Э. Орци
Алый Первоцвет
Library Г.Любавина: gurongl@rambler.ru
Аннотация
Во времена французской революции франтоватый англичанин Перси Блейкни на прозвище Алый Пимпернель (Алый Первоцвет) спасает аристократов от гильотины прямо из под носа их палачей.
Этот роман считают первым в жанре «masked avenger» — «замаскированого мстителя», продолжателями которого стали Зорро, Батмен и прочие Cупермены.
Баронесса Э. ОРЦИ
АЛЫЙ ПИМПЕРНЕЛЬ
(Алый Первоцвет)
Глава первая
Париж, сентябрь 1792 года
Незадолго до захода солнца, у Западной баррикады — в том самом месте, где десять лет спустя гордый тиран воздвиг бессмертный монумент национальной славе и собственному тщеславию [1]— шумела, бурлила и волновалась толпа существ, которых можно было назвать людьми лишь условно. Глазу и уху они представлялись скорее диким зверьем, одержимым злобой, ненавистью и жаждой крови.
Большую часть дня гильотина выполняла свою жуткую работу. Знатные имена и голубая кровь — все, чем кичилась Франция в минувшие века, ныне платило дань за ее желание свободы и равенства. Бойня только прекратилась, но толпе предстояло еще одно, не менее увлекательное зрелище, прежде чем баррикады закроются на ночь. Стремясь не упустить его, народ устремился с Гревской площади [2]к различным баррикадам.
Упомянутое зрелище можно было наблюдать ежедневно — ведь эти аристократы такие глупцы! Разумеется, все они враги народа — и мужчины, и женщины, и дети, которые, к несчастью для себя, были потомками тех, кто со времен крестовых походов являл собой славу Франции — ее старинной noblesse [3]. Их предки угнетали народ, давили его алыми каблуками своих изящных туфель с пряжками, а теперь народ правил Францией и давил своих бывших угнетателей, правда не каблуками, ибо в те дни он в большинстве ходил босиком, а куда более действенным способом — ножом гильотины.
|
|
День за днем, час за часом жуткое орудие смерти требовало новых жертв — стариков, женщин, детей — в ожидании момента, когда оно сможет добраться до головы короля и молодой красивой королевы.
Новыми хозяевами Франции все это воспринималось как должное. Ведь каждый аристократ был изменником, как и все его предки. Век за веком народ страдал, голодал и трудился в поте лица, чтобы королевский двор мог сверкать ослепительным блеском. А теперь потомкам тех, кто придавал двору этот блеск, приходилось прятаться и убегать, спасая жизни от запоздалой мести своего народа.
Вся забава заключалась в том, что они и в самом деле пытались прятаться и убегать. Каждый день, перед тем как ворота закрывались, и рыночные повозки друг за другом покидали город, несколько глупцов‑аристократов пробовали вырваться из лап Комитета общественной безопасности [4]. Под любыми предлогами и любой маскировкой они старались ускользнуть за баррикады, бдительно охраняемые гражданскими гвардейцами республики. Мужчины в женской одежде и женщины в мужской, дети, наряженные в нищенские лохмотья, оказывались ci‑devant [5]графами, маркизами и даже герцогами, стремившимися бежать из Франции, добраться до Англии или какой‑нибудь другой столь же проклятой страны, возбуждать там гнев против славной революции и поднимать армии с целью освободить заключенных в Тампле [6], некогда именовавших себя властелинами Франции.
|
|
Но, как правило, их ловите на баррикадах. Сержант Бибо, дежуривший у Западных ворот, отличался особенно острым нюхом на аристократов даже в самой искусной маскировке. Бибо играл со своей добычей, как кошка с мышью, иногда более четверти часа, притворяясь, что обманут бедной одеждой, париком и другими театральными атрибутами, скрывавшими ci‑devant благородного маркиза или графа.
Поистине Бибо обладал замечательным чувством юмора! Стоило пооколачиваться у Западной баррикады, чтобы поглазеть, как он ловит очередного аристократа, пытавшегося спастись от народного мщения.
Иногда сержант позволял своей жертве очутиться за воротами и в течение двух минут думать, что ей удалось вырваться из Парижа, а быть может, удастся целой и невредимой достичь берегов Англии. Однако бедняга едва успевал отойти от ворот на десять метров, как Бибо посылал за ним двух своих людей, которые срывали с него весь маскарад и быстро возвращали назад.
Было необычайно забавно наблюдать, как беглец, особенно если он оказывался женщиной — какой‑нибудь гордой маркизой — снова попадает в лапы Бибо, зная, что на следующий день его ожидает суд, а вскоре — нежные объятия мадам Гильотины.
Неудивительно, что в этот прекрасный сентябрьский день толпа, окружавшая ворота, где дежурил Бибо, была охвачена возбуждением. Жажда крови не знала пресыщения; народ, видевший, как сотня благородных голов пала сегодня под ножом гильотины, хотел убедиться, что на завтра обеспечена еще одна сотня.
|
|
Бибо восседал у ворот баррикады на перевернутой пустой бочке, под его командованием находились несколько гражданских гвардейцев. В последнее время приходилось работать, не покладая рук. Проклятые аристократы, потеряв голову от страха, стремились во что бы то ни стало выбраться из Парижа. Все они — мужчины, женщины и дети, чьи предки даже в давние времена служили этим предателям Бурбонам [7], — сами были предателями и достойной поживой для гильотины. Каждый день Бибо с удовольствием срывал маску с нескольких беглых роялистов и отправлял их назад — в руки Комитета общественной безопасности, возглавляемого добрым патриотом, гражданином Фукье‑Тенвилем [8].
Робеспьер [9]и Дантон [10]хвалили Бибо за его усердие, и он очень гордился тем, что по собственной инициативе отправил на гильотину по крайней мере пятьдесят аристократов.
Однако сегодня все сержанты, командующие постами у разных баррикад, получили специальный приказ. Недавно большому количеству аристократов удалось бежать из Франции и добраться до Англии. Эти побеги были все более частыми и отчаянно смелыми, возбуждая людские умы и создавая странные слухи. Сержанта Гропьера послали на гильотину за то, что он позволил ускользнуть целому семейству аристократов через Северные ворота — под самым своим носом.
Утверждали, что эти побеги организованы группой англичан отчаянной смелости, которые из одного желания впутываться в дела, никак их не касающиеся, тратили свое время, выкрадывая жертвы, законно предназначенные мадам Гильотине. Слухи быстро распространялись; было несомненно, что шайка назойливых англичан существует в действительности, и более того — что ею руководит человек, обладающий поистине сказочной отвагой и дерзостью. По городу ходили рассказы о том, как он и спасаемые им аристократы у баррикад внезапно становились невидимыми и выбирались за ворота явно сверхъестественным способом.
Никто не видел этих таинственных англичан; что касается их вождя, то о нем говорили не иначе как с суеверной дрожью. В течение дня гражданин Фукье‑Тенвиль получал клочок бумаги неизвестного происхождения; иногда он находил его в кармане сюртука, а иногда ему вручал его кто‑нибудь в толпе по пути на заседание Комитета общественной безопасности. В записке всегда содержалось краткое извещение о том, что группа надоедливых англичан продолжает действовать, а в качестве подписи фигурировало изображение красного, похожего на звезду цветка, который в Англии называют алым пимпернелем [11]. Спустя несколько часов после получения дерзкого послания, граждане из Комитета общественной безопасности узнавали, что нескольким роялистам и аристократам удалось добраться до побережья, и что сейчас они находятся на пути в Англию.
Стража у ворот была удвоена, командующим постами сержантам грозили смертными приговорами, а за поимку смелых и дерзких англичан предлагали щедрое вознаграждение. Пять тысяч франков обещали тому, кто сможет поймать таинственного и неуловимого Алого Пимпернеля.
Все считали, что этим человеком окажется Бибо, а сам сержант позволил этому мнению пустить крепкие корни в умах парижан. Поэтому день за днем народ собирался у Западных ворот, чтобы не упустить момент, когда Бибо, наложит руки на беглого аристократа, которого будет сопровождать таинственный англичанин.
— Тьфу! — заявил сержант Бибо своему капралу. — Гражданин Гропьер был болваном! Если бы я дежурил у Северных ворот на прошлой неделе…
И гражданин Бибо сплюнул на землю, чтобы выразить презрение к тупости своего товарища.
— Как это произошло, гражданин? — спросил капрал.
— Гропьер дежурил у Северных ворот, — начал сержант напыщенным тоном, завидев, что вокруг него собралась толпа жаждущих услышать повествование. — Все мы знаем об этом проклятом англичанине — Алом Пимпернеле. Ему не удалось бы выбраться через мои ворота, morbleu [12], даже если бы он был бы самим дьяволом! Но Гропьер оказался глупцом. Одна из рыночных телег, проезжавших через ворота, была нагружена бочками. Ею правил старик, рядом с ним сидел мальчик. Гропьер был слегка пьян, но считал себя большим умником — он заглянул в большую часть бочек, убедился, что они пусты, и позволил телеге ехать дальше.
В толпе оборванцев, окружавших гражданина Бибо, послышался ропот гнева и презрения.
— Спустя полчаса, — продолжал сержант, — у ворот появился капитан гвардии с дюжиной солдат. «Здесь проезжала телега?» — спросил он у Гропьера, задыхаясь от спешки. «Да, — ответил Гропьер. — Еще не прошло и получаса». «И вы позволили им уехать? — в бешенстве завопил капитан. — Вы отправитесь за это на гильотину, гражданин сержант! В этой телеге скрывались ci‑devant герцог де Шали и вся его семья!» «Что?!» — в ужасе воскликнул Гропьер. «Да, а возницей был не кто иной, как этот проклятый англичанин, Алый Пимпернель!»
Возгласы презрения сопровождали рассказ. Гражданин Гропьер заплатил за свою ошибку на гильотине, но все равно, какой же он болван!
Бибо так смеялся над собственным повествованием, что прошло некоторое время, прежде чем он смог продолжать.
— «За ними! — скомандовал капитан своим людям. — Помните о награде! Они не могли уехать далеко!» И он устремился в ворота, за ним последовала дюжина солдат.
— Но было слишком поздно! — закричала возбужденная толпа.
— Они их не догнали!
— Черт бы побрал этого Гропьера за его глупость!
— Он заслужил свою судьбу!
— Не осмотреть как следует эти бочки!
Но эти реплики, казалось, только забавляли гражданина Бибо, который хохотал, покуда у него не заболели бока, и слезы не потекли по щекам.
— Нет‑нет! — заговорил он наконец. — В телеге не прятались аристократы, а возница не был Алым Пимпернелем!
— Что?!
— Вот именно! Проклятым англичанином оказался капитан гвардии, а переодетыми аристократами — его солдаты!
На сей раз толпа хранила молчание. История отдавала сверхъестественным, и хотя республика упразднила Бога, суеверные страхи продолжали гнездиться в людских сердцах. Поистине, этот англичанин — сам дьявол!
На западе солнце клонилось к горизонту. Бибо приготовился закрывать ворота.
— Повозки — en avant! [13]— скомандовал он.
Несколько дюжин крытых повозок, выстроившись в ряд, готовились покинуть город, чтобы на следующее утро доставить продукты из близлежащих деревень. Большей частью их возницы были известны Бибо, так как они проезжали через его ворота дважды в день — в город и из города. Перекинувшись несколькими словами с двумя‑тремя возницами — в основном это были женщины — сержант собирался приступить к обследованию содержимого повозок.
— Никогда нельзя ни в чем быть уверенным, — мог бы сказать он, — а я не хочу, чтобы меня провели, как этого болвана Гропьера.
Женщины, правившие рыночными повозками, обычно проводили весь день на Гревской площади, у помоста гильотины, занимаясь вязанием и сплетнями и наблюдая за телегами, привозившими все новые и новые жертвы, которых постоянно требовало царство террора. Было очень забавно смотреть на аристократов, прибывающих на прием к мадам Гильотине, поэтому на места у помоста существовал большой спрос. Так как днем Бибо дежурил на площади, он знал в лицо многих из этих старых ведьм — tricoteuses [14], как их называли, которые сидели и спокойно вязали, несмотря на то, что их забрызгивала кровь проклятых аристократов, чьи головы одна за другой падали под ножом гильотины.
— Не, la mere! [15]— обратился Бибо к одной из этих мегер. — Что это у тебя?
Днем он видел старуху с ее вязанием и лежащим рядом кнутом. Теперь к ручке кнута были привязаны локоны всех цветов — золотистые и серебряные, светлые и темные. Поглаживая их костлявыми пальцами, карга хрипло расхохоталась.
— Я свела дружбу с любовничком мадам Гильотины, — ответила она, — и он срезает для меня волосы с отрубленных голов. Завтра он обещал мне еще, но не знаю, смогу ли я побывать на площади.
— Почему это, la mere? — осведомился Бибо, который хотя и был закаленным солдатом, не смог сдержать дрожи отвращения при виде этого мерзкого подобия женщины с жуткими трофеями на ручке кнута.
— У моего внука оспа, — объяснила старуха, ткнув пальцем внутрь повозки, — а мне сказали, что это может быть и чума. Если так, то завтра меня не впустят в Париж.
При слове «оспа» Бибо поспешно шагнул назад, а когда старая карга упомянула о чуме, он отскочил от нее, как ошпаренный.
— Черт бы тебя побрал! — выругался он, в то время как вся толпа шарахнулась от повозки, оставив ее в одиночестве.
— Черт бы побрал тебя за твою трусость, гражданин! — расхохоталась ведьма. — Тьфу! Что за мужчина, который боится хвори!
— Morbleu! Чума!
Все вокруг были охвачены ужасом, который грозная болезнь внушала даже этим одичавшим и жестоким созданиям.
— Убирайся отсюда со своим зачумленным отродьем! — заорал Бибо.
С хриплым смехом и грубыми шутками карга хлестнула тощую клячу, и повозка выехала за ворота.
Происшествие испортило весь день. Людей приводили в неописуемый страх две неизлечимые болезни, являвшиеся предвестниками одинокой и ужасной смерти. Они молча жались к баррикадам, инстинктивно избегая друг друга, словно чума уже проникла в их компанию. Внезапно, как и в случае с Гропьером, появился капитан гвардии. Но он был известен Бибо, поэтому не приходилось опасаться, что это переодетый англичанин.
— Повозка!.. — задыхаясь, крикнул капитан, не успев даже добраться до ворот.
— Какая повозка? — спросил Бибо.
— Крытая повозка, которой правила старая ведьма…
— Таких здесь множество.
— Да, но ведьма заявляла, что у ее внука чума…
— Верно, такая повозка здесь проезжала.
— И вы пропустили ее?!
— Morbleu! — воскликнул Бибо, чьи багровые щеки внезапно побледнели от страха.
— В повозке находились ci‑devant графиня де Турней и ее двое детей — они все предатели и приговорены к смерти!
— А их возница? — осведомился Бибо, чувствуя, как дрожь суеверного ужаса пробежала по его спине.
— Sacre tonnerre! [16]— выругался капитан. — Боюсь, что это был тот самый проклятый англичанин — Алый Пимпернель!
Глава вторая
Дувр, «Приют рыбака»
Бедной Салли приходилось вертеться в кухне, как белке в колесе. На огромной каминной плите выстроились рядами кастрюли и сковородки, в углу стоял массивный горшок, вертел медленно и ритмично поворачивался, равномерно подставляя огню каждый бок говяжьего филе. Две юные судомойки с закатанными выше локтей рукавами суетились, стараясь помочь, и подсмеивались над собственными шутками, стоило мисс Салли хоть на момент отвернуться. Старая Джемайма, обладавшая солидным характером и столь же солидными габаритами, не переставая ворчать, подвинула горшок поближе к огню.
— Эй, Салли! — послышался из столовой веселый, хотя и не особенно мелодичный голос.
— Боже, благослови мою душу! — воскликнула Салли с добродушной усмешкой. — Интересно, что им теперь понадобилось?
— Пиво, конечно, — проворчала Джемайма. — Не думаете же вы, что Джимми Питкин удовольствуется одним кувшином!
— У мистера Хэрри сегодня вроде бы тоже необычайная жажда, — хихикнула Марта, одна из судомоек, подмигивая своей подруге, в результате чего обе девушки снова начали смеяться.
Салли сердито сдвинула брови, ощущая зуд в ладонях, которым явно не терпелось вступить в контакт с розовыми щечками Марты. Однако природное добродушие одержало верх, и она, пожав плечами, перенесла внимание на жареную картошку.
— Эй, Салли!
Крики, обращенные к миловидной дочери хозяина таверны, сопровождал стук оловянных кружек о дубовые столы.
— Салли! — послышался нетерпеливый голос. — Ты собираешься всю ночь возиться с этим пивом?
— Отец мог бы сам подать им пиво, — проворчала Салли, в то время как Джемайма, обойдясь без комментариев, сняла с полки пару кувшинов и начала наполнять высокие кружки пенистым домашним элем, которым «Приют рыбака» славился со времен короля Карла [17]. — Он ведь знает, как мы здесь заняты.
— Ваш отец тоже слишком занят, беседуя о политике с мистером Хемпсидом, чтобы думать о вас и о кухне, — буркнула Джемайма себе под нос.
Подойдя к маленькому зеркалу, висящему в углу кухни, Салли поспешно пригладила темные локоны и поправила гофрированный капор. Взяв по три кружки в каждую из своих сильных загорелых рук, она понесла их в столовую, где не ощущалось никаких признаков суеты и напряженной работы, которой были заняты в кухне четверо женщин.
Столовая «Приюта рыбака» в 1792 году еще не имела важного и значительного облика, приобретенного ею сто лет спустя. Все же солидный возраст этого места ощущался и тогда, ибо дубовые балки и перекладины почернели от возраста, как и стулья с высокими спинками и длинные полированные столы, на которых бесчисленное множество оловянных кружек оставило кольца различных размеров. На фоне темного дуба выделялись яркими красками алая герань и голубая жимолость в горшках на окне со свинцовой рамой.
То, что дела мистера Джеллибэнда, владельца «Приюта рыбака», процветали, становилось ясным даже стороннему наблюдателю. Олово в прекрасных старинных шкафах для посуды и медь над огромным камином сверкали, как золото и серебро; красная черепица пола не уступала яркостью герани на подоконнике. Это свидетельствовало о наличии многочисленной и хорошей прислуги, а также постоянной клиентуры, требующей содержания столовой в безукоризненной чистоте и порядке.
Когда в комнате появилась Салли, показывая в улыбке ослепительно белые зубы, ее приветствовали одобрительные возгласы и аплодисменты.
— Наконец‑то! Ура красотке Салли!
— А я думал, что вы совсем оглохли у себя на кухне, — проворчал Джимми Питкин, проведя рукой по пересохшим губам.
— Ладно уж вам! — засмеялась Салли, ставя на стол полные кружки. — Куда вы так торопитесь? Можно подумать, что ваша бабушка умирает, и вы спешите в последний раз повидать бедняжку!
Шутка вызвала оглушительный взрыв хохота, дав повод для целой серии острот. Салли, казалось, не особенно спешила возвращаться к горшкам и кастрюлям. Ее внимание было поглощено молодым человеком со светлыми вьющимися волосами и ярко‑голубыми глазами, пока весьма плоская шутка относительно вымышленной бабушки Джимми Питкина передавалась из уст в уста, смешиваясь с клубами едкого табачного дыма.
Достойный мистер Джеллибэнд, хозяин «Приюта рыбака», которым владели его отец, дед и даже прадед, стоял лицом к камину, расставив ноги и держа в зубах длинную глиняную трубку. Мистер Джеллибэнд был типичным сельским Джоном Буллем [18]тех дней, когда свойственные жителям Британских островов предубеждения были в полном расцвете, и любому англичанину — будь он лордом или крестьянином — весь европейский континент казался средоточием безнравственности, а остальной мир — обиталищем дикарей и людоедов.
Мистер Джеллибэнд, ничего не жалея для соотечественников, питал глубочайшее презрение ко всем иностранцам. Он носил алый жилет со сверкающими медными пуговицами, вельветовые штаны, серые чулки и щеголеватые башмаки с пряжками — подобная одежда отличала любого уважающего себя трактирщика в тогдашней Великобритании. В то время, как лишенной материнской заботы Салли не хватало рук для работы, ежедневно обрушивающейся на ее стройные плечи, достойный Джеллибэнд обсуждал государственные дела с наиболее привилегированными гостями.
Освещенная двумя свешивающимися с потолка отлично отполированными лампами столовая выглядела веселой и уютной. Сквозь густые клубы табачного дыма румяные физиономии клиентов мистера Джеллибэнда казались довольными собой, своим хозяином и всем миром. В каждом углу комнаты громовой хохот сопровождал дружелюбную, хотя и не слишком интеллектуальную беседу. Постоянные смешки Салли свидетельствовали, что мистер Хэрри Уэйт отлично использует предоставленный ему девушкой краткий промежуток времени.
Столовую мистера Джеллибэнда наполняли в основном рыбаки, которых вечно терзала жажда; соль, вдыхаемая ими в море, являлась причиной их пересохших глоток на берегу. Однако «Приют рыбака» служил не только местом встречи этих простых людей. Лондонские и дуврские экипажи отправлялись из гостиницы ежедневно, и все пассажиры, пересекшие пролив или же, напротив, едущие за границу, непременно знакомились с мистером Джеллибэндом, его французскими винами и домашним элем.
Был конец сентября 1792 года. Погода, весь месяц солнечная и жаркая, внезапно испортилась. Два дня дождь заливал юг Англии, уничтожая шансы на хороший урожай яблок, груш и поздних слив. И теперь ливень колотил в освинцованные окна и низвергался потоком по трубе, заставляя шипеть горящие в камине дрова.
— О Господи! Видели ли вы когда‑нибудь такой сырой сентябрь, мистер Джеллибэнд? — спросил мистер Хемпсид.
Он занимал лучшее место у камина, являясь важным лицом не только в «Приюте рыбака», где мистер Джеллибэнд всегда избирал его объектом для политических дискуссий, но и во всей округе, где его ученость и глубокое знание Священного Писания внушали всем уважение. Опустив одну руку в просторный карман отлично скроенного, хотя и изрядно поношенного сюртука, а в другой держа длинную глиняную трубку, мистер Хемпсид сидел, устремив взгляд на ручейки, бегущие по оконным стеклам.
— Нет, мистер Хемпсид, никогда не видел, — откликнулся мистер Джеллибэнд. — А я прожил в этих местах почти шестьдесят лет.
— Ну, едва ли вы помните первые три года из этих шестидесяти, — рассудительно заметил мистер Хемпсид. — Никогда не видел, чтобы маленькие дети обращали внимание на погоду, по крайней мере, в здешних краях, где я прожил почти семьдесят пять лет, мистер Джеллибэнд.
Эта сентенция была настолько неопровержимой, что мистер Джеллибэнд не смог найти аргументов для излюбленного им спора.
— Нынешняя погода скорее напоминает апрель, чем сентябрь, не так ли? — меланхолично промолвил мистер Хемпсид, когда очередной град дождевых капель с шипеньем упал в камин.
— В самом деле, — согласился достойный хозяин, — но что можно ожидать, имея такое правительство, как наше нынешнее?
Мистер Хемпсид утвердительно кивнул, побуждаемый глубоко укоренившимся недоверием к британскому климату и британскому правительству.
— Я ничего и не ожидаю, мистер Джеллибэнд, — сказал он. — Мне отлично известно, что бедняков, вроде нас, в Лондоне не принимают в расчет, поэтому я редко жалуюсь. Но когда в сентябре начинаются такие ливни, все мои фрукты гниют и гибнут, а от этого польза только евреям‑разносчикам с их апельсинами и другими богомерзкими иностранными плодами, которые никто бы не купил, если бы удалось собрать хороший урожай английских яблок и груш. Как сказано в Писании…
— Вы абсолютно правы, мистер Хемпсид, — прервал его Джеллибэнд. — Но, как я уже говорил, что можно ожидать, когда эти французские дьяволы по другую сторону пролива убивают своего короля и своих дворян, а мистер Питт [19], мистер Фокс [20]и мистер Берк [21]спорят о том, должны ли мы, англичане, позволять им продолжать эти безобразия. «Пускай себе убивают!» — заявляет мистер Питт. «Нет, их нужно остановить!» — возражает мистер Берк.
— И в самом деле, пускай себе убивают и будут прокляты! — заявил мистер Хемпсид, не обладавший, в отличие от своего друга Джеллибэнда, пристрастием к политическим спорам, которые выбивали у него почву из‑под ног и не позволяли демонстрировать перлы разума, принесшие ему высокую репутацию в округе и множество кружек эля, опрокинутых за его здоровье.
— Пускай себе убивают, — повторил он, — лишь бы не было таких дождей в сентябре, ибо закон и Писание гласят, что…
— Господи, мистер Хэрри, вы меня уморите!
К несчастью для Салли и ее флирта, этот возглас вырвался у нее как раз в тот момент, когда мистер Хемпсид переводил дыхание, намереваясь разразиться очередной цитатой из Писания. В результате на хорошенькую головку девушки обрушился поток гнева ее отца.
— Салли, девочка моя! — заявил он, пытаясь придать своей добродушной физиономии сердитое выражение. — Прекрати болтать с молодыми нахалами и принимайся за работу.
— С работой все в порядке, отец.
Но мистер Джеллибэнд был неумолим. В его намерения относительно будущего единственной дочери, которой предстояло унаследовать «Приют рыбака», не входило видеть ее замужем за одним из молодых парней, живущих случайными заработками при помощи рыболовной сети.
— Слышала, что я сказал, девочка? — продолжал он спокойным голосом, которому, однако, никто в таверне не осмеливался противоречить. — Займись ужином для милорда Тони, и если он не будет им доволен, то тебе придется плохо.
Салли неохотно повиновалась.
— Вы ждете каких‑нибудь особых гостей, мистер Джеллибэнд? — спросил Джимми Питкин, пытаясь из чувства дружбы к Хэрри Уэйту отвлечь внимание хозяина от обстоятельств, связанных с уходом Салли из столовой.
— Еще каких! — отозвался Джеллибэнд. — Друзей самого милорда Тони — герцогов и герцогинь с того берега пролива, которых милорд Тони, его друг Эндрю Ффаулкс и другие господа вызволяют из лап убийц.
Однако это было чересчур для ворчливой философии мистера Хемпсида.
— Господи! — воскликнул он. — Интересно, зачем они это делают? Я не одобряю вмешательства в чужие дела. Как сказано в Писании…
— Возможно, мистер Хемпсид, — ядовито осведомился Джеллибэнд, — вы говорите это в качестве личного друга мистера Питта, что позволяет вам заявлять вместе с ним и мистером Фоксом: «Пускай себе убивают»?
— Вовсе нет, мистер Джеллибэнд, — робко запротестовал мистер Хемпсид.
Но мистер Джеллибэнд, оседлав, наконец, любимого конька, не намеревался сразу же спешиться.
— А может, вы свели дружбу с теми французишками, которые, говорят, сюда наведываются, чтобы заставить нас, англичан, согласиться с их кровожадными идеями?
— Не знаю, что вы имеете в виду, мистер Джеллибэнд, — продолжал отбиваться мистер Хемпсид.
— Зато я знаю, — громогласно заявил хозяин, — что мой друг Пепперкорн, владелец «Голубого вепря», всегда бывший добрым и преданным англичанином, снюхался с лягушатниками, и стал водить компанию с этими бесстыжими шпионами. Теперь он только и говорит, что о революции, свободе и расправе с аристократами, совсем как мистер Хемпсид!
— Простите, мистер Джеллибэнд, — вновь попытался возразить мистер Хемпсид, — но я никогда…
Собравшиеся в столовой с открытым ртом и ужасом во взгляде слушали повествование мистера Джеллибэнда о падении мистера Пепперкорна. Сидящие за одним из столов двое посетителей — судя по одежде, джентльмены — отложив неоконченную партию в домино, также прислушивались, явно забавляясь оценками хозяином таверны международной ситуации. Один из них с саркастической усмешкой обернулся к центру комнаты, где стоял мистер Джеллибэнд.
— Очевидно, мой честный друг, — заметил он, — вы считаете этих французов настолько умными, что им сразу же удалось обратить в свою веру мистера Пепперкорна. Как же, по‑вашему, они этого достигли?
— Боже мой, сэр, полагаю, они его просто уговорили. Все знают, что французы горазды трепать языком! Мистер Хемпсид может вам объяснить, как они обводят некоторых вокруг пальца,
— Как же именно, мистер Хемпсид? — вежливо осведомился незнакомец.
— Нет, сэр! — раздраженно откликнулся мистер Хемпсид. — Я не могу предоставить вам требуемую информацию!
— Тогда, мой достойный хозяин, — промолвил неизвестный джентльмен, — давайте надеяться, что этим коварным шпионам не удастся изменить ваши в высшей степени лояльные взгляды.
Это оказалось чересчур для спокойного добродушия мистера Джеллибэнда. Он разразился громовым хохотом, тут же подхваченным теми, кто был у него в долгу.
— Ха‑ха‑ха! Хо‑хо‑хо! Хе‑хе‑хе! — заливался он на все лады, пока из глаз у него не потекли слезы. — Изменить мои взгляды! Странные же вещи вы говорите, сэр!
— Ну, мистер Джеллибэнд, — рассудительно заметил мистер Хемпсид, — вы же знаете, что в Писании сказано: «Стоящий на ногах да убоится падения».
— Ну, так Писание не было знакомо со мной, — заявил мистер Джеллибэнд, все еще держащийся за бока от смеха. — Я даже не выпью ни одной кружки эля ни с кем из этих французских головорезов, а изменить мои взгляды они и подавно не смогут. Я слыхал, что эти лягушатники и по‑английски говорить толком не умеют, поэтому если кто‑нибудь из них обратится ко мне, я сразу же пойму, с кем имею дело, а, как гласит пословица, кто предупрежден, тот вооружен.
— Вижу, мой честный друг, — весело произнес незнакомец, — что с таким проницательным человеком не совладать и двадцати французам, поэтому предлагаю вам прикончить вместе со мной эту бутылку вина, которое я выпью за нашего достойного хозяина.
— Вы необычайно любезны, сэр, — отозвался мистер Джеллибэнд, вытирая все еще слезящиеся глаза, — и я с удовольствием принимаю ваше предложение.
Наполнив вином две кружки, незнакомец придвинул одну хозяину, а другую взял сам.
— Хотя мы оба преданные англичане, — сказал он с той же насмешливой улыбкой на тонких губах, — все же следует признать, что из Франции к нам приходит по крайней мере одна хорошая вещь.
— Никто из нас не станет это отрицать, сэр, — согласился хозяин.
— Гип‑гип‑ура! — воскликнули все присутствующие. Стук кружек по столам и веселый смех сопровождали продолжающееся бормотание мистера Джеллибэнда:
— Чтобы меня переубедил какой‑то паршивый иностранец! Право же, сэр, вы говорите странные вещи!
Незнакомец охотно согласился с этим утверждением. Безусловно, было нелепо предполагать, что кто‑либо мог поколебать глубокое убеждение мистера Джеллибэнда в абсолютной никчемности всех обитателей европейского континента.
Глава третья
Беженцы
Чувство возмущения французами и творимыми ими деяниями распространилось в то время по всей Англии. Контрабандисты и честные торговцы, ведущие дела с Францией, привозили из‑за пролива обрывки новостей, заставлявшие кипеть кровь каждого англичанина от гнева на проклятых убийц, заключивших в тюрьму своего короля и всю его семью, подвергавших всевозможным унижениям королеву и королевских детей и во всеуслышание требовавших крови всего семейства Бурбонов и всех их приверженцев.
Казнь принцессы де Ламбаль [22], юной и очаровательной подруги Марии‑Антуанетты [23], наполнила англичан невыразимым ужасом; ежедневно проливающаяся на гильотине кровь роялистов, чья единственная вина заключалась в их знатном происхождении, казалось, вопиет об отмщении, обращаясь ко всей цивилизованной Европе.
И тем не менее, никто не осмеливался вмешаться. Берк истощил все свое красноречие, пытаясь призвать британское правительство к борьбе с революционным правительством Франции, но мистер Питт со свойственной ему осторожностью считал, что его стране не стоит ввязываться в кровопролитную и дорогостоящую войну. Пускай инициативу берет на себя Австрия, чья прекраснейшая дочь стала королевой, лишенной трона, заключенной в тюрьму и оскорбляемой бешеной толпой. Англии, как утверждал мистер Фокс, не следует браться за оружие из‑за того, что одни французы убивают других.
Что касается мистера Джеллибэнда и ему подобных, то хотя они и смотрели на всех иностранцев с уничтожающим презрением, но в то же время были убежденными роялистами и контрреволюционерами, а потому вовсю негодовали на Питта за его умеренность и осторожность, естественно, ничего не смысля в дипломатических причинах, определявших политику этого великого человека.
Салли вновь прибежала в столовую, взволнованная и возбужденная. Веселая компания не слышала шума снаружи, но девушка, заметив насквозь промокших лошадь и всадника, остановившихся у двери «Приюта рыбака», бросилась встречать долгожданного гостя вместе с мальчиком‑конюхом, спешившим заняться лошадью.
— Думаю, отец, что я видела во дворе лошадь милорда Энтони, — сообщила Салли.
В этот момент дверь открыли снаружи, мокрая рука обхватила талию девушки, а веселый голос эхом отозвался в полированных балках столовой.
— Ваши карие глаза необычайно остры, милая Салли, — сказал вошедший, в то время как достойный мистер Джеллибэнд, суетясь, ринулся навстречу самому уважаемому гостю своей таверны.
— С каждой нашей встречей вы все хорошеете, Салли, — добавил лорд Энтони, запечатлев поцелуй на румяной щечке девушки. — Моему доброму другу Джеллибэнду, очевидно, приходится прилагать немало усилий, чтобы удерживать парней на должном расстоянии от вашей стройной фигурки. Что вы на это скажете, мистер Уэйт?
Мистер Уэйт, разрываемый между уважением к милорду и неодобрением его манеры шутить, ответил неопределенным бормотанием.
Лорд Энтони Дьюхерст, один из сыновей герцога Эксетерского, являл собой в те дни совершенный образец молодого английского джентльмена — высокий, стройный и широкоплечий, он всюду, где бы ни появлялся, приносил с собой веселье и смех. Отличный спортсмен, прекрасный компаньон, хорошо воспитанный светский человек, не обремененный избытком ума, который мог бы испортить его характер, он был всеобщим любимцем как в лондонских гостиных, так и в столовых деревенских таверн. В «Приюте рыбака» его знал каждый, так как он часто ездил во Францию и всегда проводил ночь под гостеприимным кровом мистера Джеллибэнда на пути туда или обратно.
Кивнув Уэйту, Питкину и всем остальным, лорд Энтони направился к камину, чтобы согреться и обсохнуть. По пути он бросил быстрый подозрительный взгляд на двух незнакомцев, возобновивших игру в домино, и на его молодом и веселом лице на момент появилось серьезное, обеспокоенное выражение.
Впрочем, оно тут же исчезло, когда молодой человек повернулся к мистеру Хемпсиду, почтительно прикоснувшемуся к пряди волос на лбу.
— Ну, мистер Хемпсид, как поживают фрукты?
— Плохо, милорд, — печально откликнулся мистер Хемпсид, — но что можно ожидать с правительством, которое потворствует негодяям во Франции, намеревающимся убить своего короля и уничтожить все дворянство?
— Похоже на то, честный Хемпсид, — согласился лорд Энтони. — Но вскоре сюда прибудут несколько наших друзей, которым удалось вырваться из их лап.
Произнося эти слова, молодой человек бросил быстрый взгляд на сидящих в углу незнакомцев.
— Насколько я понимаю, с помощью вас и ваших товарищей, — заметил мистер Джеллибэнд.
Рука лорда Энтони предупреждающе опустилась на плечо хозяина.
— Тише! — властно произнес он, снова посмотрев на незнакомцев.
— Все в порядке, милорд, — успокоил его Джеллибэнд. — Я бы ничего не сказал, если бы не знал, что мы среди друзей. Этот джентльмен такой же честный подданный короля Георга [24], как и вы, милорд. Он недавно прибыл в Дувр и намерен заняться каким‑то делом в этих краях.
— Делом? Ну, тогда это, должно быть, гробовщик, ибо, клянусь, я никогда не видел более унылой физиономии.