Летом в Лапе все вели себя как шлюхи, даже если в другое время таковыми не были. Слишком уж это было прибыльно, слишком велика награда, слишком заманчивы легкие деньги. К тому же можно было даже наткнуться на кого-то, кто окажется хорош в постели, или и того лучше – кого-то, кто предложит жениться. Цены варьировались – от оплаты услуг дантиста до бесплатного ужина в Леблоне, и почти все туристы делали вид, что они не платят за любовь. Честнее всего описал свой подход мой американский друг, просто сказавший: «Я приехал трахаться».
В начале того лета я еще пыталась как-то блюсти нравственность туристов, которых встречала, и предостерегала их от мерзких жиголо, но мои предупреждения только нагоняли тоску, а это означало, что они переставали оплачивать выпивку кому бы то ни было, в том числе и мне, так что в конечном счете я сдалась и оставила их в покое. Да и вообще, где и когда отпуска и курорты воспринимались всерьез? Кто я такая, чтобы разрушать здешнюю идиллию, ломать людям кайф, мешая им представлять, что они попали в киносказку с пальмами, только на том основании, что ловкий маландру из Лапы бессовестно обвел меня вокруг пальца?
С тех пор я просто на пару с Фабио выслушивала рассказы десятков ирландских/английских/немецких парней/ девушек о том, как они обнимались с Холли Берри или с Уинстоном Черчиллем, и кивала с притворным удивлением, когда они говорили: «Я думал(а), это всего лишь курортный роман, но прошлой ночью он(а) сказал(а) мне, что влюблен(а) в меня».
Конечно, в таких условиях было трудно не усомниться хоть чуть-чуть и в собственном партнере. Будь он даже святым, как выразилась однажды Карина: «Дело не в твоем мужчине, а в других женщинах». Правда заключалась в том, что у меня, так или иначе, не было никаких гарантий. В психическом и эмоциональном смысле я находилась на неизведанной территории, причем касалось это не только бразильцев, но и меня самой.
Я начинала смутно представлять, что ощущает беженец из консервативной религиозной державы, приехавший в такую либеральную страну, как Австралия: болезненный процесс осознания того, что весь драгоценный «культурный багаж», который вы привезли с собой, был просто навязан вам Церковью и государством, а затем – избавление от всех этих ценностей в пользу исключительно личностных. Я надеялась, что избавилась от чего-то подобного. В идеальном мире я бы преобразилась в жизнерадостную, чувственную исполнительницу самбы, не утратив при этом таких весьма дорогих моему сердцу качеств, как честность, верность и благоразумие. Но на деле, разумеется, я сильно рисковала, что вместо этого стану коварной и расчетливой авантюристкой, да к тому же так и не научусь танцевать! Я оказалась на ничьей земле. Просить совета у друзей или родственников было бы бессмысленно. Для них действовала система ценностей, не имевшая никакого отношения к Рио-де-Жанейро. Я могла положиться только на инстинкт, а он, проявляя полное пренебрежение к моему благополучию, подсказывал мне, чтобы я оставалась там, где и была.
В канун Нового года все было готово для того, чтобы приступить к восьминедельному периоду потворства и потакания самым необузданным и невероятным своим капризам. Бразильцы подготовились настолько, насколько это вообще было в их силах. Их кожа сияла роскошным тропическим загаром, целлюлит куда-то исчез, морщинки на лицах разгладились, дела и трудовые обязательства были приостановлены, а отношения в браке охладели и свелись к одному телефонному звонку в неделю: «Мне понадобится квартира, дорогая». Все били копытами и грызли удила, предвкушая полтора месяца пьяного гедонистического безумия, и ничто на этой земле – ни гражданская война, ни эпидемия смертельной болезни, ни даже проигрыш в футбол – не могло бы их остановить.
– Супругам и постоянным партнерам – Рождество, – прокомментировал Густаво, когда я рассказала ему о своих планах провести канун Нового года в Копакабане с Фабио, – а уж Новый год оставь для любовника.
Я уставилась на него с недоумением, но он только погрозил мне пальцем.
– Со мной не нужно прикидываться невинной овечкой, – предостерег он.
Карина и Кьяра вернулись в Рио в ночь на двадцать пятое и уткнули пятачки в корыто уже на второй день Рождества. Студенческие гостиницы в Рио были наводнены румяными гринго из англосаксонских стран, а по Жоаким Силва стадами бродили маландру, прибывшие на охотничий сезон аж с Кубы. Это было похоже на время кормежки зверей в зоопарке. «Отели любви» снова работали на полную катушку, счета за сотовую связь вырастали выше крыши, вся Руа Жоаким Муртину регулярно просыпалась в четыре часа утра от того, что кто-нибудь с шумом выставлял мужа на улицу, а потом снова, в шесть утра, – от звуков сцены примирения. Уинстон Черчилль вошел в раж, подцепляя за ночь по две, а то и по три женщины, и даже изображал ревность, когда какая-то из них уходила с кем-то еще. Женщины вели себя пристойнее, чем мужчины, но ненамного. Мне и в самом деле начало казаться, что абсолютно все, с кем я только была знакома в Рио, в эти дни изменяли своим половинам. Свидания с женатыми мужчинами вообще считались в порядке вещей. Я то и дело слышала, как подружки, соседки и косметички подбадривают своих приятельниц, отправляя их на свидание так, будто им предстояло встретиться не с женатым мужиком, а самым завидным холостяком года.
– Развлекись как следует. Надеюсь, у вас все-все получится, подружка! – напутствовала моя педикюрша косметичку, делавшую мне восковую эпиляцию ног. Та как раз собиралась на первое свидание с женатым ухажером.
– Я тоже надеюсь. Он такой клевый, – отвечала та, прерывисто вздыхая.
– Что ж, надеюсь, он, по крайней мере, за все платит, – сухо вставила я.
Косметичка покосилась на меня с опасливой улыбкой, будто я высказала какую-то в высшей степени крамольную мысль.
– Ну не-ет. Я верю в равенство, – беспечно пропела она.
– В таком случае обзаведись сперва мужем, милая, – услышала я свой ворчливый голос.
Конфликт между моей культурой и культурой бразильцев, казалось, немыслимо уладить. Бывали дни, когда я вставала рано, выпивала чашку кофе без сливок и сахара и неистово начинала вытряхивать лень из организма. Делая упражнения, я содрогалась всем телом, попутно с осуждением размышляя о пороках этого непристойного общества. В другие дни я продирала глаза поздно, лениво рвала с веток переспевшие плоды, флиртовала с садовником и ощущала себя до ужаса либеральной и свободомыслящей. В обоих случаях я мучилась от одиночества и чувствовала себя отщепенкой. Лучшее общество, на которое я могла сейчас рассчитывать, был какой-нибудь случайно забредший сюда турист-новичок, поскольку эмигранты, прожившие здесь какое-то время, уже усвоили местный стиль жизни и всё о нем поняли задолго до моего появления.
– Что ты вообще здесь делаешь, если тебе всё не нравится? – спросил меня эмигрант-швед в Лапе, когда я плакалась ему на аморальность бразильцев и отпускала замечания насчет бразильских женщин, которые, кажется, ничего не почерпнули из либеральных семидесятых, кроме чудовищной манеры одеваться.
– Я ничего не имею против их потрясающей чувственности, изумительной музыки и сказочных красот, – отрубила я. – Но меня бесит адюльтер, эти вероломные измены на каждом шагу и вообще уничижительное отношение к женщинам. Их здесь ни в грош не ставят, это просто чудовищно!
Он пожал плечами и осушил очередную банку пива.
– Да это же все звенья одной цепи. Одно невозможно без другого.
Я спорила, но, несмотря на всю убедительную логику христианской морали, инстинктивно чувствовала неуверенность. Невозможно было закрыть глаза на вопросы, остающиеся без ответа, которые роились где-то на задворках моего сознания. Кажется, швед был прав. В этом обществе просто не знают, что такое подавление сексуальности. Все здесь прекрасно контролируют свою сексуальность способом, которого я не встречала в Лондоне или Сиднее. Им не нужно напиваться до одури, чтобы отважиться и подступиться к представителям другого пола. Здесь нет пуританской традиции называть женщин с либеральными сексуальными взглядами «потаскухами». Верно ли, что мужчины и женщины в Рио отстали от времени – а может, они его опередили? Что, если мы просто проморгали, не заметили, как они бегут вперед, минуя нас?
В беспечном гедонистическом угаре я даже ловила себя на том, что ставлю под сомнение христианские ценности, доселе для меня весьма важные. Подчас мне казалось, что, может быть, все это невероятное количество неверных супругов – наше будущее, что именно так скоро будут выглядеть взаимоотношения мужчин и женщин. Возможно, Бразилия ходит в отстающих по всем показателям ООН и индексам Всемирного банка, зато здесь ежегодно бьют все индексы и показатели по беззаботности и радости. Здесь живут, кажется, самые радостные и счастливые люди во вселенной. Они только и делают, что улыбаются и смеются. Хотелось бы понять – что их так веселит? Явно не чистая вода и не питательная полезная пища. Может, это они смеются над нами? Поглядите только, да им же плевать на весь мир – знай себе развлекаются с соседскими женами, а мы тем временем с ханжескими постными лицами сидим перед телевизорами, греша только тем, что позволяем себе смотреть французские фильмы. И если уж мир смог легко изменить свое отношение к Иуде, кто сейчас станет отстаивать правоту Десяти заповедей? Что, если Иисус и Мария были просто парой жизнелюбов-пофигистов, таких, как современные кариоки?
Ответ на свои вопросы – или по крайней мере исходную точку своих вопросов – я нашла в неожиданном и неправдоподобном взлете сериальной звезды Клео Пиреш. В год, когда я приехала в Бразилию, синьору Пиреш официально объявили секс-символом Рио этого года. Потрясающее достижение в стране, где пляжи просто забиты великолепными красотками, настоящими королевами с дивными формами и упругой кожей, на которых – в это трудно поверить – превосходно смотрятся даже обтягивающие трусики из лайкры. Фото Пиреш, принимающей солнечные ванны, красовались на страницах таблоидов, она лениво улыбалась с обложек глянцевых журналов, вокруг ее дома в Ипанеме собирались толпы фанатов. В Бразилии достаточно часто сходят с ума по звездам сериалов, футболистам, второсортным знаменитостям из США, даже по некоторым туристам – ничего необычного в этом нет. Здешнее население падко до кричащего, безвкусного и до всевозможных крайностей. Но Клео Пиреш, или Лурдинья, по имени ее героини из нашумевшего сериала «Америка», побила все мыслимые рекорды и рейтинги популярности. Сериал из жизни нелегальных иммигрантов-бразильцев, ставших ковбоями в Техасе, демонстрировали по вечерам, в прайм-тайм. Успех был оглушительным. Сериал, и только он, был виной тому, что цены на родео в Барретосе выросли в два раза, множество достойных женщин, бросив все, устремились к мексиканской границе, а на пляже в Ипанеме все щеголяли в соломенных ковбойских шляпах. Даже всеми обожаемая Жизель Бюндхен, всемирно известная супермодель, бывшая подружка Леонардо ди Каприо и талисман бразильской сборной по футболу, начала отходить на второй план.
Карина, мой барометр бразильского общественного мнения, проинформировала меня, что Лурдинья стала «официальным культом».
– Мужчины хотят на ней жениться, женщины хотят ею быть, – с легкой завистью говорила Карина, когда я приехала к ней в элегантный байру Жардим Ботанику.
Был вечер четверга, знойный и прекрасный, и мы в размягченно-дремотном состоянии неспешно прогуливались вокруг озера в форме сердца, протянувшегося от Ипанемы до ботанического сада. Если Рио – «спящий великан», то Лагоа – без сомнения, озеро Нарцисса. Вода была тихой, как на акварели, и окрашена нежно-розовыми красками заката. Мрачные силуэты окружающих озеро гор отражались в его глади, а вдоль берега, как мраморные, замерли белые стебли тростника.
Район треугольной формы граничил с озером, ботаническим садом, живописным нагромождением скал и был удивительно освещен благодаря причудливой игре света, отражавшегося от воды, деревьев и камня. Место стильное, сдержанно-элегантное и чудовищно дорогое. Карина частенько подбивала нас перебраться сюда жить. Отсюда не открывались вульгарные и претенциозные виды на залив Гуанабара, которыми кичился весь город, однако именно Жардим Ботанику снискал себе репутацию самого престижного в Рио-де-Жанейро места – по той простой причине, что здесь не было фавел. Из-за высившихся за байру вертикальных скал это было физически невозможно – разве что настроить строительных лесов и жить на них.
Здесь селились сериальные актрисы и не было преступности. Единственным исключением стал инцидент с автобусом 174, получивший известность благодаря одноименному документальному фильму («Onibus 174 », 2002; больше двух десятков фестивальных наград по всему миру). Суть инцидента в том, что уличный мальчишка захватил автобус и чуть ли не двое суток удерживал заложников как раз неподалеку от ботанического сада. Парень заявил, что требует лишь одного: признания факта, что полицейские поубивали всех его друзей, но их за это никто не судил. Однако все превратилось в очередной бразильский медийный фарс, в котором принимала участие толпа, требующая немедленной расправы без суда и следствия, а также некие коррумпированные полицейские, явно прогулявшие занятия по теме «Как обращаться с безвредным правонарушителем, захватившим заложников», и, конечно, представители преданного власти медиаконцерна «О Глобу». В конце концов Сандру Роза ду Насименту, тот самый мальчишка, был убит – может, для него это было гуманным исходом, если учесть нечеловеческие условия содержания заключенных в тюрьмах Рио-де-Жанейро.
И все-таки было бы несправедливо позволить трагическому случаю с ду Насименту – который, как пояснил мне один из жителей южной зоны, «только проезжал через Жардим Ботанику на автобусе», но не был «из Жардим Ботанику», – бросать тень на сей во всех отношениях достойный и благополучный байру. Этот район не характеризуют насилие, наркотики и проституция, как в других местах, это особый слащавый, пенистый, розовый мирок мыльных опер.
Вот здесь-то, в любимейшем байру Карины, и производится в жутких количествах настоящий опиум для бразильских масс. Именно сюда, на тенистые аллеи Сада наслаждений короля Жуана VI, привозят на поденную работу бразильских писателей, и они пишут novellas, или сценарии для мыльных опер, по-своему отражая все социальные, экономические и персональные темы, от коррупции до адюльтера, от насилия до военной диктатуры. Они пишут по полдюжине сценариев в год, населяя их красивыми людьми с белой кожей, живущими на виллах, и их эксцентричной чернокожей прислугой. И это они несут полную ответственность за интерпретацию истории своей страны, за искажение образа Бразилии, за то, что португальский язык в Бразилии упрощается, сводясь к двум-трем примитивным фразам, – хотя как раз за последнее лично я на них не в претензии. Для ленивой дебилки, каковой я являюсь в части изучения языков, это очень удобно. Я уж не говорю о том, что сериалы оказались потрясающим источником витиеватых оскорблений, которые я заимствовала для разговоров с Фабио. Примитивное «Ты есть плохой человек» уступило место изысканному «О ты, грязный, подлый дьявол. Брось свое сердце на стол, не то я вырву его из твоей груди».
А поскольку медиаконцерн «О Глобу» контролирует около семидесяти процентов всей печатной и телевизионной продукции Бразилии, все те же образы закрепляются и повторяются снова и снова. Это самое настоящее промывание мозгов, контроль сознания, как у роботов, – даже президент страны однажды признался: «Я готов сражаться со своим министром обороны, но не с „О Глобу“». И у кого повернулся бы язык его осудить?
Чтобы понять, что такое бразильская пресса, попытайтесь представить, что случилось бы, вверь наше правительство все частные и общественные телеканалы и все национальные газеты лондонской газете «Сан». Бразилия – единственная страна мира, где топ-моделей снимают в юмористических передачах. Выглядят такие программы, как шоу Бенни Хилла без Бенни Хилла. Хотя, признаюсь, это не мешало мне балдеть от фантастических гламурных красоток.
– Лурдинья? – недоверчиво переспросила я Карину.
Конечно, я тоже читала об этом в газетах, но сочла очередной вонючей уткой от «О Глобу». Актриса, мягко говоря, не красавица. Начнем с того, что у нее низкий неандертальский лобик. А ее сценическое имя напоминало о германских медсестрах, проводивших опыты на людях в нацистских лагерях смерти.
– Непостижимо, – ошарашенно протянула я. – Просто не понимаю…
– Это трудно объяснить словами. Есть в ней этакая искорка, внутренний огонь… – Карина пустилась в объяснения, но замолкла, рассеянно вертя трубочку в своем коктейле. Через минуту она, просияв, повернулась ко мне: – Давай попробую объяснить на примере. Вчера вечером, узнав, что одна женщина хочет отбить у нее возлюбленного, Лурдинья просто-напросто заявила, что отправляется на несколько дней к своей матери. Будет там одна. Ей так хочется. Одна. Представь. Когда такое творится! Она просто плюет на всё. Вообще не ревнует! Это поразительно. Она классная.
Вот и всё, понимай как знаешь. Попытаюсь догадаться, что она имела в виду под внутренним огнем. Лурдинье, разрушительнице семейного очага, подростку, нелегалке, удалось то, чего бразильские женщины никогда не могли получить ни за какие сокровища, – жизнь без ревности. Ревность. Зависть. Подозрение. Паранойя. Все ушло – с одним взмахом волос сериальной звездочки, когда она уходит от женатого мужчины, переживающего кризис среднего возраста, чтобы провести ночь с мамой.
Неверность много значит для Бразилии. Ревность значит больше. Да, латинские и африканские корни породили в бразильцах предрасположенность к чувственным удовольствиям, необузданную страстность, наделили способностью блестяще передавать в танце оргастические конвульсии, именуемые самбой. Но одновременно они превратили их в законченных параноиков. Сами подумайте, если мужчина влюбляется в вас с первого взгляда – при том, сколько вокруг красивых женщин, – разве нельзя допустить, что с ним это случится еще и еще раз?
В нашем разговоре всплыли и высветились типичные страхи среднестатистической бразильянки, с риском для жизни пробирающейся по минному полю гедонизма. Я покровительственно выразила сочувствие.
– Наверное, это ужасно – никогда не чувствовать уверенности в отношениях с мужчиной, – сказала я Карине. – Недоверие, постоянные подозрения – так же можно все нервы вымотать.
Слава Тебе, Господи, что я во все это не ввязалась, думала я потом, оставшись одна. Слава богу, что я выше этого, что я австралийка и умею владеть собой.
В январе в баре «Космополитен» стартовал новый круг самбы, и я бегала туда, «сев на хвост» Фабио. Обычно, придя на самбу, я оказывалась за столиком в глубине бара с Кьярой и использовала данное мероприятие, чтобы узнать, что нового, или повспоминать, как я отбивалась от пьяных ковбоев в Барретосе. Местные девицы продолжали делать вид, что я не существую. Фабио сидел за столом музыкантов, время от времени оглядываясь на наш столик, все более пьяный и развеселый, пока наконец, не в силах противиться искушению, не бросал свое занятие и не подсаживался к нам.
Так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный вечер Карина не заглянула на огонек и не навела порядок. Она сидела с нами, наблюдая за происходящим в свойственной ей спокойной, внимательной манере (Карина не танцевала самбу), потом обернулась ко мне и заговорила:
– Кармен, я в шоке. Я просто потрясена. В смысле, ты же ни разу не подошла к столу, ни одного-единственного разика.
Я бросила взгляд в ту сторону – Фабио был всецело поглощен настройкой своей кавакинью, – потом посмотрела на Карину и спросила:
– А зачем?
Карина закатила глаза, будто устала объяснять азбучные истины самому наивному человеку на этой планете:
– Ты должна защищать свою территорию, подруга. – Она пригнула голову, словно нас могли подслушать, и, обведя взглядом бар, продолжила: – Тебя окружают хищники.
Я нахмурилась. Ради всего святого, о чем она толкует? Я осмотрела бар – все вроде было так же, как всегда, обычная обстановка для вечера четверга: проститутки, женатые мужики в поисках любовниц, любовницы женатых мужиков, подруги, наркоманы, музыканты, парочка залетных интеллектуалов и неповоротливый датский социолог, пытающийся сыграть на треугольнике. Все как всегда.
Я недоуменно повернулась к Карине с вопросом в глазах, а она толкнула меня в бок и снова развернула к бару. На сей раз я взглянула в ту сторону, куда глядела она, – и вдруг картина мгновенно переменилась. У группы веселых бразильянок, танцующих самбу, выросли волчьи клыки, которыми они выгрызали себе путь к моему парню! Я выпрямила спину. Мир внезапно померк перед глазами. Я увидела, как одна из девиц ухватилась за спинку стула Фабио, другая как бы невзначай провела рукой по его плечу, а третья послала ему многозначительный воздушный поцелуй. О, какой наивной дурой я, оказывается, была!
Едва сдерживая чувства, я вскочила и бросилась к Фабио, пробралась сквозь плотные ряды женщин и заняла достойную позицию прямо за спинкой его стула. Фабио изумленно воззрился на меня. Я оглянулась на Карину, и она одобрительно кивнула: вот теперь все правильно.
Я с видом собственницы положила руки на спинку и победно-агрессивно оглядела соперниц. Та, что посылала поцелуй, мигом отвернулась, та, что гладила плечико, нашла себе другого мужчину, а та, что хваталась за стул, – ну, ее я просто-напросто отпихнула бедром. Меня волной захлестнуло странное, головокружительное чувство облегчения. Я отстояла своего мужчину. Он принадлежит только мне. Мы встретились взглядом с еще одной девицей, присматривающей за спинкой стула, и она приветливо и благосклонно улыбнулась мне. В конце концов, мы ведь одна команда – блюстительницы стульев на круге самбы. Конечно, признаюсь, в тот же вечер я видела, как ее бойфренд целуется совсем с другой, но важно ведь не это, а то, что, находясь за его стулом, она защитила перед всеми свою репутацию. А что уж там происходит позже на благоухающих мочой булыжниках Лапы – неважно, над этим никто не властен.
Только после пяти новых кругов самбы и вопросов не на шутку встревоженного моим поведением Фабио я почувствовала себя уверенной настолько, что перестала охранять стул. Ему я объяснила, что у меня на время погас «внутренний огонь».
– Шарики у тебя за ролики зашли, вот и все, – заметил он, лениво покачиваясь в гамаке в Каса Амарело.
Кьяра снисходительно покачала головой.
– Я бы никогда до такого не опустилась, – надменно произнесла она и добавила: – Потому что я и так цельная, мне не нужно дополнять себя мужчиной.
Я не стала припоминать ей это высказывание, когда через полгода она, вся в слезах и соплях, бегала босиком по Руа Жоаким Силва и искала своего парня, который не явился домой ночевать.
Непостижимо, но Рио-де-Жанейро обладает удивительной способностью захватывать неглупых, казалось бы, иностранок, образованных и привлекательных, состоятельных и уверенных в себе, и превращать их в растрепанных ведьм, которые с воплями гоняются по улицам Лапы за малограмотными мужиками в шортах для сёрфинга. Я наблюдала, как топ-менеджер из Нью-Йорка, вылитая Кэрри Брэдшоу из «Секса в большом городе», грозилась убить замарашку подростка за то, что та флиртовала с ее мужчиной; как французская аристократка родила ребенка ради того, чтобы заполучить в мужья нищего музыканта; как модельерша из Лондона оплатила своему жиголо кругосветное путешествие – все из-за страсти и ревности. Не случайно здесь так любят выставлять на подоконниках скульптурное изображение женщины, сидящей у окна, подперев щеку рукой. Здесь эти скульптурки называют «Девушка, дожидающаяся любимого» и, в упоении от собственного нравственного вакуума, продают их в огромных количествах на местном базаре.
Проведенные межнациональные исследования называют бразильцев в числе самых ревнивых народов в мире, и это кажется совершенно логичным, с учетом того, что они же являются и самыми непостоянными и плохо себе представляют, что такое супружеская верность. Под кожей, упругой и без признаков целлюлита, у здешних женщин таится постоянный страх, что им придется в одиночестве воспитывать брошенных детей, а у мужчин – что они всю жизнь будут растить отпрысков соседа или молочника. Таковы уж волчьи законы в мире, где люди хорошо выглядят в лайкре. Навязчивый страх, что тебя предадут, глубоко въелся в национальное сознание бразильцев. Здесь рассказывают, что первая императрица Бразилии, эрцгерцогиня Австрийская Леопольдина, на самом деле умерла не от выкидыша, а от горя и унижения, когда узнала о постоянных изменах своего беспутного супруга, императора Педру I. Даже те немногие бразильские издания, что претендуют на интеллектуальность и высокий вкус, с удовольствием смакуют подробности, рассказывая о чьих-нибудь затаенных страхах и опасениях касательно верности их супругов. Да вот хоть бедняжка Даниэла Чикарелла, бывшая подружка Роналду, – на нее все ополчились, устроили форменную травлю только за то, что она безумно ревновала своего футболиста с торчащими зубами. В конце концов, после тяжелейшего выкидыша, она бросила его – только для того, чтобы узнать из поднявшейся газетной шумихи, что все это время он крутил-таки роман с испанской моделью. Блаженна невинная душа Рио-де-Жанейро…
Ревность и предательство красной нитью проходят через творчество самых известных бразильских писателей. Машаду де Ассиз, живший в 1850-е, темой самого своего знаменитого романа сделал тайну женской верности. В его трагедии «Дон Казмурру» брак адвоката Бентинью и его жены Капиту рушится из-за стечения мелких обстоятельств, заронивших подозрения в ее супружеской верности. Брошенное на лету пустячное замечание друга семьи (точнее, нахлебника) о хитрых цыганских глазах его супруги, поведение Капиту на похоронах его друга – она была взволнована чуть сильнее, чем следует, – сын, в котором герой усматривает подозрительное сходство с усопшим, – и вот уже Бентинью впадает в отчаяние и сходит с ума от ревности. Мучительные сомнения Бентинью пронизывают весь роман, и вопрос, изменила Капиту или нет, до сих пор будоражит бразильских читателей, даже несмотря на то, что идея Машаду де Ассиза как раз в том и состоит, что это не имеет никакого значения. Бентинью на самом деле – никакой не герой. Своей жалкой паранойей и мстительной ревностью он разрушает семью и всю свою жизнь. Однако (и Машаду показывает это с присущим ему изяществом и тонкостью) он этого не понимает, не прозревая даже в конце жизни. Эта история любви и ревности в Рио-де-Жанейро обличает к тому же неравенство в обществе, где умные, красивые молодые женщины вынуждены выходить замуж за заурядных и скучных, но богатых мужчин, так как это единственный для них способ подняться по социальной лестнице.
Казалось бы, всё ясно, но как же трудно «не терять голову», когда все окружающие, кажется, давно уже порастеряли свои! Как-то в январский вечер я пошла в театр на «Предательство», по пьесе авангардного драматурга и сценариста Нелсона Родригеса. Спектакль играли в gafieira «Эстудантина», старомодном танцевальном зале (в нем до сих пор по пятницам играют большие оркестры) на колониальной площади Праса Тирадентес. Я безуспешно пыталась уловить тонкости и подтексты, но в общем и целом тематика была обычной для Нелсона Родригеса: неверность, ревность и лицемерие обывателей Рио-де-Жанейро. Тема инцеста – среди самых излюбленных. Родригес написал целую серию пьес под общим заглавием «Кариока-трагедии», с откровенными и подробными названиями, как, например, «За наготу следует наказывать», «Прости меня за твою измену» и «Счастливая вдова», наполненных историями из жизни, герои которых следуют пресловутой мантре кариок «Предай, не то предадут тебя». Сам Родригес сказал об этих пьесах, что они «неприятные, грязные и болезнетворные; только посмотрев их, публика может подхватить тиф или малярию». Или что-нибудь похуже.
В перерыве я столкнулась с бывшей подругой Фабио, которая переехала жить в пригород. Мы с ней были чуть-чуть знакомы и поболтали немного перед началом второго действия.
– Ты счастлива с Фабио? – спросила она.
– Ну да, мы с ним находим общий язык.
– Конечно, – безапелляционно заявила она. – Он потрясающий. Если бы я не переехала, мы до сих пор были бы вместе.
Дав мне секунду-другую на то, чтобы сказанное дошло, она насмешливо посмотрела на меня, наклонив голову набок. Я нервно улыбнулась, не зная, что ответить.
– Значит, мне повезло, что ты переехала, – выдавила я наконец и сделала движение, чтобы уйти, но она ногой преградила мне путь.
– Ведь он любил меня, – продолжала девица, пристально глядя мне в глаза.
Я попятилась от нее и, нащупав стену, прижалась к ней ладонями. Соперница шагнула вперед, оказавшись так близко, что я почувствовала на себе ее дыхание. Она нависла надо мной, высоченная, как башня, в своих сапогах на платформе.
– Ты меня слышишь? – прошипела она.
– Слышу. – Я торопливо кивнула и спаслась бегством.
Когда я рассказала об этой встрече Густаво, он только посмеялся:
– Не волнуйся из-за нее. Она тебя просто дразнила. Бразильские женщины обожают такие шутки.
В Рио-де-Жанейро не рассказывают историй любви, как у Ромео и Джульетты, их нет даже в сериалах. Здешние писатели не интересуются подобными невинными сюжетами. Недавно Бразильским институтом общественного мнения и статистики было проведено исследование, касавшееся сексуальной жизни бразильцев. Согласно результатам, почти 65 процентов женщин в Рио-де-Жанейро незамужем, а почти 60 процентов жителей города (мужская половина, в любом случае) открыто признают и одобряют измены, или, как здесь говорят, «открытые отношения». Тут, правда, следует учесть осторожное примечание из того же исследования, согласно которому данные, возможно, несколько искажены – дело в том, что значительный процент мужчин, говоря об измене, подразумевают только длительные связи с любовницей, тогда как женщины включают в это понятие и случайные связи «на одну ночь».