ПОДВИЖНИКИ. Избранные жизнеописания и труды.
Издательский дом "Агни". 1998
Жизнеописание Жанны д'Арк
В 1429 году Франция, измученная столетней войной, вот-вот должна была пасть под натиском англичан, которые считали ее отныне своим владением, и бургундцев, союзников иноземных захватчиков, которые хотели отделиться и стать независимым королевством.
Дофин Карл VII, которого никто даже не осмеливался называть королем, вот уже шесть лет как затворился в Бурже и там жил в бедности, изоляции и состоянии нерешимости. Он еще не был коронован и сам сомневался в своем праве на корону.
Последним очагом слабого сопротивления был город Орлеан, осада которого длилась уже давно и в котором уже начался голод. С падением Орлеана - а оно казалось делом нескольких недель - Франция должна была прекратить свое существование. Именно тогда по Франции неожиданно разнесся невероятный слух: весть о том, что некая юная дева по воле Божией "отправляется к благородному дофину, чтобы снять осаду с Орлеана и привести его в Реймс, дабы посвятить и короновать там".
Как бы то ни было, слыша эту весть, все были совершенно согласны в одном - в том, что "отныне только Бог может спасти Францию", либо надеясь на это, либо говоря об этом с презрением.
За некоторое время до этого Марии Авиньонской были видения, что Франции придется перенести много страданий и испытать бесчисленные бедствия, и среди прочего она видела много оружия, которое ей протягивали, и испуганная Мария боялась, что ей придется надеть доспехи. Ей было сказано, чтобы она ничего не боялась, и что не она наденет это боевое снаряжение, но Дева, которая придет после нее, возьмет оружие и освободит королевство Франции от его врагов.
|
|
"В моем краю меня звали Жаннеттой... Я родилась в деревне Домреми, которая составляет одно с деревней Гре. В Гре главная церковь... Мой отец - Жакоб д'Арк, моя мать - Изабеллетта, по прозванию Ромэ... Крестил меня, насколько я знаю, мэссир Жан Минэ, который был в то время священником в Домреми... Мое прозвище - д'Арк или Ромэ - в моем краю девушки носят прозвище матери"...
"Жаннетта пряла, занималась хозяйством, как все другие девочки",- рассказывает одна из подруг, постоянно бывавшая с ней.
Проработав весь день от зари, Жаннетта вечером ложилась на одну из тех жестких, очень коротких и узких кроватей, какие до последнего времени сохранялись еще кое-где у местных крестьян. Вопреки распространенной легенде, "пастушкой" она не была и сама даже как бы подчеркивает это: "Не помню, водила ли я скотинку на луг, когда была совсем маленькой. С тех пор, что я подросла, я не пасла ее постоянно, но иногда, правда, водила на луг".
По-видимому, она никогда не ходила в школу. "Я не знаю ни А, ни Б",- заявляла она всегда без всякого стеснения. Зато "я умею шить и прясть лен". На всю ее коротенькую жизнь это осталось одним из главных предметов ее гордости. "Насчет шитья и пряжи я не боюсь поспорить с любой женщиной в Руане",- говорила она еще во время процесса.
Крестьянин Жакоб де Сент-Аманс помнит, как она не раз до поздней ночи чинно сидела за рукоделием с его дочерью. Одни свидетели помнят ее на пастбище, другие с пряжей в руках. Ее видали работающей и в поле, когда она полола или помогала отцу в пахоте или на жатве. И сверстники, и старшие говорят, что она была отличной работницей.
|
|
Со временем ее стали все чаще и чаще находить в церкви. Священник одной из соседних деревень, Анри Арнолен, приезжавший в Домреми и раза четыре исповедовавший ее постом, запомнил, как эта девочка во время служб стояла перед распятием, сложив руки, иногда опустив голову, иногда подняв глаза к распятию или к Божией Матери. Она исповедовалась почти каждый месяц, во всяком случае на все большие праздники. В поле, когда раздавался колокольный звон, она крестилась и становилась на колени, а если могла, убегала в церковь.
Но еще больше этой церкви она любила маленькую Бермонскую часовню, стоящую на поляне среди леса. Крестьяне из Домреми обычно ходили туда на богомолье по субботам, и Жаннетта добилась для себя маленькой привилегии: ей давали нести свечи. Но и в другие дни, когда ее родители думали, что она в поле, она часто оказывалась там. В этой маленькой, совсем простой и очень светлой часовне, вокруг которой шумят ели, Жаннетта становилась на колени перед статуей Божией Матери и перед древним романским, как говорят, даже византийским распятием в глубине над единственным окном, откуда оно господствует над всем.
Ее крестная мать, Жанна Тьесселен, заметила, что эта девочка никогда не божилась и в крайнем случае говорила только: "Да, непременно!". Местный священник, Гийом Фронте, находил, что это "лучшая христианка в приходе". Встречая его и прося у него благословения, она обычно становилась на колени, а мессир Фронте смотрел при этом прямо в корень дела и вздыхал: "Если бы у нее были деньги, она отдавала бы их мне, чтобы я служил обедни". Денег у нее, можно сказать, не было, но по словам тех, кто знал ее девочкой, она "раздавала все, что могла" - черта, которая останется у нее на всю жизнь. Церковному служке она дарила немного шерсти при условии, чтобы он исправно звонил в колокола; когда же он по лености не звонил в них вовсе, она, по его словам, обрушивалась на него с горькими упреками (существует ряд указаний, что колокольный звон помогал ей слышать ее Голоса).
|
|
"Добрая, простая и мягкая",- говорит про нее подружка Овиетта и рассказывает, что любила спать в одной постели со своей старшей подругой. Она бегала ухаживать за больными детьми, и впоследствии, когда ее уже давно не было на этой земле, стареющие люди вспоминали девочку-подростка, когда-то склонявшуюся над их изголовьем.
"Добрая, мягкая, простая",- говорят про нее в разных вариантах и другие свидетели из Домреми; такой же осталась она и в памяти народа в Орлеане.
Когда она уже "пришла во Францию", люди, видавшие ее непосредственно, замечали, что она, "страшно любя лошадей", умела мигом успокаивать самых "свирепых" из них, в полной уверенности, что ей они ничего не сделают. И людям всегда казалось, что всевозможная четвероногая и пернатая тварь вообще льнет к этой девочке, "лучше которой не было в обеих деревнях" (Домреми и Гре), по наивному выражению другой ее крестной матери, Беатрисы Этеллен. Самые характерные более или менее легендарные рассказы о ней именно об этом: тут и пение петухов в ночь, когда она родилась, и особая деликатность хищных зверей, "которые никогда не трогали скот ее родителей", и "птицы лесов и полей, приходившие к ней, как ручные, есть хлеб у нее на коленях", и позже опять белые птицы, садившиеся ей на плечи в шуме сражений. В самом Домреми до последнего времени сохранилась легенда, в ХV веке нигде не записанная: из Домреми в Вотун (где ее старший брат Жакмэн, женившись, жил своим хозяйством начиная с 1419 года, очевидно, на земле, принадлежавшей их матери) Жаннетта обычно ходила лесной тропинкой, сокращающей путь; и когда она входила в лес, птицы слетались к ней и с пением летели за ней всю дорогу, пока она не подходила к деревне. Там они рассаживались на опушке и терпеливо ждали ее возвращения, чтобы тем же способом провожать ее назад в Домреми. Тропинка эта и зовется "тропинка пташек".
"Ее любила, можно сказать, вся деревня",- говорил на процессе Реабилитации старик Жан Моро. Иногда только, рассказывает ее сверстник Жан Ватрен, "я и другие смеялись над ней, когда мы играли на лугу, а она вдруг уходила от нас, чтобы поговорить с Богом", отношение к которому было как бы соткано из света, и ощущение светлого присутствия было у нее таково, что она не боялась даже дьявола. Ее подруга Изабеллетта Жерарден, которая была на несколько лет старше ее, рано вышла замуж и позвала Жаннетту в крестные матери своего ребенка, журила ее за эту "дикость", старалась втянуть ее за собой в забавы и танцы, но из этого ничего не выходило. Девочка со "смеющимся лицом" и с "глазами, часто полными слез" (какой ее вскоре увидал Персеваль де Буленвиллье), оставалась немножко чужой. Даже муж ее старшей сестры Катерины, рано умершей, Колен де Гре, с которым она, по-видимому, очень дружила, говорит, что иногда он ее дразнил ее набожностью. Она конфузилась, по словам Овиетты, когда ей говорили, что очень уж много она молится.
Эта просветленная любовь и надежда на Бога невольно связывается с именем св. Франциска, поскольку духовный мир Жаннетты действительно мог легче всего воспринимать именно францисканские черты, то, что было во францисканстве наиболее просветленного. По рассказу Челано, Франциск тоже постоянно ощущал "ангелов, идущих с нами, и любил их особой любовью"; и характерно, что он особенно чтил архангела Михаила. "Мой нотариус - Христос, мои свидетели - ангелы",- эту фразу, приписываемую св. Франциску, могла бы сказать Жаннетта. Как св. Франциск шел с веселием, с песней по дорогам Умбрии, радуясь всему, что создал Бог, так и она всю жизнь являлась перед людьми "со смеющимся лицом", и еще тогда, когда ее держали в цепях днем и ночью, она слышала голос, говоривший ей: "Будь с веселым лицом". И как последовательница Франциска, святая королевна Венгерская Елизавета, она терпеть не могла тех людей, которые "стоят в церкви с таким видом, точно хотят испугать Господа Бога".
В это самое время "реформированные" францисканцы, стремившиеся восстановить первоначальную чистоту ордена, Бернардин Сиенский, Колетта Корбийская, учили по всей Европе непрестанно призывать имя Иисусово. И факт тот, что Жаннетта носила имя "Иисус" на перстне, ставила его в заголовке своих писем, написала его на своем знамени и его она повторяла, умирая в огне. С францисканцами ее сближала и вся остальная ее символика: голубь и лилия, образ Благовещения на флюгере. Общими с ними у нее были и отдельные черточки повседневной жизни - пение антифонов Божией Матери, отвращение от божбы и в особенности культ Евхаристии.
Францисканцы были, по-видимому, не единственными монахами, которых знала маленькая Жаннетта. Под самым Домреми, в Бриксе, существовал августинский монастырь, где подбирали и воспитывали беспризорных детей. Особая нежность к таким брошенным детям и симпатии к монастырям, где их воспитывали, остались у нее на всю жизнь. Вероятно, со всем этим она еще с детства познакомилась в Бриксе. И впоследствии ее духовник, Пакерель, был августинцем.
Всего этого было достаточно для того, чтобы она переняла от францисканцев и августинцев то, что ей подходило, и слишком мало для того, чтобы она перестала быть самостоятельной. Ее учили дома "иметь Иисуса в сердце". Ей понравилось у францисканцев в Нефшато, что они ставили имя Иисусово везде, постоянно его призывали, и она сама стала делать то же самое; ей нравились голубь и лилия как символы чистоты, и она взяла их для себя; она хотела быть как можно ближе к Богу и решила, что нищенствующие монахи хорошо делают, причащаясь как можно чаще.
Ей подошла вообще францисканская интимность со Христом, эта жажда полного слияния ("Как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино"), дошедшая у св. Франциска до того, что на горе Верне он почувствовал себя "превращенным в Иисуса, совершенно".
В течение двух столетий, прошедших со смерти св. Франциска, это с удивительным упорством всплывало в религиозной жизни Европы. И в самой глубине своего сердца маленькая девочка начинала чувствовать, что она - "дочь Божия" и может быть ею совершенно и абсолютно.
А того, что ей не подходило, она не взяла. И никогда не хотела стать мученицей. Чтобы повиноваться Богу, она приняла решительно все, но боялась страдания и до конца молилась о том, чтобы, если возможно, эта чаша миновала ее. Эта черта, коренным образом отличающая ее от Франциска и от многих его учеников, существенна настолько, что ее нужно подчеркнуть с самого начала. Поэтому и самое соединение с Богом, самое отношение дочери к Отцу, происходило у нее по-другому, без стигматов.
Жаннетта была совсем необразованной маленькой девочкой. Но исключительная личность тем и исключительна, что она по одному отрывку, намеку, символу способна уловить всю сущность. Идеалы, насыщавшие воздух старой Франции, Жаннетта впитывала всем своим существом. Эти идеалы она сделала своей собственной жизнью. Она действительно будет жить причастием и действительно никогда не будет мириться ни с какой неправдой.
И, как св. Франциск, она знала при этом, что в красоте тварного мира никакая бесовщина ей не грозит. Глазами, полными горнего света, она смотрела на землю - "мать нашу Землю", как ее ласково называл св. Франциск. О Божией славе и о "блаженстве следующих Его святым повелениям" шептали Франциску "брат ветер, и воздух, и облако, и чистое небо, сестра вода, смиренная, и драгоценная, и целомудренная, и всякий плод, и цветы с их дивными красками, и трава". И в Руане, не имея возможности сосредоточиться ни днем, ни ночью "из-за шума в тюрьме и ругани стражников", девочка из Домреми скажет своим судьям: "Если бы я была в лесу, я очень хорошо слышала бы мои Голоса..."
Но инквизиционные судьи, давно разучившиеся видеть всякий отблеск божественного света, должны были найти бесовщину, и они ее нашли в знаменитом дереве, стоявшем на земле Бурлемонов. И Жаннетту сожгли под тем формальным предлогом, что в детстве она вместе со всей деревенской ребятней вела хороводы вокруг древнего бука, о котором ей рассказывали волшебные сказки.
"Есть около Домреми одно дерево, которое называется дерево Дам, а другие называют его деревом Фей. Около дерева есть ключ. Я слышала, что больные лихорадкой пьют из этого ключа и ходят за этой водой, чтобы вылечиться. Это я сама видела, но не знаю, вылечиваются ли они или нет. Я слышала, что больные, когда могут встать, идут к дереву плясать. Это дерево, бук, и от него в мае берут праздничную зелень". "Говорят, что около дерева есть в земле мандрагора. Точного места я не знаю; говорили, что над ним растет орешник. Мандрагоры я никогда не видела. Говорят, это такая вещь, которой лучше не видеть и лучше у себя не держать; к чему она служит, не знаю. Будто бы она приносит богатство, но я в это не верю, и мои Голоса никогда мне об этом не говорили ничего".
"Иногда я летом ходила плясать с другими девочками и плела у этого дерева венки для образа Божией Матери, который в Домреми. И насколько слышала от старших, но не моего рода, что там водились феи. И слышала от одной женщины, что она видела этих фей, но не знаю, правда ли это. Я никаких фей, насколько знаю, не видела никогда, ни у дерева, ни где бы то ни было. Я видала, как девочки вешали венки на ветви этого дерева, и сама вешала с другими девочками; иногда они уносили их, а иногда оставляли".
"Я слышала от моего брата, что в краю говорили, будто это случилось со мной от дерева Фей; но это не так, и я прямо сказала ему обратное".
Было немыслимо, чтобы светлые силы, охраняющие мир, теперь оставили его до конца. Ведь и теперь сам архангел Михаил так явно охранял от завоевателей свою нормандскую обитель. Жаннетта знала, кроме того, что и ее родной край издавна посвящен архангелу Михаилу. И целый ряд мест, в Барруа и в Лотарингии, носил имя архангела. Даже прямо напротив Домреми, на правом берегу реки, крошечная деревушка Монсель - сокращение от Мон-Мишель - по сей день хранит воспоминание о часовне, которая была там воздвигнута во имя архангела в незапамятные времена,- ее больше не существовало, кажется, уже при Жаннетте.
"Ангелы часто бывают среди христиан". "Я буду звать их на помощь, пока буду жива".
Вот что она сама рассказала о том, как это началось.
В один из летних дней ребятишки забавлялись, бегая взапуски на лугу. Быстрее всех бежала тринадцатилетняя Жаннетта. Она бежала с такой легкостью, что одна из ее подруг, смеясь, крикнула ей: "Жаннетта, ты, кажется, летишь над землей!"
Оторвавшись от детворы, она остановилась перевести дух, как бы вне себя, лишившись чувств, и вдруг увидала перед собой незнакомого подростка, который сказал ей: "Ступай домой, ты нужна твоей матери". Подумав, что это кто-то из многочисленной родни из окрестностей, она побежала домой. Но домой ее не звали.
Удивленная, она вышла в сад и стала прислушиваться. Об этом она рассказывала:
"Мне было тринадцать лет, когда мне было откровение от Господа, через Голос, который учил, как я должна себя вести. Первый раз я очень испугалась. Голос пришел около полудня, летом, когда я была в саду моего отца. В тот день был пост, а накануне я не постилась. Я услыхала Голос справа, со стороны церкви. Я редко слышу его без света. Свет бывает с той же стороны, с которой слышен Голос; и тогда бывает обыкновенно сильный свет... После того как я слышала его три раза, я узнала, что - это голос ангела.
Я увидела перед своими глазами архангела Михаила. И он был не один, его сопровождали ангелы небесные.
Этот Голос всегда меня хранил, и я хорошо его понимаю... Мне хотелось бы, чтобы все слышали Голос так же хорошо, как я.
В первый раз, что я услыхала Голос, я дала обет сохранить девственность, пока Богу угодно".
Как ни в чем не бывало, она продолжала заниматься своими делами: "Все время, пока была в доме отца, я делала домашние работы",- что и подтверждают все свидетели, опрошенные в 1456 году. Но "с тех пор как я узнала, что должна идти во Францию, я мало принимала участия в играх и в забавах. Не знаю, плясала ли я еще у дерева Фей с тех пор, как подросла и поумнела; вероятно, иногда плясала с детьми, но больше пела, чем плясала".
Ее сверстники видели, что она не танцует, и приставали к ней из-за этого. Но никто из них, никто вообще на всем свете - даже ее духовник - не знал, что с того летнего дня постоянно, иногда по нескольку раз в день, к ней приходили ее "братья из рая". И впоследствии руанские судьи с трудом заставили ее высказаться о том невыразимом, что она ощущала и что различала в осенявшем ее свете.
"Голос говорил мне о спасении моей души, он научил меня хорошо себя вести и часто ходить в церковь".
"Это Голос святой Екатерины и святой Маргариты. Их лица увенчаны прекрасными венцами, очень богато и очень роскошно... Я знаю очень хорошо, что это они, и отличаю их одну за другой... Что это они, я узнала не сразу".
"Меня укреплял святой Михаил. Он пришел первым".
"Святой Михаил сказал мне, что святая Екатерина и святая Маргарита будут приходить ко мне, и чтобы я поступала по их совету, и что они назначены руководить мною и давать мне советы о том, что я должна делать; и чтобы я верила тому, что они мне скажут, и что это было по повелению Господа".
Надо думать, что она знала их жития. Культ св. Екатерины и св. Маргариты, занесенный с православного Востока в эпоху крестовых походов, быстро распространился и окреп. Имя Екатерины носила родная сестра Жаннетты. Статуя одной из них, св. Маргариты, может быть, уже тогда стояла в деревенской церкви, и Жаннетта могла молиться перед ней. Мученицы, обрученные Христу, обе они почитались как охранительницы девичьей чистоты. В житии св. Екатерины были, впрочем, и другие интересные черты, о которых Жаннетта в это время едва ли думала. Во всяком случае, ей было не трудно довериться им целиком, совсем по-человечески. Она и говорила про них: "Мои сестры из рая".
"Я всегда вижу их в одном и том же облике; их лица увенчаны очень богато. Об их одеждах я не знаю ничего. Я вижу лицо. Не знаю, есть ли у них руки и другие образные части тела".
"Есть ли у них волосы?"
"Знайте, что есть".
"Длинные и распущенные?"
"Не знаю".
"Есть ли у них кольца в волосах?"
"Не знаю".
"Они говорили очень хорошо и очень красиво, и я очень хорошо их понимала. Они сказали мне, среди других вещей, что мой король будет восстановлен в своем королевстве, хотят ли того его противники или нет. Они также обещали привести меня в рай; я сама их об этом просила".
"Этот Голос прекрасен, мягок и кроток и говорит французской речью".
Архангела она видела "не часто". "Мне очень радостно, когда я его вижу. Мне кажется, когда я его вижу, что я не нахожусь в смертном грехе".
Как узнала она, что это святой Михаил?
"По ангельской речи и разговору!.. Я в это поверила довольно скоро, и у меня была добрая воля поверить. Первый раз я была еще маленькой девочкой и испугалась. И несколько раз видела его, прежде чем узнала, что это был святой Михаил. С тех пор святой Михаил научил меня столькому и показал мне столько, что я твердо поверила, что это он. Больше всего он говорил мне, чтобы я была хорошей девочкой и что Бог мне поможет".
Но если у св. Екатерины и у св. Маргариты она видела "лица" человеческие, то объяснить, каким она видит архангела, она была совершенно не в состоянии. О том, "каков его облик", у нее выпытывали на допросах, но она просто отказывалась отвечать: "Венца я у него не видела; и об одеждах его ничего не знаю".
"Есть ли у него волосы?"
"Зачем бы их ему обрезали?.."
И наконец сказала, что не знает, есть ли у него волосы.
Имеются ли у архангела Михаила и у архангела Гавриила "головы натурального вида"?
Она ответила только:
"Я видела их своими глазами и верю в то, что это они, так же твердо, как в то, что Бог есть".
Думает ли она, что Бог создал их такими, какими она их видит?
"Да".
Кому она обещала соблюсти свою девственность?
"Тем, кто был послан от Бога, то есть святой Екатерине и святой Маргарите".
"Я поклонялась им, становясь на колени, как только могла, потому что знаю, что они-то в Царствии Небесном. А если иногда я этого не делала, я потом просила у них прощения. И не умею поклоняться им так, как нужно..."
"Я целовала землю после их ухода, на том месте, где они были. И когда они уходили, я плакала, мне хотелось, чтобы они взяли меня с собой".
"Никогда я не просила у Господа иной конечной награды, кроме спасения моей души".
Ей до слез хотелось быть у Бога, вместе со своими небесными подругами, и этой награды она, конечно, просила. Но чтобы понять что бы то ни было в душе Жаннетты и в ее истории, нужно ясно почувствовать, где здесь ставится ударение. Очень часто в истории христианства ударение ставится на награде, на спасении собственной души, и это еле заметное смещение ударения в конечном итоге меняет решительно все. Душе Жаннетты "хотелось уйти вместе с ангелами" просто непосредственно от переполнявшей ее любви: ударение здесь целиком на любви, а не на награде.
Этот мотив, уже намеченный св. Людовиком,- служить Богу не ради награды, а "единственно ради любви к Нему" - будет звучать на протяжении всей истории Жаннетты с такой силой, как, кажется, нигде больше во всей истории христианства.
У нее было простое латунное колечко, подаренное ей матерью - францисканское колечко с выгравированными именами "Иисус - Мария". Кроме этих слов, на нем было три креста и никаких других знаков. Однажды, "имея это кольцо на пальце", она прикоснулась к св. Екатерине и с тех пор любила на него смотреть. Потому что она и "прикасалась" к своим святым, и "целовала их обеих".
* * *
А в громадном и страшном мире события шли своим чередом. И на восточной границе королевства все чаще появлялись люди, выброшенные с насиженных мест, бредущие куда глаза глядят. Вот картинка, зарисованная в самом Париже: люди шли, "удрученные страхом, зноем и голодом, больше мертвые, чем живые, женщины с непокрытой головой, иные в одной рубашке; некоторые несли по два ребенка на руках или в корзине; шагали обобранные священники, в одном подряснике". Это продолжалось из года в год. Волна перехлестывала через границы страны, и немецкие прирейнские города, как Кельн, были переполнены беженцами из Франции. Все чаще появлялись такие люди в маленькой деревушке на Мезе, на большой дороге, которая через Лангр - Нефшато - Вокулер - Верден вела из Франции в пределы Империи. Тогда черноволосая стройная девочка вела их в дом своего отца, требовала - по рассказам свидетелей,- "чтобы их уложили в ее постель, а ей разрешили бы уйти на чердак, и, оставшись одна, звала своих небесных подруг и молилась - "вместе с ними молилась" - о том, чтобы "Бог пожалел народ Франции". "И ангел говорил мне о жалости, которая была в королевстве французском".
Через много лет, добиваясь посмертной справедливости для своей замученной дочери, старуха Ромэ скажет о ней в Парижской Норт-Дам:
"Она с рвением молилась и постилась, чтобы кончились тогдашние народные несчастья, и сострадала им всем своим сердцем".
Настал день, когда Голоса сказали ей, что все это "кончится через нее".
Голоса говорили: "Жанна, ты должна измениться душой и совершить дивные дела, потому что Царь Небесный избрал тебя, чтобы восстановить королевство Французское и помочь королю Карлу, изгнанному из своей земли. Ты должна будешь, одетая мужчиной, владеть мечом, быть на войне полководцем и всем распоряжаться по своему разумению".
Она мало говорила о том, что именно повелели ей Голоса, и полного объема своей миссии она никогда не открыла никому, кроме короля.
А Карл VII об этом молчал.
На Руанском процессе она сказала только:
"Позже Голос мне сказал, что мой приход во Францию необходим... Святой Михаил мне сказал среди других вещей, что я приду на помощь королю Франции".
"Я отвечала, что я всего только бедная девушка и не умею ни ездить верхом, ни сражаться".
Но Голоса "повторяли мне по два, по три раза в неделю, что я, Жанна, должна идти во Францию и чтобы мой отец ничего не знал о моем уходе".
"Ступай в Вокулер к Роберту де Бодрикур и потребуй от него людей, которые сопровождали бы тебя в дороге".
На Вознесение 1428 года (в середине мая) она явилась в "большой зал" Вокулерского замка, куда мог входить кто угодно, где рассматривались всевозможные административные и судебные дела и поэтому всегда была толпа. Шестнадцатилетняя девочка "в бедном красном крестьянском платье" искала разговора только с самим Бодрикуром, представителем короля. "Раньше я его никогда не видела, но сразу его узнала, потому что Голос сказал мне: Вот он!"
И в этот момент она вступила на путь, с которого больше не сойдет никогда.
По словам одного из свидетелей этой сцены, ее будущего соратника Бертрана де Пуленжи, она сказала Бодрикуру:
"Я пришла к вам от Господа моего, чтобы вы дали знать дофину, что он должен держаться и избегать сражений с врагом до середины будущего поста, когда Господь мой поможет ему. Королевство принадлежит не дофину, а Господу моему. Но воля Господа моего - поручить это королевство дофину. Он сделает его королем, несмотря на его врагов, и я поведу его к помазанию".
"Кто твой господин?" - переспросил Бодрикур.
"Царь Небесный",- ответила она.
Тогда Бодрикур поступил так, как поступил бы на его месте всякий здравомыслящий человек: он посоветовал Лассару отхлестать ее по щекам и отвести назад к ее родителям.
Она пыталась настаивать, говоря, что действительно ее посылает Бог, и Бодрикур решил тогда приспособить ее для развлечения своих солдат. Но вышло как-то так, что его солдатня - разнузданная, как все ратные люди того времени,- растерялась перед этой хорошенькой шестнадцатилетней девочкой. Она ускользнула.
Так или иначе, ее отец что-то узнал и пришел в полный ужас. Вероятно, до него дошли и отголоски происшествия в Вокулере. Жаннетту припугнули по-настоящему: "Мне было сказано несколько раз, что, по словам моего отца, ему приснилось, что я уйду с солдатами... Я слышала от моей матери, что отец говорил моим братьям: "Если такое дело случится, вы должны ее утопить, а не то я сам утоплю ее своими руками".
Но прежде чем доходить до такой крайности, он решил выдать ее замуж и этим способом выбить дурь из головы.
Но она уже давно дала обет "остаться девушкой, пока Богу угодно", и никакие уговоры и угрозы на нее в этом отношении не действовали. А в этом пункте, касавшемся религиозной совести, отцовская власть была, как известно, самым категорическим образом ограничена Церковью.
Парень, которого ей прочили в женихи, счел себя обманутым и подал на нее в церковный суд. Дважды она ездила в Туль на разбирательство этого дела, одна, вопреки воле родителей: послушная тихая девочка вдруг оказалась удивительно самостоятельной и энергичной. "Мои Голоса говорили мне, что я выиграю этот процесс". Она присягнула, что сама никогда не обещала истцу, и трибунал отверг все его претензии.
А среди всех этих огорчений, дрязг и угроз Голоса говорили: "Иди, иди, не жди больше!"
Наступил октябрь 1428 года. Пришли вести, что англо-бургундские войска осадили Орлеан.
"Голос говорил мне, чтобы я шла во Францию, и я не могла больше оставаться там, где была; и еще Голос говорил мне, что я сниму осаду Орлеана". Видения участились в это время, стали более яркими, чем когда-либо, и говорили ей: "Чего ждешь ты? Почему не идешь по пути, который предназначил тебе Царь Небесный? Без тебя гибнет Франция, разоряются города... Царь Небесный повелевает. Не спрашивай, как это будет. Раз это воля Божия, она будет и на земле".
А она не смела говорить об этом. "Мои Голоса не приказывали мне молчать о них, но я очень боялась о них говорить, из страха перед бургиньонами, как бы они не помешали моему путешествию, а в особенности я боялась, чтобы мне не помешал мой отец. Отец и мать всячески старались меня охранять и держали меня в большой строгости. И я их слушалась во всем, кроме истории с процессом в Туле насчет брака... Мои Голоса предоставили мне самой решить, скажу ли я отцу и матери или скрою от них... Голоса ничего не имели против того, чтобы я им сказала... но я сама не сказала бы им ни за что".
Но и молчать о том, что с нею происходило, она была почти уже не в состоянии. По словам одного из своих сверстников она "сказала ему несколько раз, что восстановит Францию и королевский род" ("королевскую кровь", по ее обычному выражению).
"Мои родители чуть не лишились чувств, когда я ушла в Вокулер... Но я должна была уйти, раз это повелевал Бог. Если бы у меня было сто отцов и сто матерей, если бы я была королевской дочерью, я ушла бы тоже".
То светлое, что уже давно входило в ее жизнь, теперь ее буквально переполняло. По семейным воспоминаниям, записанным в 1476 году, она попросила свою тетку, Авелину, тетку Лассара, которая, к удивлению, опять ждала ребенка: "Если родится девочка, назовите ее Екатериной в память обо мне",- ей хотелось всеми способами проявить свою любовь к небесной подруге, св. Екатерине.
* * *
Срок, который она назначила прошлым летом, истекал. И на этот раз, судя по "Дневнику осады Орлеана", она прямо "потребовала от Бодрикура конвой, чтобы идти к дофину", и заявила при этом то, что будет отныне повторять без устали: по повелению Божиему она должна получить от дофина солдат, с ними освободить Орлеан, прежде чем вести дофина к помазанию. Но Бодрикур опять выгнал ее вон. Тогда она решила остаться в Вокулере и добиваться своего. Лассар устроил ее в городе у своих друзей Леруайе. У них она прожила в общей сложности три недели (с перерывом, вызванным поездкой в Нанси). Она помогала своей хозяйке в работе, "много и хорошо" пряла вместе с ней. В своем показании Катерина Леруайе говорит о ней с нежностью, переходит с официального "Жанна" на ласковое "Жаннетта". "Слышали ли вы,- говорила она ей,- что Франция будет погублена женщиной и спасена девушкой с границ Лотарингии?" И добавляла, "что должна идти к дофину, потому что это воля Господа ее, Царя Небесного, и что ее посылает Царь Небесный и что если даже ей придется всю дорогу к дофину ползти на коленях, она к нему придет".
Уже в предыдущем году она заявила Бодрикуру, что помощь дофину придет в середине поста. А середина поста приходилась на 1 марта.
Очень возможно, это предположение высказал Симеон Люс, что относительно дат для нее играло роль одно соображение, одновременно и мистического, и личного порядка. 25 марта, по случаю совпадения Благовещения и Страстной пятницы, должны были состояться грандиозные торжества у одной из величайших святынь Франции - чудотворной статуи Божией Матери в Ле-Пюи. Там, в историческом центре Франции, в центре сопротивлявшейся зоны, сотни тысяч паломников поклонялись древнему изображению, "черному, но прекрасному". Церковь знала, что это изображение более древнее, чем само христианство, и приписывала его пророку Иеремии. В истерзанной стране люди с рвением, может быть, еще небывалым тянулись к кроткой Царице Небесной. Арманьяки и лично Карл VII особо чтили Божию Матерь в Ле-Пюи как "свою" святыню - об этом свидетельствуют документы о принесенных ей многочисленных дарах. Уже в предыдущем 1428 году при подготовке паломничества было указано, чтобы "все молились Богу и Божией Матери о прощении и милости для спасения их души и чтобы Бог положил конец войнам и бедствиям". И среди четырехсот тысяч или полумиллиона паломников, направлявшихся в марте в Ле-Пюи, находилась родная мать Жанны. Такое путешествие в такое время невозможно было предпринять внезапно. Девушка, конечно, знала о нем заранее. И думала, вероятно, что решительный перелом произойдет в те самые дни, когда все это людское множество, и ее мать в том числе, будет молиться о мире.
Тем временем, пока дело не двигалось, она каждый день поднималась в часовню замка, чаще всего к ранней обедне. Она исповедовалась теперь по два раза в неделю, то у настоятеля городской церкви Жана Фурнье, то у настоятеля часовни замка Жана Колена (этот последний впоследствии сказал про нее: "совершенная христианка").
Часто она опускалась в совсем маленькую нижнюю часовню, расположенную под главной. Под низким сводчатым потолком, между тремя колоннами, все-таки светло благодаря четырем окнам, расположенным над уровнем земли, и здесь обычно никого не бывало. Мальчик, прислуживавший в часовне и впоследствии ставший священником в Вокулере, подсмотрел, как она молилась на коленях перед Пресвятой Девой, "то пав ниц, то подняв лицо". Он стал говорить, что эта девушка святая. Начинала идти молва.
Леруайе был каретником, и по самому роду его занятий через его дом должно было проходить немало людей. Без сомнения, многие начинали теперь заходить к нему под каким-нибудь предлогом, а то и без предлога, специально для того, чтобы посмотреть на эту девушку. Как рассказывает один из людей, знавших ее в Вокулере, всем она говорила одно и то же: "Хочу идти к королю... Хочу идти к королю и хотела бы иметь спутников на дорогу". В старом гнезде Жуэнвиллей, овеянном еще не очень давними воспоминаниями о крестовых походах, люди начинали верить, что в самом деле "Бог того хочет". Семнадцатилетняя девочка одерживала свои первые победы.
Однажды она встретила арманьякского офицера Жана де Нуйонпона, бывавшего незадолго перед тем в Домреми и знавшего ее семью.