Дитя Даат
https://ficbook.net/readfic/1339666
Автор: Таэ Серая Птица (https://ficbook.net/authors/506715)
Фэндом: Ориджиналы
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Юмор, Фэнтези, Мифические существа
Размер: Миди, 42 страницы
Кол-во частей: 11
Статус: закончен
Описание:
Он так долго ждал свое счастье. Впрочем, шестнадцать лет ожидания для демона - это капля в море его вечности. И вот, наконец, дождался. Правда, пришлось спасать его, а потом учить, и учиться самому. Любви, доверию, искренности, прощению. А потом - учиться лгать, чтобы спасти снова.
Эрх Белогрив
Когда Эрх родился, принимавшая его повитуха зашлась криком раньше него самого. Да он и не кричал. Мать сомлела. Отец, поджав губы, приказал положить новорожденного в корзинку и отнести в лес. Подальше. Эрх помнит это. У него абсолютная память.
Ему повезло родиться летом. Тихий писк в кустах услышала старая ведунья Акса, и, хоть и была язычницей, а машинально перекрестилась, увидев Эрха. Это он тоже помнит. А еще то, что Акса не прибила его, чтоб пустить на ингредиенты для зелий, а выходила и вырастила. И за это Эрх ей благодарен настолько, что уже пятый год ухаживает за ее могилкой и пользует ее клиентов. Старуха научила его всему, что знала сама. До многого он дошел своим умом. Он умеет вызвать дождь. А может и град, если снова в деревне его закидают камнями. Еще может разогнать тучи. Отогнать от родившей горячку-трясовицу и выходить ребенка. Вернуть молоко, пропавшее с испугу. Вылечить падучую, которую не умеют лечить и столичные лекари. Исцелить язвы и «гнилой огонь» от дурной болезни. Лечит и скотину, и птицу. И лесное зверье. Вот и друга своего он подобрал и вылечил. Крау - ворон, да это и по имени понятно. Но ворон не простой - альбинос. Про неразлучную парочку уродов говорят в деревне всякое.
- Крррррраааа! - хрипло возвещает Крау с чердачного окошка, и Эрх торопливо набрасывает плащ и натягивает рукава до кончиков пальцев. По тропе от деревни идет мельничиха. За ней, упираясь всеми тремя копытами, нехотя хромает упитанная коза Лобанька. Задняя нога у нее поджата, и временами коза жалобно взмекивает. Но упрямство не дает ей самой бежать к тому, кто поможет. Лоба знает, что Эрх добрый. Он уже спасал ее от мастита. Ну, он такого умного слова и не знает, зато знает, что воспаление вымени - смертельно для скотины.
Юноша выходит из дома, и Лоба, завидев его, сама скачет вперед.
- Ну, что, красавица? Опять допрыгалась? - он присаживается на корточки и рассматривает копыто. Его почти пополам рассекает трещина.
- Ну, Эрх-ано, можно тут помочь? - спрашивает его мельничиха, добавляя уважительную приставку. Угу. А как вылечит ее козу, так снова будет звать «уродом» и гнать от порога. Но Эрху уже все равно. Он привык.
- Можно, - кивает ведун головой, спрятанной под глубокий капюшон плаща. Без него его ни разу еще не видали. Ни разочка. Только и видать - прядку белую, аж прозрачную, будто седую. Да розоватые длинные ногти на пальцах, всегда чистенькие, аккуратненькие. Будто и не он возится днями и ночами с травами и кореньями, на крохотном огородике с лекарскими растениями. И бродит по лесу и лугам, собирая травки.
- Оставите Лобаньку на пару дней?
- Ох, ты ж, а молоко?
- А молоко мне будет, вместо платы. И муки мерку.
Мельничиха жует губу, хмуро щурится, подсчитывая убытки. Но козье здоровье, кажется, перевешивает, и она кивает.
- Добро. Так я пошла? - Еще бы. Такого целебного молока не дает ни одна козочка в деревне, кроме Лобы. А ему как раз нужно масло для мазей, да и так попить - полакомиться тоже не худо бы.
- Идите, Имара-ано, - снова кивает ведун, берет Лобу за рог и ведет к крыльцу. Странный он - веревка же волочится. Так нет, за рог… Мельничиха еще раз пересчитывает в уме плату, потом пожимает плечами и возвращается домой.
- Лоба, Лобанюшка, - юноша теребит густую свалявшуюся шерсть на козьем боку, берет с приступка костяной гребень и принимается вычесывать козу. Тихонечко напевая. Шерсть с каждым движением гребня становится все чище и глаже, даже волнами идет, и скоро перед ведуном стоит небывало красивая белоснежная козочка, а под ногами лежит ком вычесанной шерсти пополам с репьями. - Так то лучше, а теперь потерпи, буду лечить.
Копытце козе он смазывает варом и крепко забинтовывает тонкой, но прочной корой текинника. Через пару дней трещина пропадет, будто и не было. А пока можно сдоить полкрынки пахучего жирного молока и порадовать живот. Что Эрх и делает.
Потом он снова уходит в избушку, раздевается догола и становится в круг. Хорошо, что он не успел начать ритуал до прихода мельничихи. В свете сального огарка на столе видно, что фигурка у юного ведуна тоненькая, хрупкая, как веточка. Можно пересчитать все косточки в хлипком теле. А еще видно, что его покрывает не кожа - молочно-белая чешуя, меленькая, как у травяных ящерок, переливается чуть на краях каждой чешуинки речными перлинами. Она везде, кроме ладоней, губ и ступней. А еще у него нет сосков и пупка. Когда родился, и пуповины не было. Он будто из яйца вылупился. Глаза, громадные, как у ночного зверя, отливают алым. Длинная прямая копна волос - густых, но из-за призрачно-белого окраса кажется, что они только мираж, как полупрозрачные водоросли на дне колодцев. У Эрха меленькие острые зубки, как у хищника. И два ядовитых клыка, прижатые к нёбу. Таких, как он, зовут подкидышами народа Даат, змеелюдов. Видать, соблазнил его матушку один из оборотней, да и обрюхатил яйцом. Но Даат уже давным-давно не видали в окрестностях Йерского леса. Только Эрх. Но никто из селян не видел его без плаща.
- Крррррррра, - укоризненно склоняет голову ворон. Эрх пожимает плечами:
- Кроме меня - некому, братец. Помоги?
Ворон перелетает ему на плечо, вцепляется в чешую когтями и что есть сил бьет клювом по подставленной ладони. Эрх ждет, пока в нее наберется достаточно крови, и осторожно, по капельке, выливает ее на линию круга. Кровь впитывается, растекаясь по символам, как будто они не углем и мелом начертаны на тонкой каменной плите, вкопанной в земляной пол, а высечены в ней канавками. Когда каждая линия загорается темным или светлым алым огнем, Эрх сжимает ладонь, и кровь перестает. А ведун, медленно кружась, кланяется на четыре стороны света, безошибочно чуя их, как иголочка на звездном камешке. И нараспев начинает зов, сначала тихонько, еле слышно, но потом все громче и быстрее. Его тело вздрагивает, наливается жаром, будто раскаленная добела статуэтка. И за кругом начинает вздыматься синеватое пламя. Захлестывает, перекатывает через вытянутый купол защиты. И опадает безвредно. Вместо него стоит напротив ведуна высоченный, широкоплечий красавец: медно-бронзовая кожа, рыжие, аж алые, кудри шапкой, а меж них - рога, да не просто рожки, а витые, как у горного архара, загнутые назад, а острые кончики в позолоте - смотрят вперед. И глаза, будто угли золотые. И одежка шелковая по виду - штаны широченные да жилет с кистями.
- Зссссвал?
- Ликр, отпусти Танахи.
- Отпусссссстить? - демон усмехается, в его руке неведомо откуда появляется кнут, свивается гибкой змеей и щелкает так, что ведун вздрагивает. И у ног Ликра появляется прозрачная фигурка девочки, склоняется до земли.
- Отпусти.
- А ты дашшшшь мне то, чшшшто я зсссахочшшшу?
- Крррррррррррррро! Крррррррау! - протестующе кричит ворон на плече. Но Эрх никнет, устало склоняет голову:
- Дам. Но ты поклянешься своей огненной кровью, что больше никогда не посмеешь навредить ни одному человеку в округе.
- Ишшшшшшшь ты, уссссловия! - смеется демон. Но потом кивает, захлестывает шею духа петлей плети и тот пропадает, будто и не было. - Убедишшшшься, что с девкой вссссе в порядке, и в полночшшшь жшшшди меня.
- Хорошо. Но ты еще не поклялся.
- Аршшшшшш! - шипит демон, от злости окутываясь шлейфом огненного дыхания. Но кладет ладони на невидимую защиту Эрха и смотрит прямо ему в глаза, произнося слова нечестивой клятвы. От руки ведуна отделяется темно-зеленая искра, пролетает сквозь барьер и касается лба демона строго посредине. И остается там, будто изумрудная капелька. Тот отшатывается, взметывается синее пламя - и вот уже только выжженные следы остаются на полу, а сам Эрх валится на колени, сотрясаясь в ознобе. Ворон скачет по земляному полу избушки, тревожно заглядывает в лицо другу, и даже не каркает - воркует, словно пытается ободрить и утешить. Ведун кое-как поднимается, держась за стенку. Кутается в плащ, падает на соломенное, покрытое шерстяными одеялом, ложе и замирает неподвижно, как оцепеневшая ящерка. И только губы чуть шевелятся, читая древнюю, как мир, молитву:
- Да пребудет со мной Звезда, за укроет меня светом своим. Да не возьмет меня Тьма… - и тут же, чуть болезненным шепотом: - Пережить бы ночь…
- Кррра? - ворон трется головой и боком клюва о плечо, осторожно отодвигает волосы с лица юноши. Эрх открывает мутные алые глаза, вздыхает:
- Да, братец, надо идти в деревню, проверить, как там Танахи. Ее отец очень переживал.
Танахи - дочь кузнеца. Ей всего десять лет. И она - единственный ребенок у здоровенного увальня Нарата, жена его скончалась родами, так и не сумев подарить ему сына. Младенец тоже умер. Тогда Эрх еще не лечил никого, мал был, ведунья Акса не позволяла. А иногда он думает, что если бы она только взяла его с собой, он бы помог женщине благополучно разрешиться от бремени. И был бы у Танахи братец шести лет. Но сделанного не воротишь. И Эрх только и может - оберегать Танахи, как собственную сестренку. Озорная и живая девочка ему очень нравится.
А еще ему очень не нравится то, что Ликр нашел его слабое место. И захватил душу девочки. Ведун не знает, чего ждать от демона. Он вообще не уверен, что переживет эту полночь. Он еще ни разу не встречался с демоном без защиты, которой его научила Акса. А старуха вызывала Ликра нечасто, он приносил ей серу из подземного мира и некоторые самоцветы для лекарств. И дьявольский мох, что, как известно, растет в самых жарких кругах Преисподней, питается там бесстыдным жаром похоти и способен возвращать мужскую силу. Эрх не слишком хорошо понимает, что это значит. Акса так и не объяснила. Отчего-то она всегда с долей жалости смотрела на него, что в младенчестве, что когда он подрос. Он не понимал - что странного в его теле? Ну, конечно, кроме чешуи и того, что он альбинос? Иногда уходил на лесное заповедное озерцо, которое скрыто кронами деревьев так, что в темной воде, как в самом лучшем серебрённом зеркале отражается все, до мельчайших подробностей. Раздевался и внимательно рассматривал свое тело. Ну, да, тощ, как сложенный из веточек. Ребра дугами, косточки бедер выпирают, пальцы тоненькие. Зато выносливый. Про таких говорят - двужильный. Чешуя не везде одинаково белая. На животе, на внутренних частях бедер и под мышками, и в паху - нежно-нежно розовая, такая мелкая, будто шелк узорчатый. Эрх проводил по своему телу ладонями, чуть вздрагивая от того, как приятно становилось, будто тоненькие ниточки-ручейки тепла разбегались откуда-то из низа живота по всему телу. А приятнее всего становилось, когда касался кончиками ногтей чешуек в паху. Там он был и вовсе гладенький. Акса однажды сказала: «как кукла», но не смогла внятно пояснить, что это значит. Была только махонькая складочка, вроде несколько чешуек одна на другую набежали. Оттуда он мочился.
Акса сначала думала, что он - девчонка. Назвала даже Эрхиной. Когда он подрос и научился говорить, первое, что сказал: «масик». Он-то знал, кто он. Откуда, правда, и понятия не имел. Но переименовался в Эрха, да так и остался. Деревенские знают, что ведун - парень, сын Аксы. А что урод - так немудрено, с такой-то мамашей. Еще неведомо, от какого духа лесного она его прижила, на старости-то лет.
Эрх кое-как поднимается с постели и добирается до глиняной пузатой крынки с водой. Зачерпывает берестяной кружечкой, пьет и чуть приходит в себя.
- Ты со мной, Крау?
- Кррра! - ворон угнездился снова на плече, крепко цепляясь когтями в ткань. Чешуя у Эрха очень крепкая, клювом не пробить, нож не берет. Только на ладонях можно поранить, да рот с глазами беречь. А так - хоть камнем в него кинь, хоть с вилами кинься - вреда не будет. Оттого и не опасается Эрх сельских «смельчаков».
Собирает в холщовую сумку глиняные и берестяные туески с травами и мазями. Кто его знает, может, еще кому понадобится его помощь? Перекидывает плетеный ремешок через плечо, затягивает плащ пояском. И выходит. Солнце уже клонится на закат, цепляет боком вершины дубов на холме. Эрх прибавляет шагу, чтобы успеть вернуться домой до полуночи.
Он не успевает и во двор войти к кузнецу - навстречу выбегает сама Танахи, повисает на шее ведуна, плачет и смеется.
- Что ты? Что ты, маленькая?
«Маленькая» ему до плеча, нелегенькая девочка уже, но он стоит, как влитой, только придерживает ее за пояс. Выходит и кузнец, гудит басом:
- Ты на что это подписался, горе-головушка? - видно, Танахи рассказала про договор меж ним и демоном. А что ему делать оставалось-то? Выпил бы Ликр из малышки всю душу. - Ну, авось обойдется. Идем-ка, покормлю хоть кашей, - басит кузнец, ручищей своей сгребает Эрха за плечо. Руки у Нарата такие, что он и без молота бы лемехи ковал, если б железо не жглось: сожмет кулак - что пудовое ковадло. Лицо густой черной бородой по самые глаза заросло, как лес по весне буреломом. А глаза ясные, синие-синие. И добрые. У Танахи такие же.
Эрх садится в уголочек у окна, стесняясь, берет горбушку свежего хлеба, который Нарат ломает. Хлеб успела испечь Танахи, пока Эрх отходил от вызова демона. И то правда - провалялся мало не полдня. Стоит только укусить ароматнейшее печево, как рот наполняется слюной, а живот начинает недовольно урчать. В нем же, кроме пары глотков молока, и не было ничего с раннего утра. Ох! Ведун вспоминает о Лобаньке, что ее еще сдоить надо бы. И молоко в погребицу поставить, чтоб сливки отстоялись. И еще раз вычесать… За мыслями о насущном он даже забывает о том, что в полночь придет Ликр. Кормит Крау кусочками хлеба. Ворон деликатно берет их с ладони, поворачивая голову боком. Танахи осторожно гладит серовато-белые перья. Крау она нравится, ворон позволяет подуть себе на спину, хохлится, затягивая глаза пленочкой.
Эрх доедает последнюю ложку пшенной каши на молоке, переворачивает ложку донцем вверх:
- Спасибо, Нарат-ано. Я вот принес… - выставляет на край стола пару туесков: - Это от ожогов. А это - Танахи, коленки битые мазать. И вот еще… - он чуть мнется, потом засовывает руки под капюшон, на пару секунд приоткрывая узкий подбородок, развязывает веревочку своего оберега - янтарного дырчатого камешка, а в янтаре, по кругу - замерли четыре муравья. И завязывает веревочку на шее Танахи, шепча заговор на защиту. - Теперь ее не тронет никакая нечисть.
- Береги себя, - говорит Нарат, провожая ведуна до калитки. - Завтрева я с утреца к тебе зайду. Хлебушка принесу.
Эрх кивает, тихонечко бормоча «Спасибо, Нарат-ано», и не оглядываясь, идет к лесу. Ему нет нужды оглядываться, он и так знает, что кузнец долго смотрит ему вслед, а Танахи - машет ладошкой. И уже на опушке он тоже поднимает руку и делает пару взмахов.
Крау летит над ним, в сумерках его белое оперение отчетливо различимо. Во дворике мекает коза, и Эрх, покаянно жмуря глаза, садится на ступеньку и принимается ее доить в деревянное ведерко. Над молоком вскипает белая пена, а запах такой, что и поевший недавно ведун сглатывает, облизывает с пальцев капли молока и отставляет ведро. Достает из торбы мазь и начинает втирать ее в вымя Лобы, массируя. Коза млеет, оборачивается на него и старается положить рогатую голову на плечо, переступая копытцами. Крау негромко каркает, сообщая, что полетел на охоту. Эрх только тихонько угукает. Заводит Лобаньку под навес во дворе, приносит ей пару охапок чуть привядшей травы, медово пахнущей солнцем. Он ее косил утром, по росе. Идет к колодцу и достает из полуночной глубины ведро кристально-чистой и вкуснейшей воды. Старая Акса говорила, что где-то в земле водяная жила проходит через среброносный слой. Напоив Лобу, Эрх скидывает с себя одежду и обливается водой, не чувствуя холода. Раз, и второй. Не одеваясь, проходит в дом, походя расчесывая свои волосы, сгоняя с них воду. Заплетает косу и затепливает огарок свечи, думая, что нужно будет купить у деревенских еще жира. Восковые-то у него есть, он сам надрал сот у лесных пчел, мед съел, а воск растопил и накатал свечек. Они, конечно, не такие, как в церкви в деревне. Но тоже хорошо горят. Он ими пользуется, когда исполняет обряды. Потом приходит мысль, что свечи ему уже могут и не понадобиться. Ему страшно, как может быть страшно обычному подростку. Если он верно помнит, то этим летом ему как раз исполнится шестнадцать. А вот в какой день - этого ему Акса не сказала. Ну, да не все ли равно? Можно бы спросить у демона… Но Эрх задумчиво хмыкает и отбрасывает эту мысль, как потревоженная ящерка - хвост. Он перестилает себе постель, подбивая сено к стенке, перетряхивая его. Потом покрывает его одеялом из волчьих шкур и ложится в серо-бурый мех. Тепло, и шерстяное одеяло он оставил на лавке. Руки сами собой тянутся погладить грудь. Он не замечает, что в такие минуты его аккуратные ноготки превращаются в не менее аккуратные острые коготки. Слышен тихий звук дыхания, чуть заметный скрип когтей по чешуе. Чуть более длинный выдох. Пальцы, нежа чувствительные местечки, опускаются все ниже, дотрагиваются до выступов бедренных косточек, и Эрх вздрагивает. Ему так нравится касаться себя здесь. А еще - на шее. Там, где под прочной чешуей бьется жилка. Руки разделяются, одна уже метнулась наверх, вторая все кружит по бедрам.
- Помочшшшшь? - насмешливо шипит знакомый голос. У Эрха перехватывает дыхание, от ужаса он замирает, окаменевает просто. Как замирает травяная ящерка, если ее поймать поперек тельца, а не за хвост. Расширенными глазами смотрит на то, как из воронки синего пламени выходит демон, делая шаг к его постели. Страшно-страшно! Хочется, как маленькому, забиться Аксе в юбки лицом и плакать навзрыд. Но ведунья давно уже ушла на небесную тропу. Он знает: в Преисподнюю ее не пустили - не было на Аксе грехов. Что бы там ни болтали люди.
Эрх с трудом раскрывает пересохшие губы, чтобы поприветствовать гостя. Ликр качает головой: да у мальчишки же от ужаса все высохло, как говорится у людей - до пупа. И демон делает то, чего ведун от него не ожидает вовсе: шагает к крынке с водой, набирает ее в кружку и присаживается на край постели, просовывая руку под шею мальчишки и приподнимая его:
- Ну, не бойся же, пей.
И Эрх пьет. Что ему остается? Демон забавляется: в кружке то молоко, то вода, то сладкое вино, то травяной чай. Эрх глотнул того вина только глоточек, а в груди враз потеплело, страх чуть отпустил. И все равно, он не понимает, чего демону надо?
- Совссссссем не понимаешшшшь? - Эрх удивленно вскидывает глаза на Ликра, он точно знает: он не вслух говорил, а думал. - Да, чшшшшитаю я мыссссли, чшшшшитаю. Чшшшшто ж теперь?
Ведуну странно видеть демона таким. Он привык к тому, что тот приходит в блеске своей силы, окутанный пламенем. Насмешничает и скалится, дразнится, вгоняя в краску, угрожает. Но не сидит рядом и не поит из рук. И такой, вроде бы, совсем не опасный. Ежели только в глаза не заглядывать. В глазах Ликра - пляшет буйное пламя, жжет, не до пепла даже. Убереги, Звезда, попасть в такое. И лечить нечего будет. А демон, снова мысли тайные прочтя, усмехается, наклоняясь еще ниже, сам в глаза заглядывает, душу вынимает. И Эрха будто целиком окунают в это пламя, а оно и не жжет… Он растерян, не понимая, что происходит. И рука его тянется потрогать кожу демона. Касается щеки, проводит подушечками пальцев, чувствуя ровное тепло.
- Ты теплый, - шепчет и смущается, под молочно-белой чешуей вспыхивает румянец, стремительно, как заря в тумане. Демон смеется, негромко и с присвистом. Наклоняется еще ниже, рука Эрха скользит и погружается в густые огненные кудри, ласкает основания рогов, пробегает по крутым их изгибам и пробует остроту кончиков.
- Ох, какие! - уколол палец. До крови уколол. И глаза демона на мгновение меняют цвет с золотого пламени на синее, он ловит руку ведуна и обвивает длинным раздвоенным языком пораненный палец, слизывая капельки крови. Эрх снова почти пугается - Ликр в это мгновение выглядит совершенно невменяемым, как сказала бы Акса, «без гвоздя в крыше». Но через пару секунд демон отпускает его руку, моргает, возвращаясь к реальности из глубины наслаждения, и улыбается:
- Благосссслови тебя Тьма, ведун. А мне пора, - и пропадает, будто и не сидел вот только что на шкуре рядом, а морок то был. Эрх потерянно смотрит на чуть примятое сено, машинально облизывая пострадавший палец, и не может понять: зачем же демон приходил? За его кровью? Или нет? И на что же он подписался?
Снаружи слышен недовольный, испуганный крик Крау. Эрх вспоминает, что сам же запер двери и окно на чердаке, чтоб ворон на незваного гостя не кинулся. И торопливо встает, идет открыть. Ворон клубком белых перьев врывается в дом, падает на грудь Эрху, обнимает крыльями, заглядывает в лицо, поворачивая голову то одним боком, то другим, нежно кладет клюв на плечо, будто спрашивает: «Что он сделал с тобой? Что? Все хорошо?»
- Все со мной ладно, Крау. Он ничего не сделал. Не пойму - зачем приходил? - поглаживая ворона, ведун садится обратно на постель, складывает длинные тонкие ноги и молчит. Думает. Но постепенно дневная усталость и переживания берут свое, и Эрх сползает на шкуры, сворачивается калачиком и засыпает. Крау выбирается из-под его руки, как кот, встряхивает перьями, гнездится у изголовья, нахохливается и тоже засыпает. Тихо. Слышно, как шуршат в подполе мыши, а под навесом во сне переступает копытцами и вздыхает Лобанька.
Утро пришло с туманом - ни зги не видно в паре шагов от крыльца. Эрху нравятся такие утра. Он становится невидимкой в тумане, растворяется, движется плавно, перетекая вместе с его струями. Приносит козе еще травы, наливает воды в колоду, умывается и садится доить Лобу. И вздрагивает, когда на плечи ложится теплая шерсть плаща, а голос демона шипит тихо и беззлобно:
- Проссссстынешшшшь, глупышшшш.
- Ликр? - голос от неожиданности дает петуха, Эрх закашливается и краснеет. Нет, одно дело - это когда демон его видел голышом в круге, там сами боги велят стоять, в чем мать родила. А вчера - он был готов ко всему, и от страха не стеснялся, а потом как-то и позабыл о стеснении… Но сейчас! Сколько этот…этот огнегривый там стоял и на его задницу пялился?! - Ах, ты! - Эрх взвивается с места, замирает напротив, вытянувшись стрункой: едва по грудь демону, запрокинув голову, сжав кулаки, но глаза горят праведным негодованием: - Ты что же теперь, ко мне и средь бела дня приходить будешь?!
Демон смотрит на него оценивающе-насмешливо, потом придвигается на те полшага, что еще разделяли их, обнимает ладонями за плечи и наклоняется, произнося почти в губы едва слышно:
- Просссссти… - и исчезает. Эрх остается стоять соляным столпом, сердце колотится где-то аж в горле, руки и ноги дрожат, слабеют, как у новорожденного жеребенка. Остается только помотать головой, решая: приснилось или было? Плащ на плечах - не Эрхов, а чужой, пахнущий пламенем, тяжелый, расшитый шелковыми золотыми узорами - не дает откреститься от произошедшего и списать его на морок. Эрх гладит ткань, потом встряхивается и садится снова, козу-то надо сдоить до конца. И копытце ей смазать снова. И расчесать. Привычные дела захватывают сознание. А тело греет плащ.
Чуть позже он относит его в дом, прячет в сундуке, надевая свой старый, холщовый. Лето же, жарко. Прибегает мальчишка от деревенского старосты, приносит кусок окорока и кольцо колбасы, за мазь от прострела. Потом степенным шагом, который Эрх слышит, как слабоуловимые колебания почвы, приходит Нарат, вместе с Танахи. Приносят свежайшего, еще горячего хлеба, шесть яичек и садовых сладких яблок. Эрх приглашает их в дом, режет как раз кстати пришедшуюся колбасу, Нарат ломает хлеб. А ведун с наслаждением пьет сырое яичко. Дорвался. После молока яйца - любимый его деликатес. И то, и другое нечасто у него водится на столе. Хотя кузнец периодически присылает с дочкой по два-три домашних, крупных яйца, с оранжевым, вкусным желтком.
Нарат не расспрашивает, но и так видит, что с ведуном, вроде, все в порядке. А потому - неча рассиживаться. Ковадло само топор не скует, мехи огонь не разведут. Танахи долго оборачивается и машет. И ведун машет ей, улыбаясь под капюшоном плаща.
День идет плавной чередой. Никто сегодня не попал в нежданную беду, никто не занедужил тяжко и внезапно, работа у ведуна только трав собрать, да еще сенца накосить. Да приготовить мазей. Он сидит на крыльце и сбивает масло из отстоявшихся сливок, то и дело облизывая тонкие губы остреньким язычком. Пахнет, ох, как пахнет вкусно! Желтое масло комком золота лежит в бледном молоке обрата, который пойдет на лепешки. Эрх сливает его в кувшин и ставит в погреб. А потом до вечера избушка ведуна пахнет травами и медом, пока он священнодействует, смешивая их, трет в ступке, настаивает и выпаривает, тихонечко насвистывая себе под нос песенку пеночек-синичек. Крау сидит на жердочке над столом и внимательно смотрит. А потом вдруг грозно раскрывает клюв и пушит перья, распахивает крылья, глядя за спину Эрху. И ведун даже почти не пугается, когда ладони демона ложатся на плечи:
- А я тебе мххххху принессссс. Вдруг пригодитсссссся? - и кладет на стол пучок бледно-красных перепутанных, как волосы мавки, нитей, которые еще хищно шевелятся.
- Ликр… - в голосе ведуна смешиваются и растерянность, и толика страха, и непонимание. - Что ты от меня хочешь? - он оборачивается, и с изумлением смотрит, как демон изящно садится прямо на пол у его ног:
- Почеши, как ночью?
Сказать, что Эрх удивлен - все равно, что сказать, будто огонь - холодный. У него и без того большие глаза становятся просто круглыми и огромными, а рот слегка приоткрывается. Но он скоро берет себя в руки и даже улыбается.
- Хорошо, Ликр, почешу. Только вот закончу, иначе пропадет.
Он почти торопливо заканчивает готовить смесь, чувствуя всей спиной и тем, что пониже спины, как демон смотрит, неподвижно сидя на полу. И это тоже удивляет: Ликр подвижен, как ртуть, он не может сидеть или стоять на одном месте, он постоянно движется, как язычки огня. Но сейчас он похож на рдеющий уголек. Тронь, дунь - и снова взовьется пламя. Эрх ополаскивает руки в бадейке с теплой водой и вытирает их полотенцем, расшитым оберегами. И поворачивается наконец-то к демону, часто сглатывает, встречаясь глазами с его разгорающимся взглядом. Но Ликр не встает, и только тянется к нему под несмело протянутую руку рогатой головой. А на острых кончиках рогов - золотые колпачки. Чтоб не поранить.
Сколько времени проходит? Эрх не знает, он поглощен тем, что осторожно вычесывает кудри демону, разбирая спутанную кудель на прядки червонного золота и меди. И когда последняя прядь начинает блестеть, будто и впрямь золоченая медная проволока, демон порывисто целует ему руку и исчезает, не вставая с места. Был - и нету. И только ведун стоит посреди дома, с гребнем в руке, а на ладони горит, будто клеймо, поцелуй. Крау недовольно кричит, приводя Эрха в чувства. Ревниво перелетает на плечо и трется головой о шею. И юноша смеется тихонечко, поглаживает белые перья:
- А он не такой уж и страшный, да, братец?
- Кррррррра! - и не поймешь, то ли смеется, то ли злится ворон.
Вечером Эрх смотрит Лобе копытце. Трещина уже затянулась, ее не видно. Он вздыхает и в который раз уже думает, где бы достать денег, чтобы купить козочку? За травки да лекарства ее не купишь, сельский народ прижимистый, пока жареный петух в голову не клюнет - за помощью не прибегут. Можно бы у кузнеца спросить. Но у того только куры водятся, да смирная корова Белёна, коз не держит. Можно еще попробовать поискать клады. Матушка Акса говорила, что в Йерском лесу раньше много лихих людей было, добычу наверняка прятали, зарывали. Эрх знает, как можно позвать злато и серебро, чтоб отозвались. Он так однажды отыскал старую серебряную ложку, которой ведунья помешивала травы, да задевала куда-то. Ложка нашлась под половицей, а Акса строго-настрого запретила приемышу рассказывать о своем даре людям.
Но тут уж так хочется, что просто обидно - может ведь! Он бы сенца накосил для козочки, и веничков березовых и с дикой яблони наделал. Он и яблоньку знает, какую без вреда дереву ободрать можно. Все равно крону надо проредить, а то она уже плодоносить хуже стала. Эрх решительно встает, зовет ворона и с ним на плече выходит из дому и со двора, прихватив с собой лопату.
Он плетет заклятие, разводя руки, в самой чаще. Ну, вроде же, где разбойникам прятать награбленное, как не в глухой чащобе? И чутко слушает-слушает отклик. Вот водная жила, она выходит ключом чуть ниже. Вкусная там вода, как и в колодце на подворье. Вот и серебряные залежи, да только глубоко они, никто про них не знает. Вот отзывается медь, но это не сокровище, Эрх прикрывает глаза и видит мысленным взором насквозь проеденный зеленью медный меч, еще один, и еще… Битва при Йере. Тогда тут еще и леса не росло - поле было. Говорят, что вырос лес этот из костей павших лесных духов. Бились тогда лесовики с людьми. Тут и Даат лежат, был их целый тысячный отряд. Все полегли. Эрха пробирает ознобом, и он отводит заклятие поиска от этой части леса. И почти тут же натыкается на клад. Медленно, переступая корни и выворотни, идет туда, где отзывается на его просьбу неслышным звоном почерневшее серебро, редкие звездочки золотых монет и зеленая медь. Копать неглубоко. За долгие годы земля улежалась, а кувшин, в котором монеты закопаны, наоборот, наверх вышел. Вот лопата скрипит, наткнувшись на глиняный бок. Эрх разгребает землю руками и выволакивает с натугой тяжкий кувшин. Ручки у него вдруг отрываются, не выдержав, от старости. Кувшин падает на твердую лесную землю, раскалывается. А монеты так и остаются - слежавшиеся, по форме кувшина. Эрх садится на корень и смеется: что же теперь с ними делать? Крау недовольно кружит, потом садится на спрессованный ком, долбит клювом, выбивая по монетке. Вот серебряная, вот парочка медных, но их уже никуда, разве что кузнецу отдать, на переплавку. Колечко Танахи сделает. А вот и золотая, темная от старости и сырости.
- Хватит нам, Крау, хватит. Остальное спрячем назад. Мне-то без надобности, а ну как кто из деревенских найдет? Плохое это серебро, злое. До беды доведет, до черной зависти, - ведун подбирает монетки и заворачивает их в клочок холста, прячет за пояс. И спихивает остальное в яму, засыпает землей и утаптывает. - Пусть лежит так. Матушка-земля, прими.
На обратном пути он идет через поляну с солнцецветами, как раз пора им в самую силу войти, от солнышка целебных сил набраться. И ведун выкапывает целую охапку цветов с корешками, будет из чего готовить зимой отвар от кашля и горла. А у самого начала тропки, что бежит к его дому, останавливается, как обухом ударенный: на тропе следы конников. Целый отряд - не меньше десятка. Ноги подгибаются от страха. Акса рассказывала о том, кто ездит на конях, чьи подковы клеймены крестом. Эрх разворачивается и идет прочь, в лес, сначала медленно, потом все скорее и скорее. Потом уже бежит, не чуя ног, спотыкаясь о корни, как перепуганный заяц. И позади - крики и смех. Настигают? Ой, Звезда, оборони! Видать, увидели, заметили ведуна!
- Держи-держи-держиииии егооооо! - перекликаются эхо и голоса. Капюшон с его головы свалился, коса расплелась и мечется белым полотнищем за спиной, далеко видать. Эрх спотыкается, летит носом в землю. Больно руки, больно ушибленный о корень лоб. А больнее всего - вывернутую щиколотку. Он знает, как надо повернуть и потянуть, чтоб сустав на место встал. Да еще и то знает, что потом надо натуго забинтовать и лежать, ногу не тревожа. А пока вправляет, в поле зрения появляются фигуры в белых балахонах да черных поддевах - монахи Святой Каристы. Эрх съеживается, кутаясь в плащ, прячет голову под капюшон, хоть и знает - без толку. И стылый ужас пополам с обреченностью, что холодным киселем плещется внутри, не сравним с тем страхом, который вызывал в нем демон. Этот - хуже. Ибо от каристинианцев не спастись, тем более - ему. И, когда капюшон срывают, а руки вяжут за спиной, ведун не делает и движения, чтоб освободиться, парализованный безысходностью.
Эрха волокут к его собственному дому, как куль с мукой, идти он не может - от страха отнялись ноги. В голове все время крутятся слова старой Аксы: «А пуще огня бойся каристинианцев, ибо они - порождения Тьмы похуже демонов. Все, что не так, что не по их вере, сжечь норовят. Веровать в лесных духов да змеелюдов Даат запретили, поклоняться Матери Тьме да Звезде - тоже, пользоваться дарами земли, травами да кореньями, готовить лекарства да читать наговоры на воду - и того пуще. За то и сжечь могут. Или утопить. Берегись их. А прежде того - никому раздетым не кажись. Узнают, что ты - дитя Даат, тотчас явятся!»
Эрх и не знает, кто же проболтался-то? Деревенским он не открывал лица, да и рук почти не видать было, он всегда берегся. Только кузнец видел его руки дальше запястий, но не мог же Нарат, в «благодарность» за спасение дочери от демона, сдать его каристинианцам? А потом до ведуна доходит: не Нарат. Танахи, небось, похвалилась. Она-то его видела, когда дух ее демон призвал. Подружкам сболтнула…
Нет, он не держит зла на девочку. Что с нее взять? Дитя человеческое, да и женщина, они все такие. Акса только вот была сдержанной, но и она иногда, упившись забродившего квасу, становилась болтливее сороки. А еще он не держит зла на Крау, который куда-то исчез, как только Эрх рванул бежать в лес. Пусть летит. Авось, спасется? Он уже взрослый, прокормится. И от старых воронов клювом отобьется, если что.
Потихонечку, страх отступает. Сменяется спокойствием, горьким, обреченным - но спокойствием. И, когда его привязывают к старой сухой осине, что стоит на краю поляны, а потом складывают у его ног дрова из поленницы, хворост и прошлогоднее сено из яслей под навесом, плещут на его тело и плащ неприятно, резко пахнущим освященным маслом, он только закрывает глаза и улыбается, прижимаясь затылком к голому стволу.
Взвивается огонь, начинает лизать поленья. От него пока еще тепло, не горячо. Над головой раздается знакомое хлопанье больших крыльев и истошный крик ворона.
- Лети, лети прочь, Крау! - молит Эрх, вскидывая глаза на ворона, вцепившегося когтями за остов ветки над ведуном.
- Кррррррррааааааа!!!!! - ворон надрывает глотку, словно зовет кого-то. Пламя добралось до масла и взвивается дымными языками, ревущей стеной отгораживая ведуна от глаз монахов. И в этот миг его обнимают, закрывая собой от пламени, пряча от жалящего, злого огня:
- Эррррххх, дуррррашшшка! Что ж ты меня не позсссссвал?! - демон взмахивает рукой, его когти мгновенно разрезают веревки, руки подхватывают не способного стоять юношу. - Мой ссссветлый, пойдешшшшь ссссо мной?
- Ликр… спаси меня… - Эрху кажется, что все это - предсмертный бред, что такого быть не может. Что он и в самом деле не звал демона. Позвать его мог только Крау… Но он ведь просто ворон…
- Сссспасссаю уже, - смеется Ликр, оборачивая Эрха полой своего плаща. Среди алых языков огня взметывается синее пламя, мгновенно и дотла сжигая и осину, и все вокруг нее на расстоянии десятка локтей. И демон удовлетворенно слышит еще крики обожженных монахов, шагая в портал и унося на руках свою добычу. У него на плече, недовольно переступая лапами и больно вгоняя когти в тело, сидит белый ворон, временами вовсе не нежно щипля демона за ухо, если ему кажется, что Ликр слишком крепко сжимает Эрха в объятиях. Но демону мало горя. Главное - получил, и может с полным правом держать пока свое белоснежное чудо в руках. А там… а там, глядишь, и привыкнет его ящерка алоглазая. И погладить себя даст. И на зов тела отзовется. Ликр терпелив. Ждал ведь шестнадцать лет, и еще столько же готов ждать.
- Ссссчассстье мое, дитя Даат, - шепчет на ушко обеспамятевшему Эрху, качая его на руках. - Ссссчасссстье.
Ты у кого козу спер, Ликр?!
Демон нежно глядит на свою добычу. Очень нежно. И украдкой. Если Эрх снова заметит, что он на него пялится, сделает, как обещал - опять оденет свой безразмерный балахон, скрывая такое манящее тело от глаз Ликра. Ох, не ожидал демон того, что все его терпение так быстро кончится, не ожидал. Куда проще было терпеть, являясь на вызов раз в месяц, а то и реже! Куда легче было ждать, утешаясь в жарких объятиях духов нечестивого пл