The Blade Artist
Ирвин Уэлш
Глава 1
Он поднимает Еву ввысь, и солнце скрывается за её маленькой головкой так, что его лучи нимбом расходятся от золотистых волос. Джим Фрэнсис замирает, чтобы насладиться этим моментом, прежде чем вновь опустить ребёнка. Раскалённый песок скоро начнёт жечь ступни, думает он, отворачиваясь от слепящего солнца. И нужно будет проследить, чтобы малышка не обгорела. Но сейчас Ева прекрасна, и её радостный булькающий смех побуждает его продолжить игру.
Что хорошо в работе на себя, так это то, что вы сами распоряжаетесь собственным временем и в любой момент можете устроить себе отпуск. Джим ценит возможность находиться здесь, на пустынном пляже на рассвете, вместе с женой и двумя маленькими дочерьми, в то время когда все остальные отсыпаются после дня Независимости /День Независимости США - 4 июля, - прим. Переводчика/. На берегу никого нет, по пляжному бару бродит несколько морских птиц.
Когда они только переехали в Калифорнию, они жили в крошечной квартирке Мэлони в Исла-Висла, городке, расположенном неподалёку от университета, где она работала. Джим любил близость океана, и они часто гуляли по прибрежной тропе, от Голета-Пойнта до Деверо-Слоу, иногда встречая ночующих на пляже бродяг или серферов с их досками. Когда появилась Грейс, а затем и Ева, они переехали в дом в Санта-Барбаре, и походы пришлось заменить более короткими прогулками.
Сегодня они встали рано, задолго до начала прилива. Запарковали свой Гранд Чероки на Лагун Роуд, а дальше отправились пешком. Они были обуты в старые кроссовки: путь на пляж усыпан щебнем, оставшимся от нефтяного производства в Элвуде, единственного места на американской земле, что подверглось бомбардировкам во время Второй Мировой. Спустившись на берег, они прошли мимо низких жёлтых скал, отделявших залив от Тихого океана, к манившей синевой лагуне. В оставленных отошедшим морем лужах копошились крабы, приводившие девочек в восторг. Джим останавливался, разделяя их бурную радость, возвращавшую его в собственное детство. Ещё больше крабов можно было увидеть в Галета-Пойнте. Поэтому, разбив лагерь под скалами, они побрели дальше. Из-за ночного шторма и послепраздничного дня пляж казался безлюдным и заброшенным.
В последнее время стояла нетипичная для лета суровая погода, и море создало высокие песчаные отмели. И раз уж они пришли на пляж во время отлива, им предстояло их преодолеть, чтобы добраться до воды. Джим снял обувь и взял на руки Еву, зная какой нетерпеливой бывает его трёхлетняя дочь, а Мэлони осталась с пятилетней Грейс — расстилать подстилку и раскладывать пляжные полотенца.
Идя к морю, Джим поднимает Еву, снова и снова наслаждаясь её радостным хихиканьем. Он не видит скрывшихся за песчаными дюнами Мэлони и Грейс, но когда он поднимает Еву на вытянутых руках, она, смеясь, указывает пальчиком на попадающих в поле её зрения маму и сестру.
Затем что-то меняется.
Он чувствует это по малышке. В очередной раз взмыв в небо, Ева опускает руки. Она смотрит в сторону берега, но на её личике проступает растерянность. Джим чувствует, что-то не так. Он прижимает дочь к груди и поднимается по дюне так быстро, как может. Из-за больной ноги ему трудно ходить по песку. Но когда он наконец видит Мэлани и Грейс, он устремляется к ним в ещё большей спешке.
Мэлани испытывает одновременно облегчение и страх, когда видит на вершине дюны освещённый солнцем силуэт Джима с Евой на руках. Хоть бы они ушли сейчас, эти двое мужчин, внезапно появившиеся из-за врезавшейся в пляж каменной гряды.
Они показались ей смутно знакомыми, и до того, как они подошли поближе и уселись на песок рядом с ней и её дочерью, она думала, что они могут быть кем-то из её студентов. Она уже помазала Грейс лосьоном от загара и теперь втирала его в собственные руки.
- Да брось ты эту фигню, - сказал один из них, и лицо его разрезала кривоватая мрачная улыбка.
От его голоса по коже пробежал неприятный холодок. Качок в тонкой чёрной майке провёл ладонью по бритому скошенному черепу, и его спутник, плюгавый мужичонка со светло-рыжими волосами и колючим взглядом бесцветных голубых глаз, злобно усмехнулся.
Мэлани ничего не сказала. Они не были студентами. Раньше Мэлани работала в тюрьмах, и от этих двоих тюрьмой просто несло, этот запах ни с чем нельзя было спутать. Она чувствовала себя парализованной чудовищным противоречием. В прошлом она боролась за то, чтобы подобные этим типы могли получить свободу. Шанс на перемены. Занималась реабилитацией тех, кто казался ей небезнадёжным. В скольких из них она ошиблась, сколько вновь пошли по кривой дорожке? Пока Мэлани пыталась справится с навалившейся на неё оторопью, ситуация накалялась. Она нутром чуяла, что эти двое больше, чем обычные хулиганы. Мэлани оглянулась на скалы, на простиравшийся вниз пляж и никого не увидела. Это место, обычно столь людное, сейчас было устрашающе пустынным. Затем она увидела Джима, быстро шагавшего по песку, и Еву, цеплявшуюся за отца и указывающую на них пухлым пальчиком.
- Что, сучка, язык проглотила? - прервал молчание качок. Его звали Марчелло Сантьяго, и он не привык к тому, чтобы женщины, к которым он обращался, игнорировали его. Внезапно Мэлани охватил страх. Джим подходил всё ближе. О, нет, Господи, только не Джим.
- Слушай, оставь нас в покое, - проговорила она спокойно. - Мой муж идёт сюда. В вашем распоряжении весь пляж. Мы просто пришли отдохнуть с детьми.
Марчелло Сантьяго встаёт и смотрит на подошедшего к ним мужчину с ребёнком на руках.
- Мы тут подумали, что мы могли бы отдохнуть вместе, - усмехается он издевательски.
Рыжий, Дэмиэн Kувер, тоже поднялся на ноги и встал рядом с Мэлани и Грэйс.
- Папа, что случилось? – Грэйс испуганно смотрит на отца.
Джим кивает Мэлани:
- Возьми детей и вернись к машине, - говорит он ровно.
- Джим... - Мэлани растерянно смотрит на мужа, потом на Дэмиана Kувера, но наконец мысль о девочках помогает ей сосредоточиться, и она встаёт, поднимает Грэйс и подходит к Джиму, который передаёт Еву в её объятия, не спуская глаз с Сантьяго и Kувера.
- Вернитесь к машине, - повторяет он.
Мэлани прижимает к себе детей, смотрит на двух мужчин, стоящих так близко, и направляется от берега, к стоянке, на которой они оставили автомобиль. Она оглядывается назад и видит, что забыла сумку и полотенца. Её мобильный телефон лежит на земле. И Джим стоит на пляже, не двигаясь с места. Кувер смотрит на неё, и Джим тоже.
- Уходите! - говорит он в третий раз.
Кувер провожает Мэлани и девочек взглядом. Её тело подтянуто и эффектно смотрится в бикини, но судорога ужаса делает обычно изящные движения неуклюжими, дёрганными, почти уродливыми. Но тем не менее он смотрит на неё с вожделением.
- Ну и славную пиздёнку ты отхватил, брат, - смеётся он над Джимом Фрэнсисом, и его друг Сантьяго присоединяется к нему, громко гогоча и потрясая в воздухе сжатыми кулаками.
Джим Фрэнсис никак не реагирует. Он просто окаменел.
Сантьяго и Кувер озадачено оглядывают молча застывшего перед ними человека. Он одет только в короткие шорты цвета хаки. Его бронзовое от загара тело, мускулистое, но исполосованное шрамами, вряд ли годится в качестве приманки для калифорнийских блондиночек. Он неопределённого возраста: ему по меньшей мере сорок, но, может быть, и все пятьдесят, так что он лет на двадцать старше своей женщины. Чем этот старый пердун покорил такую горячую сучку? - думает Сантьяго. - Деньгами? Трудно сказать, но что-то в нём есть.
Он оглядывает их так, словно они знакомы.
Сантьяго прокручивает в голове прошлые встречи: бары, притоны, тюрьмы. Ничего. Но почему же тогда он смотрит на него так.
- Откуда ты, кореш?
Джим молчит, переводя взгляд с тёмных очков Сантьяго на голубые глаза Кувера.
- Не пялься на меня, - повышает голос Кувер и достаёт большой охотничий нож. Он машет им в воздухе, но не приближается к Джиму Френсису ни на шаг. - Хочешь отведать этого? Уноси отсюда свои грёбанные яйца, пока они у тебя ещё есть.
Джим Френсис несколько секунд смотрит на нож странным оценивающим взглядом, после чего собирает в сумку вещи и полотенца и направляется вслед за женой и детьми. Они замечают, что он хромает.
- Мутный мудак, - выплёвывает Кувер перехватывая рукоять ножа поудобнее.
Джим останавливается на секунду и шумно втягивает воздух. Затем он идёт дальше.
Сантьяго и Кувер издевательски смеются, но оба испытывают странное облегчение от того, что человек, который только что стоял перед ними, ушёл.
Откуда-то взялось понимание, что этот бы сражался жестоко и до смерти, но защитил бы свою семью. Что-то в нём встревожило их. Шрамы на теле и на руках, следы удалённых татуировок. Тонкие линии морщин на его лице. Но больше всего — его глаза. По мнению Сантьяго, всё это указывает на то, что в отличие от той женщины с детьми, он принадлежит их миру.
Джим добирается до Гранд Чероки, припаркованного за насыпью гравия, в пятидесяти ярдах от трассы. Тут же стоит ещё один автомобиль, раздолбанный чётырёхдверный пикап «Сильверадо». На секунду он поддаётся панике, потому что не видит в джипе Мэлони и девочек, но это всего лишь блики восходящего солнца, отразившиеся в стёклах машины. Они внутри, они в безопасности. Он присоединяется к ним.
- Кто эти люди? Чего им надо? Эти дяди плохие? - расспрашивает его Грейс. Он пристёгивает её к детскому креслу рядом с Евой и занимает своё место на переднем пассажирском сиденье.
Мэлони заводит мотор, и Гранд Чероки проезжает мимо «Сильверадо».
- Мы должны обратится в полицию... - Мэлони шепчет, чтобы Грейс, занятая игрушками, не услышала их разговора. - Я так испугалась, Джим. Эти парни были ужасными... - её голос дрожит. - Я думала о Пол. Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы вы не вернулись... Я не видела тебя из-за дюн...
- Давай отвезём девочек домой, - говорит Джим мягко и кладёт руку на её колено. Он чувствует как оно мелко дрожит под его ладонью. - После посмотрим, как там насчёт полиции.
Их дом находится всего в нескольких минутах езды от сто первого шоссе, здание в колониальном стиле, каких много в Санта-Барбаре. Мэлани паркует Гран Чероки во дворе перед домом.
Джим дожидается, когда они выйдут, а потом направляется во второй гараж, который служит ему мастерской. Спустя несколько мгновений он возвращается во двор, садится за руль и уезжает. Мэлани ничего не говорит, но когда машина скрывается на подъездной дороге её сердце вновь тревожно сжимается.
Глава 2
Из разбитой головы мужчины сочилась кровь. Наконец все затихло. Отступив от тела, я поднял глаза на нависающие надо мной неприступные стены. Над ними висела полная луна, мерцающая в раздутом, лилово-черном небе. Её свет падал на пыльные металлические ступеньки, врезанные в скалу. После того страшного испытания, что я пережил, ноги подгибались, точно ватные, отказывались меня держать. Я подумал: «Да блядь, я вообще отсюда выберусь?»
СООТВЕТСТВИЯ
Джим возвращается через пару часов. Он застаёт Мелани играющей с девочками на заднем дворе, на деревянном настиле в тени раскидистых фруктовых деревьев. Она затеяла сложную игру вокруг огромного дома и куклы в красном платье. Этот дом Джим сделал сам и считает его своим лучшим творением за прошедший год. Девочкам дом нравится, потому что Джим с помощью системы шкивов, пандусов и шарикоподшипников, создал механизм, который заставляет «оживать» поселившиеся в нём игрушечные фигурки. На лужайке рассыпано невообразимое количество конфетных оберток и игрушек: следы попытки Мэлани отвлечь дочерей от мыслей о так неудачно закончившейся поездки к морю.
Она поднимается и подходит к нему:
- Ты был в полиции?
Джим молчит.
- Готова поспорить, нет.
Джим протяжно вздыхает.
- Нет. Я просто не смог. У меня на копов аллергия, не могу с ними говорить.
- Когда психопаты ставят под угрозу женщин и детей, нормальные граждане обращаются в полицию. - Мэлани щёлкает языком и качает головой. - И это после того что случилось с Пол. Ради Бога!
Джим поднимает бровь. История Паулы, пострадавшей от своих собственных студентов, не имела к этому никакого отношения. Но он не собирается обсуждать эту тему.
Мэлани понимает, что перегнула палку. Она не должна была брать такой покровительственный тон, и ей совсем не хочется ругаться с Джимом, так что она ласково берёт его за руку и поспешно произносит его имя: - Джим...
Джим щурится от солнца, пробивающегося сквозь густую листву деревьев, и вдыхает и выдыхает, делая ещё одно дыхательное упражнение. Мэлани наблюдает за тем как поднимается и опадает его грудь.
Затем он признаётся:
- Я знаю... Это было глупо. Я просто не мог пойти к копам. Я съездил и проверил, там ли ещё эти парни, но от них и следа не осталось. Они ушли; на пляже их не было.
- Ты... что? - Мелани задыхается. - Ты шутишь, что ли!
- Я не собирался с ними драться. - Джим качает головой. - Я просто хотел убедиться, что они не преследуют кого-то другого. Таким парням только того и надо. Если бы они вились вокруг кампуса и мутили воду, тогда бы я это сделал.
- Что «это»?
- Я бы позвал университетскую охрану.
- Это именно то, что я собираюсь сделать прямо сейчас, - объявляет Мелани и направляется в дом за телефоном.
Джим следует за ней.
- Не надо...
- Почему нет?
- Я кое-что сделал, - признаётся он, наблюдая за тем, как меняется выражение на её лице. - Не им. Их машине. Я засунул подожжённую тряпку в газовый баллон и взорвал ее. Поэтому, наверное, лучше всего, чтобы полицейские или даже охрана не знали, что мы ты там были.
- Ты.., ты... что..?
Когда он повторяет свое объяснение, Мелани вспоминает этих высокомерных придурков с их угрозами и запугиванием, и представляет их лица, когда они обнаруживают, что от их автомобиля остались жалкие ошмётки. Она не может удержаться от смеха и заключает мужа в объятия. Джим улыбается, глядя через плечо на двор, где Грейс плетёт для Евы венок из ромашек.
Глава 4. Мастерская
«Китайская демократия ружей и роз», - грохочет из больших музыкальных колонок. Эти звуки едва не сбивают Мартина Кросби с ног, и он борется с искушением остаться по ту сторону тяжелой железной двери, которую он распахнул, чтобы войти в маленькую студию. Почётное место здесь занимает стереосистема с огромными динамиками. На небольшом освещённом пространстве у окна ютятся мольберт и обогреватель, а краски, стройматериалы и холсты лежат тут и там, прямо на полу. Мартин не сразу замечает Джима Фрэнсиса, склонившегося над верстаком, и ошеломлённо разглядывает выстроившиеся на стеллажах портреты голливудских и эстрадных звёзд. Несмотря на то, что художник исказил их лица, они вполне узнаваемы. Голова звезды блокбастеров разорвана напополам и грубо сшита вместе. Ведущий кабельного телевидения проклят массивной опухолью, разрастающейся со стороны его головы. Поп-дива потеряла глаз.
Затем, внезапно, музыка останавливается, и Фрэнсис с пультом управления в руках хлопает Мартина по плечу так, что тот подпрыгивает от неожиданности. Художник ничего не говорит своему агенту, пренебрегая даже формальной вежливостью.
Мартин Kросби не привык к подобному обращению. Сам он был человеком спокойным и молчаливым, предпочитавшим слушать, а не говорить, внимательно взирающим на мир из-под стёкол очков. У него было предостаточно неблагодарных клиентов, и он знал, что художники, в лучшем случае, считают его «неизбежным злом». Но тем не менее, он редко встречал такое отношение, которое демонстрирует ему Фрэнсис - равнодушие, граничащее с враждебностью.
Он провёл два с половиной часа в пробках на трассе только для того, чтобы оговорить подробности проведения выставки с художником, и всё, что он в итоге слышит от Джима Френсиса:
- Ну и зачем ты сюда пришёл?
Мартин рассказывает, потирая поросший короткой щетиной подбородок, и Джим Френсис прерывает его равнодушным:
- Всё идёт нормально. Мне бы лучше вернуться к работе. Если хочешь пить, помоги себе сам, вода в холодильнике, - кивает он на маленький рефрижератор.
Мартин чувствует себя пикапером, полностью лишённым обаяния. Он пытается говорить, но оглушающий рок вновь заполняет всё пространство, а Джим Фрэнсис возвращается к верстаку, где стоит недоделанная скульптура, и начинает формировать голову из бесформенного куска глины. Его большие мозолистые руки безжалостно мнут и кромсают материал с помощью нескольких ножей.
Стоило проделать весь этот путь хотя бы ради того, чтобы увидеть Джима Фрэнсиса за работой. Это действительно завораживающее зрелище. Большинство скульпторов больше всего внимания уделяют внешним формам, но Мартину кажется, что Фрэнсис обрушивается на глину с яростью, следуя в своих движениях за гитарными соло и звуками сырого вокала. Как будто скульптуру создаёт сама музыка, избравшая Фрэнсиса в качестве проводника. На магнитной полосе над верстаком висят все типы ножей. Большая часть их — обычные стэки из нержавейки, которые традиционно используют в работе над глиняной скульптурой. Но тут есть и охотничьи ножи, и набор хирургических скальпелей. Мартин припоминает, что однажды в интервью Фрэнсис говорил, что любит пользоваться для работы неожиданными вещами.
Мартин, без сомнения, считает Джима Фрэнсиса странным, хотя это качество вряд ли уникально для его клиентской базы. Художники на то и художники. Мартин хотел поговорить о сроках, чтобы убедиться, что все заявленные работы будут готовы к выставке, и понять, как их лучше всего разместить. Но добиться ответов на эти немудрёные вопросы было непросто. У Фрэнсиса был е-мейл, но он никогда не отвечал на письма Мартина и не писал ему сам. Телефонные разговоры, в тех редких случаях, когда Френсис снисходил до того, чтобы ответить на звонок, казались упражнениями в грубом минимализме. Во время их последнего разговора, Джим Фрэнсис просто выслушал агента и вместо ответа произнёс со своим несносным акцентом: - Не забудь пригласить на открытие Рода Стюарта, - и повесил трубку.
Итак, Мартин приехал из Лос-Анджелеса, и пока всё идёт к тому, что это было пустой тратой времени. Это совершенно неприемлемо. Мартин кричит в спину художника, но музыка слишком громкая, надежда быть услышанным тает с каждой секундой. Он мог бы, например, тронуть Джима Френсиса за плечо, чтобы привлечь внимание к себе и разговору, но Мартин стесняется касаться художника, когда он работает. Когда трек меняется и вопли Аккла Роуза смолкают на несколько мгновений, Мартин использует этот шанс, чтобы докричаться до Фрэнсиса.
- ДЖИМ!..
Художник поворачивается и нажимает на кнопку пульта, отключая музыку. Он спокойно смотрит на Мартина.
- Я понимаю, что сейчас ты очень занят, и безмерно восхищаюсь твоим стилем работы, но нам надо принять некоторые важные решения о выставке. Мне действительно необходимо твоё безраздельное внимание. Я приехал из Лос Анжелеса специально, чтобы...
- О-кей. - Фрэнсис выглядит угрюмым, но потом немного оттаивает. - Дай мне час, и мы вместе пообедаем. Иди в дом, Мэл даст тебе кофе, пива, или чего-нибудь ещё.
Он снова включает музыкальный центр и прибавляет звук, чтобы наверняка выставить Мартина из мастерской.
Мартин закрывает за собой дверь и оказывается в маленькой прихожей. По ряду признаков он догадывается, что когда-то студия была старым гаражом, хотя теперь в ней мало что осталось от её прошлого предназначения. Этим она похожа на самого Фрэнсиса, размышляет он.
Прежде Мартин видел жену Джима Фрэнсиса, Мэлони, только один раз, на открытии выставки. В противоположность его грубому и отчуждённому клиенту, она была привлекательна и дружелюбна. Сейчас её светлые волосы удерживает красная лента, и она одета в серые треники и красную футболку. На полу, перед гигантским телевизором расстелен спортивный коврик, а весы и проступивший на лбу пот свидетельствуют о том, что Мэлани пыталась оценить результаты своих последних усилий.
Мартин садиться на диван, и Мэлани достаёт для для них две бутылки холодной минералки и опускается в мягкое кресло напротив, складывая ноги в позу лотоса.
- Джим кажется одержимым, когда работает. Меня восхищает его целеустремлённость, я вот слишком легко отвлекаюсь, но находиться с ним рядом в такие моменты бывает непросто.
Она озабоченно качает головой и даёт Мартину понять, что это наблюдение не должно быть предано огласке.
Джим Фрэнсис появляется только через полтора часа. К этому времени Мартин успел порядком проголодаться, хотя общество Мэлани и отвлекло его. Фрэнсис кивает жене:
- Я ненадолго, - а после оборачивается к Мартину и вопросительно на него смотрит.
В конце концов, чтобы покорить такую женщину, столь недоступную, красивую, живую и вдобавок гораздо моложе его самого, Джим Фрэнсис должен был бы обладать определённым обаянием. Кросби изо всех сил пытался разглядеть его на обращённом к нему лице и не смог.
Они садятся в джип Френсиса и отправляются в тихий центр Санта-Барбары, останавливаются у прибрежного кафе под названием «Береговая линия» и направляются к столику под навесом, на свежем воздухе, с видом на Тихий океан. Мартин отмечает, что сейчас Джим Фрэнсис выглядит более расслабленным. Он свистит большому морщинистому мастифу, а затем приветствует его хозяев, энергично встряхивая руку мужчины и целуя женщину в щёку. Он агрессивно ласкает пса, восторженно прыгающего вокруг него.
- Соседи, - поясняет он Мартину, когда они занимают свои места. Он легко улыбается молоденькой официантке: - Как поживаешь, Кенди?
- Я хорошо, Джим, - почти поёт она, одаряя его смущённой улыбкой.
Мартин заказывает омлет со шпинатом и сыром фета и десерт из свежих фруктов. Затем он запускает свой «Мак», демонстрируя фотографии помещений и различные варианты того, как можно развесить картины и установить скульптуры. Мартин говорит о естественном освещении и подсветках, и объясняет, как по разному могут смотреться работы при разных условиях.
- Может быть, вы можете выделить день или утро, чтобы приехать и лично увидеть пространство, - начинает он, но Френсис прерывает его и грубо тычет пальцем в экран, указывая на первый из предложенных вариантов.
- Пусть будет так, - говорит он.
- Ну, здесь есть определенные преимущества, - соглашается Мартин, указывая на изображение, - но проблема в том, что здесь есть кирпичная стена и нет окна.
- Прекрасно, - настаивает Фрэнсис, глядя на соседний столик, где группа гуляк заливает похмелье бытылками пива «Корона» и догоняется маргаритой.
-Ну, э-э…, ладно, Джим, я думаю, это ваш стиль, - Мартин Кросби натянуто улыбается. - Мне нравится идея использовать заниженные классические столбы, чтобы монтировать главные скульптуры, придавая им вид последних дней античного римского эффекта -
- Да, кстати. Что ответил Род Стюарт? - перебивает его Фрэнсис перед тем, как появляется официантка с их заказом.
– Пока ничего. Я попрошу Ванессу узнать, - говорит Мартин и с унынием наблюдает, как Фрэнсис отрывает куски от хэшбургера и бросает их чайкам, лежащим на песке за пределами патио. Он не понимает, какое удовольствие можно найти в кормлении этих неприятных птиц. Но Френсис внимательно наблюдает как они едят, наслаждаясь возбуждёнными криками, с которыми они встречают каждый новый кусок и не обращая никакого внимание на то беспокойство, которое они приносят другим посетителям кафе.
Позже, когда Мартин Кросби возвращается в Лос-Анджелес, его помощница даёт ему прослушать запись с автоответчика. Это не Род Стюарт, ни кто-либо из его представителей. Это женщина с таким же акцентом, как у Джима Фрэнсиса, и она утверждает, что является его сестрой.
5. Звонок
Он не слышал голоса Элспет несколько лет. Но он узнал его сразу, даже не посмотрев на определитель номера. Не то чтобы он ждал её звонка, они не общались уже очень давно. Их мать умерла несколько лет назад, вскоре после того, как Джим переехал в США. Джим был на похоронах, но сразу же вернулся в Лос Анджелес. С тех пор его телефонный номер успел поменяться, и Джим не потрудился сообщить его сестре. Как она вообще его разыскала? Элспет всегда была находчива. Его сестрёнка, младше его на десять лет и четыре месяца. Зачем она вообще позвонила? Должно быть, что-то случилось с их братом Джо, он был самым старшим из них, и он пил. Алкоголь убил их отца. И Джо он тоже должен доконать, раньше или позже.
- Элспет.
- Я загуглила тебя. Номер мне дал твой агент. Мне пришлось целое расследование провести, чтобы понять что этот «Джим» на самом деле ты. Ладно, у меня плохие новости... - её голос дрогнул. - Мне очень жаль, - он почувствовал её неуклюжую нерешительность, - но Шон умер вчера. Его нашли в его квартире.
Шон. Как, блядь, такое возможно.
- Я не знаю подробностей, - говорит Элспет печально, и в её голосе звучат сочувствие и боль. Они с сестрой плохо расстались, и её тон шокирует Джима Фрэнсиса даже больше, чем новость, которую он только что услышал. - Мне так жаль.
Мозг Джима едва не взрывается от вопросов, что возникают в его голове и остаются без ответов. Он с трудом заставляет себя дышать. Он думает о Джун, матери Шона и ещё одного мальчика, Майкла. Когда она родила ему первенца, его просто разрывало от гордости. Ну и? Что же он сделал? Он посмотрел на сына и почувствовал что-то странное, чему не мог найти название, и на этом всё. Затем он пошёл в паб, проставился и забил. В его памяти всплывает личико новорождённого Шона, потом Джун, и всех парней, с которыми он пил в тот вечер. А потом и Элспет, его сестры, что сейчас молчит на том конце провода. Тогда она была ещё девочкой и так гордилась тем, что стала тётей. Все эти лица словно принадлежат к другой жизни, которую проживал кто-то другой. Он смотрит в висящее на стене зеркало и видит собственное загорелое лицо и Мэлани, застывшую на пороге комнаты. Когда рождались Грейс и Ева, это было так по-другому. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, но в то же время частью бесконечно огромного космоса, эмоции так переполняли его, что он плакал, сжимая руку жены.
- Ты ещё на линии? - слышится голос Элспет в трубке.
- Дашь мне номер Джун?
Элспет медленно диктует, и он забивает номер в айфон.
- Я записал. Позвонишь, если узнаешь что-то ещё?
- Конечно, я приеду.
- Спасибо. - Он кашляет и вешает трубку на рычаг.
- Шон, - говорит он Мэлани. - Он умер.
- Боже, - Мэлани прижимает руку ко рту. - Что с ним случилось?
- Его нашли мёртвым в его квартире в Эдинбурге, - говорит Джим бесцветным голосом. - Я должен поехать на похороны, и выяснить, что произошло.
- Разумеется, - говорит Мэлани задыхаясь и обнимает его. Он так напряжён, что с тем же успехом она бы могла обнимать бронзовую статую. - Что тебе сказали?
- Он мёртв, больше я ничего не знаю.
Она чуть ослабляет хватку, но не размыкает рук. Его поведение напоминает ей начало их отношений, когда она впервые попыталась обнять его и ощутила ужасную жёсткость в его теле.
Джим молчит, холодный и неподвижный, как одна из его скульптур. Мэлани чувствует, как его напряжение передаётся и ей. Она отпускает его.
- Тебе не обязательно участвовать в этом, правда?
Джим качает головой:
- Участвовать в чём? Я просто хочу поехать на похороны своего сына, я хочу знать, что с ним случилось, - говорит он и добавляет уже другим тоном: - посмотрим, чьи слёзы настоящие, а чьи крокодильи.
Он проходит в кабинет, садится перед компьютером и выходит в интернет.
- Джим...
- Ты говоришь, что ты никогда не знала его. Я тоже, - бормочет он и его карие глаза увлажняются. - Пока он был маленьким, меня рядом не было. Сначала я скрывался от полиции. Потом сидел в тюрьме. Я всё делал неправильно с ним и его братом,- произносит он адресуя эти слова в пространство, точно он разговаривает не с Мэлани, а с кем-то ещё. Это приводит её в замешательство. Джим продолжает, то понижая, то повышая голос: -когда у меня родились дети, я сказал себе, что никогда не буду таким хреновым отцом, как мой старик. И я сдержал слово. Я не стал таким. Я стал хуже.Но с девочками всё иначе.
- Разумеется, ты прекрасный отец, - вставляет Мэлани слишком торопливо. - Ты изменился. Ты был слишком молод тогда, ты...
- У меня была зависимость от насилия, - холодно констатирует Джим, переходя на сайт бронирования и доставая кредитку. - Но сейчас я контролирую эту ерунду, так что мне не интересно всё это выслушивать. Просто я сидел. И очень много чего натворил.
- Да, - Мэлани смотрит на Джима и сжимает его плечо. Она пытается разглядеть в нём мужчину, за которым она замужем, того, кого она взяла с собой в Штаты. Но она видит лишь заключённого Фрэнсиса Бегби, которого она встретила много лет назад в шотландской тюрьме.
Мальчишка из доставки (2)
По пятницам, когда мама уходила играть в бинго, они устраивали дома карточные турниры. Они это — дедушка Джок, «дядя» Kарми, «дядя» Лози и затесавшийся в их компанию молодой парень - «красавчик» Джонни Твид, единственный из них, кто иногда давал мне денег. Он отводил меня в сторону, вручал мне мятую купюру или десятишилинговую монету и подмигивал мне, давая понять, что это должно остаться между нами. Эти четверо всюду расхаживали с высокомерным видом, в своих длинных пальто и мягких фетровых шляпах, развязные и самоуверенные. Я был очарован ими, и мой брат Джо тоже.
Папа и дядя Джими постоянно бухали. Папа вечно был пьян. Иногда мама выставляла его из дома, и он неделями отсутствовал. По возвращению папа бывал трезвым и присмиревшим, но это никогда не длилось долго. Потом папа исчез, его не было целую вечность. Ма сказала, что он работает на буровых установках, но я знал, что на самом деле он в тюрьме или проходит принудительное лечение. Наконец папа вернулся и никуда не уходил, пока у мамы не родилась Элспет. Наша крошечная сестрёнка.
Я с нетерпением ждал пятничных вечеров, даже если они странно заканчивались. Дедушка Джок посылал меня за пивом, изредка он выпивал виски. Только один стакан. Не больше. Он не походил на своих сыновей: спившихся, потрёпанных, пердящих и рыгающих, и даже в детстве я чувствовал, что он разочарован. И я разделял это разочарование.
Мама ненавидела деда и его трёх приятелей. Она называла их «бандитами». Тогда, в конце семидесятых они были чуть ли не последними из тех, кто занимался контрабандой в доках. Все они, кроме «красавчика» Джонни вели там дела ещё с войны (Второй Мировой — прим. Переводчика). Все трое не воевали, отсиделись в запасе, но меня всегда прикалывало, что они считали, что боролись с нацистами с помощью контрабанды.
По правде, они заботились не о борьбе, а только о своём кармане. Помню, что мама говорила, что они попросту воры. Что они присваивали себе то, что принадлежало всем простым людям и не брезговали крысятничеством.
Это не желало укладываться в моей маленькой голове. Я не был слепым, и знал откуда берутся вещи и продукты. Их приносил дедушка. И мы бы ни в чём не нуждались, если бы папа не пропивал всё. Все знали, откуда что берётся, но я ни разу не слышал, чтобы мама отказывалась от того, что приносил дедушка Джок или просила отослать это ему обратно.
Но она пыталась оградить меня от деда и его корешей. Мне было тринадцать, когда они начали интересоваться мной. Мне нравилось, что выбор пал на меня, а не на моего брата Джо, старше меня на четырнадцать месяцев. Я чувствовал себя таким крутым.
А мне тогда этого очень не хватало.
В начальной школе я дважды оставался на второй год, но так и не смог выучится читать. В средней школе меня отправили в класс для отстающих. Буквы и слова на странице для меня по-прежнему ничего не значили, это был какой-то странный шифр, который мне не удавалось взломать. Много позже, когда я вырос, я узнал, что у меня дислексия. Но тогда никто не говорил, что я болен. Учителя ругали меня, а одноклассники смеялись над тем, какой я тупой и медлительный. Внутри у меня бушевала такая ярость, что иногда я едва не терял сознание прямо за партой, я задыхался, а когда мне удавалось выдохнуть, казалось я дышу огнём. Уже потом я нашёл способ заткнуть этих выскочек, те, кто смеялся надо мной, заплакали.
А тогда... Тогда мне было приятно, что меня ценят дедушка Джок и его кореша. Эти смелые, хитрые, умные люди, которых все боялись и уважали. Правда, я не очень понимал, как в их компании оказался Джонни Твид. По возрасту он скорее годился в приятели моему отцу, а не дедушке. Как и предполагало его прозвище, он был симпотным парнем с белозубой улыбкой густыми тёмными волосами. Он пах лосьоном после бритья, сигаретами и алкоголем, как, впрочем и все взрослые мужчины, но его запах почему-то казался мне более приятным.
Школу я ненавидел. Во второй половине дня я работал помощником и курьером в бакалее «Р и Т. Гибсонов». Я развозил продукты на большом чёрном велосипеде, к раме которого была прикреплена железная корзина. С этой чудовищной тяжестью впереди я должен был ездить по оживлённым улицам, задыхаясь от натуги. Порой мои тощие усталые ноги срывались с педалей, и я не мог удержать равновесие. Так же я должен был раскладывать товар по полкам в магазине. Владельцем был не Гибсон, а Малькольмсон, несдержанный и крикливый гавнюк. Он постоянно орал на меня и Гари Гэлбрейта, другого школьника, работавшего в лавке вместе со мной.
Однажды в субботу дедушка Джок и Kарми вошли в магазин. Карми по настоящему звали Вилли Kармайкл. Он был высоким, молчаливым мужчиной, с большими точно лопаты руками, и вечно ходил рядом с дедушкой Джоком. Джок выносил это соседство с улыбкой, но остальным от присутствия Kарми становилось не по себе. Он пристально смотрел на Малькольмсона, пока тот говорил с дедушкой, и голос Малькольмсона становился всё выше.
- Докеры Лейта, - верещал он, - ты даёшь Джок, да ты просто счастливчик!
Дедушка улыбался, но его улыбка выглядела как-то угрожающе. Он и Kарми отвели Малькольмсона в сторонку и что-то прошептали ему. Я стоял поодаль и расставлял по витрине банки с консервированными ананасами. Но мне и с моего места было видно, как испуганно расширились глаза Малькольмсона, и как зло щурились мой дед и Kарми.
Прежде чем уйти Джок обратился ко мне:
- Веди себя хорошо и слушайся мистера Малькольмсона, договорились, мой мальчик?
- Да.
Весь остаток дня Малькольмсон то и дело матерился в пространство, время от времени поглядывая на меня с каким-то странным волнением и страхом. Потом он сказал нам, что отныне развозить продукты будет Гари Гэлбрейт, а я буду расставлять товар в тепле.
Это была хорошая новость для меня, но не для Гари, ездить на этом грёбанном велике было адовой мукой.
Но остался один адрес доставки, по которому должен был ездить я. Трижды в неделю я должен был привозить ящик с фруктами «докерам Лейта». Это было чертовски странно, я никогда не видел, чтобы дедушка или его друзья съели хотя бы один фрукт.
В доках меня встречал Джон Стрэн, подросток в толстых очках и с редкими волосами. Он стоял на стрёме. Он был просто психопат, и я старался держаться от него подальше. Я отдавал ему ящик, а когда он возвращал его мне, тот был полон флакончиков духов. Я слышал, как они звеня бьются друг о друга. Стрэн говорил, что они ебуться. После я отвозил ящик обратно в магазин и прятал в подсобке.
Но мне нравилось ходить к верфям и встречаться там с дедушкой Джоком и его корешами. Они занимали красное кирпичное здание у старого высохшего причала. Их штаб-квартира находилась на самом востоке доков, на границе с промзоной, отделённой от порта высоким железным забором. «Штаб», как они его называли, по всем признакам был заброшенным складом. Внутри были деревянный стол и стулья, тряпки и вёдра, с потолка свисала электрическая лампочка, но окон не было. Единственным источником воздуха была деревянная дверь. Когда мы были внутри, дед часто оставлял её чуть приоткрытой.
Я сидел с ними, пил чай из большой кружки, грелся у обогревателя, который они всегда включали зимой, и слушал их разговоры. Они звучали странно для моих юных ушей, их слова и жаргон устарели, и сами «докеры» казались мне обломками иной, уходящей эпохи.
Меня удивляла их неосведомлённость в музыке, пристра<