрушили инфраструктуру, фанатичные богатые «добрые дядюшки» типа бен Ладена способны влезать и предоставлять базовые услуги, которые должны были бы быть задачей правительства, — дороги, школы, поликлиники, даже основные санитарные услуги. Дорогу в Судане, позволившую построить нефтепровод «Талисман», который качает природные ресурсы правительству для его брутальной этнической войны, построил бен Ладен. Экстремистские исламские семинарии в Пакистане, промывшие мозги столь многим лидерам талибов, процветают именно потому, что заполняют собой огромный пробел в социальном обеспечении. В стране, которая тратит 90% своего бюджета на армию и обслуживание долгов и лишь кроху на образование, медресе предоставляют не только бесплатные классы, но и пищу и приют для детей бедняков.
В попытках понять распространение терроризма — на север и на юг — вопросы инфраструктуры и государственного финансирования обойти не удастся. А что отвечают на это политики? Да все то же: налоговые льготы для бизнеса и все большая приватизация услуг. В тот же день, когда появился заголовок на первой полосе The International Herald Tribune: «Новая линия террористического фронта: место сортировки почты», — было объявлено, что правительства Европейского Союза согласились открыть частной конкуренции свои рынки доставки почты.
Дебаты о том, какого рода глобализации мы хотим, — отнюдь не «вчерашний день», они как никогда актуальны. Многие политические группировки в своих кампаниях теперь переформулируют свою аргументацию в терминах «общей безопасности» — достойное похвалы противоядие узкой охранной ментальности границ-крепостей и бомбардировщиков В-52, которые пока что демонстрируют на изумление хилые результаты по защите кого бы то ни было. Впрочем, нельзя быть наивными и полагать, будто очень реальная угроза дальнейшего уничтожения ни в чем не повинных людей исчезнет благодаря одним только политическим реформам. Социальная справедливость нужна, но нужна справедливость и в отношении жертв этих атак и эффективное предотвращение новых. Терроризм — действительно угроза на международном уровне, и начался он не с нападения на США. Многие сторонники бомбардировок Афганистана поддерживают их все же неохотно: для кого-то бомбы представляются просто единственным доступным оружием, пусть и жестоким, поражающим неточно. Но такое отсутствие вариантов есть отчасти результат неприятия Америкой целого спектра более точных и потенциально эффективных международных рычагов. Например — постоянно действующего международного уголовного суда, против которого США выступают из опасения, что их собственные герои войны окажутся обвиняемыми. Или — всеобъемлющего соглашения о запрете ядерных испытаний. Здесь тоже тупик. И — всех прочих соглашений, которые США отказались ратифицировать: о противопехотных минах, о стрелковом оружии и о столь многом другом, что помогло бы нам справиться с такими глубоко милитаризованными государствами, как Афганистан. В то время как Буш зовет мир вступить в американскую войну в обход ООН и международных судов, мы, участники этого движения, должны стать страстными защитниками истинно многосторонних отношений и раз навсегда отвергнуть ярлык «антиглобализации». «Коалиция» Буша — не представитель истинно глобальной реакции на терроризм. Интернационализация внешнеполитических задач одной страны — отличительная черта внешней политики США и в переговорах ВТО, и в Киото. Мы можем заявить об этом не как антиамериканисты, а как подлинные интернационалисты.
И так ли уж отличается поток взаимной помощи и поддержки в ответ на трагедию 11 сентября от гуманитарных целей, к которым стремится наше движение? Уличные лозунги — «Люди прежде прибыли» и «Этот мир не продается» — стали на волне атак самоочевидными, нутром чуемыми истинами для многих. Звучат вопросы: почему деньги, направляемые на поддержку авиакомпаний, не достаются работникам, теряющим места? Растет озабоченность непредсказуемостью, которой чревата торговля без государственного регулирования. Идет мощный рост престижа всевозможных работников государственного сектора. Короче говоря, «народное» — государственная сфера, общественное благо, все, что можно назвать некорпоративным, — как бы заново открывается, и где — в США!
Те, кто добивается перемен в умах (а не просто выигрышных доводов), могут воспользоваться моментом и распространить эти гуманные реакции на многие другие сферы, где людские потребности должны превалировать над корпоративными доходами — от лечения СПИДа до бездомности.
Для этого потребуется радикальная перемена стратегии активистов на такую, которая будет базироваться более на сущности, чем на символах. К счастью, это уже происходит. Уже более года как во многом символические акции у дверей саммитов и протесты против отдельных корпораций ставятся под вопрос в рамках самого движения. Многое в войне символов представляется им неудовлетворительным; ну разбили витрину McDonald's, ну перенесли совещания в более отдаленное место — ну и что? Все равно, это лишь символы, фасады, образное представление.
Еще и до 11 сентября в воздухе нарастало новое настроение нетерпения, желание выставить на первый план социальные и экономические альтернативы, зрящие в корень несправедливости — от земельной реформы и репараций за рабовладение до активизации демократии.
После же 11 сентября задача стала еще более ясной: необходимо изменить дискурс, вращающийся вокруг расплывчатого понятия глобализации, на конкретные дебаты о демократии. В период «беспрецедентного процветания» многим странам во всем мире говорят, что у них нет иного выбора, как только сокращать затраты на народные потребности, аннулировать законы о труде, отменять меры по защите окружающей среды — это уже обреченные барьеры на пути незаконной торговли — и отнять финансирование у школ. Все это якобы необходимо для того, чтобы эти страны были готовы к торговле, привлекательны для инвестиций, конкурентоспособны на мировом уровне.
Нынешняя задача — сопоставить эйфористические обещания глобализации (что она принесет всеобщее процветание, более высокое развитие и больше демократии) с реальными результатами таких мер. Нам необходимо доказать, что глобализация — данный вариант глобализации! — строится за счет локального благополучия, человеческого и экологического.
Эту связь между глобальным и локальным слишком часто упускают из виду. Вместо нее у нас иногда можно наблюдать два изолированных активизма. С одной стороны, есть международные глобализационные активисты, которые сражаются как бы с дальними проблемами, не связанными с повседневными заботами людей. Поскольку они не выступают представителями локальных реалий глобализации, от них слишком легко отмахнуться как от замороченных студентов или профессиональных активистов. С другой стороны, есть тысячи местных организаций, ведущих повседневную борьбу за выживание или за сохранение самых элементарных социальных услуг. От их кампаний часто отмахиваются как от чисто локальных, даже незначительных, отчего большинство массовых активистов вполне понятно чувствуют себя обессиленными и деморализованными.
Единственный различимый путь вперед для этих двух сил — слиться воедино. То, что сейчас является антиглобализационным движением, должно превратиться в тысячи местных движений, которые боролись бы против того, чем оборачивается на деле неолиберальная политика — против бездомности, стагнации оплаты труда, непомерной квартирной платы, полицейского насилия, бурного роста тюрем, криминализации иммигрантов и беженцев, распада государственной школы и рискованного обращения с водоснабжением. В то же время, локальные движения, борющиеся против приватизации и дерегулирования на местах, должны сочленить свои кампании в некое большое глобальное движение, способное показать, как их конкретные проблемы вписываются в международную экономическую повестку дня, которую навязывают всему миру. Нужен политический каркас, который сможет наступать на корпоративную власть и контроль на международном уровне и также осуществлять организацию и самоопределение локально.
Ключ к этому процессу — создание политического дискурса, не боящегося многообразия и не стремящегося подогнать любое политическое движение под единую модель. Неолиберальная экономика на всех уровнях склоняется к централизации, консолидации, гомогенизации. Это война против многообразия. Чтобы противостоять ей, нам нужно движение, которое бы поощряло и яростно защищало право на многообразие: культурное, экологическое, сельскохозяйственное — и, да, политическое тоже, на разные способы заниматься политикой. Цель — добиться не лучших, но удаленных правил и правителей, а своей, близкой демократии на местах.
Чтобы достичь цели, нам надо освободить пространство для голосов — из Чьяпаса, Порто Алегре, Кералы, — показывающих, что можно бросать вызов империализму, храня при этом приверженность множественности, прогрессу и глубокой демократии. В 1998 году Бенждамин Барбер в своей книге Jihad vs. McWorld («Джихад или Мак-мир») описал грядущую глобальную битву. Наша задача — как никогда настоятельная — показать, что нам доступны более чем два мира, выявить все невидимые миры между экономическим фундаментализмом «Мак-Мира» и религиозным фундаментализмом «джихада».
Силой этого движения движений было и остается то, что оно предоставляет реальную альтернативу гомогенизации и централизации, характерным для глобализации. Ни один сектор, ни одна страна не может назвать его своим, ни одна интеллектуальная элита не может им управлять — и это его секретное оружие. По-настоящему многообразное глобальное движение, укорененное во всех тех местах, где абстрактная экономическая теория становится местной реальностью, не обязано присутствовать у дверей всех саммитов, биться лбом о несравненно более могущественные учреждения военной и экономической мощи. Вместо этого, оно может окружать их со всех сторон. Потому что, как мы видели, полиция может обрушиться войной на некий протест, может научиться его сдерживать, может выстраивать все более высокие заборы. Но нет такого забора, который сдержал бы настоящее общественное движение, потому что оно — повсеместно.
Возможно, «войны образов» подходят к концу. В прошлом году я посетила Орегонский университет — писала корреспонденцию об антипотогонном активизме в кампусе, который прозвали «Найки-универ». Там я познакомилась со студенткой-активисткой Сарой Джейкобсон. Nike, сказала она мне, — это не мишень ее активности, а инструмент, способ добраться до необъятной и часто аморфной экономической системы. «Это как первый косячок», — беззаботно сказала она.
Годами мы, участники этого движения, кормились символикой наших противников — их брендами, их офисными башнями, их показушными, окруженными фоторепортерами саммитами. Мы использовали их как призывные кличи для сбора под знамена, как точки сосредоточения, как популярные учебно-наглядные пособия. Но эти символы никогда не были реальными мишенями; они были рычагами, рукоятками. Эти символы были окнами. Пора через них пролезать.