— В общем, рассвирепели, — бесстрастно произнес Радист. — Чем слушать по радио треп про то, как нас окружают, лучше поймать по УКВ телевещание — может, поймем обстановку в целом. Главное — мысленно представить поле боя с убежищем посередине, — сказал Радист. — Когда репортер сталкивается с тем, о чем запрещено сообщать, он путается и мелет невесть что. Диктор же телевидения комментирует только происходящее на экране.
— Что ж, включим? — спросил Такаки.
— Только не громко, — смущенно, но твердо сказал Радист. — А то не по себе становится.
— Убили первым же выстрелом? — допытывался Тамакити.
— Смерть командира наступила мгновенно. Пуля попала в правый глаз и вышла через затылок, — пояснил Радист.
— То-то они взбесились, — сказал Тамакити. — Не говорят, на какое расстояние подошли? Когда я стрелял, машина стояла метров за семьдесят или восемьдесят.
— По телевизору сообщают: машина стоит на прежнем месте.
— И не движется к убежищу?
— Диктор толком не говорит — очень нервничает. Наверно, она действительно стоит на месте.
— Полицейские просто боятся, не рискуют приблизиться, — сказал Такаки. — Теперь они выроют вокруг машин окоп, обложат его мешками с песком. И начнут через громкоговоритель убеждать нас сдаться. До того, как пойдут на штурм.
— Постой, после сообщения об убийстве полицейского они начали передавать новое: официально заявили, что мы забаррикадировались в убежище, захватив заложников, — сказал Радист. — Значит, коротковолновики приняли наше сообщение и передали его, как мы и просили, прессе и телевидению. Полиции пришлось официально объявить о нем... Говорят о вас с Дзином, но вас называют каким-то другим именем.
|
|
— Ооки Исана — это имя, которое я выбрал себе сам...
— Я сначала подумал: может, они нарочно называют вас вымышленным именем? Потом решил, что произошла ошибка. Теперь все ясно, — сказал Радист. — Полиция сообщила, будто у нас дюжина гранат.
— Нам это на руку, верно? — спросил Такаки. — Распуская ложные слухи, они как бы охраняют нас — кто же решится атаковать людей, вооруженных до зубов?
— Ну, они тоже не с пустыми руками пришли, — сохраняя спокойствие, сказал Тамакити, тихий голос его услышал один лишь Исана.
— С глазами все в порядке? У Красномордого глаза красные, но они у него вроде всегда такие? — спросил Доктор, поднявшись в рубку.
Он проверял все помещения убежища. Несмотря на дым и непрерывные разрывы газовых пуль, никто в убежище не чувствовал рези ни в глазах, ни в горле. Хотя пули залетали на крышу и барабанили по стенам здания, газ не проник в помещение.
— То, что бункер так плотно закупорен, это хорошо. Жаль, не предусмотрена связь с внешним миром. Почему не установили телефон? — спросил Доктор.
— Убежище строилось на случай атомной войны, — ответил Исана. — Кто знает, куда упадет атомная бомба, и кому придет в голову связываться с бункером по телефону?
В половине одиннадцатого удары дымовых шашек и газовых пуль в стены убежища вдруг прекратились — так неожиданно обрывается проливной дождь. Белый дым, застилавший бойницы, поредел, и сквозь клубы его начало пробиваться солнце. Еще не растаявшие облака дыма засверкали яркой белизной. Тамакити, опершись прикладом автомата о колено, вытянул шею и выглянул наружу. Такаки отставил ружье в сторону, но висевший у него на шее бинокль не давал никому.
|
|
— Противник укрепил свои позиции. Стрелять теперь нет смысла, — сказал Тамакити.
— Собираются, наверно, начать переговоры, — сказал Такаки. — Одно название только — переговоры, а сами потребуют: бросайте оружие, выходите и освободите пленных. В общем, хотят перед штурмом оправдаться в глазах общественного мнения — сделали, мол, все возможное. Что ж, посмотрим.
— Пока не возьму противника на мушку, стрелять не буду. Но учтите, они для острастки будут стрелять по бойницам, зря не высовывайтесь.
Все, кроме Радиста, уткнувшегося в рацию, осторожно наблюдали через бойницы.
— Что вы там делаете? — спросил снизу Красномордый.
— Наблюдаем за противником! — крикнул в ответ Такаки.
При ярком солнечном свете, сменившем вдруг сплошную пелену дыма, трудно было сразу охватить взглядом открывшуюся перед ними картину. Исана первым делом рассмотрел вишню. В ее густой зелени виднелись ветки со скрюченными листьями — результат попадания дымовых шашек и газовых пуль. Но это натворил противник. Исана отвел глаза от вишни — прямо перед собой, метрах в восьмидесяти, он увидел бронированную машину. Она стояла правым боком к убежищу, утонув по брюхо в густой летней траве. Окно ее, разбитое пулей Тамакити, было прикрыто щитом. По обе стороны от машины стлалось нечто похожее на шлейф. Это в два ряда частоколом стояли щиты. Аккуратные промежутки между щитами служили, наверно, бойницами. Трава вокруг была примята, а перед щитами и вовсе вытоптана. Как и предсказывал Такаки, у машин был вырыт окоп. В новоявленном троянском коне не было заметно ни души. Кроме полицейской машины и тянущегося от нее шлейфа щитов в расстилавшейся ковром траве не появилось ничего нового, все оставалось по-прежнему. Копошившиеся за грудами мусора на развалинах киностудии одноглазые циклопы, видимо напуганные смертью полицейского, тоже исчезли. Не было слышно и шума вертолетов, без конца круживших над убежищем, пока его застилал дым: наверно, именно такой пейзаж увидели бы оставшиеся в живых обитатели убежища, выйдя из него после ядерного взрыва навстречу волне радиации. И тут от душ деревьев и душ китов к Исана донеслось одно слово: «свобода». Когда он, руководя рекламой атомных убежищ, вел подготовку к их производству, предполагаемых потребителей прежде всего волновал вопрос: как наша семья, единственная оставшаяся в живых, сможет существовать, если все люди вокруг погибнут? Исана с досадой подумал, что ему следовало тогда отвечать: ваша семья обретет истинную свободу и сможет наслаждаться ею.
|
|
Было десять часов тридцать пять минут.
— Укрывшиеся в здании! — разнеслось из мощного громкоговорителя полицейской машины. — Укрывшиеся в здании, укрывшиеся в здании! — сказано было так, будто в здании засело человек сто.
— Вы полностью окружены! — хором подхватили стереотипную фразу члены команды, сидевшие затаив дыхание в рубке. За ними ее тут же повторил громкоговоритель.
— Не слишком ли много телевизионных фильмов мы посмотрели? — усмехнулся Доктор.
— Освободите заложников! — Громкоговоритель повторил. — Бросьте оружие и выходите! — Громкоговоритель повторил и это. Потом специалист по словам моторизованной полиции с непреклонной уверенностью в совершенстве стиля своего обращения вернулся к тому, с чего начал: — Укрывшиеся в здании!
— Они, конечно, с ума посходили от ярости. Но ни в словах их, ни в тоне ярости не слышно, почему бы это? — спросил Такаки. — Может, они записали эти стандартные фразы на пленку? Но стоило ли подъезжать так близко и жертвовать командиром только ради того, чтобы произнести по радио обычные заученные слова...
— Не усугубляйте совершенных вами преступлений. Вам, вероятно, известно, к чему это может привести? Укрывшиеся в здании!
— Опять стандартные фразы? А не ответить ли этим дуракам? — вспылил Тамакити.
— Наш мегафон против их громкоговорителя не потянет, но попробовать можно. Давай, Тамакити, — сказал Такаки.
Тамакити вопрошающе посмотрел на специалиста по словам Союза свободных мореплавателей, хотя было ясно, что слова Исана ему не нужны.
— Давай, Тамакити, — сказал Исана.
— Не усугубляйте совершенных вами преступлений. Вам, вероятно, известно, к чему это может привести? Укрывшиеся в здании!
— Укрывшиеся в полицейской машине! Укрывшиеся в полицейской машине! — крикнул Тамакити, дрожа от возбуждения.
Рупор мегафона был обращен наружу, поэтому голос Тамакити в комнате был плохо слышен, разобрать слова было почти невозможно. Члены команды Союза свободных мореплавателей весело смеялись. Потом стали прислушиваться — как реагирует громкоговоритель полицейской машины; очень скоро стереотипные увещевания прекратились. Подействовал все-таки мегафон Тамакити!
— Укрывшиеся в полицейской машине! — снова закричал Тамакити. — Что вы делаете?
Последняя фраза, звучавшая так обыденно, снова рассмешила осажденных, раздался громкий хохот... Исана подумал: может быть, этот смех — защитная реакция подростков, преодолевающих с его помощью свою ненависть к полиции и страх перед ней? Что же все-таки делается в лагере противника? Интересно, смеются они там тоже или нет? Ему вдруг пришла на ум мысль, что он уже почти мертв. Он ощущал, как жизнь его тихо угасает, и это сопровождалось небывалой отдачей всех сил...
Смех, наполнявший рубку, вскружил голову Тамакити. Завладев мегафоном, он свистел, как кипящий чайник, шея его покраснела. Не зная, что бы еще сказать, он притворился, будто ждет ответа полицейской машины. А его оппонент с громкоговорителем, наверно, ждал, пока Тамакити иссякнет. Но Тамакити, когда его загоняли в угол, очертя голову бросался напролом. Даже если это требовало нечеловеческого напряжения...
— Я тот, кто стрелял и будет стрелять дальше! — закричал Тамакити. — И, сколько бы преступлений я ни совершил, вам наказать меня не удастся. Я — несовершеннолетний, и к смертной казни вы меня приговорить не можете. А на пожизненное заключение мне плевать — скоро всему миру крышка. Посадите меня на всю жизнь — ну и что? Мы же умрем вместе. Дураки!
Вдруг он умолк и сел, обхватив руками колени. Он тяжело дышал, опустив голову, лицо его побагровело. Исана впервые заметил, что у него еще даже не пробивается борода.
— Вроде подействовало, — сказал Исана. Тамакити злобно покосился на него. Он понимал, что выбрал совсем не те слова, и ему было стыдно.
— Я уверен, это их допекло, — утешил товарища Такаки, и, хотя тот все еще сомневался, нахлынувшая вдруг радость унесла прочь злобу и скованность.
— Неужели я и вправду умру вместе с ними? — спросил Тамакити хрипло.
Громкоговоритель полицейской машины снова начал вещать. Это не был ответ на слова Тамакити, не прозвучало даже намека на то, что их отвергают, презирают или смеются над ними. Громкоговоритель просто-напросто повторил стереотипные фразы.
— Интересно, дошли до них слова Тамакити? — спросил Такаки.
— Судя по радиопередачам, они кое-что поняли. Прямо кипят от злости. Полицейские по всей Японии с ума посходили, — сообщил Радист. — Диктор и тот разъярился. Вон даже голос дрожит. Начал передавать долгосрочный прогноз погоды на море. Ловок... А обо всем, что мы говорили, — ни слова, запретили, наверно. Сказал только, будто мы с помощью мегафона провоцируем моторизованную полицию. Жаль.
— Значит, от всех наших требований мало толку, — сказал Такаки. — Я, честно говоря, думал, что даже если полиция пропустит их мимо ушей, телевидение и газеты нажмут на нее, чтобы с нами все-таки заключили сделку... Может, опять используем нашу рацию?
— Коротковолновики, принявшие нашу передачу и сообщившие телевидению и газетам, наверняка снова прилипли к приемникам. Стало быть, полицейские не сумеют полностью игнорировать наши передачи. Да они и сами могут нас слушать, — без особой уверенности произнес Радист.
В половине двенадцатого радиостанция Союза свободных мореплавателей начала передавать текст, составленный Исана на основе записок Красномордого. Стереотипные фразы громкоговорителя и гул вертолетов мешали передаче, поэтому бойницы с выбитыми стеклами закрыли заслонками. Сразу же стало жарко, у всех, в том числе и у Радиста, сосредоточенно вертевшего ручки, по щекам, словно обильные слезы, тек пот. Наконец он начал вещать спокойно и невозмутимо, будто слушатели его находились на противоположной стороне земного шара:
— Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей. Передача ведется на частоте 145 мегагерц. Радиолюбителей-коротковолновиков, принимающих нашу передачу, просим записать ее на магнитофон и ретранслировать со своих передатчиков. Тех, кто уже передал средствам массовой информации запись нашей первой передачи, просим передать им также и эту, новую запись. Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей. Полицейским властям наши требования уже известны. Передаем подробно наши условия. Мы требуем, чтобы нам предоставили судно, снабженное всем необходимым для экипажа самое меньшее из восьми человек. Судно должно отвечать следующим требованиям: длина — пятнадцать метров, водоизмещение — шестнадцать с половиной тонн; подходит модель промысловой шхуны для лова тунца с дизельным двигателем в тридцать восемь лошадиных сил. На судне должен быть запас воды, продовольствия, горючего не менее чем на неделю. Место стоянки судна — порт Эносима. Нам необходим также автомобиль, который доставит нас в порт. Выполнение этих условий не потребует от государства никаких расходов. Деньги на покупку судна — по нашим расчетам, около пятнадцати миллионов иен — выплатит из своих личных средств семья задержанных нами заложников. Предупреждаем, вплоть до завершения операции мы готовы использовать все имеющееся у нас оружие: автоматы, винтовки, гранаты и динамит. Мы не остановимся и перед тем, чтобы взорвать себя. Любые попытки освободить заложников приведут к взрыву убежища и их гибели. Мы будем ждать ответа к часу дня от полицейских властей или через посредников, в качестве которых могут выступить средства массовой информации. Всех, кто связан со средствами массовой информации, просим проследить, чтобы полиция не пренебрегла согласием семьи заложников на наши условия... Young men be not forgetful of prayer. Говорит радиостанция Союза свободных мореплавателей.
— Вряд ли пройдет такое нахальное требование, — сказал Тамакити. — Но когда я его слушал, у меня перед глазами стояла рыбацкая шхуна, на которой все мы уходим в море...
Этот порыв, столь не свойственный Тамакити, отражал, наверное, чувства, владевшие всеми Свободными мореплавателями.
Снова начался обстрел. На этот раз стреляли и газовыми, и обычными пулями. Тамакити сразу же ответил, тщательно целясь в щель между щитами по бокам полицейской машины. Но стрелявшие засели в окопе, и выстрелы Тамакити не могли их потревожить. А вот две газовые пули едва не влетели в бойницу, с которой была снята заслонка. Тамакити вытащил из бойницы автомат, и Доктор, стоявший уже наготове, вставил заслонку обратно. Теперь все находившиеся в рубке проливали беспричинные слезы, чихали и кашляли, прижимая к глазам тонкие ломтики лимона. Если бы противник стал непрерывно обстреливать газовыми пулями бойницы, их пришлось бы заделывать наглухо и вести ответный огонь стало бы невозможно. А попадание газовых пуль внутрь помещения поставило бы осажденных на грань катастрофы. Из этого можно было заключить, что противник еще не ввел в бой все свои силы. Мысль эта выводила из себя осажденных, которые, судорожно моргая, ждали, когда наконец слезящиеся от боли глаза их смогут опять различать предметы, размытые дымкой слез. И Такаки, и Доктор, и даже Тамакити, переставший отстреливаться, молча прислушивались к ударам пуль о стену; воспаленные глаза их были красны, по щекам текли слезы.
— Сбили! — завопил вдруг Радист. — Сбили!.. Они сбили антенну!
Очевидно, это и было главной целью обстрела, ибо он тотчас прекратился. Радист судорожно крутил рукоятки. Но окружавшие его подростки сразу поняли: отныне для него душа рации умерла. Правда, обычные радиопередачи можно было ловить и без антенны. Но самим вести передачи и подслушивать переговоры полицейских стало невозможно. Наконец Радист отодвинул столик, на котором стояла рация, и выпрямился.
— А что с электричеством?
— С электричеством? Давным-давно отключено, — сказал Радист тем тоном, каким специалисты отвечают обычно профанам. (Исана сразу же вспомнил, как он вставлял в магнитофон Дзина новые батареи. Достаточно было отключить магнитофон от электросети, и батареи начинали работать. Он делал это каждый раз, покидая убежище и оставляя Дзина одного.) — Они давно поняли, что мы пользуемся батареями, и решили сбить антенну... А на наши требования и не подумали ответить... Вот подлецы!
Радист откинулся назад и закрыл глаза. Исана показалось, будто он раньше все это время видел лишь профиль Радиста, склоненного над рацией. А теперь он увидел его густые брови, почти сросшиеся на мясистой переносице. От упругих щек к уголкам рта протянулись грязные полоски. Раздувая ноздри, покрытые капельками пота, он тяжело дышал, не открывая глаз. За стенами убежища сквозь беспорядочную стрельбу слышались стереотипные фразы: «Укрывшиеся в здании! Не усугубляйте совершенных вами преступлений...»
— Надо исправить антенну. Я ее укорочу, тогда ее пулей не собьешь, и укреплю обломками бетона на самой середине крыши.
— Вылезешь, тебя тут же пристрелят, — возразил ему Тамакити. — И прикрыть тебя отсюда огнем не удастся.
— Конечно, не удастся, — сказал Радист, не открывая глаз и лишь нахмурив брови, отчего между ними пролегли мясистые складки. — Прикрывать меня не надо. Объектив телекамеры фиксирует все происходящее, и полицейские не станут на глазах у всех стрелять в невооруженного человека. Для острастки, может, пальнут разок. Я притворюсь, будто удираю с перепугу, и утащу сюда остатки антенны...
Слова Радиста не могли никого обмануть, больше всего они смахивали на самовнушение. Подростки, ошеломленные, выслушали его.
— А может, обойдемся без антенны? — спросил Такаки. — Не хватит ли нам вещать? Все равно они пропускают наши слова мимо ушей. Ну, установим антенну и снова начнем передачу, что изменится?
— Нет, они ничего не пропускают мимо ушей. Сбили же они нашу антенну, — сказал Радист, решительно посмотрев на товарищей. — Я и сам не верю, что сделка пройдет как по маслу. Но ведь мы начали вещание, даже позывные у нас есть. Если бросим дело на полпути, значит, все было только игрой. А я отношусь ко всему всерьез. Поймите же, радиостанция у Союза свободных мореплавателей — настоящая.
Он умолк. Глаза его, красные от слезоточивого газа, устремились к выходу на балкон. Он чувствует себя одиноким, подумал Исана, и подавленным. И хочет скрыть, что у него на душе.
— Но разве передачи наши не утратили смысла? — с досадой спросил Исана. — Зачем же чинить антенну и снова возобновлять их?
Удивленный Радист взглянул на него с осуждением и гневом. Но тотчас взгляд его сделался отчужденным. Он спокойно поднял с пола кусачки и заткнул их за пояс хлопчатобумажных шортов. Потом, подойдя к шаткой баррикаде из обломков железобетона, начал ее растаскивать. Тамакити молча стал помигать ему.
Низко согнувшись, точно боясь удариться головой о яркий сноп света, хлынувший из открытого отверстия, и по-прежнему не обращая ни на кого внимания, Радист вышел на балкон.
Вдруг ноги его взметнулись вверх, словно подкошенные ветром, и грохнул выстрел. Казалось даже, будто выстрел прозвучал чуть позже. Но Радист снова вскочил на ноги. Думая, что он повернет назад, Тамакити расширил проход в баррикаде. Радист сделал шаг, еще один, все решили, что он возвращается. Однако он направился к металлической лестнице — ее скрывала баррикада — и поднялся на крышу. Раздался еще один выстрел. Тамакити вернулся на свой пост и, выворотив дулом автомата заслонку из бойницы, дал длинную очередь. Осаждающим его выстрелы никакого вреда не причинили. Расстреливая магазин, Тамакити плакал и не видел ничего перед собой. По стеклу крайней бойницы, ближайшей к металлической лестнице, поползла удивительно светлая струйка крови. Такаки окликнул Радиста. Ответа не было. Радист погиб, чтобы не играть в радио...
Плача навзрыд, по-детски, как Бой, Тамакити вставил в автомат новый магазин и ждал у открытой бойницы; остальные не могли отвести глаз от стекла, по которому бежала струйка крови.
Исана услышал у самого уха слова, похожие на молитву, это Красномордый шептал что-то, глядя на струйку крови, то убывавшую, то прибывавшую снова.
Глава 21
Из чрева кита
(окончание)
Час дня — ответа нет. Полицейская машина без конца передает стереотипные фразы. Они повторяются одним и тем же голосом и теми же словами, но это не магнитофонная запись: окончания слов стали неразборчивыми. Наверно, у диктора язык заплетается. Даже если задняя дверь машины и открыта — из убежища этого не видно, — в ней все равно жарища. Должно быть, от бесконечно повторяющихся фраз у человека в мундире — он, страдая от невыносимой жары, сидит на узенькой скамеечке возле рации — уже перегрелась голова.
— Я был бы рад доверить ему рацию Союза свободных мореплавателей, — сказал Такаки. — По-моему, он из той же породы людей, что и Коротышка...
— Другого Коротыша на свете не сыскать, — зло бросил Тамакити.
Каждый раз, когда Такаки брал наушники, Тамакити недовольно хмурился: он ждал, что рация — она теперь вела прием только на средних волнах — сообщит о гибели Радиста, труп которого валяется на солнцепеке. Если бы «общественное мнение» признало, что полиция зашла слишком далеко, убив безоружного человека, и нужно разрешить внести его тело в дом, Тамакити сразу полез бы на крышу. Но Такаки, склоняясь к рации, лишь морщился — брезгливо и зло.
Доктор разрезал пополам очки для плавания, укоротил переносицу и снова сшил их. Они должны были защитить глаза Дзина от слезоточивого газа. Из запасных наушников — он сделал их полегче, вынув все внутренности, потом набил их поролоном, — теперь готовы были и глушилки для Дзина. Корабельный врач Союза свободных мореплавателей мучился оттого, что не смог оказать помощь Радисту, пока тот еще был жив, и старался отвлечь себя работой.
Исполняя свои обязанности наблюдателя за тылом, Исана устроился у слухового окна над винтовой лестницей.
— Кажется, и жители домов на холме тоже возненавидели нас, — сказал Исана и взял у Такаки бинокль.
Однако иероглифы на полотнище никак не затрагивали осажденных, а выражали лишь недовольство властями: «Полицейские моторизованного отряда, здесь тихий жилой район, залетающие сюда шальные пули нас беспокоят». Исана смотрел в бинокль, пока не заныла шея, и смеялся про себя. Потом Такаки взял у него бинокль и, глянув в окно, тоже засмеялся:
— Бедная полиция осталась одна-одинешенька! А солнце припекает все сильнее, полицейские небось перебесятся от злости. Предложи мы им сейчас вместе взять штурмом этот поселок на холме, они бы, пожалуй, согласились! — усмехнулся Такаки.
— Слышишь, Тамакити, жители холма выставили плакат с протестом, мол, шальные пули тревожат их покой.
— Ничего! Скоро появится новая надпись: «Полицейские моторизованного отряда, побыстрее уничтожьте сумасшедших», — мрачно сказал Тамакити.
Исана, как специалист по словам, предложил, чтобы Союз свободных мореплавателей тоже вывесил полотнище с обращением. Даже если полиция будет его игнорировать, все равно скрыть его от средств массовой информации не удастся. Объектив телекамеры сразу же запечатлеет плакат. Зато он покажет всем, что и теперь, когда радиостанция Свободных мореплавателей умолкла, их требования остаются прежними. Исана притащил стопку пеленок, и Доктор, которому план Исана пришелся по душе, ловко сшил их вместе.
— Это ты на медицинском факультете так навострился?
— Да нет, — улыбнулся Доктор и объяснил, что учился шить паруса.
Специалист по словам сделал фломастером надпись: «Ответьте — что с нашим судном!» Прикрепив к нижней кромке полотнища груз и прибив в трех местах поперечные планки, они с Доктором спустили его через бойницу.
Снайперы открыли бешеный огонь. Через минуту они сбили полотнище, и из бойницы повисли лишь обрывки веревок. Громкоговоритель продолжал повторять стереотипные фразы. В дрожавшем от жары мареве расплылись очертания полицейской машины. Земля, выброшенная из окопа, стала сухой, как песок. Да и в самом окопе было, конечно, сухо и жарко. Все жарче становилось и в убежище. В два часа дня показалась машина «скорой помощи». Пытаясь приблизиться к полицейской машине, она застряла, огибая заболоченную низину. «Скорая помощь» долго буксовала в колее, проложенной самосвалами, потом попятилась раз-другой, рванулась вперед и, наконец, добралась до полицейской машины.
— Уверены, что мы будем соблюдать соглашение о Красном Кресте. А сами на один наш выстрел отвечают тысячей...
— Да это и не обычная машина. В ней наверняка пуленепробиваемые стекла и бензобак бронирован, — сказал Тамакити. — Но я не собираюсь стрелять в «скорую помощь». Вызвав ее, противник признался в своем позоре. Не знают небось, куда деваться со стыда.
— Если так, может быть, нам удастся забрать труп Радиста? — спросил Доктор.
— Они ведь не нас стыдятся. Просто не хотят быть посмешищем, — ответил Такаки. — Нас-то и за людей не считают.
«Скорая помощь» укрылась за полицейской машиной, медики стали спасать пострадавших. Решив, очевидно, что стрельбы из убежища опасаться нечего, еще одна «скорая помощь» подъехала к полицейской машине напрямик, не огибая заболоченной низины.
Неужели столько людей получили солнечный удар? А может, это просто уловка, чтобы доставить сидящим в окопе обед? Во всяком случае, на час передышка обеспечена. Осажденные, разобрав баррикаду, приоткрыли дверь на балкон, и в комнату хлынул свежий воздух. Начнись сейчас снова обстрел газовыми пулями, плохо бы им пришлось. Но противник молчал, видя, что машины «скорой помощи» пропущены беспрепятственно.
— Может, мне тоже взять флаг с красным крестом и выйти на крышу? — предложил Тамакити.
— Если тебя подстрелят, мы лишимся единственного снайпера, — сказал Такаки. — У Радиста, правда, не было флага, но ведь было ясно, что он не вооружен. Лучше, пока мы еще живы, пообедаем вместе...
Инаго уже хлопотала у плиты. Дзин сидел на стуле за кухонным столом.
— Дзин, как дела? — окликнул его Исана, но тот лишь мельком взглянул на отца и снова стал внимательно слушать Инаго.
— Это шум вертолета, Дзин... А это радиопередача из полицейской машины...
— Да, это шум вертолета... Да, это радиопередача из полицейской машины...
Инаго, наверно, не только хотела подбодрить Дзина, но старалась успокоиться и сама, слушая из уст Дзина эхо своих собственных слов, — так делал когда-то и погруженный в безысходную тоску Исана. Обед, приготовленный Инаго, как бы отражал странное положение, в котором очутились Свободные мореплаватели. Рассчитывая на длительную осаду, Инаго не открыла ни одной банки дешевых консервов, а сварила огромную кастрюлю лапши и выставила на стол самые дорогие продукты — готовилось настоящее пиршество.
Один только Дзин получил целую банку крабов. Взяв пальцами ломтик нежного крабьего мяса, прослоенный тонкими хрящами, и поднеся его к глазам, он с удовольствием разглядывал лакомство и затем отправлял его в рот, весело улыбаясь, когда хрящик щекотал ему нёбо, и кончиком розового языка слизывая каждую крошку, чтобы она не упала на пол. Нынешнего обжору от прежнего Дзина, отвергавшего пищу, отделяла целая вечность...
— Я лежала в темноте и думала, что если взять всю мою жизнь — день за днем — до вчерашней ночи, то только теперь я живу по-настоящему, — сказала Инаго. — Это другая, новая жизнь.
На наблюдательном посту дежурил один Доктор, остальные спустились вниз.
— Сколько времени мы уже ведем бой? — спросил Такаки, оглядывая членов команды, собравшихся за столом. — Часов десять – двенадцать? Немало для первого сражения Союза свободных мореплавателей. Можно и подкрепиться.
— Перевернутая полицейская машина так и лежит там, — начал Красномордый, разрывая пелену молчания. — Я подумал, если поставить ее на колеса, мы бы спокойно сели в нее и смотались отсюда.
— Как ты ее поднимешь без крана? Она потяжелее грузовика, — возразил Такаки.
— Это верно. Поднять ее тяжело. Зато если б удалось!.. Ключи у нас есть, я их у пленного отобрал. Конечно, кроме тех полицейских, в окопе вокруг нас сидят в засаде и другие. Но как ты думаешь, Тамакити, удастся прорвать их заслон на полицейской машине? Ведь эта машина их — самая мощная, и наши шансы бы уравнялись.
— Может, дело и выгорит. Только я не понимаю, почему мы должны выбираться отсюда? — равнодушно спросил Тамакити.
— Ясно, пока они не ответили на наши требования, останемся здесь. И если нам предоставят судно — эта машина нам ни к чему. Я просто думаю, как выбраться отсюда, если они не примут наши условия и снова начнут выкуривать нас газовыми пулями.
— Я вижу, ты не очень-то веришь, что мы получим судно, — равнодушнее прежнего сказал Тамакити и стал поглаживать автомат, который и во время еды стоял рядом с ним.
— Интересно, как ты собираешься поднять машину? — спросил Такаки, подхватывая нить разговора, прерванную Тамакити.
— Я вовсе не уверен, что это возможно, — отвечал Красномордый, и заливавший его щеки багрянец пополз к шее. — Но если попытаться устроить взрыв рядом с машиной, вдруг она от взрывной волны снова встанет на колеса. Ведь она перевернулась тоже от взрыва, верно?
— Давайте взорвем у подножья холма пару гранат и посмотрим, что будет, — сказал Такаки.
Тамакити вскинул голову и глянул на Такаки. Но его опередил Красномордый.
— Нет, гранаты на это тратить нельзя, — возразил он. — Дело уж больно сомнительное.
— Как же быть? — спросил Такаки.
— Лучше я подберусь к перевернутой машине и, улучив момент, взорву у подножья холма динамит, — быстро ответил Красномордый, будто речь шла о пустяках.
— Да это чистое безумие, — насмешливо бросил Тамакити.
— Безумие? А не безумием ли мы занимались до сих пор? — парировал Красномордый. — Я и в Союз свободных мореплавателей вступил, и заперся здесь с вами, и сражаюсь потому, что это безумие как раз по мне.