Хесо, милая, ах Хесо! Сегодня уже 1 августа – я не писала Вам, боясь отнять у Вас время, – знаю, как Вы заняты и замучены. Чувствую, как Вам трудно на Вашей студии, а что это за студия, я до конца узнала на днях, – представьте себе! – только на днях!
На днях явилась ко мне некто Сытина – сценаристка, если бы с ней не было администратора, я бы подумала, что эта женщина убежала от Кащенки, но администратор, ее сопровождавший, производил впечатление вполне нормального сумасшедшего, работающего в кино. Сценаристка объявила, что они с администратором приехали за мной на съемку, которая состоится завтра (?!).
Мне показалось, что я брежу, настолько это было неожиданно. Сначала они оба стали меня уговаривать, умолять сейчас же из Комарова ехать в Ленинград, а затем в Москву, т. к. меня ждет весь творческий коллектив, и что я не имею права срывать (!) съемку с массовкой в 400 человек. Придя в себя, я спросила, о какой съемке идет речь? Мне сказали, что это фильм, который снимает – совместно с другим режиссером – Баранова, и что послал за мной Бритиков, который убедительно просит меня приехать и не срывать съемку (?!).
Возможно ли такое?
Я сказала, что не знаю сценария, не знаю роли и не представляю себе, как при этом можно сниматься. Сценаристка пообещала в дороге рассказать мне содержание сценария и роли (!).
На мой решительный отказ пуститься в такую авантюру Сытина стала осыпать меня упреками, сердилась, бранилась, обвинила меня в отсутствии этики по отношению к студии, съемочной группе, режиссуре и пр. А после упреков она снова стала умолять спасти положение и ехать во что бы то ни стало. Вся эта сцена происходила в вестибюле Д/О (Дома отдыха в Комарово), и многие кинематографисты из «Ленфильма» стали невольными свидетелями. Я просто вся тряслась, буквально тряслась от такой неожиданности, от ее напора, от того, что не знала, как избавиться от этой женщины. Знаете ли Вы такого человека – Бориса Михайловича Марголина? Этот добрый человек взял меня за руку, увел в мою комнату, уложил в кровать и укрыл одеялом, потому что меня трясло, а день был жаркий.
|
|
Больше всего меня оскорбили упреки в отсутствии этики, меня оскорбило то, что со старой, заслуженной артисткой можно обращаться как с девкой.
Как мог позволить себе Бритиков послать за мной на съемку, зная, что мне неведомы сценарий и роль? Надеюсь, Вы поймете меня. Наверное, есть актеры, которые дали повод так с ними обращаться, но я этого не заслужила.
У меня нет дара описывать и рассказывать на бумаге, и, наверное, все, что я Вам попыталась описать, совсем не соответствует тому, что здесь происходило. Эта сцена уговоров длилась три часа. Спасал меня от этой невероятной женщины и Туманов, который требовал, чтобы она оставила меня в покое. Уходя, она вошла ко мне в комнату, снова начала упрекать в том, что я подвела студию, и последние ее слова были: «Это останется на Вашей совести».
Ради Бога, поймите меня, – мне как‑то позвонила Баранова и предложила сняться, я ответила, что, пока не прочитаю сценария и не узнаю, какова роль, кроме принципиального согласия, ничего сказать не могу. Я ответила вежливо, как отвечаю всем в подобных случаях, – мне не послали сценария, а прислали за мной с требованием срочно выезжать сниматься.
|
|
Мне думается, что это так оставить нельзя. Когда буду в Москве, отчитаю Бритикова, и никогда ноги моей не будет на этой студии. Простите, дорогая, что отняла у Вас время, но ведь ближе у меня никого нет. Это такое хулиганство, такое неуважение к творческому человеку… Никак не могу успокоиться.
…Хесо, если будет у Вас секунда, когда будете в силах, – напишите 2 слова о себе и Эрасте. Я даже Вам открытку с адресом суну, чтоб Вам не затрудняться на адрес.
Очень крепко Вас обоих обнимаю. Здесь было жарко, а теперь холодный ветер. Бегаю по лесу королем Лиром! Ах, до чего одиноко человеку.
Ваша Фаина
…После визита Сытиной я закурила. Жаль!
* * *
13.3.65 г.
Дорогая Эрасточка!
Очень была рада увидеть Ваши иероглифы, дорогая Хесо. Очень была рада тому, что Вам там хорошо. Вообще, я вижу, что мне осталось в этой жизни радоваться удаче друзей. Других радостей у меня больше нет. И не может быть. Была у меня наша Нэлли, за которую буду рада, если она поедет в Париж. Ввиду моего решительного отказа поразить парижан моей французской игрой за это мероприятие уцепилась Вера Марецкая, которая уже играет вместо меня и будет играть до отъезда. Таким образом, я абсолютно свободна и, погрузившись в мои неглубокие мысли, сижу у себя на койке и мечтаю об околеванце. По наивности (а в мои годы наивность – это глупость) я спросила моего шефа (Ю. А. Завадского), что мне предстоит играть, ибо без перспектив трудно существовать, – он мне сказал, что в первую очередь ищет пьесу для «В. П.», так и сказал: «В. П.». В театре я не бываю, – это даже лучше, потому что очень меня мутит от суматохи, сплетен, шипения, страдания неедущих, ликования едущих… Гримерша натянула мне на голову парик, как кепку, чуть ли не задом наперед. Отдельные реплики, услышанные мной от моих коллег, указывают на то, что их заботит малая сумма денег в Париже, а радость от того, что они увидят Париж и все восхитительное в нем, никто не испытывает.
|
|
Меня спрашивают часто, почему я отказалась от поездки. Я отвечаю: «Не хочется». Это никому не понятно.
Из происшествий, имевших место на предстоящем пути в Париж, упомяну самое трагическое: режиссер Шапс психически заболел по причине того, что его спектакли не везут. «В настоящее время пострадавший находится в психиатрическом отделении кремлевского филиала». Так бы звучала заметка в «Вечерке».
Милая Хесо, по Вашей просьбе я купила большую партию витамина «Геровит»– для вас обоих. Я его тоже принимаю и считаю, что если при моей дикой душевной усталости, физиче–ском недомогании я способна строчить вторую страницу «послания к друзьям», – то это дело рук отнюдь не моих, а прославленного иностранца Геровита.
Была у меня с ночевкой Анна Ахматова.
С упоением говорила о Риме, который, по ее словам, создал одновременно Бог и сатана. Она пресытилась славой, ее там очень возносили и за статью о Модильяни денег не заплатили, как обещали. Премию в миллион лир она истратила на подарки друзьям, и хоть я числюсь другом – ни хрена не получила: она считает, что мне уже ничего не надо, и, возможно, права. Скоро поедет за шапочкой с кисточкой и пальтишком средневековым, – я запамятовала, как зовется этот наряд. У нее теперь будет звание. Это единственная женщина из писательского мира будет в таком звании. Рада за нее. Попрошу у нее напрокат шапочку и приду к Вам в гости. Должны же мы наконец увидеться в этой жизни. Хесо, у меня тоска и с тоски пишу Вам ерунду.
Вас и Эрасточку крепко обнимаю.
Ваша любящая подруга Фаина
…А ведь судьба мне – мачеха!
* * *
Хесо, дорогая, как огорчило меня письмо Ваше, как душа болит, когда думаю о переезде Вашем, хлопотах, с этим связанных, но я не решаюсь Вам посоветовать отделаться от всего юмором. Не лучше ли глазу? По поводу переезда знаю, что в этих случаях надо утешаться тем, что пожар, землетрясение, чума и т. д. еще менее соблазнительны. Так я всегда говорила моему семейству на Хорошевке. У них четырежды проделывали капитальный ремонт. У Вас же это будет единственный раз. Ей‑богу, этим стоит утешаться. Мне жаль, что меня не будет в это время в Москве, – я бы постаралась быть Вам хоть чем‑то полезной.
…Хесо, я получила аванс, с помощью которого отослала половину долгов, оставшуюся половину проживаю. В конце июня должна получить зарплату, из которой в первую очередь отправлю Вам долг. (Если память не окончательно отшибло, – 80 рублей.) При подписании договора сумма оказалась меньше обещанной!!!
Милая моя, Вы даже не подозреваете, на какую пытку я обрекла себя!
От количества света плавятся мозги, от процесса «творческого» с помощью известного Вам «мэтра» и под стать оператора и осветителей – очень легко сойти с ума. Произнося текст, – у меня ощущение, что жую грязную вату. Плюс недоброкачественная, отечественная пленка, на которой, по словам кинодеятелей, снимать нельзя! Когда увидела кусок отснятого материала – упала со стула. Представьте гигантскую лиловую жопу, посреди которой торчит мой нос! По ночам я кричу. Многое надо заново переснимать. Во время съемок молюсь: «Помяни царя Давида и всю кротость его!» Если этот опус – еще не «лебединая моя песнь», то снимусь еще в последний раз только в черно‑белом каком‑нибудь говне. Но вернее всего, никогда сниматься не буду. В жизни всякого человека наступает такой день, такой час переоценок, когда содеянное прежде повторить немыслимо. И все‑таки вспоминаю «Легкую жизнь» и пошлого человечка Дормана как сладостный сон! До такой степени все, что здесь происходит, – невероятно и не поддается описанию, поверьте мне! И конца этому нет. Простите, но кому еще я могу рассказать о моем отчаянии? Кому это интересно! А когда выйдет на экран это произведение?! Ведь со стыда сгоришь! У Нади такое дурновкусие, упрямство, какое бывает только у недаровитых людей. Человечески она мне абсолютно чужая, а когда‑то я к ней неплохо относилась. Представьте, как мне здесь одиноко.
Ваши жалобы на истеричку‑погоду понимаю, – сама являюсь жертвой климакса нашей планеты. Здесь в мае падал снег, потом была жара, потом наступили холода, затем все это происходило в течение дня.
Гостиница полна иностранцев. Столетние старушки носятся как угорелые, в ресторане галдят на всех языках. Прислушиваюсь к разговорам и понимаю, что нет большего счастья, как обладание одной‑единственной извилиной в мозгу и большим количеством долларов! За номер я плачу 100 рублей в месяц, суточных не получаю, расходы огромные, и вспоминается мне рассказ о старом еврее, который сидит на ступеньках вагона мчащегося поезда и причитает: «Боже мой, Боже мой, сейчас кондуктор употребляет мою Розочку за то, что пустил нас без билетов, маленький Монечка написал в продукты, и вообще мы едем не в ту сторону».
Простите, Хесо, большое и пустое письмо. Сейчас закончила второй том дневника Гонкуров. Советую прочитать. Это великолепное, чудесное и чистое жизнеописание. Очень интересная и такая нужная книга…
…Обнимаю крепко. Привет Эрасту.
Ваша Фаина
* * *
Мне иногда кажется, что я еще не живу… За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердце работает вяло и все время делает попытки перестать мне служить… Но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться!»
* * *
«Как ни редка настоящая любовь, – настоящая дружба встречается еще реже». Ларошфуко.
«То, что писатель хочет выразить, он должен не говорить, а писать». Э. Хемингуэй.
То, что актер хочет рассказать о себе, он должен сыграть, а не писать мемуаров.
Я так считаю.
* * *
Как все влюбленные, была противная и гнусная, грозилась скорой смертью, а тот, в ком надо было вызвать тревогу, – лукаво посмеивался.
* * *
В золотом небе плавали грязные, как лужицы, тучки. Собрались гулять, вдруг пришли гости, объелись и сидели печально.
Опять литературные гости. Опять нестерпимо грустно.
* * *
В Ленинграде видела очень роскошную старушонку, наверное американку, лет 80, абсолютно пьяную, но крепко стоящую на ногах. Она прощалась со швейцарами и долго целовала их взасос. Швейцары потом отплевывались, провожая ее до машины, где сидели тоже пьяные старушки и абсолютно пьяный водитель. Я подумала, что далеко они не уедут, или наоборот…
* * *
Среди моих бумаг нет ничего, что бы напоминало денежные знаки.
Долгов – 2 с чем‑то тысячи в новых деньгах. Ужас, – одна надежда на скорую смерть.
* * *
…Живу в грязном дворе, грохот от ящиков, грязь. Под моим окном перевалочный пункт, шум с утра до ночи.
Куда деваться летом? Некому помочь.
…Поняла, в чем мое несчастье: я, скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая ду–ра» – не лажу с бытом!
Деньги мешают и когда их нет, и когда они есть.
У всех есть «приятельницы», у меня их нет и не может быть. Вещи покупаю, чтобы их дарить.
Одежду ношу старую, всегда неудачную.
Урод я.
…Алиса Коонен – я была страстной ее поклонницей, и она дружески ко мне относилась – сказала мне, что все философствуют, а она живет не философствуя и потому счастлива.
* * *
Как унизительна моя жизнь.
Какая тоска, Бог мой, это же пытка нечеловеческая жить в такой тоске. Психологическая несовместимость и психическая несовместность.
…Жизнь моя прошла около, все не задавалось. Как рыжий у ковра.
«Успех» – глупо мне, умной, ему радоваться. Я не знала успеха у себя самой… Одной рукой щупает пульс, другой играет…
«Боже, как я устала от Раневской…»
От ее бестолковости, забывчивости. Но это с детства запущено. Это не склероз, вернее, не только склероз.
* * *
Тамара (Тамара Калустян, близкая подруга Раневской. – Д. Щ.) рассказывала: «Ее знакомый князь Оболенский отсидел в наказание за титул, потом работал бухгалтером на заводе.
Выйдя на пенсию, стал сочинять патриотические советские песни, которые исполняет с хором старых большевиков, – поет соло баритоном, хор вторит под сурдинку. Успех бурный. Князь держится спокойно, застенчив, общий любимец хора.
Аристократ!!»
* * *
«У души нет жопы, она высраться не может» – это сказал мне Чагин со слов Горького о Шаляпине, которому сунули валерьянку, когда он волновался перед выходом на сцену. Он рассказал о деловом визите к Горькому. Покончив с делами, Г. пригласил Чагина к обеду. Столовая была полна народу. Горький наклонился к Чагину и сказал ему на ухо: «Двадцать жоп кормлю!»
* * *
У моей знакомой две сослуживицы: Венера Пантелеевна Солдатова и Правда Николаевна Шаркун.
А еще: Аврора Крейсер.
* * *
В Одессе, в магазине шляп:
«Соня, посмотри, эта дама богиня?
Соня: Форменная богиня».
«Эта шляпа сделает вам счастье».
В Столешниковом: «Маня, отпусти даме шляпу.
Маня: Не могу, я сегодня на кепах».
* * *
Еще осенний лес не жалок,
Еще он густ и рыж и ал.
Стихи молодого поэта из Тулы (по радио).
О Бог мой, за что мне такое!
По радио: «Таня – бригадирша, в ее светло‑серых, карих глазах поблескивают искры трудового энтузиазма».
Боже мой, зачем я дожила до того, чтобы такое слушать!
* * *
Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как‑то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!
* * *
…Я не избалована вниманием к себе критиков, в особенности критикесс, которым стало известно, что я обозвала их «амазонки в климаксе».
* * *
Собачья нянька, от нее пахнет водкой и мышами, собака моя – подкидыш – ее не любит, не разрешает ей ко мне подходить.
Нянька общалась с водой только в крестной купели. Но колоритна. Сегодня сообщила:
«У трамвае ехал мужчина и делал вид, что кончил „иституй“. На коленях держал „портвей“, а с портвея сыпалось пшено. А другой мужчина ему сказал: „Эй ты, ученый, у тебя с портвея ДЕЛА сыплются“.
Животных она любит, людей ненавидит. Называет их «раскоряченные бляди». Меня считает такой же и яростно меня обсчитывает. С ее появлением я всегда без денег и в долгах.
Сегодня выдавала фольклор. Мой гость спросил ее: «Как живете?»
«Лежу, ногами дрыгаю».
«Милиционер говорит: „Здесь нельзя с собакой гулять“.
«Нельзя штаны через голову надевать!»
«Пошла в лес с корзиной, а там хлеб, и милиционер спрашивает: „Что это у тебя в корзинке, бабушка?“ А я говорю: „Голова овечья да п… человечья“. А он хотел меня в милицию за–гнать. А я сказала: „Некогда мне, на электричку опаздываю“.
Сегодня нянька сообщила, что все дети стали «космические», что детей опасно держать в доме, где живут родители.
Если бы она время от времени общалась с водой, я бы с интересом ее слушала. Что‑то от лесковских старух.
* * *
…Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное оскорбление! В театр вхожу как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!
…Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончать свою жизнь в сортире.
…Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» – ничего о себе не знаю.
…День кончился. Еще один напрасно прожитый день никому не нужной моей жизни.
65 год, 27 ноября, ночь, 2 часа
* * *
…Если бы я вела дневник, я бы каждый день записывала фразу: «Какая смертная тоска…»
И все.
«ПОСЛАНИЯ КАФИНЬКИНА»
Ф. Г. Раневская – писателю В. Е. Ардову
Не понимают «писатели», что фразу надо чистить, как чистят зубы… В особенности дамское рукоблудие бесит, – скорее, скорее в печать. Способная Г. заставила двух стариков наперебой шпарить Омара Хайяма. Меня стошнило. А ведь способная.
* * *
Когда я слышу приглашение: «Приходите потрепаться» – мне хочется плакать.
Написала Татьяне Тэсс: «Приезжайте ко мне, в поместье. На станцию „Малые Херы“. На службе у Тэсс в редакции „Известий“ дамы разволновались. И кто‑то спросил: „А где такая станция?“
ПОСЛАНИЯ А. КАФИНЬКИНА – КРУПНОМУ ХУДОЖНИКУ СЛОВА ТАТЬЯНЕ ТЭСС
Здравствуйте, Татьяна Тэсс!
Увидел я Вашу карточку, и невозможно смотреть без волнения, как Вы загадочно улыбаетесь – «Огонек» 45, индекс 70663.
Рассказ при ней также написан с большим знанием дела, хоть я и не люблю чтения про буржуазный строй, чуждый советским людям.
Из Вашего яркого сочинения видно, что наши люди лучше заграничных, хоть я пострадал от нашего советского. Я был обокраден племянником на почве доверия к людям.
Этим летом я решил удалиться на свежий воздух для поправления организма. Как говорится, годы берут свое, а женские капризы подорвали здоровье, а по просьбе вышеизложенного родственника я оставил его в моем домике на предмет сбережения имущественного фонда и т. к. в последнее время наблюдается, что в Малых Херах неспокойно от тунеядцев и бывали случаи нападения с помощью холодного оружия. Это нежелательное явление со стороны молодежного туризма, которые повадились наблюдать достижения предков по линии церквей, а также банных заведений далекого прошлого.
Возвратился я полный сил, как тут же обнаружил пропажу кальсон (2 пары темно‑фиолетовых с начесом), а также пиджака, а также лампы (импорт). Зная, как перо в Ваших руках хлестко бьет по явлениям и на страницах прессы отрицательное отношение к нашей действительности, прошу Вас написать про мой случай, имевший место.
И еще должен сказать, когда читаю произведения, сходящие с Вашего пера, всегда переживаю острые переживания. В Вашем пере волнует борьба за правду и хорошее внутри человека. Мои соседи того же мнения, и мы часто обсуждаем совместно Ваши умные сочинения, выхваченные из жизненных процессов людей. Когда получаем газету, перво‑наперво ищем Ваше фамилие, и если ее нету, то и не читаем, скука одолевает.
Пишите, Татьяна, чаще. Пишите, почему нет снижения цен и других достижений? Почему к нам в Малые Херы не приезжают выдающиеся артисты для обмена культурными ценностями? Многое еще хочется поведать Вам, зная Ваше чуткое отношение к трудящимся. К примеру: выходил я больную курицу (чахотка легких). И что же Вы думаете, на основании найденных у соседей во дворе перьев и пуха, она была похищена в период именин бухгалтера завода «Путь в коммунизм». Прошу этот случай описать с присущей Вашему таланту верой в человека.
Или возьмем такое: у моего кореша случился геморрой, после чего он, недолго думая, скончался, не дождавшись врача. Несмотря на мои позывные, врачиха явилась через отрезок времени. Совместимо ли это с нашей конституцией?
В это, Татьяна, Вам надо вникнуть, чтобы покончить с пережитками нашей счастливой жизни! В наступающем Новом, 1967 году желаю еще острей оттачивать Ваше гневное перо на благо Родины. Желаю счастья в личном разрезе.
С глубоким почтением КАФИНЬКИН А. И.
Мой адрес: Малые Херы, Б. Помойный (бывш. Льва Толстого), собственный дом.