Глава 9. Парадигмы и дихотомии в психологии

9.1. Психология описательная и объяснительная

Термин «описательная психология» в литературе утвердился после выхода в 1884 г. в свет под этим названием работы выдающегося немец­кого философа-идеалиста Вильгельма Дильтея (1833-1911). Это было время господства ассоцианизма, взаимопроникновения идей физиоло­гической психологии и психологии сознания, но также и время после выхода основополагающих трудов Г. Фехнера (1801-1887) и Г. Эббинга-уза (1850-1909), когда появилась надежда на разработку объективного метода исследования в области психологии. Спор между описательной и объяснительной психологией часто связывают с противопоставлени­ем имен Дильтея и Эббингауза (с его ориентацией на то, что психоло­гия может строиться по принципу использования экспериментального метода и быть наукой объяснительной; «экспериментом» тогда был пси­хофизический и ассоциативный). Надо сказать, что сам Дильтей в сво­ей книге апеллирует не к имени Эббингауза, а к продолжателю идей Вольфа. Представим его позицию.

Начинается книга с доказательства того, что сторонники материали­стического понимания принципа ассоциации (Гербарт, Спенсер и Тэн) необоснованно привлекают физическое понимание причинности для конституирования психологических законов по принципу причинной связи «при посредстве ограниченного числа однозначно определяемых элементов» [Дильтей, 2001, с. 5]. Автор критикует основное звено в построении классической картины мира (Кеплером, Галилеем, Нью­тоном) — звено гипотез — и выражает резкое неприятие роли гипотез в естественно-научном познании. Напомним, что тогда еще не было теории критического реализма К. Поппера, в которой тот обосновал способ гипотетико-дедуктивного вывода как метод объективного по­знания именно на основе выдвижения теоретических гипотез, провер­ка которых изменяет пространство научной проблемы. Для Дильтея по-

218_______________________ Глава 9, Парадигмы и дихотомии в психологии

падание в поле гипотез исключает возможность причинного познания. То есть для него в первую очередь неприемлема именно эта характе­ристика естественно-научного познания — путь выдвижения гипотез, а не собственно экспериментальный метод, как это иногда сегодня пред­ставляют сторонники описательной психологии (функционирующей в другом ее понимании, чем задал Дильтей).

Следующий недостаток объяснительной психологии с точки зрения автора подхода понимающей психологии — перенесение внешней по­следовательности как причинной цепи событий на душевную жизнь. И здесь важны обе составляющие — во-первых, выдвижение нового по­нимания предмета: психология теперь наука не об ассоциациях, а наука о духе, душевной жизни. Во-вторых, переход к последовательному обо­снованию причинности как замкнутой только в сфере душевной жизни. Это явно ход в иную сторону понимания детерминации, чем намечал­ся у Джеймса и других авторов, относимых к направлению функцио­нальной психологии. Это также и сознательный отказ от возможности рассмотрения единого причинного круга событий и причинного обу­словливания — хотя бы на уровне признания причинно-действующих условий — на уровне действия законов душевной жизни.

С точки зрения Дильтея, звено гипотез не может помогать психоло­гическому познанию, поскольку «в познании природы связные комп­лексы устанавливаются благодаря образованию гипотез, в психологии же именно связанные комплексы первоначальны и постепенно даны в переживании» [Дильтей, 2001, с. 11]. Кроме того, факты в области ду­шевной жизни не достигают такой степени определенности, которая необходима для соотнесения их с теорией. Вред позитивизма, связы­ваемого с объяснительной психологией, заключается в «бесплодной эмпирике». Кант, как и другие гносеологи (философы, развивающие теорию познания), разрывает единую связь духовного факта и того «представления духовной связи», на фоне которой дан этот факт. В распоряжение гносеологии, по Дильтею, нужно дать «значимые по­ложения о связи душевной жизни». И здесь он строит картину, дей­ствительно новую по сравнению с ассоцианистской.

В поисках предпосылок своих взглядов Дильтей обращается к дру­гому немецкому философу X. Вольфу, рассматривая его рациональную психологию как объяснительную. Метафизический элемент объясни­тельной психологии — первенство рациональных конструкций, лишь проверяемых в эмпирической психологии, — вот с чем спорит Диль­тей. И он специально обращает внимание на представителя гербартов-ской школы Т. Вайнца как впервые поставившего иные приоритеты:

 

9.1. Психология описательная и объяснительная

описательная психология, соответственно наукам об органической жизни, поставляет эмпирический материал, а объяснительная опери­рует этим материалом. При этом она стремится выделить закономер­ный план явлений, не отягощаясь звеном гипотез как метафизическим элементом. Дильтей не против такого понимания объяснения¹. Выход за пределы, намеченные Вайнцем, Дильтей видит в следующем.

Расчленение восприятия и воспоминания — вот с чего началась объяснительная психология. «Могучая действительность жизни» да­леко выходит за пределы этих занятий объяснительной психологии. Кроме того, реальная психология, как ее понимает Дильтей, должна быть прочно обоснована и достоверна (в отличие от гипотетических объяснений). Она должна порвать с объяснительной психологией так­же потому, что та не раз связывала себя с материализмом. Неприемле­мость взглядов Вундта и Джеймса (как представителей современной ему психологии) Дильтей связывает с тем, что они, увеличивая эле­менты и приемы объяснений, оставляли гипотетическим сам харак­тер объяснительных элементов.

«Под описательной психологией я разумею изображение единооб­разно проявляющихся во всякой развитой человеческой душевной жизни составных частей и связей, объединяющихся в единую связь, которая не примышляется и не выводится, а переживается» [Дильтей, 2001, с. 20]. Апелляция к переживанию выглядит связующим звеном между дильтеевским и современным пониманием психологии пережи­вания как движения в сторону гуманитарной парадигмы. Однако бо­лее подробно представление позиций по вопросам, как понимаются переживание и отвечающий психологии метод, не позволяет увидеть прямую связь между психологией души по Дильтею и психологиче-I скими подходами в рамках современной гуманитарной парадигмы. В частности, он подчеркивал аналитичность психологического зна­ния, данного непосредственно, но не без осмысления его человеком.

Важнейшей характеристикой описательной психологии является то, что «ход ее должен быть аналитический, а не построительный». То есть понимающая психология мыслилась Дильтеем не в противовес ана­литическому методу, а в противовес психологическим реконструкци­ям, которые надстраиваются над непосредственно данным. Таким об­разом, это обоснование все того же постулата непосредственности в психологии. Внутреннее восприятие может непосредственно давать

¹ Согласно его оценке, только безвременная кончина Вайнца помешала ему стать в ряд с такими величинами в науке, как Лотце и Фехнер.

Глава 9. Парадигмы и дихотомии в психологии

сведения о душевной жизни. И каковы бы ни были причинные отно­шения, в которых возник психический акт (восприятия, мыслитель­ный акт), во внутреннем мире он образует нечто новое, не имеющее аналога в мире внешнем. При этом Дильтей подчеркивает интеллек­туальность внутреннего восприятия, опосредствование его логически­ми процессами. Это рождает психологическое наблюдение. В резуль­тате расчленяющая описательная психология «кончает гипотезами, тогда как объяснительная с них начинает» [Дильтей, 2001, с. 51]. К объяснительным моментам в рамках описательной психологии он от­носит представления о структурном законе и законе развития.

Интеллект, чувство (побуждение) и воля связываются в расчленен­ные целые душевной жизни. И чтобы им вновь вернуть целостность, дильтеевская психология возвращает к идее телеологической причин­ности. Структурная связь носит телеологический характер: она дает основной закон душевной жизни — закон развития («действующий как бы в направлении длины»). В каждом отдельном акте сознания всегда находится бодрствующий пучок побуждений и чувств. Кроме того, связь душевной жизни «содержит как бы правила, от которых зави­сит течение отдельных душевных процессов» (выделено В. Д.) [Диль­тей, 2001, с. 57]. А это уже указание на закон как детерминацию. Но позитивного рассмотрения этой проблемы в книге нет.

Мы привели более подробно схему дильтеевской психологии пото­му, что ориентировка на цель понимания не означала для его описатель­ной психологии отказа от аналитического метода или логики выводов. Она расставляла иные приоритеты между психологическими фактами и объяснениями¹ по сравнению с гипотетико-дедуктивным методом, который им связывался отнюдь не с экспериментальной психологией (как она сложится лишь позже — в XX в.), а с заложенным Вольфом принципом первенства рационального конструирования законов пси­хики (принципом метафизического понимания психического). Ряд по­ложений, изложенных Дильтеем, представлен сегодня в новых парадиг­мах, с иным переосмыслением вложенного в них содержания.

Понимание — это не воссоздание стоящей вовне (за логикой отно­шений) рациональной связи, а ее усмотрение в самой душевной жиз­ни: «...как наше сознание мира, так и наше самосознание возникли из

'В первую очередь это понимание непосредственной данности факта как свя­зи в душевной жизни: «Связь чувственного восприятия не вытекает из чувствен­ных раздражений, в ней соединенных... она возникает лишь из живой, единой деятельности в нас, которая, в свою очередь, сама является связью» [2001, с. 74].

9 .1. Психология описательная и объяснительна я 221

жизненности нашего "Я", а эта жизненность — больше, чем Ratio» [Дильтей, 2001, с. 78]. Обратим также внимание на то, что понимание здесь — это отнюдь не понимание другого человека или клиента, как это представляют в современной психопрактике, оперируя понятия­ми эмпатии и др. Понимание здесь заменяет логику установления внеш­них причин на внутреннюю телеологию душевных структур.

Проницательность Дильтея заключается тем самым, на наш взгляд, не в создании предпосылок гуманитарной парадигмы в психологии, а в остром неприятии как попытки перенести на психологию законы механики (что характеризовало современную ему естественно-научную ориентацию ассоциативной психологии), так и метафизического прин­ципа при старом понимании «рационального» построения психологи­ческого знания. Отождествление же им этого принципа с принципом движения гипотез может теперь рассматриваться как существенный просчет. Перед Дильтеем в его период творчества была иная картина обоснования объяснительного метода: ассоцианизм как психология сознания в ее структуралистском и функциональном вариантах, мета­физика и позитивизм. Вернуться к целостным связям живой души — это был один из вариантов отказа от опосредствующего звена психо­логических реконструкций. Другие варианты — в послекризисный период психологии в XX в. — дали обоснования разным направлени­ям этих реконструкций.

Дальнейшее развитие дильтеевской психологии понимания осуществ­лялось его учеником Э. Шпрангером, который акцентировал уже несколь­ко иной аспект противопоставления двух психологии — психологии эле­ментов и духовно-научной психологии. И здесь шла речь не об отказе в рамках понимающей парадигмы от принципов построения научной пси­хологии, а о сути этих принципов. В первой главе своей книги «Формы жизни. Духовно-научная психология», написанной в 1914 г., Шпрангер отметил, что «так просто», как это предлагал Дильтей, проблема струк­туры души не решается, а причинность не может ограничиваться рамка­ми внутренней телеологии (в описании этой структуры как эмоциональ­ного регулятора того, что имеет и не имеет ценности для индивида). Если на низших ступенях своего функционирования переживания регулиру­ются биологическим — целями самосохранения организма, то на более высокой ступени жизни, особенно исторической, индивидуальная жизнь души обусловливается духовными связями, ценностными связями с объективной культурой.

Он развернул обоснование объективности в трех ипостасях: «...кро­ме... объективности, лежащей в материальной плоскости, и объектив-

Глава 9. Парадигмы и дихотомии в психологии

9.1. Психология описательная и объяснительная

 

ности, лежащей в системе данностей духовного развития и взаимодей­ствия, в которых она возникает исторически и закономерно, нужно различать еще третий и важнейший вид объективности, а именно надындивидуальный смысл, который в них содержится» [Шпрангер, 1980, с. 288]. Это третье — смысловое — направление Шпрангер пред­ложил далее называть критически-объективным, а духовные законо­мерности созидательной деятельности¹ «Я» — нормативными.

«Описательность» психологии Шпрангером связывается с исто­рической описательностыо (а не с отказом от звена гипотез в науч­ном познании), а научность — с принципом критически-норматив­ной установки на то, что она должна стать наукой о духе. От образов психических атомов или простейших процессов (здесь приводится в пример Вундт) он считал необходимым отказаться в пользу «прин­ципа расчленяющего анализа» (вместо принципа творческого синте­за элементов). Таким образом, то, что психология понимания пред­полагает расчленяющий анализ, выступило общим моментом двух концепций. Отличие концепции Шпрангера — включение психоло­гического «Я» в гораздо более широкие ценностные связи, чем «само­удовлетворение»; рассмотрение надындивидуальных норм как формы объективации духа; направленность на «нормативный закон ценно­сти» и понимание душевной жизни тем самым как смысловой связи, в которой объективный и субъективный смыслы «достаточно проти­воречат друг другу».

Шпрангер предлагал иной подход к культурно-историческому по­ниманию — и тем самым объективному рассмотрению — структур ду­шевной жизни, чем тот, который возник позже в отечественной куль­турно-исторической школе. Но это не был путь отказа от построения научной психологии; напротив, была подчеркнута особенность позна­ния высших форм психического как предполагающего выстраивание опосредствующих связей — с миром культуры, надындивидуальных ценностей, благодаря чему раскрывается «целостность духовной струк­туры». Объективные законы построения этих структур отражают надындивидуальные смысловые образования, а не индивидуальные переживания. Непосредственность переживания характеризует личный опыт отдельного «Я», но их сообщение создает уже нечто объективное,

¹ Широко известно обоснование им шести идеальных культурных типов че­ловека — человек теоретический, экономический, эстетический, социальный, политический, религиозный. Он выделял разные типы законов - в области эко­номических отношений, созидания и творчества и т. д. Только сведение типа к закону сделает «понятной внутреннюю конструкцию этого типа».

фиксируемое в языке, произведении искусства или техническом со­оружении.

Популярность призыва «назад, к Дильтею», заставила нас посвятить исходным принципам его методологии основное внимание, поскольку толкования давно ушли от исходного авторского текста. В том числе это и толкование того, что понимать под описательной психологией. В то же время понимание объяснительной парадигмы как связанной с экспери­ментальным методом можно считать достаточно устоявшимся, чтобы не повторять его оснований в этом параграфе. Однако следует отметить, что сегодня метод понимания представлен иначе, чем во времена Дильтея. Одно из методологических замечаний по его поводу — как новой пара­дигмы, учитывающей специфику «мира человеческих отношений» по сравнению с миром природы, — сделал Дж. Брунер [Брунер, 2001] (в тек­сте докладов на конференции, посвященной столетию со дня рождения Ж. Пиаже и на II конгрессе социокультурных исследований). Он опи­рался при этом на новый подход к пониманию описательного как нарра­тивного пути познания.

Он выделил два пути приобретения человеком знаний о мире. В рам­ках первого методологического пути, освоенного объяснительной пси­хологией (куда им относятся все номотетические подходы), предпола­гается причинно-следственная детерминация событий и определенные схемы соотнесения «логических и эмпирических проверочных проце­дур». Заслугой Пиаже Брунер считает раскрытие инвариантности, или направления развития индивидуального познания по этому пути при необходимой апелляции к логическому представлению психологиче­ских реалий в стадиях развития интеллекта. Принципиально иной путь развития указал Выготский, для которого умственные процессы необ­ходимо опосредствуются взаимодействием с другими людьми. «Зона ближайшего развития» концептуально фиксирует и основной закон развития в культурно-исторической психологии, и принципиально иное направление источников развития. Этим источником выступает культура. И высшие психические функции суть продукты этой куль­туры, а не эндогенного роста. «Они не только усваиваются из инстру­ментария культуры и ее языка, но и зависят от продолжающегося со­циального взаимодействия» [Брунер, 2001, с. 7].

Таким образом, вторым путем приобретения знаний выступает апел­ляция к культуре, а значит, к контексту ситуации, динамике значений и смыслов, а главное — к наличию взаимодействия с кем-то, кто учит или кого учат (контекстуальность — существенное приобретение в трактовке надындивидуальных смыслов в современных подходах).

Глава 9. Парадигмы и дихотомии в психологии

9.2. Морфологическая и динамическая парадигмы

 

Для Брунера важно, что оба великих мыслителя не игнорировали воз­можность второй альтернативы, хотя и сосредоточились в своих ис­следованиях на одной из них. Возможно, здесь уместно было бы ввес­ти и представления такого неоднородного течения, как социальный конструкционизм¹, который предлагает отказаться от критериев «ис­тины» и «факта» для оценивания ценности различных представлений о мире. В контексте же данного параграфа важным было другое: под­черкнуть идею Брунера о том, что раскрытие культурно-опосредство­ванных психических реалий предполагает переход к новой методоло­гии, которую он называет «повествовательной» (нарративной). Но логика нарратива также предполагает опосредствованностъ психоло­гического знания, а не логику непосредственного переживания (в ста­рой парадигме описательной психологии).

«Вместо того чтобы проверять наши догадки о причинных и логи­ческих основаниях переживаемого опыта, как это имеет место при номотетическом подходе, при втором подходе мы стремимся объяс­нить опыт посредством его преобразования в повествовательную структуру» [Брунер, 2001, с. 10]. Повествовательная необходимость тем самым приходит на смену установлению причинной детермина­ции. Однако эту повествовательную необходимость не следует пу­тать с уникальным описанием. Возможны разные повествования об одном и том же. Кроме того, критерий истинности или ложности к повествовательному объяснению трудноприменим, поскольку и вы­мышленные истории подчиняются «повествовательной структуре», как и подлинные. Таким образом, речь идет не о противопоставле­нии описания и объяснения, а об использовании повествования в целях понимания. Понимание, следующее за фактом, «зиждется на интерпретации». Не отказ от гипотетических психологических рекон­струкций отличает новый подход, а другой тип психологического объяснения (столь же гипотетичный и в этом смысле неприемлемый для описательной психологии в представлении ее Дильтеем). Кау­зальное объяснение и повествовательное, т. е. интерпретационное, по Брунеру, строятся на разных методах познания, и неясно, могут ли для них быть найдены общие принципы.

Повествования придают форму событиям, подразумевают правила, нормы (и возможность нарушениях их). То есть это не феноменоло­гические описания. Сюжеты и персонажи событий выступают при-

¹ Это знакомство обеспечивает публикация статьи В. Барр [Барр, 2004] в журнале, в название которого вынесена эта проблематика: «Журнал конструк-ционистской психологии и нарративного подхода».

мерами более общих типов. Здесь представление Брунера более по­ходит на понимание проявления типа в явлении (или закона), как об этом писал Левин. Отличие — то, что повествованием из культуры в культуру могут транслироваться универсальные типы и сюжеты. Но это иная универсальность, чем универсальность законов логиче­ских суждений. Причинные объяснения можно перевести в повество­вательные, но с потерей изначальных структур. Таким образом, две рассмотренные познавательные парадигмы являются не сводимыми друг к другу, но связанными между собой. Завершает свой анализ Брунер словами, что это трудно, но предпочтительно — опираться на знание обоих подходов.

9.2. Морфологическая и динамическая парадигмы

Дихотомия морфологической и динамической парадигмы относится как к раскрытию возможностей деятельностного подхода в психоло­гии, что было сформулировано А. Г. Асмоловым и В. А. Петровским в их статье [Асмолов, Петровский, 1978], так и к более широкой пробле­ме ориентировки психологических теорий на анализ структурно офор­мленных или динамических компонентов в активности человека. Эта дихотомия является не только более поздней в методологии психоло­гической науки, но и более адресно относимой к компонентам теории, а не используемого метода.

Уже в психологии сознания сложилось противопоставление тео­рий, отстаивающих позиции структуралистского понимания психи­ки (В. Вундт) и функционального (В. Джеймс). Здесь при общности метода — интроспективного — отличием было выделение того аспекта субъективной реальности, который становился предметом изучения. Вундт следовал морфологической трактовке — но не деятельности, а сознания. Джеймс в своем труде «Принципы психологии» (1890) ввел новые описательные характеристики сознания, позволяющие его представить как «поток», непрерывное движение, представлен­ное в субъективном опыте каждого человека. Одновременно с идеей «потока сознания» осуществлялась попытка использовать представ­ления эволюционной теории для того, чтобы «понять связь психики с живым организмом, взаимодействующим с окружающей средой» [Ярошевский, Анцыферова, 1974]. Ему удалось опровергнуть точку зрения интеллектуалистов о том, что познание отношений предпо­лагает какие-то особые чистые акты. Сознание как целое включает репрезентации одних предметов как данных в отношении к другим,

226 _______________________ Глава 9. Парадигмы и дихотомии в психологии

и в нем можно выделить переживания статических и динамических отношений¹. Тем самым в теории Джеймса появляются зачатки ди­намического объяснения, связываемого с возникновением системы напряжения. Но у Джеймса этот объяснительный принцип ограни­чен системой внутри сознания. Позже Левин конституирует его для психологического поля².

Итак, ориентация авторов на познание структурных составляющих в выделенном предмете изучения, подчиняющих себе его динамику, отличает так называемые морфологические подходы. Ориентация на поиск динамических законов организации психической жизни соот­ветственно отличает теории другого подхода. Сложность, однако, за­ключается в том, что методы психологического исследования не могут быть однозначно разведены на классы, соответствующие той или иной ориентации психологических объяснений. Есть как специально раз­работанные в рамках той или иной парадигмы методы (например, ряд психоаналитических), так и общие (например, те же методы на­блюдения и эксперимента), позволяющие проверять гипотезы «раз­ной объяснительной ориентации».

С морфологической парадигмой авторы введенной дихотомии -«морфологические-динамические» — связывали развитие деятельно-стного подхода. Рассмотрение деятельности как относительно инва­риантной системы, описать которую можно на разных уровнях (мотива, цели, условий осуществления), объединило разных исследователей, рассматривающих свой предмет изучения в заданной системе катего­рий процессуального ее осуществления (деятельность, действие, опе­рация, функциональный блок).

Иные единицы анализа выделяются, согласно А. Асмолову и В. Пет­ровскому, при выдвижении динамической парадигмы в исследова­ниях деятельности. «Единицами, характеризующими движение са­мой деятельности, являются установка, понимаемая как стабилизатор

¹ Ограничения самонаблюдения не дают возможности зафиксировать пере­
ходные состояния сознания. Но в целом они задают те «психические оберто­
ны» (ореолы), которые как схемы детерминируют движение мысли в опреде­
ленных направлениях (даже если человек забыл название предметов).

² Аргументация превалирующей роли кондиционально-генетических зако­
нов как связанных с действием динамикой сил или со структурными подразде­
лениями психики, но не сводимых к ним, отличала психоаналитические тео­
рии и теорию поля К. Левина. Однако единой парадигмой они не могут быть
охвачены в силу существенной разницы в содержательном понимании источ­
ников и сути этих сил, а также методов исследования.

9.3. Естественно-научная и гуманитарная парадигмы __________________ 227

движения в поле исходной ситуации развертывания деятельности, и надситуативная активность» [Асмолов, 2002, с. 255]. Таким образом, переход от морфологической парадигмы к динамической — в рамках общего деятельностного подхода — означает и изменение системы ис­пользуемых базовых понятий, и изменение в понимании раскрывае­мых закономерностей, и изменение в принимаемых постулатах. Так, «постулат сообразности», стоящий за признанием целевой причин­ности в регуляции действия, может вести за собой в теории такие по­следствия, как признание стремление к гомеостазу, прагматизм или гедонизм в регуляции деятельности. В то же время деятельность мо­жет быть понята как преобразующая активность, деятельность «само­изменяемая» (и самопричинная). Цель может пониматься в качестве причины, а может представать и лишь результирующим моментом в процессе целеобразования, на который действуют различным обра­зом внешние, внутренние условия, а главное — движение самой дея­тельности. Активность, в свою очередь, может быть понята как один из моментов развертывания деятельностных структур, но может и выступить в качестве избыточного момента — преодоления ситуатив­ных ограничений и адаптивных побуждений.

Таким образом, изменения в предмете и методах изучения деятель­ности позволяют говорить о различиях в парадигмах как исследователь­ских подходах. И прописка под знаменами деятельностной или иной теории еще не означает способ реализации деятельностного подхода в психологии.

9.3. Естественно-научная и гуманитарная парадигмы

9.3.1. Ориентация на классическую картину мира

Выведенные в заголовок параграфа названия парадигм используются в совершенно разных значениях. Путаница возникает в основном по­тому, что во главу угла ставится либо метод изучения, либо специфи­ка предмета.

Отличительные особенности гуманитарной парадигмы были подыто­жены в 1988 г. израильскими психологами Д. Бар-Тал и У. Бар-Тал сле­дующим образом [Юревич, 2005]. В первую очередь это отказ от культа эмпирических методов и связывания признака научности только с ве-рифицируемостью знания, т. е. это отказ от сужения критериев научно­го метода. Построение научного знания только на основе индуктивной логики — неприемлемый для психологического наблюдения критерий

Глава 9. Парадигмы и дихотомии в психологии

9.3. Естественно-научная и гуманитарная парадигмы

 

построения теории, против которого выступают сторонники гуманитар­ной парадигмы (добавим, что именно против этого выступал и К. Поп-пер). Далее обсуждаются следующие признаки:

• легализация интуиции и здравого смысла в научном исследовании;

• возможности широких обобщений на основе анализа индивиду­альных случаев;

• единство воздействия на изучаемую реальность и ее исследования;

• возврат к изучению целостности личности в ее «жизненном кон­тексте» (при доминировании телеологичности психологическо­го объяснения).

В таком представлении гуманитарной парадигмы не прослеживается ориентации на определенную картину мира и человека в нем. Но видна нацеленность на сближение с психологической практикой и преодоле­ние методологии позитивизма в научном исследовании. Ни с одним из этих принципов сегодня не станет спорить современный психолог, в рамках какой бы школы он ни формулировал свои гипотезы. Расши­рение поля возможных гипотез как научных в рамках гуманитарной па­радигмы — вот тот существенный момент, мимо которого проходят ав­торы, призывающие вернуть дильтеевские критерии (напомним, именно звено гипотез было для него неприемлемым).

В рамках естественно-научной парадигмы также нет первенства тех или иных школ, но несомненно следование критериям, связанным с реализацией экспериментального метода и определенной — классиче­ской — картины мира.

Важно также учитывать, что естественно-научная парадигма как на­правление, задающее основы отношения к психологическому факту и психологическому объяснению в развитии самых разных психологи­ческих теорий, сегодня существует, но отнюдь не в тех подходах, с которыми связывалось название «естественно-научная психология» до начала XX в., когда в основу психологических закономерностей по­лагались сначала механистические, затем биологические и, наконец, физиологические механизмы. В современных исследованиях поиск таких механизмов сосредоточен в направлениях психофизиологии, разрабатывающих методологическую схему «человек — модель — ней­рон» [Соколов, 2004], в нейропсихологии и в ряде других направле­ний, базирующихся на раскрытии принципов естественно-научного объяснения. В исходном варианте такая психология тесно связана с реализацией экспериментального метода. Но за прошедший век — и особенно после стадии открытого кризиса — в психологии сложились

и многие другие принципы психологического объяснения в деятельно-стном, культурно-историческом, когнитивном подходах и т. д., относи­тельно которых было бы ошибкой отождествление их с естественно-на­учной парадигмой. Теоретические основы психологических объяснений в содержательной части планирования исследований и интерпретации могут быть не связанными с принятием естественно-научного (клас­сического) принципа детерминации. При экспериментировании с ним связан принцип формального планирования исследования. Однако экспериментальный метод обязательно предполагает прорывы в обоб­щениях (на пути от теории к эмпирической проверке гипотез и затем обратно). И хотя содержательное и формальное планирование психо­логического исследования не могут мыслиться как абсолютно авто­номные этапы, использование экспериментальных схем в способах сбо­ра данных означает лишь принятие гипотетико-дедуктивной логики метода, но не принятых в естественных науках (и изменяющихся) принципов понимания детерминизма.

За исключением бихевиоризма, принявшего сознательно позитивист­скую установку на такую организацию исследования, где психика по­гружалась в метафору «черного ящика», остальные психологические школы ушедшего века ставили задачу именно теоретических психо­логических реконструкций изучаемой реальности. Психология, не яв­лявшаяся наукой о поведении (или о душе — в рассмотренных выше вариантах описательной парадигмы), была наукой о психологических явлениях и процессах, в каких бы теоретических базовых категориях она ни задавала свой предмет. Термин же «естественно-научная» мог быть применен к любому направлению, использующему эксперимен­тальный метод. Как мы показали ранее, этот метод действительно, с одной стороны, предполагал построение психологического знания по классическому образцу науки Нового времени с его представлениями о каузальности. С другой стороны, в рамках самой психологии разви­вались совершенно иные представления о детерминации применитель­но к психологической регуляции, чем те, которые могли апеллировать к тем или иным естественным наукам. Человек стал пониматься как существо культурное и в этом смысле искусственное. А соотнесение культурной и социальной детерминации явно не может происходить в рамках только естественно-научных основ психологии.

Выстрадав (а не просто применив как заданный извне) метод экс­периментального исследования, психология реализовывала схемы так называемого новоевропейского мышления, предполагающие реализа­цию в этой своей практической деятельности классических идеалов

230 _______________________ Глава 9, Парадигмы и дихотомии в психологи и

рациональности. Но на ряду с этим психология сразу же столкнулась с проблемами специфики установления психологического закона и психологической интерпретации причинности. Логика гипотетико-де-дуктивного вывода выглядит при этом общей — как основа экспери­ментального мышления в рамках разных наук¹. Но это общность логи­чески компетентного рассуждения, а не привнесения в свой предмет естественно-научной картины мира или его законов.

Укажем в качестве примера на такого автора, как К. Левин, который сознательно строил понятие психологического закона по принципу классического понимания причинности и опирался на классические законы логики (причем это были формы мышления, раскрытые Арис­тотелем, если учитывать, кто эксплицировал логические силлогизмы, в частности и тот modus tollens, который оказался основой доказатель­ства от противного как специфики экспериментальной проверки тео­ретических гипотез). Система напряжений как силы поля стали для него удобной метафорой, но это отнюдь не означало, что в качестве предмета изучения он мыслит физикалистски понятую реальность. Психологическое поле в экспериментах школы К. Левина — это вос­создание жизненного пространства, предполагающее, как потом это было удачно названо, «психологический театр». И в понятии квази­потребности — как базового понятия этой школы — менее всего пред­ставлено физикалистское понимание предмета изучения.

Таким образом, Левин в своей концепции не реализовывал только одного уровня мыслительные операции, ему нельзя приписать особый тип мышления с точки зрения превалирования той или иной картины мира. Как любой европеец, он Использует в своем мышлении силло­гизмы, известные уже жителям Ойкумены. Как автор понятия конди-ционально-генетического закона, он реализовал классический идеал рациональности в картине мира, несомненно следующей образцам ес­тественно-научной парадигмы в способах построения научного зна­ния. Как психолог, выделивший в качестве предмета изучения меха­низмы потребностно-мотивационной регуляции поведения личности, он даже с объектами в психологическом поле работал как с самодви­жущимися (навстречу субъекту), т. е. включившими «константу» со­стоявшегося взаимодействия (соответственно возникли силы поля). А это уже элемент неклассической картины мира.

¹ Так, в истори