Нума выскочил из ограды почти в ту же минуту, как вскочил в нее, но, пересекая низкую стену терновника, он уже уносил с собой кричащего негра. Протащив свою жертву по земле, он вернулся к Сабор. Львица присоединилась к нему, и оба продолжали путь в темноте, и их дикое рычание сливалось с пронзительными криками обреченного человека.
Отойдя подальше от огня, львы остановились, затем послышалось прерывистое ворчание, и почти тотчас же крики и стоны негра прекратились навеки.
Прошло несколько минут. Нума снова появился в свете огня. Он еще раз совершил прогулку через ограду и снова разыгралась жуткая драма уже с другой кричащей жертвой.
Тарзан встал и лениво потянулся. Развлечение начинало надоедать ему. Он зевнул и пошел к своей просеке, где его племя улеглось спать на ветвях деревьев вокруг прогалины.
Он отыскал привычную удобную развилину среди ветвей и свернулся на сон грядущий; но ему не хотелось спать. Он долгое время лежал, думая и мечтая, смотрел на небо и наблюдал за луной и звездами. Он хотел знать, что они такое, и какая сила не дает им упасть. У него был пытливый ум. Его всегда одолевали вопросы относительно всего, что происходило вокруг; но не было никого, кто мог бы ответить на эти вопросы… С детства он стремился к знанию и теперь, не обладая почти никакими познаниями, был преисполнен огромным, неудовлетворенным любопытством ребенка…
Ему было мало знать, что такие-то явления происходят… Он стремился понять, почему они происходят? Он хотел знать, что именно является причиной их возникновения. Тайна жизни бесконечно интересовала его. В чудо смерти он совершенно не мог проникнуть. Бесконечное число раз он подвергал исследованию убитых им жертв, чтобы знать, что таится у них внутри, и где скрыт источник жизни. Неоднократно он вскрывал у убитых грудную полость и успевал заметить, что сердце у них все еще билось.
Он вывел из опыта, что нож, пробивающий этот орган, вызывает немедленную смерть в девяти случаях из десяти, в то время как можно ударить противника бесчисленное множество раз в другие места, и он даже не потеряет возможности двигаться. Тогда Тарзан начал считать сердце или, как он называл его «красную вещь, которая дышит», центром или началом жизни. Мозга и его деятельности он совсем не мог понять. Тот факт, что ощущения внешних чувств передаются мозгу и в нем переводятся, классифицируются и дополняются, лежал, конечно, вне его понимания. Он думал, что пальцы сами получают сведения, когда что-нибудь осязают, глаза сами познают то или иное, когда видят, уши, когда слышат, нос, когда обоняет.
Он считал свое горло, свою кожу и волосы тремя главными центрами жизни. Когда Кала была убита, он испытал своеобразное чувство, словно ему сдавили горло; соприкосновение с Хистой-змеей вызывало неприятное ощущение в коже всего тела; а приближение врага заставляло волосы на голове вставать дыбом.
Вообразите себе, если можете, ребенка, всецело захваченного чудесами природы, переполненного недоумением и окруженного только зверями джунглей, для которых его вопросы так же непонятны, как санскритский язык. Когда Тарзан спрашивал Гунто, отчего идет дождь, огромная старая обезьяна только смотрела на него с минуту с немым удивлением и возвращалась к своей интересной и полезной ловле мух, а когда он осведомлялся у Мамги, старой и, должно быть, мудрой обезьяны, по какой причине одни цветы закрываются, когда Куду покидает небо, а другие открываются, — он с удивлением узнал, что Мамга никогда не замечала этих интересных фактов, хотя умела определить с точностью до одного вершка, где прячутся самые жирные земляные черви.
Для Тарзана эти явления были чудесами. Они говорили его разуму и воображению. Он видел, как цветы открываются и закрываются, видел некоторые растения, всегда обращенные к солнцу; видел, что листья шевелятся, даже когда нет ветерка; видел, как лианы ползут, словно живые существа, по стволам и ветвям больших деревьев. Для Тарзана-обезьяны цветы, ползучие растения и деревья были живыми существами. Он часто разговаривал с ними, как с Горо-луной, и Куду-солнцем, но они, к его постоянному разочарованию, не отвечали. Он задавал им вопросы, но они не могли ответить, хотя он знал, что шепот листьев — их язык, ведь это они разговаривают между собой.
Ветер он считал детенышем деревьев и травы. Он думал, что они, качаясь взад и вперед, создают его. Никаким другим образом не мог он объяснить этот феномен. Дождь он в конце концов приписывал звездам, луне и солнцу; но его гипотеза была совсем некрасива и непоэтична.
В эту ночь, когда Тарзан лежал, задумавшись в ожидании сна, в его богатом воображении внезапно блеснуло объяснение звезд и луны. Он этим сильно взволновался. В ближайшей развилине спал Тог. Тарзан перебрался к нему.
— Тог! — закричал он.
Крупный самец тотчас же проснулся и ощетинился, почуяв опасность в ночном призыве.
— Взгляни, Тог! — воскликнул Тарзан, указывая на звезды. — Посмотри: это глаза Нумы и Сабор, Шиты и Данго. Они выжидают вокруг Горо, чтобы кинуться и убить его. Ты видишь глаза, рот и нос у Горо. А свет, сияющий на его лице, это отражение костра, который он устроил, чтобы отпугнуть Нуму и Сабор, Данго и Шиту. Всюду вокруг него глаза, Тог! Ты можешь их видеть. Но они не решаются слишком близко подойти к огню. Они боятся костра. Костер спасает Горо от Нумы. Ты видишь их, Тог! Когда-нибудь ночью Нума будет голоден и сильно раздражен, и тогда он перескочит через терновник, окружающий Горо, и у нас не будет больше света ночью, ночь будет черной, такой черной, как она бывает, когда Горо ленится вставать и спит всю ночь или же предпочитает блуждать по небу днем, забывая о джунглях с их обитателями.
Тог тупо посмотрел на небо, потом на Тарзана. Упал метеор, прорезав огненный путь по небу.
— Взгляни! — вскрикнул Тарзан. — Горо кинул огненную головню в Нуму. Тог заворчал.
— Нума там внизу, — сказал он. — Нума не охотится над деревьями.
Но он посмотрел с любопытством и некоторым опасением на блестящие звезды над собой, точно видел их впервые. Несомненно. Тог сейчас в первый раз обратил внимание на звезды, хотя они появлялись на небе над ним каждую ночь. Для Тога они были то же, что роскошные цветы джунглей — он не мог их есть, потому и игнорировал.
Тог беспокоился и нервничал. Он долгое время не мог заснуть и лежал, наблюдая за звездами — за горящими глазами хищных зверей, окружающих Горо-луну, при свете которой обезьяны плясали, ударяя по своим глиняным барабанам. Если Нума съест Горо, то больше уже не будет танца Дум-Дум. Тог был подавлен этой мыслью. Он посмотрел на Тарзана с некоторой опаской. Отчего его друг так отличался от других членов его племени? Никто из тех, кого знал Тог, не имел таких странных мыслей, как Тарзан.
Обезьяна-самец почесал в голове и стал смутно соображать, надежный ли товарищ Тарзан? Но затем он медленно припомнил кропотливым умственным процессом, что Тарзан оказывал ему больше услуг, чем все другие обезьяны, даже самые сильные и умные самцы племени.
Ведь именно Тарзан освободил его от чернокожих в то время, когда Тог полагал, что Тарзан хочет утащить Тику. Ведь Тарзан спас маленького детеныша Тога от смерти, Тарзан же изобрел и выполнил великолепный план преследования похитителя Тики и спас ее от пленения.
Тарзан боролся и проливал свою кровь в угоду Тогу столько раз, что Тог, хотя и был только грубой обезьяной, все же сохранил преданность, которую уже ничто не могло искоренить; его дружба с Тарзаном вошла в привычку, стала традицией, которая будет существовать, пока будет существовать Тог. Он никогда не выказывал внешних проявлений привязанности, он рычал на Тарзана, как и на других самцов, если они слишком близко подходили к нему во время еды, но он умер бы ради Тарзана. Он знал это, и Тарзан это тоже знал. Но о таких вещах обезьяны не говорят, их лексикон в том, что касается более утонченных инстинктов, состоит из дел, а не из слов. Тог был взволнован и долго не мог заснуть, думая о странных словах товарища.
На следующий день Тог снова вспомнил о них, и без всякой мысли о предательстве сообщил Гунто слова Тарзана о глазах хищников, окружающих Горо, и о том, что рано или поздно Нума нападет на самца Горо и сожрет его. Для обезьян все крупные предметы в природе — самцы, и потому Горо, как самое крупное явление на ночном небе, считался у них самцом.
Гунто откусил кожицу с мозолистого пальца и припомнил, что Тарзан однажды говорил, будто деревья беседуют между собой, а Газан передавал ему, что он видел человека-обезьяну танцующим при лунном свете наедине с Шитой-пантерой. Они не знали, что Тарзан поймал веревкой дикого зверя и привязал его к дереву, а потом спустился на землю, и там прыгал вокруг кошки, вставшей на дыбы, и этим дразнил ее.
Другие рассказывали о том, что видели, как Тарзан катается на спине Тантора-слона; о том, что он привел к племени черного мальчика Тяйбо, и о таинственных вещах, с которыми он имеет дело в странном убежище на берегу моря. Они никогда не могли понять его книг. И после того, как он показал их одному или двум членам племени и увидел, что даже картинки не производят никакого впечатления на их мозг, он оставил это.
— Тарзан — не обезьяна, — сказал Гунто, — он приведет Нуму, чтобы съесть нас, как он заставляет его съесть Горо. Нам бы следовало его убить!
Тог сразу ощетинился. Убить Тарзана? Вы прежде должны убить Тога, — сказал он и пошел на охоту.
Но другие присоединились к заговорщикам. Они вспомнили разные дела, совершенные Тарзаном — таких вещей обезьяны не делают и понять их не могут. Гунто снова высказал мнение, что Тармангани, белую обезьяну, следует убить. Остальные, придя в ужас из-за услышанных ими рассказов и думая, что Тарзан намеревается погубить Горо, встретили это предложение одобрительным рычанием.
Среди них находилась Тика. Она слышала все это; но она ничего не промолвила в поддержку этого плана. Вместо того, она только ощетинилась, оскалив клыки, а потом отправилась искать Тарзана, но ей не удалось найти его, так как он бродил далеко в поисках дичи. Зато она нашла Тога и сообщила ему о том, что замышляют другие; крупный самец топнул ногой о землю и зарычал. Его налитые кровью глаза загорелись злобой, верхняя губа поднялась, обнажая боевые клыки, и шерсть у него на хребте встала дыбом, но в это время между веток промелькнул маленький зверек, и Тог кинулся, чтобы его схватить. Он в одну минуту забыл свою ярость против врагов своего друга; но таков характер обезьяны.
На расстоянии нескольких миль отсюда, Тарзан-обезьяна в это время развалился на широкой голове Тантора-слона. Он щекотал его за огромными ушами концом заостренной палки и беседовал с громадным толстокожим обо всем, что наполняло его черноволосую голову. Тантор понимал очень мало или совсем ничего не понимал из того, что ему говорили. Но Тантор был хороший слушатель Качаясь из стороны в сторону, он стоял, наслаждаясь обществом своего любимого друга и проникаясь очаровательным ощущением щекотки.
Нума-лев, почуяв запах человека, осторожно проследил за ним, пока не увидел свою добычу на голове могучего обладателя клыков; тогда он повернул обратно с рычанием и ворчанием, чтобы отыскать более подходящие условия для охоты.
Слон, в свою очередь, уловил запах льва, принесенный ему играющим ветерком, и, подняв хобот, громко закричал. Тарзан томно потянулся, лежа спиной во всю длину на шероховатой коже. Мухи роились вокруг лица; но он лениво отгонял их густой веткой, сорванной с дерева.
— Тантор, — говорил он, — хорошо быть живым! Хорошо лежать в прохладной тени! Хорошо глядеть на зеленые тени! Хорошо глядеть на деревья, на яркую окраску цветов, на все, что Куду-солнце устроил здесь для нас. Он очень добр к нам, Тантор; он дал тебе нежные листья, и кору, и роскошную траву для питания; мне он дал Бару, и Хорту, и Низу, плоды, орехи и коренья. Он для каждого запасает ту пищу, которая ему больше нравится. Единственное, что он требует, это, чтоб мы оказались достаточно сильными или хитрыми, чтобы пойти и взять ее. Да, Тантор, жить хорошо! Мне смерть ненавистна!
Тантор издал слабый звук горлом и изогнул хобот кверху для того, чтобы поласкать хоботным пальцем щеку человека-обезьяны.
— Тантор, — вдруг сказал Тарзан, — поверни обратно и иди к племени Керчака, большой обезьяны! Тарзан хочет приехать домой на твоей голове, а не идти пешком.
Обладатель клыков повернул обратно и побрел вдоль по широкой тропинке, под сводами ветвей, иногда останавливаясь, чтобы сломать нежную ветку или отодрать съедобную кору ближайшего дерева. Тарзан растянулся лицом вниз на голове и спине слона, ноги его висели по обеим сторонам, ладони поддерживали голову, локти покоились на широком черепе животного. И таким образом они отправились, не спеша, к месту собрания племени.
Как раз перед самой просекой появилась с противоположной стороны другая фигура — хорошо сложенный черный воин, осторожно пробиравшийся по джунглям. Он был начеку, ожидая многочисленных опасностей, которые могли повсюду таиться на пути. Ему удалось пройти под обезьяньим караульщиком, который, расположившись на большом дереве, охранял дорогу с юга.
Обезьяна позволила Гомангани пройти без задержек, так как видела, что он один; но в ту минуту, когда воин вошел в просеку, громкое «Криг-а!» раздалось сзади него, и вслед за этим последовал целый хор откликов с разных сторон в то время, как крупные самцы кинулись вперед сквозь ветви деревьев в ответ на призыв товарища.
Негр остановился при первом же крике и оглянулся кругом. Он ничего не мог видеть, но он хорошо знал голоса волосатых обитателей деревьев, и он, и его родичи боялись эти зверей, не только из-за их силы и жестокости, но также из-за суеверного страха перед человекоподобными обезьянами. Но Булабанту не был трусом. Он слышал повсюду вокруг себя голоса обезьян; он знал, что спасение, по всей вероятности, невозможно, поэтому он стоял с копьем наготове в руке и с воинственным криком, дрожащим на губах. Он дорого продаст свою жизнь, он, Булабанту, младший вождь деревни Мбонги.
Тарзан и Тантор были недалеко, когда первый крик часового прозвучал в тиши джунглей. С быстротой молнии спрыгнул Тарзан со спины слона на ближайшее дерево и уже проворно мчался по направлению к просеке, прежде чем замерло эхо первого «Криг-а!». Когда он явился на место, то увидел дюжину самцов, окруживших Гомангани. С криком, от которого стыла кровь, Тарзан бросился в атаку. Он ненавидел черных еще больше, чем обезьяны, и здесь представлялся случай убийства.
— Что сделал Гомангани? Он, может быть, убил кого-нибудь из племени?
Тарзан спросил об этом ближайшую обезьяну. Нет, Гомангани никому не причинил вреда. Газан, бывший на страже, увидел, как он шел по лесу. Газан закричал — вот и все.
Человек-обезьяна протолкнулся вперед, раздвигая круг самцов; ни один из них не довел себя до такой степени ярости, чтобы броситься в атаку. Тарзан встал так, чтобы иметь возможность вблизи рассмотреть черного. Он сразу узнал этого человека. В прошлую ночь он видел его в борьбе с огненными глазами перед костром, в то время, как его товарищи ползали в грязи у его ног, слишком перепуганные, чтобы даже защищаться.
Это был храбрый человек, а Тарзан глубоко восхищался храбростью. Даже его ненависть к черным была менее сильной страстью, чем его поклонение мужеству. Он во всякое время обрадовался бы возможности сразиться с черным воином, но этого воина ему не хотелось убивать; он смутно чувствовал, что этот человек заслужил право на жизнь, так храбро защищая ее в прошлую ночь, и ему не нравилось неравенство шансов, противопоставленных одинокому воину.
Он обратился к обезьянам.
Ступайте есть! — сказал он. — Предоставьте Гомангани спокойно идти своей дорогой. Он нам не причинил вреда, а прошлой ночью я видел, как он боролся с Нумой и Сабор огнем, совсем один в джунглях. Он — храбрый. Зачем нам убивать храбреца, не напавшего на нас? Отпустите его!
Обезьяны зарычали. Им это не понравилось.
— Убьем Гомангани! — закричал один.
— Да, — заревел другой, — убьем Гомангани и Тармангани заодно.
— Убьем белую обезьяну! — вскрикнул Газан. — Это совсем не обезьяна, но Гомангани, с которого снята кожа.
— Убьем Тарзана! — ревел Гунто.
— Убьем! Убьем! Убьем!
Самцы, наконец, довели себя до безумной жажды кровопролития, но это было направлено больше на Тарзана, чем на негра. Вдруг косматая фигура пронеслась мимо них, отбрасывая в сторону тех, кто попадался ей на дороге, подобно тому, как сильный человек раскидывает ребятишек. Это был Тог — огромный, свирепый Тог.
— Кто сказал «Убьем Тарзана!» — закричал он. — Тот, кто хочет убить Тарзана, должен также убить Тога. Кто может убить Тога? Тог вырвет у вас все внутренности и будет кормить ими Данго.
— Мы вас обоих можем убить, — возразил Гунто. — Нас много, а вас мало.
И он был прав. И Тарзан понимал, что он прав. И Тог это знал, но ни тот, ни другой не хотели допустить этой возможности. Это не в характере обезьяньих самцов.
— Я — Тарзан! — кричал человек-обезьяна. — Я — Тарзан! Великий охотник! Могучий воин! В джунглях нет никого выше Тарзана!
Тогда, один за другим, самцы противной стороны стали рассказывать о своих доблестях и своей храбрости. И в это время бойцы придвигались друг к другу все ближе и ближе. Таким способом самцы доводят себя до настоящего азарта, прежде чем начать борьбу.
Гунто подошел на несгибающихся ногах близко к Тарзану и фыркнул на него, оскалив клыки. Тарзан издал глухое, угрожающее рычание. Они способны повторять эти приемы дюжину раз подряд; но рано или поздно один самец сцепится с другим, и тогда вся чудовищная куча бросится на добычу, разрывая ее на части и истязая ее.
Булабанту, негр, стоял с широко открытыми и удивленными глазами с той минуты, как увидел, что к нему мимо обезьян приближается Тарзан. Он много слышал об этом демоне, который жил с волосатыми жителями деревьев. Но никогда до сих пор он еще не видел его при свете дня. Он довольно хорошо представлял его себе по описаниям и благодаря мимолетным взглядам, которые ему удавалось бросить на Тарзана, когда человек-обезьяна проходил в деревню Мбонги-вождя ночью, чтобы проделать одну из своих многочисленных жутких шуток.
Булабанту, конечно, не мог ничего понять из того, что произошло между Тарзаном и обезьянами; но он видел, что человек-обезьяна и один из крупнейших самцов были в ссоре с остальными. Он видел, что эти двое стояли к нему спиной и отделяли его от большинства племени, и он догадался, хоть это и казалось ему неправдоподобным, что они, должно быть, защищают его. Он знал, что Тарзан однажды пощадил жизнь Мбонги-вождя, и что он оказал помощь Тяйбо и его матери, Момайе. Легко могло случиться, что он поможет и Булабанту; но как он это сделает? Булабанту угадать этого не мог, и, в сущности говоря, этого не знал и сам Тарзан, потому что против него было слишком много врагов.
Гунто и прочие обезьяны медленно отталкивали Тарзана и Тога назад к Булабанту. Человек-обезьяна вспомнил свои слова, сказанные Тантору немного времени тому назад: «Да, Тантор, жить хорошо! Мне смерть была бы ненавистна!» — А теперь он знал, что ему придется умереть, потому что злоба крупных самцов против него быстро росла. Многие из них всегда ненавидели его; они все относились к нему подозрительно. Они знали, что он не такой, как они. Тарзан знал, что он — человек. Он это понял, благодаря книгам с картинками, и очень гордился этим отличием.
Гунто готовился к нападению. Тарзан знал все признаки. Он знал, что большинство самцов нападет вместе с Гунто. Тогда все будет кончено. Что-то зашевелилось среди зелени на противоположной стороне просеки. Тарзан увидел это как раз в тот момент, когда Гунто, с ужасающим криком вызывающей на бой обезьяны, бросился, наконец, вперед. Тарзан издал своеобразный призыв и затем согнулся, чтобы встретить атаку. Тог тоже согнулся, а Булабанту, убедившись теперь, что эти двое сражаются на его стороне, нацелил свое копье и вскочил между ними, чтобы встретить первый удар врага.
И в это именно мгновение огромная туша ворвалась из джунглей в просеку. Пронзительный крик взбешенного слона покрыл вопли антропоидов, и Тантор быстро пронесся через просеку на помощь своему другу. Гунто так и не сцепился с человеком-обезьяной. Ни с той, ни с другой стороны клыкам не пришлось вонзиться в мясо. Ужасающий отзвук боевого клича Тантора заставил самцов спрятаться по деревьям, ворча и ругаясь. Тог убежал с ними. Остались только Тарзан и Булабанту. Последний сохранял свою позицию, потому что видел, что демон не убегает, и у него хватило мужества встретить верную, ужасную смерть рядом с тем, кто явно шел на гибель ради него.
Но немало удивился Гомангани, когда увидел, что могучий слон внезапно остановился перед человеком-обезьяной и стал ласкать его своим длинным извивающимся хоботом.
Тарзан обернулся к негру.
— Ступай! — сказал он на языке обезьяны и сделал жест по направлению деревни Мбонги.
Булабанту понял движение, но не слова, и повиновался, не теряя времени. Тарзан постоял, наблюдая за ним, пока он не исчез. Он знал, что обезьяны за ним не последуют. Затем он сказал слону: «Подними меня!» — и обладатель клыков легко перебросил его на свою голову.
— Тарзан уходит в свое убежище у большой воды! — крикнул человек-обезьяна самцам, сидящим на деревьях. — Вы все глупцы! Вы глупее, чем Ману, исключая Тога и Тику. Тог и Тика могут прийти повидаться с Тарзаном, но остальные пусть не показываются. У Тарзана все покончено с племенем Керчака.
Он пришпорил Тантора носком, и огромный зверь умчался через просеку, в то время как обезьяны следили за ними, пока их не поглотили джунгли.
А на прогалине, где паслось племя, прежде чем спустилась ночь, Тог убил Гунто, завязав с ним ссору из-за его нападения на Тарзана.
В течение месяца племя ничего не знало о Тарзане-обезьяне. Многие из них, весьма вероятно, никогда о нем не думали, но были и такие, которым его не хватало в большей степени, чем они могли себе представить. Тог и Тика часто желали, чтобы он вернулся, и Тог собирался не один раз пойти навестить Тарзана в его убежище на морском берегу; но то одно, то другое мешало ему.
Однажды ночью, когда Тог в бессоннице лежал, глядя на звездное небо, он вспомнил странные вещи, которые говорил ему Тарзан; что эти блестящие точки — глаза плотоядных, выжидающих во мраке небесных джунглей, чтобы кинуться на Горо-луну и пожрать ее.
Чем больше он думал над этим вопросом, тем сильнее тревожился.
И тогда произошло странное явление. В ту минуту, когда Тог смотрел на Горо, он увидел, что ее часть с одного края исчезла, именно так, как будто бы кто-то ее отгрыз. Все шире и шире становилась черная дыра у Горо на боку. Тог с криком вскочил на ноги. Его безумные «Криг-а!» привлекли к нему все перепуганное племя, причем все кричали и шумели.
— Смотрите! — кричал Тог, указывая на луну. — Смотрите! Случилось то, что предсказывал Тарзан. Нума перескочил через деревья и пожирает Горо. Вы осыпали Тарзана ругательствами и заставили его покинуть племя. Теперь сами видите, как он был умен. Пусть кто-нибудь из вас, ненавидевших Тарзана, пойдет на помощь Горо. Посмотрите на глаза, светящиеся в темных джунглях, повсюду окружающие Горо. Он в опасности, и никто не может помочь ему, кроме Тарзана. В скором времени Нума сожрет Горо, и у нас не будет света после того, как Куду уйдет в свое убежище. Как мы будем танцевать Дум-Дум без света Горо?
Обезьяны начали дрожать и хныкать. Все проявления сил природы наполняли их ужасом, так как они не могли их понять.
— Ступай и приведи Тарзана! — закричал один, и они все подхватили крик. — Тарзана, приведи Тарзана! Он спасет Горо!
Но кто должен был отправиться за ним ночью в темные джунгли?
— Я пойду, — добровольно вызвался Тог, и минуту спустя, он уже направлялся среди непроницаемого мрака к маленькой закрытой бухте у моря.
А в ожидании Тарзана племя с тревогой наблюдало медленное пожирание луны. Нума уже выел большой полукруг.
Во всяком случае, Горо будет окончательно уничтожен до возвращения Куду. Обезьяны дрожали при мысли о постоянном мраке ночью. Они не могли заснуть, беспокойно возились то здесь, то там, среди ветвей деревьев, наблюдая за пиршеством смерти, устроенным небесным Нумой, и прислушиваясь к возвращению Тога с Тарзаном.
Горо почти совсем исчез, когда обезьяны услышали шорох приближения по деревьям тех двух, кого они ожидали. Но вот наконец Тарзан, сопровождаемый Тогом, перебросился на ближайшее дерево.
Человек-обезьяна не стал тратить время на пустые слова. У него в руках был его длинный лук, а за спиной висел колчан, наполненный отравленными стрелами, похищенными им в деревне черных, также как и украденный лук. Он взобрался на большое дерево, поднимаясь все выше и выше, пока не остановился на небольшом суку, низко пригнувшемся под его тяжестью. Здесь открывался ему ясный, ничем не заслоненный вид на небо. Он увидел Горо и опустошения, произведенные голодным Нумой на его блестящей поверхности.
Подняв лицо к луне, Тарзан издал свой ужасающий клич. Слабо издалека прозвучало ответное рычание льва. Дрожь пробежала по обезьянам: небесный Нума ответил Тарзану!
Затем человек-обезьяна приладил стрелу к своему луку и, далеко оттянув назад тетиву, нацелил конец стрелы прямо в сердце Нумы, на небо, где он лежал, пожирая Горо. С резким звоном пролетела освобожденная стрела в темное небо. Тарзан-обезьяна снова и снова кидал свои стрелы в Нуму, и во время всего этого обезьяны Керчака сбились в кучу от страха. Наконец раздался крик Тога.
— Смотрите, смотрите! — воскликнул он. — Нума убит! Тарзан убил Нуму! Смотрите! Горо выплывает из брюха Нумы!
И действительно, луна постепенно выплывала из того, что ее поглотило, был ли это Нума-лев, или тень от земли. Но, если бы вы сделали попытку убедить обезьян племени Керчака, что совсем не Нума покушался сожрать этой ночью Горо, и что не Тарзан спас от ужасной смерти блестящее божество их диких и таинственных обрядов, вы натолкнулись бы на затруднения и на необходимость вступить в драку.
Таким образом, Тарзан-обезьяна вернулся в племя Керчака, и этим возвращением сделал большой шаг вперед в деле достижения звания обезьяньего царя. Впоследствии, ему действительно удалось это осуществить, потому что с этих пор обезьяны стали взирать на него как на высшее существо.
Из всего племени только один относился скептически к достоверности чудесного спасения Тарзаном Горо, и это был, как это ни кажется странным, сам Тарзан-обезьяна.