Расчленять означает разделять. В лингвистике с легкой руки Андре Мартине (243) двойным членением называют разделение единиц языка по двум разным параметрам: смыслу (членение на монемы) и звучанию (членение на фонемы). Например, рассмотрим слово «переделаю». Оно состоит из четырех монем: пере-дел-а-ю. Если заменить хотя бы одну из монем, слово приобретет другой смысл: недоделаю, передумаю и т. д. Одновременно оно состоит из 10 фонем (п’-э-р’-э-д’-э-л-а-й-у). Постольку, поскольку одни и те же фонемы используются для образования множества разных монем, как и сами монемы используются для образования множества разных слов (которые, в свою очередь, используются для построения самых разных предложений), двойное членение предстает крайне эффективным с точки зрения экономичности принципом: десятки тысяч слов того или иного языка (и бесчисленное множество уже написанных и ждущих своего написания книг) состоят из всего лишь нескольких тысяч монем, которые, в свою очередь, состоят из каких-нибудь десятков фонем. Если бы не принцип двойного членения, нам пришлось бы для каждой мысли, которую мы хотим выразить, изобретать какой-нибудь особенный крик, и очевидно, что наши голосовые связки не справились бы с задачей, заданной мозгом. А так нам хватает примерно 40 минимальных шумовых единиц (фонем каждого языка), упорядочив которые мы способны, не закрывая рта и не повторяясь, говорить до скончания времен. Приходится признать, что в данном случае на высоте оказался отнюдь не мозг.
Чувственный (Sensible)
Наделенный способностью чувствовать, а также воспринимаемый органами чувств. В философии слово более часто употребляется во втором значении. Так, со времен Платона чувственный мир противопоставляется сверхчувственному миру, точно так же, как все то, что может быть воспринимаемо органами чувств, противопоставляется тому, что может быть познано с помощью ума. Наш мир, однако, – единственный, какой мы способны познать на опыте, – является единством того и другого.
|
|
Чувствительность (Sensibilité)
Способность чувствовать. Чувствительность может обозначать явление физического (ощущение), эмоционального (чувство) и даже интеллектуального порядка (здоровое чувство, то есть адекватное восприятие реальной действительности). После Канта мы привыкли рассматривать чувствительность как чисто пассивное, рецептивное свойство. «Способность (восприимчивость) получать представления тем способом, каким предметы воздействуют на нас, называется чувственностью. Следовательно, посредством чувственности предметы нам даются, и только она доставляет нам созерцания; мыслятся же предметы рассудком и из рассудка возникают понятия» («Критика чистого разума», «Трансцендентальная эстетика», § 1). Однако пассивным здесь выступает только дух. Что касается тела, то оно активно выполняет свою работу, которая заключается в реакции на внешние или внутренние раздражения. Вот почему мы просыпаемся от света, шума или боли. Чувствительность никогда не спит. Чувства – это труд тела и отдых духа.
Чувство (Sentiment)
То, что мы чувствуем, то есть осознание того, что происходит в нашем теле, изменяющее, как учит Спиноза, нашу способность существовать и действовать, в частности то, что заставляет нас радоваться или печалиться. Если эти чувства продолжительны, их обычно в отличие от эмоций называют аффектами (Аффект). В отличие от ощущений чувства затрагивают не столько тело, сколько дух («сердце»).
|
|
Тело ощущает, дух чувствует – в этом более или менее и заключается различие между ощущением и чувством. Ощущение есть изменение тела (affectio); чувство – изменение души (affectus). Впрочем, слишком настаивать на противопоставлении того и другого не стоит. Если тело и душа суть одна и та же вещь, как утверждал Спиноза и как думаю я, разница между чувствами и ощущениями носит не сущностный, а концептуальный характер: в одном случае мы рассматриваем ее с точки зрения физиологии организма, в другом – с точки зрения психологии аффектов. В то же время субъективно эта разница остается заметной: чувствовать боль и испытывать грусть – далеко не одно и то же. Одно дело – стукнуться лбом о стену, совсем другое – почувствовать «стену» страха в своей душе. Одно дело – увидеть чье-то лицо, совсем другое – влюбиться в его обладателя. Ощущение есть отношение к телу и окружающему миру; чувство – отношение к себе и другим людям.
Чудо (Miracle)
«Надо располагать поистине жалкими аргументами, чтобы быть вынужденным пойти по воде аки посуху!» – заметил мне как-то Марсель Конш. В этих словах примерно заключено все, что я думаю о чудесах. Чудесами называют события, представляющиеся необъяснимыми, и для их объяснения прибегают к вмешательству сверхъестественного, которое тем более необъяснимо. Но что же способно доказать двойное непонимание?
|
|
В своем «Исследовании о человеческом познании» (глава Х) Юм показал, что чудо по определению более невероятно, чем его отсутствие. Допустим, вам говорят, что некий человек воскрес из мертвых. Даже если лживость этого свидетельства для вас маловероятна (один шанс на сто или на тысячу), вероятность воскресения из мертвых еще ниже (нам неизвестен ни один проверенный случай из миллиардов возможных). Почему же вы должны поверить именно этому свидетельству?
Но, допустим, речь идет не о чужом свидетельстве, а о непосредственном опыте. Здесь работает тот же самый аргумент. Вы наблюдаете, как некий человек идет по воде. Гораздо вероятнее, что вы находитесь во власти галлюцинации, или что перед вами ловкий иллюзионист, или что этому явлению есть естественное объяснение, которого вы не знаете, чем то, что перед вами подлинное чудо, т. е. якобы сверхъестественное нарушение нормальных причинно-следственных связей. А если такое объяснение у меня есть? Значит, передо мной уже не чудо как событие по определению невероятное и исключительное. Глупость и слепота гораздо более вероятны.
Итак, чудо есть событие невероятное, в которое мы, тем не менее, верим; событие необъяснимое, которое мы тем не менее пытаемся объяснить. Верить в чудеса значит не просто верить не понимая – это-то как раз случается сплошь и рядом, это значит верить именно потому, что не понимаешь. Но это уже не вера, а легковерие.
Чужой (Autrui)
Другой человек как самостоятельная личность; не мое второе «я» (alter ego), а чужое «я» («я», не являющееся мной). Следовательно, чужим может быть любой человек, при условии, что он человек. Чужой – потенциально и неопределенно ближний человек. Он не может быть объектом любви (нельзя любить кого ни попадя), но может служить объектом уважения, которое мы оказываем ему как бы «авансом». Если мы ничего не знаем о человеке, это еще не повод считать его недостойным уважения.
Ш
Шанс (Chance)
Случайный подарок судьбы. Одним из таких подарков, и самым главным, является шанс родиться на свет. Заблуждается тот, кто думает, что можно завладеть шансом (это он нами владеет) или заслужить шанс (хотя всякая заслуга предполагает шанс). Бессмысленно и благодарить судьбу за предоставленный шанс. Шанс – это удачная случайность, и срабатывает он только по чистой случайности.
Вместе с тем без удачного шанса невозможно счастье. Судьба всегда сильнее нас, и только счастливый случай изредка дает нам ощущение, что это не так. Будем же стараться скромнее вести себя, когда мы счастливы, и с кротостью встречать несчастья. Ни то ни другое не бывает заслуженным.
Школа (École)
Место, где учат и учатся. Это предполагает наличие учителя, который знает и передает свои знания другим, и школьников, которые не знают и приходят в школу, чтобы эти знания получить. В самом определении школы присутствует нечто отсталое и антидемократичное. Это и в самом деле так. Всякая школа представляет прошлое, которое она должна передать тем, кто впоследствии станет творить будущее. Никакая школа не может (без риска утратить свою душу) подчиниться требованиям демократии, а именно авторитету числа и равенства. В самом деле, нельзя же в классе решать голосованием, как именно пишется то или иное слово, сколько будет трижды восемь и каковы причины Первой мировой войны. Точно так же нельзя решить большинством голосов, нужно ли учить правила правописания, арифметику и историю. Учитель способен передать свои знания только при том условии, что его власть более или менее признана всеми. Следовательно, не бывает школы без дисциплины, а дисциплины без наказания. Что такое демократическая школа? Это школа, подчиненная демократии, иными словами, суверенному народу, который определяет ее бюджет, программы и цели, но, разумеется, не принимаемых большинством голосов по воле учеников или их родителей, что было бы абсурдом. Что значило бы открыть школу для жизни? Это значило бы открыть ее рынку, насилию, фанатизму всевозможных оттенков. Куда лучше замкнуть школу – место приветливой сосредоточенности – на самое себя, тем самым открыв ее знанию и ученикам.
Щ
Щедрость (Générosité)
Добродетель дара. Говорят, что и отдавать можно, также руководствуясь любовью. Бесспорно, и потому любовь всегда щедра. Но не всякая щедрость связана с любовью, мало того, она выступает как особая добродетель только тогда, когда обращена на тех, кого не любят. Разве кому-нибудь придет в голову называть себя щедрым из-за того, что он заваливает подарками своих детей? Такой человек прекрасно сознает, что делает это из любви, а вовсе не из щедрости. Щедрость становится добродетелью дарения в той мере, в какой она превосходит любовь, на которую человек способен. Щедрость – скорее классическая, чем христианская добродетель. Она больше принадлежит морали, чем этике. Тем самым устанавливается и ее ограниченность, и ее величие. Приказать себе любить нельзя; приказать себе быть щедрым можно. Любовь не зависит от нас (это мы от нее зависим); щедрость зависит именно от нас. Чтобы быть щедрым, достаточно этого захотеть; полюбить по собственному желанию нельзя. Как заметил Декарт, щедрость соприкасается со свободой. Быть щедрым значит сознавать, что ты свободен, поясняет он, и иметь решимость использовать эту свободу во благо («Страсти души», III). Это подразумевает стремление победить в себе все, что не свободно: собственную мелочность, собственную жадность, собственный страх, одним словом, большую часть страстей – вплоть до отказа следовать собственным интересам, чтобы всего себя посвятить заботам о благе других (там же). После этого не приходится удивляться, что щедрость встречается так редко! Дарить значит терять, а все мы хотим сохранить то, что имеем. Дарить значит идти на риск, а это пугает. Никто не может стать свободным до тех пор, пока не победит самого себя. Невозможно родиться на свет щедрым. Щедрым становятся в результате воспитания, личного выбора, волевого усилия. Щедрость есть добродетель дара, но сама она даром никак не является; это борьба и победа, требующие смелости, иногда доходящей до героизма. Быть щедрым значит отдавать то, чем владеешь, вместо того чтобы отдаваться ему во власть. Щедрость – это свобода по отношению к себе и своему страху; это качество, противоположное эгоизму и трусости.
Э
Эвдемонизм (Eudémonisme)
Этическая система, в качестве высшего блага рассматривающая счастье (eudaimonia). Начиная с Сократа, этой идеи придерживались почти все античные школы философии, единодушно полагая, что каждый человек стремится к счастью и что эту же цель преследует философия. Это ни в коей мере не мешало мыслителям древности решительно спорить друг с другом, но не в вопросе цели, которую признавали все, а в вопросе ее содержания или необходимых условий ее достижения. Что делает человека счастливым? Знание (Сократ), справедливость (Платон, в «Государстве»), сочетание удовольствия и мудрости (Платон, в «Филебе»), разум или созерцание (Аристотель), равнодушие (Пиррон), удовольствие (Эпикур), добродетель (стоики)… Все эти определения эвдемонизма не столько дополняют друг друга, сколько разнятся между собой. Ищут все они одно и то же – счастье, но каждый из них находит свое собственное счастье. Эвдемонизм считается общим местом древнегреческой мысли. Но само это «место» больше походит на арену, где философы ведут друг с другом схватку. Новейшие мыслители вообще предпочитают думать о других вещах. Не то чтобы они сознательно отказались от счастья. Просто они отказались от идеи высшего блага (Высшее благо).
Прогрессивное изменение, часто медленное и всегда постепенное, существа или системы. Противостоит постоянству (отсутствию изменений) и революции (резкому и масштабному изменению).
Эволюция (Évolution)
Своим широким распространением начиная с XIX века термин в значительной мере обязан разнообразным теориям эволюции (особенно теории Дарвина, хотя сам ученый пользовался им с большой оглядкой), ставившим своей целью объяснение происхождения и развития видов живых организмов. Этот особый пример показывает, что эволюция может быть прерывистой и случайной (мутации), хотя все же подразумевает некий непрерывный процесс, хотя бы эта непрерывность была относительной и установленной лишь по завершении процесса. «Никто не назовет стадиями эволюции, – читаем в труде Лаланда, – изменения, происходящие в калейдоскопе». Но, отметим, не потому, что наблюдаемые в калейдоскопе движения иррациональны или беспричинны, а потому, что в их чередовании отсутствуют логика, постоянство и направление. Поэтому одних мутаций для объяснения эволюции видов недостаточно; нужен еще естественный отбор и хотя бы видимость преследуемой им цели. Тем самым эволюция, двигающаяся ко все более сложным и дифференцированным стадиям, противостоит инволюции – регрессу как движению к наибольшей простоте, однородности и обеднению. Для индивидуума рост есть эволюция; старение – инволюция.