Татьяна!
Привет с Парижа. Я нахожусь в преддверии для наблюдений над явлениями. Конечно, город на уровне, плохого не скажу, но и хорошего мало. Из достопримечательностей имеется башня, на самой верхушке – ресторан. Население в основном французы и женщины легкого поведения.
Чем нас бьют французы – это магазинами. И говоры разные бросаются в глаза. Был в ночном заведении, где показывали разные штуки в области половых отношений. Конечно, такого в СССР нам с Вами не покажут.
Посольские ребята затащили в музей, где люди стояли возле каменной фигуры, которая в настоящее время стоит без рук. Кто ей руки обломал, пока не выяснили, но следствие ведется. Кругом говорили, что она – красавица, но не верьте, Татьяна, например, моя жена‑покойница была интересней.
Подводили меня к картине в дорогой раме, на картине нарисована женщина мало интересная, кругом говорили, что у ней особенный взгляд глаз, но я ничего особенного не заметил. У нас в Манеже были покрасивше, а что без рук статуя, то это даже хулиганство. Я нигде не видел, чтобы в парке «Девушка с веслом» стояла без весла, а тем более без рук.
Много у них жульничества, так что можем соревноваться.
Как Вы знаете с газет, была в Париже «Неделя марксистской мысли». Я всю неделю делился мыслями с другими советскими. Сейчас начинаю изучать все по‑ихнему, для обмена опытом. Уже выучил слово «нон» по‑ихнему «нет», «бонжур» – по‑ихнему – как живем? Водка по‑ихнему – тоже водка. Так что больших трудностей нету.
Наша комиссия, где я работаю над проблемами, уже пришла к выводу. По слухам, следующая командировка в Австралию, так что по приезде с Парижа придется углубиться в изучение австралийского языка. Дали маху, Татьяна, а то бы ездили вместе на континенты, приоделись бы, выступали бы по вопросам. А тему уже подготовил: «Прогнозирование будущего на почве настоящего».
Теперь моя специальность – «наше будущее». Скоро увидите мое фотографие за круглым столом прогнозистов‑оптимистов.
Если надумаете приехать: Париж, советское посольство, А. Кафинькину.
Купил Вам касторовую шляпку, пальто с перь–евым воротником.
Жду.
«Театр стал моей богадельней, а я еще могла бы что‑то сделать…»
…Не могу больше терпеть ни фальши, ни безвкусицы, ни невежества. Не могу больше выносить играть с артистами, которых видела в Мариуполе в 1911 году. Не могу больше выносить штампов ни своих, ни чужих, слушать глупость неграмотных режиссеров. Что мне делать, добрейшая Софья Владимировна?
(Из письма Ф. Г. Раневской – С. В. Гиацинтовой)
* * *
Для меня каждый спектакль – очередная репетиция. М. б., поэтому не умею играть одинаково. Иногда репетирую хуже, иногда лучше, но хорошо – никогда. После спектакля мучаюсь тем, что хорошо не играю.
Всегда удивляюсь, когда хвалят.
…Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки…
Больше всего любила человеческий талант. И всегда мне везло на бездарных.
…Современный театр… Контора спектаклей. Директор – хрен‑скиталец, руки в карманах.
У него за кабинетом имеется клозетик. Сидит пьет чай. Потом ходит выписывать чай.
…Театр катится в пропасть по коммерческим рельсам.
Бедный, бедный К. С.
…Торговали душой, как пуговицами…
* * *
Читаю дневники Мордвинова. Наивный и чистый, подумала – тоже мученик, – в театре, где я страдаю от одиночества, халтуры, пыли на всем и на всех.
* * *
Дивный актер П., и зачем он такой двуличный, циничный. Равнодушие преступно всегда и всюду, а театру придет конец от невежества «руководств», директоров, министров, бутафоров, актеров, блядей‑драмаделов.
У Завадского «прорезался талант» к Достоевскому.
…Но почему он при всем хорошем оставляет мусор, дрянь‑актеров, детские пистолеты, топор посреди зрительного зала?..
* * *
О Г. Бортникове.
Вновь родиться, чтобы играть Раскольникова. Нужно в себе умертвить обычного, земного, нужно стать над собой, нужно искать в себе Бога.
Как мне жаль, что я не могу быть для него тем, чем была для меня ОНА.
Б. должен убить в себе червяка тщеславия, он должен сказать себе: «Я ничего не сыграл еще, я плюю на успех, на вопли девочек и мальчиков, я должен прозреть и остаться один на один с собой и с Родионом».
Господи, помоги ему!
Я ничего не требую от Б. потому, что роль эта делается годами, но что я хочу от него?
* * *
…Хорошая Саввина, хорошая Карташева.
Б. тогда поймет, что он делает, когда перестанет говорить текст, а начнет кровоточить серд–цем…
* * *
В 73 году перестала играть. Подарила роль Л. Орловой. Тяжело среди каботинов. Бероева любила, его не стало, он погиб. Театр – невыносимая пошлость во главе с Завадским. Тошно мне.
Мне 75 лет.
«Сэвидж» отдала Орловой. Хочу ей успеха. Наверное, я не актриса. Настоящая актриса огорчилась бы, а я хочу ей успеха. Никто ведь не поверит.
…Во мне нет и тени честолюбия. Я просто бегаю от того, за чем гоняются мои коллеги, а вот самолюбие сволочное мучит. А ведь надо быть до такой степени гордой, чтобы плевать на самолюбие.
Кто‑то заметил: «Никто не хочет слушать, все хотят говорить».
А стоит ли говорить?
* * *
Птицы дерутся, как актрисы из‑за ролей.
Актриса хвастала безумным успехом у аудитории. Она говорила: «Меня рвали на части!»
Я спросила: «А где вы выступали?»
Она гордо ответила: «В психиатрической клинике».
* * *
Звонил Лапин (Председатель Гостелерадио СССР в 1970‑х годах. – Д. Щ.), поздравил меня с Новым годом, прислал открыточку: «Когда же вы наконец засниметесь в спектакле для телевидения?»
* * *
Сняли на телевидении. Я в ужасе: хлопочу мордой. Надо теперь учиться заново, как не надо.
* * *
Вчера возили на телевидение. Вернулась разбитая. Устала огорчаться. Снимали спектакль – «Дальше – тишина». Неумелые руки, бездарные режиссеры телевидения, случайные люди.
Меня не будет, а это останется. Беда.
Вспомнилось, как Михаил Ромм, которого я просила поставить в театре эту пьесу, отговаривал меня в ней участвовать, говоря, что в пьесе хорошая роль мужа, а роли старухи нет. Пьеса слабенькая, но нужная, потому что там дети и старики родители. Пьеса американская, а письма ко мне идут от наших старух, где благодарят – за то, что дети стали лучше относиться. Поступила правильно, не послушав Ромма, пришлось роль выправлять, а роли нет, конечно. Замучилась с ней, чтоб что‑то получилось.
78 год
* * *
К показу сцен на ТВ:
Обязательно:
1) «Шторм» полностью,
2) фильм «Первый посетитель»: дама с собачкой на руках,
3) «Дума про казака Голоту»,
4) «Таперша», Пархоменко,
5) «Слон и веревочка»,
6) «Подкидыш»: «труба» и «газировка»,
7) «Мечта»: тюрьма и с Адой Войцик,
8) «Матросов» или «Небесный тихоход»,
9) Фрау Вурст – «У них есть Родина»,
10) «Весна»,
11) Гадалка – «Карты не врут»,
12) «Свадьба»: «приданое пустяшное»,
14) «Человек в футляре»: «рояль»,
14) «Драма»,
15) «Золушка»:
1) сцена, где она бранит мужа за то, что он ничего не выпросил у короля,
2) сцена примерки перьев,
3) отъезд «познай самое себя».
Сцены по просьбе телевидения.
Показ сцен не состоялся. Забывчиво оно, это телевидение.
Все это было в фильмотеке, была пленка, пропавшая на ТВ. 76 год. Ко дню моего 80‑летия нечего показать!
Мерзко!
* * *
Открыла ящик. Выступал поэт 1 мая 78 года. Запомнила: «Чтоб мой ребенок не робел при виде птиц на небосклоне». И прочие подобные желания, кои не запомнила. О, Господи! За что!
* * *
В телевизоре. Актеры что‑то говорили, я
ничего не понимала. Решила, что теряю слух. Спросила рядом сидящего молодого товарища: «Что они говорят?» Он ответил: «А черт их знает! Я ничего не понял». А ведь в нашем деле главное – слово! Беда!
* * *
Видела гнусность: «Дядя Ваня» – фильм. Все как бы наизнанку. Бездарно. Нагло, подло, сделали Чехова скучнейшим занудой, играют подло. Все похожи на попов‑расстриг, а Астров на спившегося городового. Хороша Ирина Вульф. Единственная правдивая, и в Чехове.
«Лучше ничего не делать, чем делать ничего », – говорил Брюллов своему ученику художнику Ге.
* * *
Боже мой, какая тоска и собаки нет…
* * *
Теперь в старости я поняла, что «играть» ничего не надо.
В 19 лет маленькую роль считала большой, а большая роль казалась мне не под силу, боялась с ней не справиться. Происходит это и по сей день.
73 г.
* * *
Старая харя не стала моей трагедией, – в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»
Книппер‑Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости».
Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки… Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!
* * *
Самым трудным для меня было научиться ходить по сцене. Я так и не научилась.
…Системы Станиславского я не знаю. Пыталась ее узнать, но знакомство с системой не помогло мне играть так, как мне хотелось бы, т. е. лучше.
Мне посчастливилось видеть С. во многих ролях, – он был чудо‑артист.
* * *
…«Вассу» играла в 36‑м, после смерти Горького. Вскоре. Была собой недовольна. Работала с Е. С. Телешевой.
Сравнивая и вспоминая то время, поняла, как сейчас трудно. Актеры – пошлее, циничнее. А главное – талант сейчас ни при чем. Играет всякий, кому охота.
77 г.
* * *
Часто говорят: «Талант – это вера в себя».
А по‑моему, талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой, своими недостатками, чего я, кстати, никогда не замечала в посредственности. Они всегда так говорят о себе: «Сегодня я играл изумительно, как никогда! Вы знаете, какой я скромный? Вся Европа знает, какой я скромный!»
* * *
Это мелочь – внешний вид роли мне очень помогает перейти в глубину, в существо ее. И по сей день меня коробит и оскорбляет неопрятный вид бумажек. Казалось бы, говорить об этом не стоило, но, очевидно, для меня это неотделимо от того, чтобы, к примеру, вымыть руки перед тем, как сесть за трапезу. Слежавшиеся, грязные бумажки заставляют меня испытывать чувство неприязни к актерам, и это чувство непреодолимо. Меня учила мой педагог Павла Леонтьевна переписывать роль в тетрадку, реплики подчеркивать красным карандашом, знать полностью пьесу, знать в точности роль, думать о ней дни и, если не спится, ночи. И этот процесс не прекращается ни на один день, пока роль существует в репертуаре.
Ненавижу слово «играть». Пусть играют дети.
…Партнер для меня – все. С талантливыми становлюсь талантливая, с бездарными – бездарной. Никогда не понимала и не пойму, каким образом великие актеры играли с неталантливыми людьми. Кто и что их вдохновляло, когда рядом стоял НЕКТО С ПУСТЫМИ ГЛАЗАМИ.
…Для меня всегда было загадкой – как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?
…Ужасная профессия. Ни с кем не сравнимая. Вечное недовольство собой – смолоду и даже тогда, когда приходит успех. Не оставляет мысль: а вдруг зритель хлопает из вежливости или оттого, что мало понимает?
…Когда на репетиции в руках у моего партнера я вижу смятые, слежавшиеся листки – отпечатанную на машинке роль, которую ему не захотелось переписать своей рукой, я понимаю: мы говорим с этим человеком на разных языках. Вы подумаете: мелочь, пустяк, но в пустяке труднее обмануть, чем в крупном. В крупном можно притвориться, на пустяки же, как правило, внимания не тратят.
Моя учительница П. Л. Вульф говорила: «Будь благородной в жизни, тогда тебе поверят, если ты будешь играть благородного человека на сцене».
* * *
Я знаю, кого буду играть, а как – не знаю. Нужна основа, нужна задача – тогда можно импровизировать. Немыслимо одинаково сыграть даже десять спектаклей, не то что сто.
…Я не учу слова роли. Я запоминаю роль, когда уже живу жизнью человека, которого буду играть, и знаю о нем все, что может знать один человек о другом.
Одинаково играть не могу, даже если накануне хотела повторить найденное. Подличать штампами не умею. Когда приходится слушать интонации партнера как бы записанными на пластинку, хочется вскочить, удрать. Ненавижу разговоры о посторонних вещах. Перед выходом на сцену отвратительно волнуюсь. Начинаю играть спокойно перед тем, как спектакль снимают с репертуара.
…Материалом к роли служит и свое, и чужое. Черты характера беру от всех окружающих – знакомых, незнакомых и воображаемых. Когда играла в «Шторме», приписала к тексту свои слова. В 20‑х годах жила трудно, на базаре меняла вещи на продукты, видела и слышала там много любопытного. И это мне помогло. Когда же персонаж пьесы по жизни незнаком, непонятен, работа идет труднее. Иногда образ возникает от внешнего представления, но внешнее всегда служит выражением внутренней сути.
Для меня загадка: как могли Великие актеры играть с любым дерьмом? …Я мученица, ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре – Голгофа. Хорошее начало для «Воспоминаний».
* * *
…Всегда очень волнуюсь, как правило, на премьере проваливаюсь. Не бываю готова. Полное понимание роли иногда приходит тогда, когда спектакль снимают с репертуара. От спектакля к спектаклю продолжаю работать над ролью, продолжаю думать о роли, которую играю. Скоро будет шестьдесят лет, как я на сцене, а у меня только одно желание – громадное желание играть с артистами, у которых я могла бы еще учиться. И говорю это абсолютно искренне.
…Я не придаю большого значения тому, что сделала в театре и в кино. Люблю играть эпизод – он в состоянии выразить больше, чем иная многословная роль. Два моих самых любимых эпизода совершенно противоположны – спекулянтка из «Шторма» и таперша из фильма об Александре Пархоменко.
…Композитор Кирилл Молчанов сказал мне: «Вы сделали больше тех, кто думает, что они сделали много», – на мою жалобу, будто я так мало сыграла.
…В актерской жизни нужно везение. Больше, чем в любой другой, актер зависим, выбирать роли ему не дано. Я сыграла сотую часть того, что могла. Вообще я не считаю, что у меня счаст–ливая актерская судьба… Тоскую о несыгранных ролях. Слово «сыграть» я не признаю. Прожить еще несколько жизней…
…Почему мои любимые роли: бандитка Манька из «Шторма», продувная Дунька из «Любови Яровой» и даже спекулянтка Марго из «Легкой жизни»? Может быть, в моих глубинах затаилась преступница? Или каждого вообще тянет к тому, чего в нем нет?
* * *
«Система», «система», а каким был Станиславский на сцене, не пишут, – не помнят или перемерли, а я помню, потому что такое не забывается до смертного часа. И теперь, через шесть десятков лет, он у меня перед глазами, как Чехов, как Чаплин, как Шаляпин. Я люблю в этой жизни людей фанатичных, неистовых в своей вере. Поклоняюсь таким.
Сейчас театр – дерьмо, им ведают приказчики, а домработницы в актрисы пошли. Как трудно без них дома, как трудно с ними в театре.
* * *
Я – выкидыш Станиславского.
* * *
…Стало трудно, текст великолепный (речь идет о пьесе Островского «Правда хорошо, а счастье лучше». – Д. Щ.), а запомнить не могу. Сегодня речь вульгарная, примитивная, разговорная, да и говорить не с кем. Ушли все.
* * *
Не могу запомнить ни одной фразы в роли. Как школьница, зубрю текст. Теряю память. Это впервые такая трудность. А роль и пьеса превосходны. Островский. Давно не играла классику.
В плохих пьесах сама сочиняла тексты. Импровизировала, забавлялась. А тут такая трудность, что хоть со сцены уходить.
Узнала ужас одиночества. Раздражает болтовня дурех, я их не пускаю к себе. Большой это труд – жить на свете.
И такая печаль, такая печаль.
Как действуют на психику краски обычные.
Стены дома выкрашены цветом «безнадежности». Есть, очевидно, и такой цвет. Погибаю от безвкусия окружения. Из всех искусств дороже всего – живопись: краски, краски, краски.
Хороший вкус – тоже наказание Божие.
Музыку неистово люблю…
«Эка тишина, точно в гробу. С ума сойдешь от такой тишины. Бродишь одна по пустым комнатам – одурь возьмет».
* * *
Воспитать ребенка можно до 16 лет, – дома! Воспитать режиссера – может и должна библиотека, музей, музыка, среда, вкус – это тоже талант, вкус – это основа. Отсутствие вкуса – путь к преступлению.
* * *
Неистовый темперамент рождает недомыслие. Унять надо неистовость… Нужна ясная голова, чтобы донести мысли автора, а не собственный пыл! «Пылающий режиссер – наказание Божие актера! Отнял у меня последние силы пылающий режиссер…»
* * *
Я не знаю системы актерской игры, не знаю теорий. Все проще! Есть талант или нет его. Научиться таланту невозможно, изучать систему вполне возможно и даже принято, м. б., потому мало хорошего в театре.
* * *
«Усвоить психологию импровизирующего актера – значит найти себя как художника». М. Чехов.
Следую его заветам.
* * *
Ушедшие профессии: доктора, повара, актеры.
* * *
Научиться быть артистом нельзя. Можно развить свое дарование, научиться говорить, изъясняться, но потрясать – нет. Для этого надо родиться с природой актера.
* * *
…Получаю письма: «…помогите стать актером», отвечаю – Бог поможет.
* * *
Если бы я часто смотрела в глаза Джоконде, я бы сошла с ума: она обо мне все знает, а я о ней ничего.
* * *
…Чтобы получить признание – надо, даже необходимо, умереть.
Спутник Славы – Одиночество.
* * *
К смерти отношусь спокойно теперь, в старости. Страшно то, что попаду в чужие руки. Еще в театр поволокут мое тулово.
* * *
Кремлевская больница – кошмар со всеми удобствами.
* * *
Саша Тышлер. Мне сказали, – отпустил по плечи волосы – седые и редкие. Отчего это? Ведь он не так стар для такого маразма?
* * *
Болею, сердце, 76 год, холодный май.
* * *
Невоспитанность в зрелости говорит об отсутствии сердца.
* * *
Странно – абсолютно лишенная (тени) религиозной, я люблю до страсти религиозную музыку.
Гендель, Глюк, Бах!
…«Все должно стать единым, выйти из единого и возвратиться в единое ». Гете.
Это для нас, для актеров – снова!
Кажется, теперь заделалась религиозной.
76 г.
* * *
…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.
…Огорчить могу – обидеть никогда.
Обижаю разве что себя самое.
Вокруг сердиты все, кроме Толи Адоскина.
Моя жизнь: одиночество, одиночество, одиночество до конца дней.
* * *
«Друга любить – себя не щадить». Я была такой.
* * *
«Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем – колени». Гете.
И я с ним заодно. Раневская.
«Тоска просто и чудовищная тоска – это разное, ни с чем не сравнимое»
…Живется трудно, одиноко, до полного отчаяния.
…Теперь, перед концом, я так остро почувствовала смысл этих строк из Екклезиаста: суета сует и всяческая суета.
Смотрю в окно, ремонтируют старый доходный дом напротив, работают девушки, тяжести носят на себе, ведра с цементом. Мужчины покуривают, наблюдают за работой девушек… почти девочек. Двое появились у меня на балконе, краска душит, мучаюсь астмой. Дала девочкам сластей. Девочки спрашивают: «Почему Вы нас угощаете?» Отвечаю: «Потому что я не богата». Девочки поняли, засмеялись.
Из письма Ф. Раневской В. Анджапаридзе
* * *
«Ново только то, что талантливо, что талантливо – то ново», – писал Чехов.
Как всё врет кругом!
…Чехов писал, что Стасов опьянялся от помоев, и критики теперь на гнусные спектакли и книги пишут восторженные похвалы; только Стасов искренне пьянел, а эти хитрят, подличают, врут.
* * *
В природе больше всего люблю собак и деревья. На цветы смотреть тяжело теперь.
Больница, 77 г., осень. Лес осенью – чудо! Смотрю в окно, как деревья умирают стоя. Кричит ворон с отчаяньем, жаль его, наверное голодный. Вчера было «гипо». Выгнали сахар. Подлая болезнь. Мне все чужое. Люди чужие…
Многие получают награды не по способностям. А по потребности. Когда у попрыгуньи болят ноги – она прыгает сидя.
* * *
Деревья всегда прекрасные – зеленые и без единого листа. Я их люблю, как могу полюбить хорошего человека. В цветах нет, не бывает печали и потому к цветам равнодушна…
* * *
Удивительно. Читаю и удивляюсь: мои ощущения, мои мысли, но сказал это Бунин:
«Я всю жизнь отстранялся от любви к цветам. Чувствовал, что если поддамся – буду мучеником! Ведь просто взглянуть на них – уже страдание: что мне делать с их нежной, прекрасной красотой? Что сказать о них? Ничего ведь все равно не выразить. И чуя это, душа сама отстраняется».
«Грасский дневник». Галина Кузнецова
* * *
«Жалость… и есть, наконец, самый горячий и самый подвижнический лик любви – любовь к возлюбленному материнская». Это Тэффи, великолепная, трагическая и очень несчастная в эмиграции, мой любимейший прозаик, самая талантливая. Мне повезло сейчас прочитать почти всю ее, а после нее взяла записную книжку Ильфа и не улыбнулась.
Году в 16‑м я познакомилась с ней, помню ее очень молодой, модно одетой, миловидной, печальной.
Из Парижа привезли всю Тэффи. Книг 20 прочитала. Чудо, умница.
* * *
Перечитываю Бабеля в сотый раз и все больше и больше изумляюсь этому чуду убиенному.
* * *
Читаю, читаю, перечитываю. Взяла Лескова перечитывать. «Юдоль» – страшно и великолепно. Писатель он ни на кого не похожий, он не может не удивлять. Только Россия могла дать и Толстого, и Пушкина, и Достоевского, и Гоголя, и аристократа (от лавочника) Чехова, и мальчика Лермонтова, и Щедрина, и Герцена, и Лескова неуемного – писателя трагически одинокого; и в его время, и теперь его не знают, теперь нет интеллигентных, чтобы знать их вообще, писателей русских. У Лескова нашла: «Природа – свинья». Я тоже так думаю! Но люблю ее неистово (а «свинья» – это о похоти).
Сейчас долго смотрела фото – глаза собаки человечны удивительно. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми.
* * *
80 лет – степень наслаждения и восторга Толстым. Сегодня я верю только Толстому. Я вижу его глазами. Все это было с ним. Больше отца – он мне дорог, как небо. Как князь Андрей. Я смотрю в небо и бываю очень печальна.
Самое сильное чувство – жалость. Я так мечтала, чтобы они на охоте не убили волка, не убили зайца. И как же могла Наташа, добрая, дивная, вытерпеть это?
Я отказалась играть в «Живом трупе». Нельзя отказываться от Толстого. И нельзя играть Толстого, когда актер П. играет Федю Протасова, это все равно, как если б я играла Маргариту Готье только потому, что я кашляю.
* * *
Перечитываю Толстого. В мировой литературе он premier.
«Чем затруднительнее положение, тем меньше надо действовать». Толстой.
«Писать надо только тогда, когда каждый раз, обмакивая перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса». Толстой.
«Просящему дай». Евангелие.
А что значит отдавать и не просящему? Даже то, что нужно самому?
* * *
…Я не могу оторваться. Вы или кто‑нибудь другой в мире объясните мне, что это за старик?! Я в последнее время не читаю ни Флобера, ни Мопассана. Это все о людях, которых они сочинили. А Толстой! Он их знал, он пожимал им руку или не здоровался…
…Сейчас, когда так мало осталось времени, перечитываю все лучшее и конечно же «Войну и мир». А войны были, есть и будут. Подлое человечество подтерлось гениальной этой книгой, наплевало на нее. Как прав был Б. Шоу, сказав, что нет зверя страшнее человека.
Перечитываю и «Каренину». Смеюсь над собой – все молила Бога, чтобы Анна не бросилась под поезд. Непостижимый мой Лев Николаевич висит у меня над постелью, и я боюсь его глаз. Теперь читаю в третий раз «Казаки» и неистовствую, восхищаюсь до боли в сердце.
78 год
* * *
Перечитываю уход Толстого у Бунина.
…«Место нечисто ты есть дом».
Так говорил Будда.
После того как все домработницы пошли в артистки, вспоминаю Будду ежесекундно!
* * *
Сказано: сострадание – это страшная, необузданная страсть, которую испытывают немногие.
Покарал меня Бог таким недугом.
…Сострадаю Толстому, да и Софье Андреевне заодно. Толстому по‑другому, ей тоже по‑другому…
* * *
Дожила до такого невежества, преступления, что жить неохота. Стыдоба. Балет «Анна Каренина», балет «Чайка», балет «Ревизор». И никто мне не сочувствует, будто это вполне нормальное нечто. Что это? Никто из людей грамотных не вопит. «Чайка» – любимая моя в драматургии русской. Танцевали бы «Дикую утку», проклятые дикари.
* * *
Взялись киношники за Толстого:
«Война и мир», «Анна Каренина», а теперь стали топтать ногами: «Анна Каренина» – балет.
Господи, пошли мне смерть скорую!
В общем, «жизнь бьет ключом по голове» – так писала восхитительная Тэффи.
* * *
Более 50 лет живу по Толстому, который писал, что не надо вкусно есть.
* * *
Люблю гитару, гитару цыган, люблю неистово. У «Яра» в хоре пела старуха, звали Татьяна Ивановна. И я поняла, почему Пушкин и Толстой любили цыган. Не забыть мне старухи цыганки, чудо.
* * *
Дома хаос, нет работницы – в артистки пошли все домработницы. Поголовно все.
Не могу расстаться с Пушкиным – Пушкин во мне сидит. Пушкин…
С. Бонди детям о Пушкине – очень хорошо. Я плакала. Впадаю в детство. Впрочем, Горький незадолго до кончины плакал не уставая.
* * *
Где‑то я вычитала, что у пушкинского читателя увеличиваются легкие в объеме.
…Павла Леонтьевна говорила мне, что Вера Федоровна Комиссаржевская сказала: «Не знаю такого человеческого голоса, которым можно вслух читать стихи Пушкина».
Я не сплю ночей, что мне делать?
…Все думаю о Пушкине. Пушкин – планета! Он где‑то рядом. Я с ним не расстаюсь. Что бы я делала в этом мире без Пушкина…
81 год
* * *
…Он мне так близок, так дорог, так чувствую его муки, его любовь, его одиночество…
Бедный, ведь он искал смерти – эти дуэли…
Ахматова рассказывала мне, что в Пушкин–ский дом пришел бедно одетый старик и просил ему помочь. Жаловался на нужду, а между тем он имеет отношение к Пушкину.
Сотрудники Пушкинского дома в экстазе кинулись к старику с вопросами, каким образом он связан с А. С.
Старик гордо заявил: «Я являюсь правнуком Булгарина».
* * *
Я боюсь читать Пушкина: я всегда плачу.
Я не могу без слез читать Пушкина. Цявловская на фотографии мне написала: «Моей дорогой пушкинистке». Я больше тридцати лет прожила в доме Натали на Большой Никитской. Там большие комнаты разделили на коммунальные клетушки: я жила в лакейской.
* * *
Помню, однажды позвонила Ахматовой и сказала, что мне приснился Пушкин.
«Немедленно еду», – сказала Анна Андреевна.
Приехала. Мы долго говорили. Она сказала:
«Какая вы счастливая! Мне он никогда не снился…»
* * *
…Мальчик сказал: «Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказала сказки, а он их записал и выдал за свои». Прелесть!
Но боюсь, что мальчик все же полный идиот.
* * *
…На ночь я почти всегда читаю Пушкина. Потом принимаю снотворное и опять читаю, потому что снотворное не действует. Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, я сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь… Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идет с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: «Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью».
«Неужели так мало сейчас хороших актрис?..»
Я подарила и отослала Инне Чуриковой книгу Алисы Коонен.
Надписав: «Книгу Великой трагической актрисы нашего времени с уверенностью увидеть в Вас ее преемницу.
Ф. Раневская».
* * *
Мне нет и полувека, сорок с лишним.
Я жив тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.
Стихотворение В. С. Высоцкого
* * *
Маргарите Алигер стихи эти нравились чрезвычайно. Она мне их записала по памяти.
Он был у меня. Он был личность.
* * *
С Ией Сергеевной Саввиной мне довелось играть в одном спектакле. Оговорилась, не признаю слова «играть» в нашей актерской профессии. Скажу: существовать в одном спектакле. Это была первая встреча, в которой я полностью убедилась в том, что моя партнерша умна, талантлива. Для меня партнер – самое главное. Она была настолько правдива, настолько убедительна, что мне было трудно представить себе ее иной, но тут же вспомнила пленительную «даму с собачкой» в кинофильме, вспомнила ряд других ее работ в кино и театре иного плана, и мне стало ясно, что я встретилась с большой актрисой большого дарования, и очень этому обрадовалась…
* * *
Талантливая Елена Камбурова. Услыхала ее однажды по радио, и я туда писала о ней с восхищением.
Ее преследуют за хороший вкус.
* * *
В телепередаче недавно увидела актрису Неелову. Два больших отрывка большой актрисы. Позвонила в театр, ее телефон мне не дали.
Она была у меня. В ней есть что‑то магиче–ское. Магия таланта. Очень нервна, кажется даже истерична. Умненькая. Славная, наверное несчастна. Думаю о ней, вспоминаю. Боюсь за нее. Она мне по душе, давно подобной в театре, где приходится играть (хотя я не признаю этого слова в моей профессии), не встречала. Храни ее Бог – эту Неелову.
1 марта 80 г.
* * *
Если окружение – богема, она погибнет.
Вчера вечером она мне позвонила, опять все думала о ней. Сочетание в ней инфантильности с трагическим. Вызывает во мне восхищение талант ее и сострадание к ее беззащитности. Огорчает то, что помочь ей я бессильна. Ей нужен учитель. А я не умею. Она с собой не умеет, да и не хочет сделаться такой, какой должна быть!
2 марта 80 г.
* * *
Тяжко стало среди каботинов. Бероева любила – его не стало. Театр – невыносимая пошлость во главе с Завадским. Тошно мне.
* * *
У меня сегодня особый счастливый день. Позвонил Райкин, он ведь гениальный. Он сказал, что хотел бы что‑то сыграть вместе со мной. Горжусь этим, очень горжусь. Что‑то, значит, хорошее во мне есть – в актрисе…
«Все мы немного лошади»
. ..Последний вечер в Малеевке, будь она трижды проклята. Доконали симпатиями, восторгами, комплиментами, болтовней. Живу в домике на отлете. Сторожей нет, горланят хулиганы из деревни. Прибежала соседка‑криминалистка – пишет диссертацию. Посоветовала опасаться родственников и хороших знакомых, которые главным образом и убивают близких!
Никогда еще так не уставала, как на отдыхе в Малеевке.
* * *
…Жаль, что не писала, не записывала.
А знаю многое, видела многое, радовалась и ужасалась многому.
* * *
И еще одна неудача – дай Бог последняя – в моей неудачливой, окаянной жизни: «летний отдых». Ниночка (Сухоцкая. – Д. Щ.) по свойству ее характера видеть «прекрасное» во всем описала мне предстоящую райскую жизнь в августе на даче со всеми удобствами (кошмар со всеми удобствами). Ушла бы пешком домой, но там никого нет, кто поможет и мне, и моей больной собаке.
Внуково, 1976 год
* * *
Кто‑то подбросил собаку к дому, где я существую, собака обезумела от страха перед незнакомым ей местом, ходит взад‑вперед, останавливается, долго стоит, смотрит, всматривается, не узнает, и опять ходит, и опять долго стоит, смотрит. Ни разу не присела, и так уже 10 дней. Где она ночует, где спит и почему не умирает с голоду? Кто бы знал, как мы обе несчастны.
70 год, весна, дождь
* * *
И вот разуверившись в добрых волшебниках,
Последнюю кость закопав под кустами,
Собаки, которые без ошейников,
Уходят в леса, собираются в стаи…
Ты знаешь, у них уже волчьи заботы!
Ты слышишь:
Грохочет ружейное полымя!
Сегодня мне снова приснятся заборы,
И лязги цепные под теми заборами.
Потому‑то и убежала раньше срока из санатория, где голодные, несчастные псы под деревьями. Больную щеночку выбросили в лес, где ей предстояло умереть с голоду.
Старая я. «Все мы немножко лошади». Лошадки.
* * *
Принесли собаку, старую, с перебитыми ногами. Лечили ее добрые собачьи врачи.
Собака гораздо добрее человека и благороднее. Теперь она моя большая и, может быть, единственная радость. Она сторожит меня, никого не пускает в дом. Дай ей Бог здоровья!
* * *
…Завтра еду домой. Есть дом, и нет его. Хаос запустения, прислуги нет, у пса моего есть нянька – пещерная жительница. У меня никого. Чтобы я делала без Лизы Абдуловой?! Она пожалела и меня, и пса моего – завтра его увижу, мою радость; как и чем отблагодарить Лизу, не знаю… Завещаю ей Мальчика.
13. XI. 77
* * *
…Мой подкидыш в горе. Ушла нянька, которая была подле него два года (даже больше). Наблюдаю псину мою… А она смертно тоскует по няньке