Вайолет Оукландер, доктор философии
В моей работе с детьми снова и снова возникали две важные проблемы: отрицательные интроекты и выражение гнева. Они безнадежно перепутаны, но в целях обсуждения я буду рассматривать их по отдельности.
В качестве своей терапевтической концепции я рассматриваю развитие здорового младенца. Я наблюдаю как он полностью использует свои ощущения - сначала чтобы выжить (сосание, поглаживания), потом чтобы больше узнать об окружающем мире (зрение, вкус, слух, осязание). Я вижу как он охотно упражняется и использует свое тело, чтобы овладеть контролем и умением. Я замечаю, что он конгруэнтно выражает свои чувства. Его интеллект быстро развивается, и он открывает язык как важное средство выражения чувств, потребностей, желаний, мыслей, идей. Здоровое, непрерывное развитие и экспрессия детского организма - ощущения, тело, эмоции и интеллект - основа детского чувства "Я"; сильное чувство "Я" ведет к хорошему контакту с его физическим и социальным окружением. В своей жизни крохотный младенец абсолютно зависим от взрослых во всех своих потребностях. Вырастая он становится все более и более опытным при встрече с некоторыми своими потребностями. Он может узнать их и может начать осознавать, что кроме потребностей у него есть много желаний (и нежеланий). Для него становится все более и более определенным, кто он как личность в этом мире. Начинают оформляться его границы.
В соответствии с этим растущий ребенок приобретает систему убеждений о себе и о том, как существовать в мире, которая будет воздействовать на него всю оставшуюся жизнь. То, как родители встречают потребности и желания ребенка или реагируют на их выражение, как они встречают бесстрашное развитие его чувств, тела, эмоционального выражения и интеллекта, глубоко влияет на его систему убеждений о себе. В течение этого времени впитываются многие негативные интроекты, потому что он еще не овладел искусством выплевывания или неприятия того. что для него ядовито. Пока еще он не умеет различать правду и неправду о себе. Он впитывает в себя то, что исходит от тех. кому он верит или хочет верить, от кого зависит сама его жизнь.
|
|
Пиаже (1962) описывает эгоцентризм ребенка. В соответствии с его теорией, только на 7 или 8 году жизни ребенок способен принять точку зрения другого человека, не утратив свою собственную, и он овладевает этой способностью постепенно. Учитывая этот феномен развития, можно понять уязвимость границы ребенка младшего возраста и его восприимчивость к ошибочным убеждениям о себе. Другими словами, он считает правдой все, что слышит о себе - и скрыто, и явно - и сам со всем соглашается. Если родители спорят, он считает себя виноватым в их конфликте. Если он болен, он должно быть плохой. Как будто этого недостаточно, дети, как правило, усиливают отрицательное чаще, чем положительное. Например, если двухлетний ребенок верит, что он неуклюжий болван, потому что его отец сурово кричит на него за то, что он разбил, он впоследствии усилит это убеждение, совершая другие неуклюжие, неловкие действия. Как будто нужно тысячу "успешных" опытов, чтобы возместить одну суровую оценку родителей.
Поскольку у ребенка сильная тяга к жизни и росту, он сделает все, что может, чтобы вырасти. Эта жизненная сила конструктивна в том, что она противостоит его негативной системе убеждений в отношении его "Я", хотя она может вызвать проблемы с родителями, учителями и обществом в целом. Организм в своем здоровом резком скачке роста, видимо, сам определяет, как ему функционировать. Позвольте мне объяснить.
|
|
Ребенок процветает в условиях принятия, одобрения, любви. В раннем возрасте, когда он еще искренне конгруэнтен, он может выражать чувство гнева по отношению к матери и из-за этого может столкнуться с неодобрением, отвержением и тем, что он считает потерей любви. Он начинает узнавать, что выражение чувства гнева чревато для него опасностью и что он должен делать все, что может, чтобы избежать дальнейшего вреда. Поскольку гнева нельзя избежать, он должен как-то определиться, что делать, когда он гневается. Обычно он сам решает подавить это чувство, сдерживать его. "Я сижу в своей комнате, пока оно не пройдет", - сказал мне один 8-летний мальчик. Невыраженная эмоция остается внутри ребенка, как камень преткновения, мешая здоровому росту.
Тем не менее организм упорно ищет достижения гомеостаза. Если эмоция остается ниже поверхности, ее нужно каким-то образом выразить, чтобы достичь некоторого удовлетворения, чтобы организм смог заняться следующей потребностью и т. д. в своем вечном цикле роста. Организм, видимо, выбирает какой-то способ выражения эмоции с осознанием ее или без.
Последовательность обычно такова: ребенок кричит, чтобы узнали о его потребностях. Родители думают, что он мокрый и меняют ему пеленку. Младенец кричит громче, поскольку на самом деле он хочет, чтобы его подержали на руках. Наконец один из родителей берет его на руки, и он замолкает. Так они ухватывают или упускают значение плача - его единственного средства сообщить. В несколько месяцев его плач становится разнообразнее, намекая родителям о потребностях ребенка. Кроме того, выражения его лица и позы тела начинают показывать, что он больше осознает свои потребности. Хотя маленький ребенок вскоре начинает учиться пользоваться речью как важным средством понятного сообщения, у него еще нет достаточного репертуара слов, чтобы высказать, что ему нужно. Если сказать:" Я хочу пить", ему легко, то эмоциональное выражение совершенно абстрактное. Так он может сказать своей маме: "Я тебя ненавижу!", где ребенок постарше, очевидно, скажет: "Я сержусь, когда ты говоришь по телефону вместо того, чтобы слушать меня". Мать реагирует шоком, неодобрением или, возможно, грустью на то, что ее собственный ребенок ненавидит ее. Она даже может закричать: "Никогда не говори мне так!". Ребенка запутывают многие реакции, которые он слышит, видит, чувствует. Даже самая просвещенная мать может вздрогнуть от его ненавистного замечания. Хотя он сделает лучшее из того, что мог, чтобы отразить свое внутреннее ощущение, сделать свое заявление, он чувствует неодобрение, отвержение и, что еще хуже, свою неполноценность. Впоследствии он может снова попытаться выразить свои эмоции. Старшему брату, который всего лишь ущипнул его, он говорит: "Я убью тебя!", это единственный известный ему способ сказать с некоторой силой: "Не делай со мной так!". Тут влетает его отец, воображая, что породил убийцу. "Больше так никогда не говори!", - говорит он с гневом, гораздо более бурным, чем у ребенка. В какой-то момент вроде этого ребенок решает, что для его выживания ему лучше найти какой-то другой способ обращения со своими чувствами.
|
|
В этот момент процесс усложняется. Сначала ребенок может чувствовать себя жутко виноватым из-за незначительного агрессивного чувства. С возрастом вина может перерасти в сильные чувства обиды и возмущения, или он может чувствовать себя столь плохим, постыдным или неполноценным, что его чувство индивидуальности поникнет, как увядающий цветок. Но поскольку личная жизненная сила очень сильна, он ищет способы решения дилеммы, способы, возможно, болезненные или даже разрушительные.
Организм с усилием продвигается вперед в своих постоянных попытках достичь гомеостаза. Каким-то образом он высвободит энергию гнева или позаботится о ней. Один ребенок может прибегнуть к ретрофлексии гнева. Иногда он буквально делает с собой то, что хотел бы сделать с другими. Он может долбить себя, выдергивать клоки волос. Он может душить себя приступами астмы, сжимать слизистую желудка, пока не появится язва или напрягать свои мышцы до головной боли, боли в животе и т.д. Другой ребенок прибегает к дефлексии гнева. Ни при каких обстоятельствах он не выражает подлинного чувства. Фактически, спустя какое-то время он забывает о нем. Тем не менее энергия остается и должна быть выражена. Он выбирает стукнуть кулаком и толкнуть. Это улучшает его состояние, но только ненадолго. Поскольку момент хорошего самочувствия быстро проходит, он снова и снова пытается вернуть его с помощью постоянных актов дефлексии.
Многие дети продолжают выражать это чувство с помощью ночного недержания мочи или с помощью одного из своих немногих средств контроля: отказа от дефекации. (Самая обычная форма энкопреза, которую я видела, представлена у ребенка, который решительно отказывается от дефекации, пока тело в своей потребности освободиться от яда не вытолкнет экскременты в неподходящее время).
Некоторые дети проецируют свой гнев на других, представляя, что все остальные гневаются на них; или что другие, а не они сами гневны. Чтобы дефлексировать или рассеять энергию гнева, некоторые поджигают, другие впадают в гиперактивность. Некоторые столь напуганы силой своего внутреннего гнева, что привыкают сдерживаться - они становятся мрачными, замкнутыми, молчаливыми, холодными.
Из всех эмоций ребенку сложнее всего выразить гнев. Ребенок может найти способ в какой-то степени выразить другие эмоции, такие как страх, грусть и радость, поскольку они, видимо, легче принимаются родителями и нашей культурой. Но даже их выражение могут пресекать, особенно если оно доходит до крайности. Ребенок, боящийся чудовищ (иногда проекций собственного гнева), может каким-то образом показывать этот страх. Однако родители ребенка обычно не признают его, а вместо этого решительно убеждают ребенка, что под кроватью нет чудовищ. Более сильные страхи, такие как страх одиночества, отвержения и потери любви остаются невыраженными, потому что они настолько глубоки, что ребенок не может найти слов, чтобы обозначить их.
Некоторые детские слезы принимаются в нашей культуре, иногда даже слезы мальчиков. Но многие родители обычно не одобряют что-то большее, чем символический плач. В результате этого большая часть горя остается обычно незавершенной. Горе, вызванное большинством потерь - родителей или бабушек и дедушек, дома или города, любимца, друзей, любимой игрушки - обычно подавляется. В некоторых случаях родители считают детскую утрату (например, игрушки) тривиальной или несерьезной; в других случаях они считают, что им нужно уберечь своих детей от жестокой реальности, отвлекая их от объекта горя.
Все мы поощряем счастье. Мы считаем детство беспечным временем и покровительственно улыбаемся, видя гримасы ребенка, гримасы, которые, видимо, выражают счастье. Однако, стоит ребенку выражать радость слишком долго, или слишком громко, или чрезмерно, он снова пожнет неодобрение. Недавно в Швейцарии я наблюдала, как маленькая девочка, около 2, 5 лет, отбросила свой стул в гостиничном ресторане, чтобы забыв обо всем с радостью побегать вокруг. Она счастливо смеялась, освободившись от стула, и бегала туда-сюда между столами, размахивая высоко поднятыми руками. Ее родители, заботясь об удобстве остальных обедающих, подняли ее, взгромоздили на стул и сурово отчитали. Поскольку ребенок ее возраста, возможно, не умеет понимать потребности других (в данном случае, обедающих), она, не сомневаясь, приняла послание - тем не менее сформулированное - что у нее что-то совершенно неправильно с чувством счастья и, далее, что она сама слишком плохая девочка для того, чтобы чувствовать счастье. Поскольку иногда она, по-видимому, понимает, что другим нравится, когда она улыбается или смеется, то теперь она должна иметь дело с замешательством, вызванным получением смешанных посланий.
Гнев, по-видимому, коварнее всего воздействует на наше общество, возможно, потому что он наименее дозволенная эмоция. Большая часть требующих терапии симптомов у детей прямо связана с подавлением гнева.
Я думаю, из всех эмоций гнев понимают наименее правильно. Его представляют в образе вспыльчивого, неконтролируемого чудовища, которое будет рваться и уничтожать, если ему дать волю. В самом раннем детстве то, что считают гневом, - по сути своей забота о себе, сообщение о своих потребностях, заявление, установление своего места в мире. Так что, если ребенок делает попытки позаботится о себе, взрослые считают, что он гневается. Если он говорит "Нет! Не делай этого со мной!" или "Я не хочу этого!" с горячностью и энергией маленького ребенка, пытающегося мобилизовать некоторую силу и мощь, чтобы позаботиться о себе, считают, что он злой. (Часто попытки ребенка выразить какую-то силу кажутся гневом). Далее, поскольку его не услышали, ему приходится выкрикивать эти заявления, и тогда его, конечно, считают гневным. Если он усваивает, что должен сдерживать и свои заявления, и небольшой гнев, который он испытывает, то неизрасходованная энергия накопится и выстроит нечто неизмеримо большее, чем каждый инцидент сам по себе, и действительно может показаться чудовищной. Дети часто боятся накопления гнева, который они чувствуют в себе.
Вдобавок к замешательству дети получают двойное послание о гневе. Они узнают, что для них неприемлемо гневаться, в то время как они испытывают на себе вспышки гнева взрослых или очень прямо, или косвенно в виде холодного неодобрения.
Подавление эмоций, особенно гнева, по существу связано с поглощением негативных интроектов. Эмоции ребенка формируют саму его суть, само его существование. Когда его чувства не имеют права на существование, то и он его не имеет. Когда его чувства презирают, отделываются от них, высмеивают, сурово на них реагируют, он чувствует себя глубоко отвергнутым. Хотя он и его тело, стремясь к здоровью косвенными путями, могут найти какой-то способ выразить эмоцию, все же он затаивает чувство, что он плохой. Он не выбирает чувства сознательно - они просто вскипают. В смятении он чувствует, что не имеет права их иметь; он чувствует, что не имеет права быть, существовать, если они у него есть, особенно из-за того, что эти чувства и он сам вызывают у родителей так много тревоги, неодобрения и гнева на него. Кроме того, чтобы позаботиться о себе, он начинает себя вести так, что навлекает на себя еще больший гнев. Он не может победить. В глубине души он знает, что с ним что-то не так.
Когда ребенок начинает впитывать эти негативные послания о себе, он, как правило, чувствует актуальную потерю "Я". Он начинает прерывать и зажимать собственный рост, даже когда он растет. Он закрывает чувства, напрягает мышцы, отказывается от выражения, отключает ум. Его чувство "Я" может стать столь диффузным, что ему приходится вовлекаться в разные формы защитного поведения, чтобы сохранить какую-то видимость жизни. Одни дети становятся конфлуэнтными[1]: они должны слышать от других, кто они, или буквально держаться за других все время, чтобы испытывать чувство "Я". Вторые стараются как можно больше угождать, чтобы их хоть немного поняли, чтобы их самочувствие хоть чуть-чуть улучшилось. Третьи становятся робкими, осторожными или навязчивыми, чтобы сохранить чувство контроля и силы в мире, где они чувствуют себя слабыми и беспомощными. Четвертые воруют ради вызванной мимолетным достижением нервной дрожи, ради приступа возбуждения, которое заменяет собой чувство "Я". Некоторые избегают говорить правду о чем бы то ни было, поскольку справляться с правдой чересчур мучительно. Некоторые дети разражаются бранью или впадают в ярость, не только чтобы рассеять энергию гнева или фрустрацию от того, что их никогда не слушали, а как способ почувствовать некоторую силу и индивидуальность.
Само поведение, которое приводит детей к терапии, позволяет им в некоторой мере приобрести чувство "Я", почувствовать какую-то силу в мире, где они так бессильны, выразить, кто они и что чувствуют. Они ведут себя так, не соответствуя своим возможностям, чтобы вырасти, чтобы выжить, заполнить свои пустоты, вступить в контакт со средой, заявить о своих потребностях. Такое поведение - фактически кампания в защиту равновесия организма. Оно часто становится для детей способом бытия в этом мире - их образом жизни, их ходом развития. Они не просто составляют мнение о том, кто они, опираясь на то, как реагируют на саму их индивидуальность их родители и общество, а и определяют, как они должны жить в этом мире, чтобы выжить и вырасти. Если не прибегать к терапевтическому вмешательству, то этот способ бытия может преследовать их в течение всей взрослой жизни.
Когда ребенка приводят на терапию, я знаю, что я должна помогать ему в его поисках силы и самостоятельной поддержки. Мне нужно найти способ помочь ему вспомнить, восстановить, обновить и усилить то, что когда-то было у крохотного младенца, а сейчас кажется утерянным. Когда его чувства пробудятся, когда он снова начнет узнавать свое тело, когда он узнает, примет и выразит свои погребенные чувства, когда он научится использовать свой разум, чтобы выбирать, чтобы вербализовать свои желания, потребности, мысли и идеи, чтобы находить способы сообщить о своих потребностях, когда он узнает, кто он и примет свою личность, отличающуюся от вашей и моей, тогда он снова найдет себя на принадлежащем ему по праву пути роста. Мне нужно помочь ему узнать, что его поведение, направленное на выживание, непродуктивно и что можно выбрать другие формы поведения, удовлетворяющие его в большей мере. Мне нужно помочь ему осознать те неправильные послания о нем, которые он считает своими собственными, помочь понять, как он мог бы справляться с ними в своей жизни.
Прежде чем вдаваться в дальнейшее обсуждение интроектов, мне хотелось бы представить несколько примеров из моей практики, чтобы продемонстрировать актуальный терапевтический процесс, имеющий прямое отношение к выражению гнева.
Я различаю четыре стадии в работе с детским гневом:
1. Беседа с ним о гневе. Что это такое, что их гневит, как они его выражают, как он связан с телом.
2. Помочь им научиться узнавать и принимать свой гнев, потом выбирать способы его выражения; эксперименты с практическими способами выражения, ведь прямота не всегда удобна в детском мире.
3. Помочь детям продвигаться к актуальному чувству гнева, с которым они могут справиться, и представить им возможность эмоционально выразить его в совместной работе.
4. Давать детям опыт прямого словесного выражения своих чувств гнева: говорить то, что им нужно сказать; давать им опыт заботы о себе: отстаивать себя при необходимости.
Многие дети настолько далеки от контакта со своими чувствами, что нам приходится много о них беседовать. Им особенно неизвестны все тонкости и нюансы чувств, и чем больше опыта они приобретают, знакомясь с разными формами и описаниями чувств, тем лучше они способны сообщать о них. Гнев, например. можно проранжировать от слабого раздражения и досады до открытого бешенства, ярости и неистовства. Кроме просто беседы можно сделать следующее:
1. Рисовать картинки чувств гнева всех видов, иногда используя просто цвета, линии и формы.
2. Использовать барабанный бой, чтобы выразить разные формы гнева.
3. Применять музыку для иллюстрации разных чувств гнева.
4. Использовать творческие любительские спектакли, чтобы показать гнев - превосходный способ включить тело.
5. Рассказать истории и читать книги на тему гнева.
6. Играть с карточками, на которых написано "Что тебя злит?" или "Что тебя бесит?" и т.п.
7. Составить список того, что гневит вас.
Я просила группу детей назвать мне слова, которые они употребляли. или мысли, когда они гневаются. Я писала их на большой доске, в то время как они их выкрикивали. Составив длинный список, мы посмотрели на него и обнаружили, что некоторые из них как бы нападают, набрасываются с кулаками, в то время как другие выражают внутренние чувства. Мы побеседовали об этом и потом обсудили свои индивидуальные способы обращения с гневом - внутренние или внешние. Я попросила их закрыть глаза, пока я задавала им релаксационное упражнение. Я спросила:" Что вас гневит?", "Что вы делаете?", "Вы идете внутрь или наружу?". Все они рисовали картинки, на что похож их гнев внутри тела и что они делают, когда гневаются. Процесс гнева у каждого ребенка был ясно изображен. Один 11-летний мальчик нарисовал лабиринт с фигурами своих друзей в правом верхнем углу и изображением себя внизу слева. Он написал "Куда идти?" рядом с изображением себя и "Одиночество" вверху картинки. Он сказал, что когда он сердится, он просто не знает, как быть со своими друзьями, и чувствует себя отделенным и одиноким. Когда дети начинают понимать, как они обходятся со своим гневом, тогда мы можем заняться поиском более удовлетворительных способов.
Детям нужно много указаний о том, как освободиться от чувств гнева способами, не деструктивными для них. Как я отмечала выше, взрослые не позволяют детям гневаться; тем не менее гнев должен быть выражен. Но прежде чем дети смогут даже начать по здоровому выражать свои чувства, мы должны сделать несколько существенных шагов. Во-первых, я помогаю детям осознать свой гнев, узнать гнев. Это первый шаг в том, чтобы дети ощутили силу и целостность вместо того, чтобы в страхе убегать от гнева и избегать его или избавляться от него окольными путями, которые могут повредить им или отчуждать других. Во-вторых, я помогаю детям узнать, что гнев - это естественное, нормальное чувство, которое испытываем все мы, что гнев - это просто гнев, эмоция, ни плохая, ни хорошая. В-третьих, я поощряю детей принимать свои собственные чувства гнева. Тогда они могут совершить сознательный выбор, выразить гнев прямо или выразить его косвенно каким-то другим способом. Наконец, мы экспериментируем со многими отдушинами: колотим кулаками подушку, рвем газету, комкаем бумагу, пинаем подушку или банку, бегаем вокруг дома, бьем кровать теннисной ракеткой, кричим в душе или в подушку, пишем о гневе, рисуем гнев, сдавливаем, колотим глину.
Кевин, 6 лет, ретрофлексировал свой гнев буквально терзая себя и ломая свои вещи. Он никогда не позволил бы себе гневаться. В течение многих сеансов мы занимались особыми упражнениями, чтобы помочь ему усилить восприятие ощущений и тела. Однажды, когда мы играли с глиной, я спросила его о других детях в школе. Его тело, как и голос, напряглись, когда он упомянул имя одного мальчика. Очень мягко я спросила у него, выводил ли его иногда из себя этот мальчик. Кевин кивнул мне и рассказал, как этот мальчик дразнил его. Я спросила, а что он делал, когда гневался на него. Он опустил голову и сказал: "Я не знаю". Я поставила перед ним подушку, сказав: "Давай представим, что этот мальчик сидит на подушке. Что ты хотел бы ему сказать?".
Кевин: Я не знаю.
Вайолет: Хорошо. Я знаю, что мне хотелось бы ему сказать. МНЕ НЕ НРАВИТСЯ, КОГДА ТЫДРАЗНИШЬ МОЕГО ДРУГА КЕВИНА! МЕНЯ ЭТО БЕСИТ!
К.: (хихикает).
В.: Ты можешь сказать ему, что ты сердишься?
К.: (качает головой).
В.: (ударяя кулаком подушку). Мне хотелось бы ударить тебя за то, что ты дразнишь Кевина!
К.: (громко смеется).
В.: Попробуй ты.
К.: (для пробы бьет подушку).
В.: Давай вместе.
Мы начали вдвоем колотить подушку. Кевин все время смеялся и хихикал. Вскоре мы вдвоем беседовали с воображаемым врагом на подушке. Я сказала Кевину, что он может бить кулаком подушку или кровать, когда он на кого-то сердится. Воспитывающая его мать(четвертая в его юной жизни) сообщила, что он ежедневно занимался этим подолгу после школы и что он прекратил царапать себя.
В действительности история жизни Кевина очень сложна. В свои всего 6 лет он уже был вполне умудрен в тяжелой жизни. Жестокое физическое обращение и отвержение оставили его глубоко встревоженным. Разными способами он давал понять, что не хочет жить, что он чувствует, что не имеет права существовать. Выжившая его часть чувствовала глубокую ярость; ярость которая ужасала его. Я считала, что в нашей работе я смогу обеспечить его некоторыми необходимыми средствами обращения с чувствами, которые как малейший гнев, пугают его. Когда мы направили его гнев во вне, у него начало развиваться более сильное чувство "Я". В течение ряда сеансов он работал над развитием обращения с гневом в своей настоящей жизни. Он по-разному выражал небольшие кусочки гнева: с помощью кукол, глины, рассказывания историй, сцен на подносе с песком. Когда он выражал свой гнев, он в то же время чувствовал, что я принимаю такие его чувства. Каждое сделанное им утверждение о себе усиливало его чувство "Я". Вскоре он смог проигрывать с кукольными персонажами сцены, изображающие жестокое физическое обращение с ним и сцены одиночества. Появились многие другие чувства, связанные с этими эпизодами, при этом они нарастали. Наконец, Кевин почувствовал себя достаточно сильным, чтобы эффективно заняться своим плохим чувством "Я".
Выражение в малых дозах составляет сущность детской терапии. Дети попадают к терапевту с сопротивлением в качестве своего единственного союзника, единственного средства сохранить себя. Когда они начинают доверять, когда они начинают чувствовать поддержку в большей степени, они могут себе позволить открыться, рискнуть, стать немного уязвимыми. Мы снова и снова встречаемся с сопротивлением в процессе терапии. Ребенок немного приоткрывается, потом закрывается. Всякий раз, когда ребенок закрывается, указывает на прогресс, так как это способ ребенка сказать: "Вот сейчас с меня хватит! Остальное придет позже". И остальное действительно приходит позже, спустя немного времени.
Билли, 9 лет, дефлексировал свой гнев. Его направили ко мне из школы из-за непослушного поведения - он дрался, пинался, боролся. Из-за военной карьеры отца семья Билли за эти 9 лет много раз переезжала. С самого первого сеанса вместе с родителями было ясно, что вся семья в беде: мать Билли явно депрессивна, его отец отрицает существование всяких проблем, младшая сестра, не присутствовавшая на первом сеансе, страдала астмой, экземой и хроническим ночным недержанием мочи. Поскольку Билли привлекал наибольшее внимание именно его привели за помощью. Родители отказались от своей или семейной терапии и попросили меня "вылечить" только Билли.
Я не отказываюсь работать с ребенком, даже если очевидно, что вся семья нуждается в "лечении". Билли уже сформировал систему убеждений о себе и образ жизни, который подрывал его здоровье. Если его семья хотела отдать его на терапию, то я хотела помочь ему обрести как можно больше самостоятельной поддержки. На нашем первом сеансе Билли сжался в углу кушетки, когда его родители оттарабанивали список обвинений в его адрес.
Для меня важно устроить первый сеанс таким образом, чтобы ребенок слышал все, что говорят. Это мое время начать устанавливать некоторый контакт с ребенком и позволить ему узнать, что хотя я слушаю его родителей, я точно так же знаю и уважаю его точку зрения. Кроме того, это возможность для мня начать изменять его мнение о том, что его привели (может быть даже затащили) на терапию, на позицию выбора и ответственности за приход.
Когда родители говорили, я часто контактировала взглядом с Билли, спрашивая его, согласен ли он с тем, что они говорят. Он пожимал плечами и говорил: "Я не знаю". Я улыбалась ему, и мы все продолжали. В конце сеанса я провела 5 минут с Билли наедине, рассказывая ему, как я работаю с детьми, показывая ему свой кабинет, и он согласился с тем, что он захочет вернуться.
На следующий сеанс непослушный ребенок пришел тихий, не говоря ни слова, с напряженным телом и мучительным выражением на лице. Поскольку мне на первом сеансе показалось, что он особенно увлекается рисованием, я попросила Билли нарисовать картинку - все, что он хочет, и он неохотно согласился.
Билли: Что я должен нарисовать?
Вайолет: Все, что хочешь.
Б.: Я знаю, я нарисую что-нибудь, что мы учили в школе.
В.: Ты не возражаешь, если я буду наблюдать?
Б.: Ладно. (Он увлечено рисовал, когда я сидела и наблюдала).
Б.: Это вулкан.
В.: Расскажи мне о нем.
Б.: Это не действующий вулкан, это спящий вулкан. Это раскаленная лава(красные линии внутри коричневого вулкана с толстыми стенками), которая еще не изверглась. А это дым выходит из вулкана. Он должен выпустить немного пара.
В.: Билли, мне хотелось бы, чтобы ты еще раз рассказал мне о вулкане, мне хотелось бы, чтобы ты представил, что у вулкана есть голос. Он может говорить, а ты будешь его голосом, как голос куклы. Итак, расскажи мне о своем вулкане еще раз. Начни со слов: "Я вулкан".
Б.: Хорошо. Я вулкан. Внутри меня раскаленная лава. Я спящий вулкан, я еще не взорвался. Но взорвусь. Из меня выходит серый дым.
В.: Билли, встань и представь, что ты вулкан. (Билли встает). Если бы ты на самом деле был вулканом, если бы твое тело было вулканом, где бы была раскаленная лава?
Б.: (очень задумчив, наконец положил руку на живот). Вот здесь.
В.: Билли, что было бы, если бы раскаленная лава была тобой, а мальчик был бы вместо вулкана?
Б.: (немного подумал, глаза блестят). ГНЕВ!
Потом я попросила Билли нарисовать картинку о том, как по его мнению, выглядит его гнев, просто используя цвета, формы и линии. Он нарисовал большой жирный красный круг, внутри цветной. Я писала на его рисунке, когда он диктовал: "Это гнев Билли внутри его живота. Он желтый, красный и серый, и оранжевый. Из него вырывается дым". Потом мы составили список того, что гневите его: "Моя сестра приводит в беспорядок мою комнату. Когда я ввязываюсь в драку. Когда я падаю с велосипеда. Когда я сломал свой замок".
В этой точке Билли осознал, сколько он открыл о себе, и больше не стал говорить о гневе. Он открылся в этом сеансе настолько, насколько захотел, а затем укрылся за своей защитной стеной. Мы закончили сеанс игрой в шашки.
На сеансе, который только что закончился, Билли был не готов выразить свой гнев иначе, чем в рисунках. Кроме того, он видимо. признал только самый поверхностный гнев. В каждом последующем сеансе Билли хотел присвоить все больше и больше своих чувств гнева, работая с глиной, подносом и песком, рисуя. Когда он немного выразил гнев, стали появляться другие чувства: горе от утраты друзей при каждом переезде, страх приобретать новых друзей, потому что он знал. что может снова переехать, чувство отчаяния и одиночества, чувство беспомощности по отношению к депрессивной матери.
На одном сеансе Билли выстроил круг животных на подносе с песком. На сцену вышел лев и напал на удивленных зверей.
В.: Ты какое животное?
Б.: Я лев.
В.: Что во льве напоминает тебе тебя?
Б.: Я не знаю.
В.: Ты когда-нибудь испытывал желание атаковать?
Б.: Да!
В.: На кого бы ты нападал?
Б.: Ну, на ребят, которые докучают мне в школе.
В.: Что ты делаешь, когда злишься на своего папу?
Б.: Я не злюсь на него. Он бы высек меня!
В.: А на маму?
Б.: Иногда она кричит на меня, и я сержусь. Но она рассказывает отцу.
Потом мы немного поговорили о том, как находиться в состоянии гнева, и о потребности выражать его.
На более поздних сеансах у Билли ускорилось выражение гнева с помощью символических средств. Присвоение гнева у него было минимальным, но было. Однажды Билли создал две команды людей из песка.
Б.: Здесь две армии.
В.: Что происходит?
Б.: У них война.
В.: Проводи войну.
Б.: Хорошо.
Билли начал разыгрывать свою войну. К концу у одной стороны остался только один выживший воин, который печально хоронил своих товарищей (его собственные слова), в то время как другая сторона праздновала победу.
В.: Кто из них ты?
Б.: (немного подумав). Он. (командир выигравшей армии).
В.: Как это - выиграть в битве?.
Б.: Хорошо1
В.: Как ты думаешь, что он чувствует? (указываю на единственного выжившего из проигравшей команды).
Б.: (тихим голосом). Ему плохо. Он совсем один.
В.: (мягко). Ты когда-нибудь чувствовал себя, как он, Билли?
Б.: (очень тихо бормочет). Да, все время.
Мы немного обсудили это, потом Билли пожал плечами и снова облекся в свой защитный панцирь.
Я работала с Билли всего 4 месяца, потом его семья снова переехала, на этот раз в Окинаву. За 4 месяца Билли стал более спокойным, более довольным собой. Его хулиганство в школе прекратилось. Поняв свои собственные страхи и гнев, он начал немного понимать депрессию своей матери. Он стал для нее буквально чем-то вроде терапевта (очень обычное происшествие). Родители очень мало верили в то, что терапия изменит Билли. "Наверное, он перерос эту стадию", - говорили они. Билли знал лучше. В письме, которое я получила от него, он писал: "В этот раз я не боялся переезжать из-за всего того, о чем мы беседовали. Я также завожу друзей. Я знаю, что у меня везде будут друзья. Может быть, я снова вас увижу. С любовью, Билли".
Иногда дети дают волю своим чувствам гнева, родители выражают опасение, что я учу их детей, как быть злыми, жестокими людьми. Тогда я рассказываю следующую правдивую историю в качестве примера важности прохождения через чувство.
Вскоре после опубликования моей книги "Окно в мир наших детей"[2] в 1978 году у меня брали интервью о моей работе Новости 2 канал (Лос-Анжелес). Они хотели снять фильм об реальной работе с детьми. Джон, 10 лет, и его родители дали согласие на съемки. Вот сжатое содержание опыта.
Вайолет: Как прошла твоя неделя, Джон?
Джон: Ужасно.
В.: Как так?
Дж.: В школе со мной никто не играет, потому что я плохой спортсмен. И дома мне не с кем играть.
В.: Нарисуй, пожалуйста, картинку, как ты это чувствуешь, используя линии, цвета и формы.
Дж.: (рисует перекрещенные серые и синие линии). Это как в школе. Плохо.
В.: А дома?
Дж.: (он рисует похожую картинку). Здесь мне тоже плохо.
В.: А как тебе это - плохо чувствовать себя в школе, дома, плохо все время?
Дж.: Плохо. (рисует еще одну картинку тусклыми блеклыми красками. Мы разложили все картинки и стали их рассматривать).
В.: Когда ты смотришь на эти картинки и видишь, как ты все время себя чувствуешь, что ты об этом думаешь?
Дж.: Я думаю, что злюсь, что это я.
В.: Ты можешь нарисовать, как выглядит эта злость?
Джон начинал рисовать как-то апатично, затем все больше и больше увлекался. Он рисовал черные и красные завитки, пистолет с выстреливающими из него пулями, нож со стекающей с него кровью, боксерские перчатки. Камера снимала все это.
В.: Можешь мне рассказать об этом?
Дж.: (громко кричит). Я так зол, что мне хотелось бы прирезать кого-нибудь. Я так зол, что треснул бы кого-то кулаком (рассказывая, Джон рисовал по всей бумаге толстые черные закорючки).
В.: (Так как из-за всех этих публичных съемок я в панике растерялась и лихорадочно соображала, что делать, я заметила, что Джон неожиданно глубоко вздохнул). Как ты себя чувствуешь?
Дж.: Хорошо! Мне понравилось это делать!
В.: Ты можешь нарисовать, как ты себя сейчас чувствуешь? (Джон рисует чудесную картинку - розовое, желтое, радугу и солнце).
Дж.: (улыбаясь, расслаблено). Я и правда замечательно себя чувствую, не то, что раньше. Почему просто рисование этих картинок улучшило мое состояние?
В этом вопросе для ребенка нет ничего необычного. Джон злился на свое состояние, но ретрофлексировал гнев и в результате чувствовал себя плохо, обиженным (обида - намек на ретрофлексированный гнев). Он был апатичным, подавленным, лишенным энергии. Когда его гнев высвободился, плохое самочувствие сменилось хорошим. Тогда мы смогли начать заниматься проблемой приобретения друзей.