Моя жизнь
Глава I
Из Англии в Канаду
Я родился на севере Англии, в приморском городке Саус‑Шильдс, где издавна жили предки отца, выходцы из Шотландии. Мой отец владел несколькими судами, которые перевозили товары за океан. Дед и все его родственники были также судовладельцами. Однако отец пошел этой дорогой не по своему желанию – он подчинился воле деда. Ему хотелось стать инженером и заняться строительством железных дорог, но дед сказал ему:
– Все это глупости. Железные дороги – это лишь пустая болтовня, пошумят о них немного, и на этом дело и кончится. Пройдет года три, все о них забудут, и мы снова вернемся к лошадям и каретам.
Это было в 1837 году.
Дела моего отца шли довольно успешно, и когда в 1840 году он женился на моей матери, у него уже было достаточно средств, чтобы обеспечить семью. Прошло еще немного времени, и он выстроил себе каменный дом, где и появились на свет десять его сыновей, в том числе и я.
Я родился 14 августа 1860 года.
Из окон нашего дома открывался очень красивый вид на поля и долины. Мы любовались стадами коз и овец, которые там паслись, и заслушивались песнями жаворонков. А в туманные вечера, когда кругом была мгла, к нам доносился с берега моря заунывный вой сирены и навевал тоску. В такие вечера я любил прислушиваться к тихому голосу матери, когда она рассказывала про старину.
В нашей семье жила память об одном замечательном предке, его называли Непобедимый Джорди. Он прославился своими замечательными подвигами в битвах за Шотландию.
Сколько раз в жизненных битвах, когда, казалось, все мои карты были биты и угасала последняя искра надежды, я вспоминал рассказы матери об отважном предке и говорил себе:
«Он никогда не сдавался, никогда не терял поражения, и я должен выйти победителем».
И всегда эта мысль подымала мои силы и вселяла уверенность в моем сердце, а потом приносила победу в жизни.
Мне еще не исполнилось шести лет, когда дела моего отца пошатнулись, и мы уехали из Англии.
Как сейчас помню летний день 1866 года. Отец, мать, мы, десять сыновей, и кузина Мери Берфильд, приемная дочь моих родителей, – все в сборе перед отъездом. Перед моими глазами кучи ящиков, перевязанных крепкими просмоленными веревками. Потом дешевая гостиница в Глазго с неприятным запахом кошек – там мы прожили сутки, ожидая посадки на пароход «Святой Патрик», который должен был доставить нас в Квебек.
Помню, что на пароходе мы ехали три недели, и что там было ужасно много крыс, и особенно их было много в зале по вечерам, где, мне казалось, они собирались, чтобы повеселиться.
От Квебека осталась в памяти большая скала, заслонявшая окна гостиницы, в которой нас кормили кислым хлебом. Там я слыхал, как рассказывали, что где‑то недалеко у кузнеца жил ручной медведь. Но мне не пришлось его увидеть, о чем я очень жалел.
От Квебека до Линдсея (штат Онтарио) – конечной цели нашего путешествия – мы долго ехали поездом через болотистые места, поросшие лиственницами и соснами.
Особенно запомнился мне один вечер. Мы уже собирались ложиться спать, когда отец, выглянув в окно, позвал нас к себе. Я так и замер от изумления. Всюду в лесу сияли, мерцали, вертелись какие‑то летающие огоньки, похожие на падающие звезды. Казалось, мы попали в сказочную страну.
Когда поезд промчался дальше и чудесное зрелище исчезло, отец объяснил нам, что это были не падающие звезды, а светлячки.
Июль и август 1866 года мы провели в городе Линдсее. Я очень хорошо помню его деревянные тротуары, огромные пни сосен, торчащие среди улиц, босоногих девочек и мальчиков, передразнивающих нас, потому что мы говорили не по‑канадски, неугомонное стрекотание кузнечиков среди густых зарослей сорных трав и яблони, увешанные яблоками.
Глава II
На ферме
Отец теперь решил заняться фермерским хозяйством и купил участок земли, расположенный среди леса, в трех‑четырех милях от города. На усадьбе стояли небольшой бревенчатый дом и несколько сараев и навесов.
Осенью, вскоре после того как мы переехали на ферму, произошло одно событие, взволновавшее нас.
К нам прибежал сосед и закричал:
– Доставайте ружья – олень в нашем лесу!
Отец и старшие братья выбежали, захватив с собой охотничьи ружья. Братья Вилли и Джо пошли с топорами.
Они срубили небольшое деревцо. Вдруг Вилли сказал:
– Посмотри, вон там олень.
И в самом деле, совсем недалеко стоял олень, насторожив уши, он сосредоточенно смотрел на братьев.
Джо сказал:
– Я сбегаю за ружьем.
– Да ведь оленя не будет здесь через минуту! – прошептал Вилли.
– Я все‑таки побегу, – настаивал Джо, – а ты последи за ним.
Когда Джо вернулся с ружьем, олень все еще стоял на месте и пристально смотрел на братьев.
Джо выстрелил и уложил зверя на месте – пуля попала в сердце.
Не прошло и получаса, как сбежались со всех концов люди и поздравляли брата с удачной охотой. Но потом вдруг в толпе пронесся шепот смущения – оказалось, что это был не олень, а беременная лань.
Я подошел к ней близко и обнял ее пушистую шею. До сих пор помню, какая она была нежная и мягкая. Глаза все еще казались осмысленными и живыми, хотя лань была уже неподвижна, как камень.
* * *
Бревенчатое здание школы находилось на расстоянии мили от нашего дома. Несмотря на то, что мне было всего лишь шесть лет, меня посылали в школу каждое утро вместе с восьмилетним братом. Там я проводил шесть часов.
В этой маленькой школе была только одна печка, и сами ученики рубили дрова для нее и поддерживали огонь.
Как‑то раз учительница сказала мне:
– Эрнест, положи вон тот сучок в печку.
Это было целое событие в моей жизни.
Я гордо прошел через весь класс, открыл дверцу печки и сунул сучок.
– Нет, – сказала учительница, – ты неправильно сделал. Джонни Блекуэл, покажи, как надо подкладывать дрова.
С надменностью, которая объяснялась превосходством лет и опыта – Джонни было уже шесть с половиной лет, – мальчик вынул мой сучок из печки, выдвинул кочергой горячие угли на решетку и осторожно сунул сучок. Потом он закрыл дверцу, открыл поддувало и, окинув меня презрительным взглядом, отправился на свое место. Этой обиды я долго не мог забыть.
В хорошую погоду мне было нетрудно дойти до школы, а потом пройти обратный путь домой. Но вот наступили холода, вода в канавах подернулась льдом, и скоро пошел снег. Сначала нам было очень весело бродить по свежему снегу. Потом погода становилась все холоднее и холоднее. Однажды, в конце ноября по дороге домой я так озяб, что был не в силах двигаться дальше. Я лег на снег.
У меня осталось об этом смутное воспоминание. Помню только, что сначала мне было очень холодно, а потом очень захотелось спать. Брат Артур понял, что жизнь моя в опасности. Он стал кричать на меня, грозил мне, всеми силами стараясь заставить меня дойти до дома.
В эту зиму меня больше не посылали в школу.
Мать привыкла, что дом у нее – полная чаша, и обычно держала нескольких опытных помощниц. Теперь же все хозяйство она вела вдвоем с нашей кузиной Мери и даже сама доила коров.
Все наше многочисленное семейство ютилось в одной большой комнате бревенчатой хижины. За перегородкой в одном конце помещались мать с отцом, в другом – двоюродная сестра. Мы же, мальчики, размещались в гамаках или же уходили спать на чердак, где ветер гулял, как в поле, и снег засыпал наши постели.
В конце концов на остатки своего капитала отец стал строить большой дом. «Он должен быть просторным – ведь здесь мы проживем всю нашу жизнь», – все время повторял он.
В январе 1867 года дом был закончен, и мы переселились туда.
Я помню каждый его кирпич, каждую планку и до сих пор помню запах известки и свежего дерева в сырых, холодных комнатах.
Пришла зима с сильными морозами, снег с каждым днем становился все глубже. Отец со старшими братьями отправлялся каждый день в лес рубить дрова. Мы же, младшие ребята, вчетвером оставались дома и играли в мастерской. Это была большая комната в северо‑восточной части дома; она была предназначена главным образом для столярных работ, но здесь же мы научились, как обращаться с кожей, стеклом и металлом. Это была наша школа ручного труда. Мы всегда сами мастерили все, что нам было нужно для наших игр и занятий.
И как бы я хотел сейчас иметь некоторые из этих вещей, сделанных детскими руками, и особенно мою резьбу по дереву с изображением птиц и зверей!
* * *
В первое же лето на ферме я научился читать. Хорошо помню, с каким восторгом я прочел первую строчку в газете и с какой гордостью сказал своему сопернику Джо Блекуэлу, что я часто читаю газету. Но Джонни совсем не удивился, а только с пренебрежением сказал:
– Ну тебя, это неправда!
После этого мы с ним так сильно подрались, что нас пришлось разнимать.
Ученье давалось мне легко, и все учителя хвалили меня и говорили моим родителям, что я самый способный мальчик в школе.
В школу мы отправлялись ежедневно в восемь часов. Нам давали с собой завтрак, и почему‑то он всегда был одним и тем же – сандвич с мясом, сандвич с джемом и крутое яйцо. В конце концов я возненавидел все это на всю жизнь.
Наше путешествие в школу не обходилось без приключений. Нам обычно попадались навстречу стада коров и овец, в которых всегда были быки и бараны. Мы особенно боялись баранов, потому что они часто нападали на нас, и как только, бывало, увидим стадо, отбегали на самый край дороги, чтобы дать ему пройти, или же прятались за изгородь.
Если вы думаете, что коровы – это просто коровы, вы ошибаетесь: коровы на нашей ферме были совершенно особенные. Я был в восторге, когда в первый раз встретил Дженни, нашу буренку, со сломанным рогом, – я сразу увидел в ней героиню моих будущих рассказов, ту самую, которая забодала собаку.
Потом у нас была еще Черри, большая красно‑бурая корова. Она давала очень много молока, и у нее была телочка Салли. Была корова Звездочка – мы назвали ее так из‑за белого пятнышка на лбу.
За свою жизнь я видел много коров, были у меня и свои, которых я сам доил, но ни одна из них не запечатлелась в моей памяти так живо и ярко, как те, за которыми я ухаживал в детстве.
У каждого из нас, малышей, была корова, о которой он должен был заботиться. Наши обязанности состояли в следующем. Утром в восемь часов мы должны были отвязать свою корову и выпустить ее на скотный двор. И если, как это обычно бывало, она шла к колонке, мы должны были накачать достаточно воды, чтобы хорошо напоить ее. Зимой это было трудным делом – вода часто замерзала в колонке, и нам приходилось долго трудиться и отбивать лед, прежде чем напоить свою питомицу.
После того как мы выгоняли своих коров, надо было почистить стойло и ясли. Отходы соломы из яслей шли на подстилку, а в ясли клали свежую солому. Вечером мы загоняли коров на ночь.
Все это как будто нетрудно сделать, но зима была суровая, а мы были плохо обуты и одеты, и не проходило дня, чтобы я не страдал от мучительной боли в окоченевших пальцах и не отмораживал себе нос и уши.
* * *
Долго‑долго тянулась эта зима. В марте наконец пришел настоящий весенний день – сияло солнце, всюду таял снег, и небо было ярко‑ярко синее.
Маленькая птичка прилетела на тополь около нашего дома и тихо запела. Кто‑то из старших мальчиков сказал, что это синяя птица. Мне показалось, что я видел ее синюю спинку. Снова и снова пела она свою нежную песенку.
Не знаю почему, но я вдруг разрыдался. Я был взволнован этой песней до глубины души. С тех пор каждый год я ждал свою синюю птичку и с ней весну.
Скоро весна завладела землей. В небесах и в лесу распевали и перекликались птицы, на пригорках шумели бурные ручейки.
В лесу появились какие‑то маленькие цветочки. Мы их назвали «крапинками».
Я очень хорошо помню, как в один из этих весенних дней я нашел птенчика маленькой коричневой птички – ее гнездо было свито на самой земле, у ручья. Много лет спустя я узнал, что это был певчий воробей.
Мы пробовали сами устраивать гнезда на земле, подражая птичьим, и ждали маленьких гостей. Но увы, напрасны были наши ожидания: все эти маленькие гнездышки на земле оставались пустыми.
Проще было дело с курами. Нам, детям, было поручено собирать куриные яйца. Чтобы легче найти, где несутся наши куры, мы устраивали им гнезда где‑нибудь в укромном уголке и там обычно находили яйца.
Наш сарай был сложен из бревен и покрыт огромной соломенной крышей; эта крыша была излюбленным местом несушек, а значит – чудесным местом для нашей охоты за яйцами.
А кроме того, здесь можно было уединиться от всего мира и мечтать в одиночестве.
Как‑то раз я лежал, вытянувшись на спине и смотрел вверх. Огромные облака, словно высеченные из белого камня, плавно передвигались надо мной, порой заслоняя лазурь неба. Порой они сталкивались бесшумно, потом расходились в стороны, и тогда открывалась бездонная синева.
И вдруг на этом великолепном фоне я увидел очертания двух чудесных птиц, ко мне донеслись издалека трубные звуки их голосов. Это были белые журавли – самые изящные создания из всего пернатого царства.
Торжественные, волнующие звуки их трубных голосов до сих пор отдаются эхом в моем сердце. Чего бы я не отдал, чтобы услышать их сейчас так, как я слышал тогда, и увидеть их теми юными глазами!
Но увы, я теперь стар, и волшебная птица исчезла, исчезла навсегда.
* * *
С весной наступала новая пора в нашей жизни, и, хотя мы все помогали в хозяйстве, это не мешало нашим детским похождениям, мы находили много птичьих гнезд и радовались каждой новой находке, особенно я – для меня это были сокровища. Вспоминая теперь свои детские переживания, я должен сказать, что гнезда с яйцами доставляли нам больше радости, чем гнезда с птенцами.
Только немногих птиц мы знали по именам: красногрудого дрозда, ворону, ястреба, сову, дятла, куропатку, голубую горихвостку, колибри. А как мне хотелось знать больше! Всем своим существом я жаждал этих знаний. Но у нас не было книг, и мы не знали никого, кто бы мог помочь нам в этом отношении.
Интересно, мучаются ли так и другие мальчики, как мучился я, когда становился в тупик перед неразгаданной загадкой. Когда я видел новую птицу, у меня захватывало дыхание и, казалось, волосы шевелились на голове, а когда птица улетала, оставив меня снова в неведении, я горевал, словно потерял близкого друга.
Наконец, я узнал, что у некоего Чарли Фолея, хозяина скобяной лавки, есть птичьи чучела. Долго мне пришлось уговаривать родных, прежде чем я попал в город и встретился с этим замечательным человеком. Взволнованный, я прошел молча в его комнату через скобяную лавку, а там по стенам на деревянных полочках я увидел сорок или пятьдесят птичьих чучел.
Чарли Фолей мало говорил со мной, потому что с ним был его товарищ, охотник, и они беседовали о собаках.
Но он мне назвал кардинала, лесную утку, голубого журавля, чайку, черную ласточку.
В комнате Чарли Фолея мне удалось разгадать одну загадку. Однажды в лесу мой брат выстрелил в сову. Птица упала с подбитым крылом, и мы ее принесли домой. Я хорошо запомнил ее желтые глаза и пушистые перья, помнил, как она шипела и щелкала клювом, когда я смотрел на нее издалека. Нам сказали, что это очень опасная птица. Я узнал ее среди чучел Чарли Фолея. Это была ястребиная сова – одно из самых безобидных созданий, которое обитает в темных лесах.
Названия птиц и их внешний облик глубоко запечатлелись в моей памяти. Как я хотел бы знать, жив ли еще Чарли Фолей и знает ли он, сколько радости доставил мне в тот день!
* * *
К нам часто заходил старый охотник Чарлз Пиль. Он мог часами сидеть у огня и говорить о старине.
Как я любил слушать его рассказы! Сколько медведей и оленей убил он! Что за ужасные чудовища были медведи в то время! И какой храбрый охотник был Пиль! Каждое его слово было откровением для меня, и я ужасно огорчался, когда на самой середине героического рассказа отец напоминал мне, что пора ложиться спать. Я уходил медленно‑медленно, боясь рассердить отца, и ловил каждое слово этих чудесных рассказов. Я не сомневался, что медведей в те времена здесь были целые миллионы, а волков еще больше.
Однажды вечером, когда я ложился спать весь под впечатлением этих волнующих рассказов, я вдруг увидел при свете догорающей печки совсем близко около моей кровати голову волка. Я весь похолодел от страха. Волк в моей комнате! Я чувствовал, как волосы стали дыбом на моей голове. Но потом, немного придя в себя, я стал качать головой из стороны в сторону и обнаружил, что голова волка была всего лишь тенью на стене от моей головы и складок ватного одеяла, которое я надвинул на лицо. О своих страхах я никому не рассказывал до сегодняшнего дня.
Я никогда не терял случая побывать у Пиля. У него была очень большая семья – семнадцать детей. Мне было хорошо у них.
Там всегда было много интересного: шкурка енота, прибитая на стене сарая, пара оленьих рогов на гребне крыши.
Я с волнением выслушивал рассказы о набегах рыси на курятник, где среди кур расхаживал красавец павлин.
Однажды весной у охотника Пиля вороны высидели птенцов в ящике, прибитом на черном ходу. Я очень любил кормить этих воронят. Они никогда не отказывались от еды и готовы были проглотить мой палец вместе с лакомым кусочком.
Как‑то раз одна из девочек сказала:
– Возьми к себе домой одного малыша.
Я с восторгом принял этот подарок. Всю дорогу я гладил и ласкал вороненка. Дома я посадил его в просторную клетку и кормил каждые полчаса.
На следующее утро я встал очень рано, чтобы досыта накормить своего крикливого питомца перед уходом в школу.
Весь день мои мысли летели к нему. Без минуты опаздания, ровно в четыре часа, я был дома. Я подбежал к клетке – на дне ее лежал мертвый вороненок. Слезы хлынули из моих глаз, и я не мог их остановить.
Вороненок умер от голода – его нужно было кормить каждый час, потому что в этом возрасте он очень быстро растет и требует много пищи.
Я рыдал и долго не мог успокоиться. Кузина Мери утешала меня и приговаривала:
– Почему же, почему же ты мне ничего не сказал? Я бы накормила его.
Никогда не забуду одного дня моего детства. Мы гнали коров с пастбища со старшим братом Джорджем и соседом Джимом Паркером. Пара ворон пролетала над нами. И вдруг с небольшого деревца сорвалась маленькая птичка, оглашая воздух пронзительным воинственным криком. Она кинулась сначала на одну, потом на другую ворону. Те бросились стремительно в сторону и улетели в лес.
– Кто это? – спросил я.
– Это королевская птица, – ответил брат. – Она заклюет любую птицу.
– Королевская птица! – прошептал я в волнении.
Она жила до сих пор только в моих мечтах. Я думал, что это очень редкая птица дальних стран. Теперь я увидел ее собственными глазами у нас – она стала для меня реальностью. Она жила и сражалась с нашими воронами. Это было потрясающее, необычайное открытие.
С этого дня маленькая героическая птичка завладела моими мыслями. Я всегда преклонялся перед героями и включил ее в мой список «знатных». С каждым годом я узнавал все больше и больше о ней, и, когда мне было шестнадцать лет, я написал героическую поэму «Королевская птица». Она была напечатана в 1879 году. Это было началом моей писательской деятельности.
* * *
Четыре года мы прожили на ферме среди лесов. На восток лес тянулся непрерывным массивом, и я не видел там ни просек, ни полян – только один дремучий лес. Мне казалось, что этот лес тянется до конца света.
Потом наступила большая перемена в нашей жизни. Отец не справился с фермерским хозяйством, и старшие братья один за другим занялись другой работой.
А однажды мать сказала, что мы скоро переедем жить в город Торонто. Я отыскал этот город на карте в школе и сказал своим товарищам, что мы теперь будем жить в городе «Оронто».
12 апреля 1870 года мы распрощались с нашей фермой и сели в поезд на вокзале в городе Линдсее. Мы ехали в Торонто.
Глава III
Природа в городе
Когда мы покинули нашу ферму и переехали жить в город Торонто, мне казалось, что я навсегда оторвался от природы. Но мечты с неудержимой силой снова и снова уносили меня в любимый мир. В памяти оживали дремучие леса, населенные птицами, и маленькая комнатка Чарли Фолея с белыми стенами, на которых висело шесть полочек с чучелами птиц. Я мечтал, что когда‑нибудь и у меня будет такая же комната с такими же полочками и на каждой из них будет стоять по чучелу.
Но чучела не сделаешь, не поймав птицы. Я стал расставлять сети, западни и пускать свои стрелы из лука.
Досадно бывало, когда поймаешь или увидишь незнакомую птичку и не знаешь и не можешь догадаться, как она называется, и ни от кого не узнаешь ее имени. Зато облик каждой птицы, которую я видел вблизи, долго жил в моей памяти.
На одной из улиц города мне посчастливилось найти мастерскую чучел, и я часами простаивал перед ее окном, прижавшись носом к стеклу, и любовался птицами.
Вскоре на этой же улице открылась еще одна мастерская чучел. На ее витрине было выставлено много птиц, и, к радости моей, под некоторыми из птичьих чучел были прибиты дощечки с названиями.
У брата моего товарища в застекленном ящике стояло чучело золотокрылого дятла – трофея его охоты. Юноша иногда пускал меня к себе в комнату и подробно рассказывал, как он подстрелил дятла. Я молча любовался красивым чучелом и жадно слушал его рассказы. Один раз я заметил на пустыре птицу величиной с дрозда. Оперение ее было пепельно‑серого цвета, с бронзово‑желтым отливом на спине и голове.
Что это была за птица? Я так и не узнал тогда, несмотря на все старания. Но она была так хороша и так отчетливо запечатлелась в памяти, что десять лет спустя я узнал ее на иллюстрации одной орнитологической книги. Это был красный щур в своем первом оперении. Но в то время у меня не было ни одной книги об американских птицах, и я не знал даже, что такие книги существуют. Вся литература, которая мне попадалась с руки или о которой я слыхал, была посвящена птицам Великобритании, и я блуждал, как в потемках, пробуя изучать птиц, которых видел вокруг себя.
В библиотеке моего отца было два толстых тома под названием «Иллюстрированный музей живой природы». Две страницы пояснительного текста следовали за каждыми двумя страницами иллюстраций. Я снова и снова рассматривал, читал и перечитывал эти книги и все‑таки всегда закрывал их с чувством разочарования – все эти красивые звери и птицы были не наши и жили где‑то далеко за морем.
Моим любимым занятием было устройство птичьих домиков. Я мастерил ящики размером 6 х 8 х 10 дюймов и прибивал их к шесту, а потом прикреплял на крыше дома или сарая. И ко мне прилетали белогрудые ласточки, голубые горихвостки, домашние крапивники, черные ласточки и вили свои гнезда в моих домиках.
За нашим домом в Торонто был длинный ряд деревянных навесов, сараев, куч хвороста и тянулся фруктовый сад. Сюда прилетало много птиц из леса. За ними охотились кошки – домашние, полудикие и совсем дикие.
Кошки ютились в стогах сена, под полом сараев и конюшен. Мы с братьями часто наблюдали издалека, как целые выводки котят грелись на солнце. Но стоило нам подойти поближе, как котята в испуге бросались в свое логовище, и мы легко узнавали, где они живут.
Как‑то раз мне захотелось половить диких котят, и я устроил незатейливую ловушку из веревки, завязанной петлей и туго натянутой поперек входа в их жилище. Целое утро прослонялись мы с братьями в ожидании. Вот наконец котята вышли, чтобы погреться на солнышке. Мы бросились на них, а они, конечно, помчались домой. Один из котят, тигровой масти, попал в нашу ловушку. Веревка крепко прищемила его за задние лапки. Мы очень обрадовались нашей удачной охоте и думали, что добыча достанется нам без труда. Но мы ошиблись. Котенок визжал и рвался изо всех сил. Вдруг он прыгнул на старшего брата и одним ударом маленькой лапки оставил четыре глубокие раны на его руке. Потом он набросился на другого брата. Что нам было делать? Мы перерезали веревку и пустили котенка на все четыре стороны.
Прошло немного времени, и я задумал дать представление под названием «Дикий Запад». Для этого представления мне необходим был зверинец.
Наш кот Рыжий Билли – большой, оранжевого цвета, с коричневыми, точно у леопарда, пятнами на спине, – мне казалось, очень подходил для нашего зверинца. Его нам подарил наш сосед шесть месяцев назад еще совсем маленьким котенком. Билли рос быстро, с каждым днем становился все сильнее. За последнее время он редко сидел дома по ночам, а все больше бродил с дикими кошками.
Я решил поймать Билли, разукрасить ему черными, как у тигра, полосами морду, уши и хвост, а также обвести черной краской пятна на спине. Тогда я мог бы его назвать Буола‑Буола – дикая кошка.
Но сначала нужно было смастерить клетку. Я взял ящик, вырезал отверстие и подвесил дверцы с задней стороны, а с передней устроил решетку из толстой проволоки. «Из такой клетки ему не уйти», – с гордостью подумал я.
Билли не дичился меня, приходил на мой зов и охотно ел мясо из моих рук. Во время одной из кормежек я обхватил его руками под живот и за шею и потащил к клетке. Если бы вы знали, как он разжирел! Он втрое увеличился в весе за последние два месяца. Билли сильно упирался. Я старался уговорить его, гладил толстую морду и все приговаривал: «Мой славный котик, мой славный котик!»
Вот наконец и клетка. Я втолкнул Билли через открытую дверцу и плотно ее захлопнул.
Билли сейчас же почуял мое предательство. Рыча, он кинулся на решетку. Мне казалось, что она удержит любого зверя, но разъяренный Билли нажал на нее с такой силой, что решетка не выдержала – тонкая проволока соскользнула, образовалось большое отверстие, и мой Билли выскочил как угорелый. Он никогда больше не приходил к нам в дом и совсем перестал доверять человеку. Время от времени нам случалось видеть его, но только издали – Рыжий Билли, красавец кот, теперь все время бродил со своей стаей диких кошек.
* * *
У нас развелось много крыс, несмотря на то что при доме всегда было несколько кошек. Хорошо помню, как крысы убегали от нас целыми стайками, когда вечером с фонарем в руках мы подходили к сараю. Мы часто вспоминали маленького терьера Снапа, нашего верного защитника от крыс, когда мы жили на ферме. Каждую ночь он выходил на охоту и каждое утро победоносно являлся с огромной бурой крысой в зубах.
«Как бы это поймать одну крысу? – задумался я.
На рынке можно было достать крысоловки двух или трех видов. Но для этого прежде всего нужны были деньги, да и кроме того, все они убивали, а мне нужна было ловушка, которая оставляла бы крысу невредимой. В конце концов я сам стал мастерить крысоловку. В дне бочонка из‑под гвоздей я вырезал продолговатое отверстие размером 2 х 8 дюймов и заградил его решеткой из толстой проволоки. В противоположном конце бочонка должна была быть сооружена главная часть ловушки. Задача была нелегкой. От толстой дюймовой доски я отрезал кусок величиной в 20 х 14 дюймов и посредине, на расстоянии четырех дюймов от продольного конца, вырезал круглую трехдюймовую дыру. Внутри по ее окружности я насадил дюжину толстых проволок в полудюйме друг от друга. Каждая из этих проволок была длиной в десять дюймов и заострена на конце. Своими острыми концами проволоки были обращены внутри бочонка. Таким образом, получился тоннель, который постепенно сужался. Доска прикрывала бочонок, как крышка, чтобы легко было открывать ловушку. Для приманки я припас несколько кусочков мяса, и моя ловушка была целиком оборудована. Я поставил ее под навес, где каждую ночь собиралась масса крыс.
На следующее утро, когда мы садились за стол к завтраку, отец спросил меня довольно многозначительно:
– Что это за животное у тебя в том бочонке, сынок?
Меня сразу бросило в жар. Я побежал к навесу. Там, неистово грызя железную решетку, сидела огромная бурая крыса. Моя ловушка удалась на славу! И пока я, не отрывая глаз, рассматривал своего разъяренного пленника, у меня возник вопрос: «Что же нам делать с крысой?» Конечно, ничего не стоило убить ее в бочонке, но этого мне не хотелось.
– Ты бы отнес свою крысу к доктору Уильяму Броди, – посоветовал мне товарищ, – он все время просит, чтобы ему приносили живой корм для гремучих змей – они у него в яме живут.
– Чудесно! Я так и сделаю, это будет интересно – как на арене боя в Риме во времена Нерона.
Итак, я покатил свой бочонок с крысой к дому, где жил доктор Броди.
Броди был зубным врачом. Свое дело он не любил, и немудрено, что оно у него не ладилось. Естествознание же увлекало его. Птицы, звери, пресмыкающиеся, цветы и всякие растения – все, что летало, ползало, росло среди дикой природы, поглощало его внимание. В городе он слыл за чудака, и злые языки говорили, что Броди любит своих гремучих змей больше всего на свете.
Когда доктор увидел мою крысу, у него глаза заблестели от радости. Он хотел уже было пустить ее в террариум к змеям, но потом вдруг остановился – слишком беспокойно вела себя крыса и все грызла, грызла и грызла железную решетку ловушки.
– Почем знать, кто из них возьмет верх? Легко может случиться, что гремучие змеи, вместо того чтобы полакомиться крысой, станут ее жертвой.
И старик пустил крысу в ящик, где валялся старый сапог.
Крыса покружилась немного по ящику, потом заметила сапог и шмыгнула в него. Из дырки показался хвост.
– Она может обидеть моих милочек, – сказал чудак старик, схватив крысу за хвост. – Этого я не допущу.
Броди взял старые щипцы из своего зубоврачебного кабинета и выдернул и крысы четыре резца – ее главное орудие борьбы. После этого он пустил крысу в большую четырехугольную яму, где жили гремучие змеи.
Мы подошли к самому краю ямы и следили с напряжением, не отрывая глаз.
Крыса забилась в самый темный угол ямы и глядела то в одну, то в другую сторону, видимо стараясь оценить своих врагов.
Гремучие змеи свернулись в клубок, как только услышали топот лап и воинственное урчание крысы. Но крыса – это корм, а змеи были голодны.
И вот четыре великана высоко подняли головы, высунули языки и поползли вперед плавными, медлительными движениями. Они наступали полукругом, медленно, но упорно, все ближе и ближе продвигаясь к добыче.
Тихое урчание было единственным ответом забившейся в угол крысы. Из беззубого рта сочилась кровь, но глаза горели воинственным блеском.
Играя в воздухе тонкими языками, змеи ползли и ползли. Вся насторожившись, крыса следила за ними, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Она не тронулась с места, пока змеи не подошли так близко, что могли схватить ее.
Тогда крыса прыгнула. И четыре змеи отпрянули, как одна. Высокими прыжками крыса перебралась в другой угол ямы.
Снова змеи построились полукругом и поползли к своей добыче, подняв головы и размахивая высунутыми языками.
Снова тихое грудное урчание было боевым ответом крысы.
И на этот раз она не далась врагу – снова прыгнула и опять забилась в темный угол ямы.
Борьба длилась долго.
Но один раз во время прыжка над самой головой змеи крыса на мгновение подставила свою грудь. И роковая минута пришла. Свернутая в спираль шея змеи мгновенно выпрямилась вверх, смертоносные зубы впились в тело.
Со смертельным ядом в крови отважная крыса бросилась на ближайшую змею, схватила своими беззубыми челюстями покрытую чешуей шею и крутила, крутила ее изо всех сил, пока не затрещали кости. В предсмертных судорогах змея забила хвостом и припала к земле.
Крыса бросилась душить другую змею. И что из того, что та укусила ее, все равно смерть близка, живой она не сдастся врагу.
Теперь на очереди третья гремучая змея. Крыса не могла больше прыгать. Ее задние ноги были парализованы, но отвага оставалась несломленной. Больные челюсти не потеряли способности душить. Крыса порвала брюхо у извивающегося врага и перекусила ему спину уцелевшими зубами.
И теперь, волоча свои задние ноги, крыса добралась до четвертой змеи. И эта змея также укусила крысу. Минуты жизни крысы были сочтены, но отчаянная храбрость все еще звала ее к борьбе. И крыса, схватив змею за шею, кусала и душила ее, пока та не растянулась на земле.
Гремучие кольца на хвосте звучали все слабее и слабее. Это была предсмертная тихая песнь последней из четырех великанов‑змей. И, вытянувшись, рядом лежала крыса – тихо, совсем тихо, сраженная смертью на поле битвы.
Мы стояли, оцепеневшие от страшного зрелища. Я весь дрожал, а Броди ломал свои костлявые руки и шептал, сам не понимая того, что он при этом чувствовал:
– О боже мой, боже мой, что за храбрость! Какая отчаянная отвага! Как я восхищен ею! Как я ненавижу ее! Она отняла у меня моих гремучих, и я так зол на нее… нет, я преклоняюсь перед ней!
* * *
Как‑то раз один из моих товарищей по школе сказал мне:
– Почему бы тебе не отправиться в субботу в долину Дона? В этот день там собираются охотники и устраивают состязания в стрельбе. Для этой забавы туда привозят много живых птиц.
В чем заключалась забава охотников и как происходило состязание в стрельбе, я так и не понял. Но возможность увидеть много птиц была для меня очень заманчивой.
В ближайшую субботу сейчас же после завтрака я отправился в указанное место. Я нашел там небольшую кучку людей, вооруженных двуствольными ружьями. Телега, запряженная одной лошадью, стояла в стороне. На ней было множество клеток с птицами.
Небольшая площадка, огороженная веревкой, была отведена для стрельбы. Там я заметил две лошади.
Я подошел к телеге. Билль Лон, охотник и птицелов города Торонто, снимал клетки, наполненные птичками. Птицы рвались на свободу, просовывали головы и лапки сквозь узкие отверстия решетки. Какой‑то мальчуган стал тыкать в них палкой, стараясь загнать обратно.
– А ну‑ка брось это дело! – прикрикнул на него Билль.
Я не отрывал глаз от клетки: там были снежные подорожники, чечетки и береговые жаворонки. Билль охотно рассказывал про птиц, и от него я узнал много интересного, нового.
Скоро началась стрельба.
– Подайтесь назад! – скомандовал Билль.
Помощник Билля посадил в западни, которые стояли на площадке, по птице. И как только охотник с ружьем наготове кричал: «Тяни!», дверца западни открывалась и птица стремительно вылетала на волю.
Пиф‑паф! – на снег падало искалеченное, окровавленное маленькое тельце.
Пиф‑паф! – и около другой западни происходила та же трагедия.
Много птиц погибло в этот день на моих глазах. Их безжизненные тельца подбирал какой‑то человек и складывал в корзинку.
– Для чего вы это делаете? – спросил я.
– Для чего, ты спрашиваешь? Мы их на кухню в больницу доставляем, а там из них варят супы для больных и готовят разные блюда. Иначе бы закон давно запретил эту игру.
На сердце у меня было тяжело, словно камень лежал, – я никак не мог понять этих людей.
Перед тем как идти домой, я спросил Билля, сколько ему платят за каждую пойманную птицу.
– Один доллар за дюжину снежных подорожников и по шестьдесят центов за двенадцать жаворонков или чечеток.
Я попросил продать мне трех птиц.
– Охотно, – ответил Билль. – Бери, какие тебе приглянутся.
Я выбрал жаворонка и двух чечеток.
Мы посадили их в плетенку из‑под клубники, и я побежал домой.
Еще когда мы жили на ферме, я заметил, что птица, посаженная в металлическую клетку, очень сильно бьется об ее проволочные стенки, вероятно, потому, что тонкая проволока решетки кажется ей ничтожным препятствием и она рвется на волю. Это всегда кончается смертью маленькой пленницы. Если же птицу посадить в клетку с решеткой из деревянных прутьев, она, конечно, тоже будет стремиться на свободу, но о стенки биться не станет, и это сохраняет ей ж