В декабре 1871 года Салтыков напечатал в "Отечественных записках"
рецензию на книгу С. Максимова "Лесная глушь". В это время он уже начал
писать "Дневник провинциала в Петербурге", и замысел произведения "или
что-то похожее на творческую заявку", отчетливо зафиксирован в названной
рецензии {Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, Гослитиздат,
М. 1963, стр. 218.}.
И хотя многое из фантасмагорической картины, развертывающейся в "Дневнике", на первый взгляд, не откосится к народной жизни, но на самомделе и железнодорожные спекуляции, и зловещие проекты "уничтожения всего"
(то есть даже тех половинчатых реформ, которые были осуществлены в начале
60-х годов), и даже гонение на "отвлеченное знание" - все это, когда прямо,
когда более опосредованно, сказывалось - и сказывалось тяжело - на судьбе
трудовых масс.
"Я в Петербурге" - такими словами начинается "Дневник". Кто же это "я",
"провинциал"? Лишь на первый взгляд он может показаться персонажем, чья роль
сводится к сюжетному объединению разнообразных тематических линий:
железнодорожной горячки, разгула консервативного прожектерства, измельчания
либерального лагеря, уголовного процесса, мошеннической аферы, кроющейся
сначала под видом международного статистического конгресса, а потом -
политического следствия. О характере рассказчика в этом и многих других
произведениях Салтыкова долго шел спор.
Рассказчик у него - фигура далеко не однозначная, не поддающаяся
педантической расшифровке. Произведения Салтыкова часто напоминают
своеобразную по форме пьесу, где среди актеров действует сам автор, с
поразительной непринужденностью переходящий от глубоко личного монолога к
сатирическому "показу". Обычно предметом такого шаржированного изображения
является выцветающий либерал, "играя" которого писатель одновременно как бы
саркастически осмеивает своего героя.
"Изменчивость" образа рассказчика, провинциала, на которую давно
обратили внимание исследователи, находится также в тесной связи с шаткостью
позиции дворянского либерализма известной части так называемых "людей
сороковых годов", обнаружившейся в эту пору.
Герой более раннего очерка Салтыкова "Они же" из книги "Господа
ташкентцы" в прошлом тоже исповедовал весьма либеральную по тем временам
веру в "добро, истину, красоту" и считал себя другом Грановского.
Столкнувшись с демократами-разночинцами, он быстро растерял свое
либеральное словесное "оперение" и открыто перешел в ряды
консерваторов-охранителей, став одним из "множества монстров... неумолимых
гонителей всякого живого развития", подобно Каткову или Лонгинову.
Однако это самая крайняя точка, предел политического падения бывших
(зачастую - мнимых) единомышленников Белинского и Грановского.
В целом же поколение "людей сороковых годов" представляло собою к тому
времени картину пеструю и противоречивую. Не в силах отрешиться от своих
взглядов, возникших в рамках дворянско-помещичьего общества, они враждебно
относились к подымавшемуся освободительному движению и идеалам революционных
демократов 60-70-х годов, они поддавались влиянию консерваторов, чтобы потом
в ужасе отшатнуться от "крайностей" реакции и вздыхать по идеалам, которые
сами же только что торопливо предавали забвению.
Дневники современников запечатлели поразительную картину подобных
переходов от панического поддакивания реакции к трезвым высказываниям и
либеральным оценкам, и наоборот.
Временами там можно найти самые горькие автохарактеристики, после
которых самобичевания провинциала уже не должны казаться неестественными и
неправдоподобными.
Метания, упования, разочарования, страхи, саморазоблачения провинциала
своеобразно воспроизводят настроения дворянских либералов, не могущих
преодолеть своих "родственных" - классовых - связей с крепостным прошлым и
его защитниками.
Не случайно герой книги не может избавиться от компании откровенного
ретрограда - помещика Прокопах его прямолинейно-алчным и циничным складом
характера. Провинциал и впрямь неотделим от него: бессильные и несколько
мстительные упования на сказочное возвращение былой мощи, мечтания о чуде,
которое поможет ему спастись от грозящего разорения, посещают и провинциала.
"Все сдается, что вот-вот свершится какое-то чудо и спасет меня, - думается
ему. - Например: у других ничего не уродится, а у меня всего уродится
вдесятеро, и я буду продавать свои произведения по десятерной цене".
Есть в фигуре провинциала и другие, более современные готовности
(говоря позднейшим слогом Салтыкова) - сознание возможности заковать
"освобожденный" народ "вместо цепей крепостных" в "иные цепи", по словам
Некрасова.
Функции сатирической пары провинциал - Прокоп многообразны. Порой их
разговоры и споры служат прямому выражению авторских раздумий, его живой,
горькой, едкой, бьющейся в противоречиях и ищущей из них выхода мысли. С
другой стороны, дружба провинциала и Прокопа оказывается прообразом того
парадоксального единомыслия, которое, как доказывает автор "Дневника",
существует на деле между консерваторами и либералами.
Создав в "Дневнике" сатирический образ пенкоснимательства, наиболее
ярко олицетворенного в Менандре Прелестнове, редакторе газеты "Старейшая
-Всероссийская Пенкоснимательница", и его сотрудниках, Салтыков обнажил
типичнейшие тенденции либерального мышления и поступков. С предельной
остротой это сделано в "Уставе Вольного Союза Пенкоснимателей" с его двумя
главнейшими положениями: "не расплываться" и "снимать пенки", то есть
всячески ограничивать, суживать круг и значение обсуждаемых явлений.
По сути дела, устав либеральных пенкоснимателей не так уж далеко
отстоит от требований консервативных прожектеров. Это, можно сказать, всего
лишь грамотная редакция их косноязычных помышлений. И вечер, проведенный
провинциалом среди сотрудников пенкоснимательского органа, з-аполиен такой
же трескучей болтовней, какую он слышал, внимая ораторам
"аристократического" салона.
- И чего церемонятся с этою паскудною литературой! - негодуют у князя
Оболдуя-Тараканова.
- Я, со своей стороны, полагаю, что нам следует молчать, молчать и
молчать! - с готовностью отзывается послушливый пенкосниматель.
Оценить всю убийственность этой щедринской характеристики помогает
свидетельство современницы - Е. А. Штакеншнендер:
"Существует особая комиссия, созванная для того, чтобы снова
рассмотреть законы о печатном деле, - записывает она в дневнике 1 декабря
1869 года, - и потому находят, что литература лучше всего сделает, если
будет себя держать как можно тише и как можно меньше внушать поводов к новым
стеснительным законам" {Е. А. Штакеншнейдер. Дневник, "Academia", 1934, стр.
41.}.
Однако "молчать" в устах пенкоснимателей совсем не значит буквально
безмолвствовать. Напротив, с их перьев низвергаются целые водопады слов,
фраз и статей, но все они начисто лишены сколько-нибудь значительного
содержания. Чем мельче предмет разговора, тем более горячится
пенкосниматель.
"Наступившая весна, испортив петербургские мостовые до крайних пределов
безобразия, на этот раз, сильнее чем когда-нибудь, напомнила тем. кому о том
ведать надлежит, что вора наконец подумать о скорейшем разрешении вопроса об
единообразном, своевременном, усовершенствованном и сосредоточенном в одном
управлении мощении города" - это не щедринская пародия, а вполне серьезное
рассуждение, почерпнутое из "С.-Петербургских ведомостей" (1872, Э 109, 22
апреля).
В данном случае нельзя не согласиться с той оценкой русской
журналистики, которую дала, подводя итоги 1872 года, газета "Русский мир":
"...предметом газетных и журнальных суждений являлись по преимуществу
вопросы второстепенного и частного значения, причем нельзя было не заметить,
что большинство газет даже и об этих вопросах высказывалось весьма уклончиво
и поверхностно, как бы опасаясь углубиться до той почвы, на которой суждение
о частном явлении действительности переходит в спор о принципе" (1873, Э 5,
6 января).
Щедринские пенкосниматели - Неуважай-Корыто и Болиголова, досконально
исследующие, "макали ли русские цари в соль пальцами, или доставали оную
посредством ножа", публицисты Нескладин и Размазов - все они хором издают
какое-то непрерывное монотонное жужжанье убаюкивающего свойства и
превосходно выполняют пожелание автора упомянутого консервативного прожекта
"О необходимости оглушения в смысле временного усыпления чувств":
"Необходимо, чтобы дремотное состояние было не токмо вынужденное, но имело
характер деятельный и искренний".
Ядовитое разоблачение пенкоснимательства сделано Салтыковым в той части
"Дневника", где провинциал, думающий, будто он находится под арестом по
политическому обвинению, решает скрасить свой досуг сочинением статей для
газеты Менандра.
Кстати, в способности писать на любую тему (об оспопрививании, о
совмещении огородничества с разведением козлов, о геморрое, о Тибулловой
Делии, и т. д.) есть нечто от ташкентской готовности "устремиться куда глаза
глядят" и повсюду чувствовать себя специалистом.
Но дело даже не в этом. "Я, - рассказывает провинциал, - упивался моей
новой деятельностью, и до того всерьез предался ей, что даже _забыл и о
своем заключении_..." (Курсив мой. - А. Т.)
Так пенкосниматель приходит к полнейшему согласию с действительностью,
которая нисколько не препятствует разработке излюбленных им тем и сюжетов.
Он создает как раз ту "литературу", о которой метко выразился в своем
дневнике А. В. Никитенко: "Хотеть иметь литературу, какую нам хочется, то
есть Управлению по делам печати, значит не иметь никакой" {А. В. Никитенко.
Дневник в 3-х томах. т. 3. Гослитиздат, M., 1956, стр. 293.}.
Однако щедринское пенкоснимательство не сводится к фотографически
точному отображению тогдашнего российского либерализма (при всем разительном
сходстве многих их проявлений) и, разумеется, не претендует на историческое
осмысление всего этого направления в русской общественной мысли и движении.
"Дневник провинциала" - произведение вполне завершенное, и оно явилось
открытием такой формы сатирического романа, которая обладает значительной
"емкостью" и полифонией изобразительных средств.
Диалоги провинциала с Прокопом, во многом предвещающие будущий
сатирический дуэт "я" и Глумова, переосмысливание известных литературных
персонажей (встреча провинциала на Международном статистическом конгрессе с
Кирсановым, Рудиным, Берсеневым, Волоховым, Веретьевым), смелое введение
литературной пародии (на статьи консервативных и либеральных публицистов) -
таков далеко не полный перечень художественных приемов, сделавших "Дневник"
глубоко своеобразным произведением русской литературы.
Многие затронутые в нем мотивы и набросанные образы получили в
дальнейшем блестящее развитие, в частности разоблачение выцветающего
либерала, образ беспринципного служителя Фемиды. Будущий Балалайкин
происходит по прямой линии от Хлестакова-сына из сна провинциала, а в
знаменитой сцене приема Балалайкиным своих клиентов в бывшем помещении
публичного дома ("Современная идиллия") проросло то сюжетное зерно, которое
было заложено в мимолетной сценке "Дневника", где "купеческий сын"
Беспортошный обращается с адвокатом Ненаедовым точно так же, как с
"знаменитой девицей" Сюзеттой.
В письме к А. Ф. Писемскому, посвященном доказательству того, что
"современную текущую жизнь... нельзя уложить в такой прочной и серьезной
форме, как драма, даже трудно и в романе", И. А. Гончаров сделал характерную
оговорку:
"Это возможно в простой хронике или, наконец, в таких блестящих,
даровитых сатирах, как Салтыкова, не подчиняющихся никаким стеснениям формы
и бьющих живым ключом злого, необыкновенного юмора и соответствующего ему
сильного и оригинального языка" {И. А. Гончаров. Собр. соч. в 8-ми томах, т.
8. 1958, стр. 452.}.
Сделанное вскоре после появления "Дневника провинциала" по поводу пьесы
Писемского, затрагивавшей тему буржуазного хищничества, это высказывание,
вероятней всего, имеет в виду именно "Дневник".
"Дневник провинциала в Петербурге" явился переходом в творчестве
Салтыкова от публицистических и сатирических циклов к новой форме романа,
принципы которого он сформулировал в "Господах ташкентцах" и принял в его
собственном творчестве вид сатирического романа-обозрения.
-----
О возникновении замысла и начале работы над "Дневником провинциала в
Петербурге" точных сведений не имеется. Но, по-видимому, именно к замыслу
"Дневника" относятся следующие строки из письма Салтыкова к А. Н,
Энгельгардту от 18 октября 1871 года в Батищево: "Рекомендую Вам свою статью
"Самодовольная современность", помещенную в октябрьской книжке
"Отечественных записок"... Это только вступление; затем будет применение
изложенного в первой статье к нашей современности и статьи будут появляться
от времени до времени". Заключительная фраза журнальной публикации первой
главы цикла, не вошедшая в окончательный текст; "Но об этих похождениях - в
следующий раз" {ОЗ, 1872, Э 1, стр. 134.}, - свидетельствует, что, публикуя
первый очерк, Салтыков уже имел в виду его продолжение.
Главы "Дневника провинциала в Петербурге" появлялись в каждой книжке
"Отечественных записок" за 1872 год, за исключением июльской и сентябрьской.
Печатались они не в первом (художественном), а во втором (публицистическом)
разделе "Современное обозрение" и были подписаны псевдонимом "M. M.".
Салтыков в своей переписке называл эти главы "фельетонами".
Одновременно с последними журнальными публикациями в "Отечественных
записках" готовилось первое отдельное издание произведения "Дневник
провинциала в Петербурге". Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), тип. В. Б.
Пратц, СПб. 1873. Оно вышло в свет между 17 и 23 декабря 1872 года. В
отдельном издании;, как это видно из следующей таблицы, была уточнена
порядковая нумерация очерков. В журнальной публикации их нумерация началась
со второго фельетона, главы VIII и IX были напечатаны без нумерации как одно
целое, глава X обозначена как IX, а последняя глава не имела номера; слово
"глава" отсутствовало, оно появилось только в посмертном издании (1889
года).
Итак, одним из итогов дневника провинциала становится осознание жизненной пустоты и невозможности куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль. И напрасно провинциальная интеллигенция валом валит в Петербург с мыслью: не полегче ли будет? не удастся ли примазаться к краешку какой-нибудь концессии, потом сбыть свое учредительное право, а там — за границу, на минеральные воды…
Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?
(«Что тако́е "друзья́ наро́да" и как они́ вою́ют про́тив социа́л-демокра́тов?»)
первое фундаментальное произведение В. И. Ленина, посвященное разработке вопросов диалектического и исторического материализма, политэкономии и научного социализма, обоснованию идеи соединения социализма с рабочим движением, созданию марксистской рабочей партии в России. В Полн. собр. соч., 5 изд., напечатана в т. 1, с. 125—346. В книге подверглись критике взгляды идеологов либерального народничества (См. Народничество) — мнимых «друзей народа» (Н. К. Михайловского, В. П. Воронцова, С. Н. Кривенко, С. Н. Южакова и др.), выступавших против марксизма в журнале «Русское богатство»; разрабатывались идейно-теоретические принципы российской революционной социал-демократии, основы её программы и тактики. Книга написана в 1894 и нелегально размножена на гектографе тремя отдельными выпусками. Философские взгляды народников разоблачались в 1-м выпуске; политэкономические теории — во 2-м выпуске (до сих пор не найден; вновь критику их Ленин дал в работе «К характеристике экономического романтизма», 1897); тактика, экономическая и политическая платформа — в 3-м выпуске. Гектографированные издания книги читались в революционных кружках Петербурга, Москвы, Киева, Харькова и других городов России. Книга была известна членамгруппы «Освобождение труда» (См. Группа Освобождение труда) и другим русским социал-демократам за границей.
В книге Ленин доказал полную несостоятельность философско-социологических взглядов либеральных народников, их субъективно-идеалистического метода, преувеличивавшего роль идей и «критически мыслящих личностей» в истории, отрицавшего объективные законы развития общества. Вместе с тем в книге раскрывалась диалектико-материалистическая сущность марксистской философии, материалистическое понимание истории. Ленин опроверг народническую теорию об «активных героях» и «пассивной толпе», показал, что народ — подлинный творец истории, главная движущая сила общественного прогресса. Он разоблачил попытку народников «уличить» марксистов в якобы неразрешимом «конфликте» между исторической необходимостью и свободой личности, вскрыл антинаучность их утверждения, что выдающаяся личность может успешно действовать вопреки законам истории; показал, что сила личности состоит не в том, чтобы выступать против исторической необходимости, а в том, чтобы действовать в соответствии с назревшими потребностями общественного развития. Ленин поставил решение этой проблемы на практическую почву — признание исторической необходимости не сводится к пассивному созерцанию событий, а предполагает в условиях России активную деятельность социал-демократов, направленную на сплочение рабочего класса для борьбы против самодержавия и капитализма.
Ленин доказал, что экономические воззрения народников столь же несостоятельны, как и философские. Народники 80-х и 90-х гг. уже не могли отрицать развития капитализма в России, но считали, что у него нет перспектив. Отстаивая концепцию «самобытного», некапиталистического пути развития России, они утверждали, что русский капитализм носит «искусственный характер» ввиду отсутствия в стране внутреннего рынка. Народники затушёвывали разложение крестьянской общины, идеализировали мелкое товарное производство, называли его «народным» и противопоставляли крупному капиталистическому производству, которое разоряет крестьянство и тем самым якобы сокращает внутренний рынок. Ленин показал, что капитализм не только разоряет крестьянство, но и расслаивает его на основные классы капиталистического общества — буржуазию и пролетариат. Разорившийся крестьянин продаёт свою рабочую силу и покупает необходимые предметы потребления, а сельская буржуазия покупает продукты промышленности, в том числе и орудия производства. Это означает, что капитализм сам создаёт и расширяет внутренний рынок. Народники не понимали и самого характера капитализма, особенно на ранних стадиях его развития. Специфику кустарной промышленности — её распылённость по сельским местностям, работу на дому, отсутствие крупных предприятий с постоянным и полностью оторванным от земли рабочим — они стремились выдать за «народное производство», противостоящее капиталистическому. На основе анализа данных статистики Ленин вскрыл несостоятельность народнических утверждений о якобы некапиталистическом характере кустарных промыслов.
Либеральные народники, восприняв и усугубив ошибочные взгляды старого крестьянского социализма, стремились оградить «народное производство» от наступления капитализма. Вся их экономическая программа была направлена на сглаживание остроты растущих классовых противоречий в стране, они предлагали осуществить ряд мелких реформ, не затрагивавших основ буржуазно-помещичьего строя. Отказавшись от политической программы революционного народничества 70-х гг., либеральные народники становились выразителями интересов мелкой буржуазии, кулечества. Ленин писал, что с расслоением деревни на сельскую буржуазию и пролетариат «... раскололся и старый крестьянский социализм, уступив место, с одной стороны, рабочему социализму, с другой — выродившись в пошлый мещанский радикализм» (Полн. собр. соч., 5 изд., т. 1, с. 272). В этих условиях защиту интересов широких трудящихся масс не только города, но и деревни должны были взять на себя представители пролетарской партии — социал-демократы.
В книге Ленин научно обосновал историческую роль пролетариата как руководителя освободительного движения трудящихся масс за свержение гнёта царизма, помещиков и буржуазии. Он особо подчёркивал, что первейшей обязанностью русских социал-демократов является подготовка штурма самодержавия — необходимого условия грядущей победы рабочего класса над капиталом. Союзником пролетариата в борьбе против самодержавно-помещичьего строя являлось крестьянство, заинтересованное в полной отмене всех пережитков крепостничества. Поэтому социал-демократы, по мысли Ленина, должны поддерживать требования крестьян вплоть до «... полной экспроприации помещичьего землевладения...» (там же, с. 299).
Ленин развил идею гегемонии пролетариата, выдвинутую Марксом и Энгельсом, показал, что возможно осуществление руководящей роли пролетариата не только в социалистической, но и в буржуазно-демократической революции. Это стало исходным пунктом в ленинском учении о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую. Ленин указывал, что основным условием, при котором рабочий класс и его союзники смогут развернуть успешную борьбу за свержение царизма и капитализма, является наличие самостоятельной пролетарской партии, вооружённой передовой революционной теорией. Необходимо полное размежевание российского рабочего движения со всеми формами народничества, с теорией и практикой мелкобуржуазного социализма. Марксисты, писал Ленин, должны помочь пролетариату усвоить теорию научного социализма и сплотиться в политическую силу. Книга Ленина заканчивается пророческими словами: «... русский рабочий, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет русский пролетариат (рядом с пролетариатом всех стран) прямой дорогой открытой политической борьбы к победоносной коммунистической революции» (там же, с. 312).
Книга Ленина явилась подлинным манифестом русской революционной социал-демократии, нанесла сокрушительный удар по реакционно-утопической идеологии и практике либерального народничества. Она сыграла крупную роль в теоретической подготовке перехода от узкой кружковой пропаганды марксизма к массовой агитации среди широких слоев пролетариата, к соединению научного социализма с рабочим движением.
Работа Ленина издавалась 123 раза общим тиражом 6744,4 тыс. экз. на 33 языках народов СССР и зарубежных стран (данные на 1 января 1977).