И в лагерях, и в ссылке люди были самой разной национальности — латыши, эстонцы, украинцы, немцы, киргизы, туркмены — в общем, полный интернационал. И о. Павел как‑то очень схватывал всякие словечки из других языков, ему нравилась эта определенная языковая игра, он чувствовал вкус речи не только русской. Бывало, сядет в Тутаеве за стол — а уже знаменитый старец и начинает командовать: «Так, керхер брод!» Кто знает эту игру, тут же подхватывает: «Шварц или вайе?» Он говорит: «Шварц». Скажет «мэсса» — ему ножик подают, «зальц» — соль. Из Казахстана вывез словечки: «агча» — деньги, значит; «бар» — есть, «йёк» — нет. Даже в батюшкином дневнике записано: «Кыргызы, когда проголодаются, говорят: «Курсак пропол». И различия в вере решались о. Павлом как‑то запросто. Был у него сосед‑туркмен по имени Ахмед. Однажды идет Ахмед на рыбалку с удочками:
— Паша, моя пошла рыбу ловить. Пойдешь со мной?
— А есть еще удочка?
— Есть.
Приходят на речку.
— Твоя здесь лови, моя туда пошла.
«Покидал, — говорит о. Павел, — покидал — ничего не ловится. Вернулся домой, подоил корову. Потом прихожу на базар, а там две арбы рыбы. Я взял целое ведро рыбы за копейки, принес домой, смотрю — сосед идет, несет два хвостика жиденьких.
— Ну как, Ахмед, рыбалка?
— Да вот, плохо.
— А у меня вон целое ведро.
— А ты где ловил?
— Да там же, где и ты.
— А как же так?
— А ты кому молился?
— Магомету.
— А я — Петру и Павлу!
Упал Ахмед на колени, руки к небу воздел и говорит:
«Петр и Паша!
Бей Магомет наша!
Наш Магомет
совсем рыба нет!»
«ЖАТВЫМНОГО, А ДЕЛАТЕЛЕЙ МАЛО»
Из казахстанской ссылки вернулся изгнанник осенью 1954 года. Вековые липы на Волжской набережной медленно роняли золотые листья, романовские церкви возносили в небо уцелевшие купола, отливала ласковой осенней синью матушка‑Волга… «Тятя с мамой приняли меня с радостью, — вспоминал о. Павел. — Устроился я на работу».
|
|
А дома всё та же нищета в 50‑е, как и в прежние годы… Как‑то раз на праздник собрался Павел Груздев на правый берег в Воскресенский собор — «пойду в собор, Спасителю поклонюся». Просит мать:
— Мамо, нет ли подрясничка какого?
— Сынок, конфискация!
— Мамо, нет ли кальсон каких?
— Сынок, только из мешков нашитых!
Ну что поделаешь! Пришел в собор на службу, многие узнали Павла Груздева, не забыли, хоть и одиннадцать лет в лагерях был.
— Павлуша, петь‑читать не разучился? Прочитай Апостола‑то!
В Воскресенском соборе служил в то время отец Петр, а диакона звали Алексей — Алексаша. А поскольку день был праздничный, особый какой‑то, присутствовал на богослужении недавно рукоположенный епископ Угличский Исайя, управляющий Ярославской епархией.
«Вышел я Апостола читать, — рассказывал отец Павел. — Прокимен как дал!»
Голосина здоровый, и службу всю назубок знал. Услышал епископ Исайя нового чтеца:
— Кто это?
— Да вот, арестант пришел, — объясняют ему.
— Позвать в алтарь! — велит владыка.
«Поскольку я был уже рясофорный, порядок знал, — вспоминал батюшка свое знакомство с Преосвященным Исайей. — Поклон престолу, поклон владыке, стал под благословение».
— Ты, парень, откуда? — спрашивает владыка.
— Из Хутыни, — отвечает Груздев.
— За что сидел?
— Вроде ни за что.
|
|
— Документ есть?
— Так вот, — показывает документ.
— А реабилитация?
Молчит в ответ.
— Ладно, — говорит владыка. — Какие литургии знаешь?
— Иоанна Златоуста, Василия Великого.
Поэкзаменовал еще его владыка: «Тебя нечего учить, всё тебе знакомо. Приезжай ко мне в Ярославль, рукоположу».
Как на крыльях летел обратно через Волгу к себе домой Павел Груздев. Ведь он с детства, с мологских монастырских лет мечтал стать священником — и эта мечта не оставляла его ни в родной деревне Большой Борок, ни в ярославской тюрьме, ни в лагерях, ни в пересылках… Каким воистину крестным путем почти полвека вел его Господь к принятию священного сана — «и спасительная страдания восприемый, крест, гвоздия, копие, смерть…»
«Мне владыка говорит: «Приходи»! — рассказывал отец Павел. — Возьми у священника, кто тебя знает, характеристику, и приходи!»
Отец Дмитрий Сахаров — он наш, мологский, у нас служил в Афанасьевском монастыре. А теперь в церкви Покрова на левой стороне Тутаева. Я к нему:
— Батюшка милой! Мне бы справочку, несколько строчек!
— Да‑да, конечно, Павлуша! Хорошо, уже пишу! Пишет: «Павел Александрович Груздев, 1910 года
рождения. Поведения прекрасного, не бандит, ничего, но в политике… — тут отец Павел замялся, словно подыскивая то слово, которым охарактеризовал его священник Дмитрий Сахаров, — в политике какой‑то… негоден я!»
— Неблагонадежный? — подсказал о. Павлу кто‑то из слушавших его рассказ.
— Неблагонадежный! — подтвердил батюшка. Ставит о. Дмитрий точку на бумаге и подписывается: «Протоиерей Дм. Сахаров».
|
|
— Ладно. Прихожу к владыке, — продолжал свой рассказ отец Павел. — Подаю ему бумажку. Берет он в руки, читает. Потом меня спрашивает:
— Павлуша! А как у Вас с желудком, расстройства нету?
Я ему:
— Так нету пока, владыко.
— Так вот, Павлуша, когда Вас чего доброго припрет, этой‑то бумагой воспользуйтесь.
— Владыко, благословите! — отвечаю. Преосвященный Исайя, управляющий Ярославской епархией, был рукоположен в архиерейский сан 28 ноября 1954 года, в возрасте 72‑х лет. Он так же, как и Павел Груздев, прожил долгую многотрудную жизнь, прежде чем стал священником и принял монашество. В миру — Владимир Дмитриевич Ковалев, родился в Угличе, образование получил в Рыбинском речном училище. Закончив его в 1903 году, более сорока лет работал на речном транспорте. Конечно, ни в 20‑е, ни в 30‑е годы о принятии священства не могло быть и речи! Он стал диаконом уже после войны, когда ему было 64 года, рукоположен 1 февраля 1947 г., вскоре получает сан игумена, затем — архимандрита, в 1954 г. хиротонисан в епископа Угличского, коим и пребывал до дня своей смерти.
Воистину Божий промысел соединил в Воскресенском соборе этих двух людей — недавно рукоположенного епископа и бывшего арестанта Павла Груздева. Владыка Исайя, много повидавший на своем веку, с первого взгляда определил в немолодом уже «каторжнике» истинного служителя алтаря Божия, и потом, в течение нескольких лет, когда решалась судьба Груздева, архипастырским своим попечением помог ему преодолеть все препятствия на пути к священству.
Три года потребовалось на то, чтобы решить все необходимые формальности для рукоположения Павла Александровича Груздева. Сохранившаяся переписка свидетельствует, как непросто было получить священный сан человеку с клеймом заключенного.
В Пасху 1955 года Павел Груздев пишет официальное прошение на имя управляющего Ярославской епархией:
«Преосвященнейшему Епископу Исайе
от Павла Александровича Груздева покорнейшая просьба.
Христос Воскресе!
Ваше Преосвященство, Владыко Святый!
Господь наш Иисус Христос святым ученикам своим и апостолам, а в лице их и всем христианам сказал: «Жатвы много, а делателей мало». На основании этих святых слов дерзнул и аз, недостойный, молити убо Вас, Господина жатвы, да изведете меня, делателя, на жатву Господню: то есть причесть мое недостоинство к лику служителей Святого Алтаря. Множество верующих нашего города Тутаева мне заявляют, почему я с моими знаниями и способностями не прошу Вашу святыню о рукоположении меня во священники. И сам я духом чувствую, что моя дорога должна идти на службу Богу…»
Но, как выяснилось, для рукоположения в священный сан нужна была не только характеристика, а официальная реабилитация, и на очередном прошении Павла Александровича Груздева:
«Настоящим прошу Ваше Преосвященство принять меня в церковный клир в качестве священника и назначить в село Ломино Тутаевского района», датированном 11 декабря 1956 года, появляется следующая резолюция епископа Исайи:
«Необходимо снятие судимости, хлопочите.
Епископ Исайя, 22/ХII — 1956 г..»
Только что прошел двадцатый съезд партии, разоблачивший культ личности Сталина, и сотни тысяч людей — те, кто остался жив, пройдя адовы круги Гулага, — обратились в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой о реабилитации. В начале 1958 года дошла очередь и до Павла Александровича Груздева. Заседание Президиума Верховного Совета СССР, рассмотревшее дело Груздева, состоялось 21 января 1958 г., о результатах его сообщила выписка из Протокола № 66:
«Ходатайство о снятии судимости Груздева Павла Александровича, осужденного военным трибуналом войск НКВД Ярославской области 30 июля 1941 года по ст. ст. 58‑10 ч.1 и 58‑11 УК РСФСР к 6 годам лишения свободы с поражением прав на 3 года.
Наказание отбывал с 13 мая 1941 года по 13 мая 1947 года.
Дело № МП‑1944
Снять судимость с Груздева П. А.
Печать Секретарь Президиума Верховного
Совета СССР — М. Георгадзе
(подпись)».
«— А одиннадцать годков?
— Нету, товарищ Груздев, нету!»
Во второе воскресенье Великого Поста 9 марта 1958 года Павла Груздева рукоположили в диакона, а через неделю 16 марта — в иереи. Это было Крестопоклонное воскресенье. Феодоровский кафедральный собор Ярославля, где рукополагали о. Павла, был полон народу. Пришли многие, кто знал Павла Груздева еще по Мологе, до ареста в Тутаеве и после…
«Вся церковь плакала, — вспоминал о. Павел. — Из нищеты… ой! Арестант ведь! Не мог и я удержаться — плакал…»
«БЛАЖЕННАЯ КСЕНИЯ, ВСЕГДА ДОРОГАЯ…»
В конце войны и послевоенные годы стали открываться многие храмы и монастыри, верующие вновь получили возможность приходить на поклон к дорогим святыням, молиться у мощей преподобного Сергия Радонежского, блаженной Ксении Петербургской… Но это продолжалось недолго. Уже в конце пятидесятых в очередной раз прозвучал лозунг о борьбе с «опиумом для народа», и глава государства заявил во всеуслышание, что покажет по телевизору «последнего попа». Именно в эти годы началось священническое служение отца Павла. «Клеймо заключенного долго ещё на мне будет», — повторял батюшка.
«А как Вы относитесь к Ленину?» — начнут, бывало, задавать ему, настоятелю храма в Верхне‑Никульском, каверзные вопросы некоторые представители власти. Отец Павел, крестясь на столб с электропроводами, отвечает: «Спасибо Ленину, он свет дал». Часто, приехав с проверкой в Троицкий храм, начальство с удивлением наблюдало вместо священника убогого старика, одетого в сатиновую рубаху и такие же штаны с одной закатанной до колен штаниной, который вместо того, чтобы с почтением и боязнью встретить официальных гостей, сновал мимо них туда‑сюда с полными вёдрами всяких нечистот — то туалет по своему обыкновению чистит, то помои выносит… Один раз так и не дождались его — плюнули и уехали. А что с дураком разговаривать?
«Если я юродствовать не буду, так меня опять посадят», — признался как‑то в разговоре батюшка.
Подвиг юродства считается в Церкви самым трудным — не оттого ли, что только юродствующий может совершать такие поступки, которые не позволены никому?
Это было в начале 60‑х годов на Смоленском кладбище г. Ленинграда у часовни блаженной Ксении Петербургской. В то время святая блаженная Ксения ещё не была канонизирована, но народ почитал ее. Часовня Ксении Петербургской, закрытая сразу после революции, вновь была открыта в послевоенные годы. Весь день в часовню стояла очередь, и группами туда пропускали людей. На стене часовни была ещё старинная мраморная доска с кратким житием блаженной Ксении. И вот в 1961 году поступило распоряжение закрыть часовню. Поскольку народ посещал гробницу большим непрерывным потоком, то сначала посещение часовни вместо бывшего ежедневного ограничили воскресными днями. Затем в один из воскресных дней часовня не открылась. Но народ подходил к закрытой часовне и молился. Тогда организовали стационарный милицейский пост неподалеку от часовни, и милиция патрулировала, отгоняя верующих от гробницы Ксении. Несмотря на это, отец Павел решил отслужить панихиду на ее могиле.
«Блаженная Ксения, всегда дорогая,
Упокой, Господи, душу Твою.
В молитвах всегда я Тебя вспоминаю,
В стихе Тебе славу пою», —
писал отец Павел в своем стихотворении, посвященном памяти блаженной Ксении Петербургской.
«Давно существует предание:
«За тех, кто поминает меня,
всегда у престола Господня
ответно молюся и Я».
«Списано в Ленинграде в часовне на могиле Рабы Божией Ксении в 1960 году», — читаем в дневниках отца Павла.
В Ленинград он приезжает часто, любит бывать на Смоленском кладбище. И вдруг в один из приездов видит милицейский пост. Что делать? Отец Павел снял сапоги, завязал их веревочкой, надел на шею на шнурке консервную банку, положил туда пятак и стал служить панихиду. Один человек подошел, второй, собралась небольшая группа, стали подпевать: «Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа! Слава Тебе, Боже…» Милиция, конечно, увидела: засвистели, побежали.
«Я только закончил панихиду, — рассказывал отец Павел, — сапоги через плечо и бежать. Один сапог спереди, другой сзади, консервная банка на шее болтается, пятак гремит. Они мне на пятки наступают: «Стой, стой!» Я к ним повернулся, вытаращил глаза и говорю: «Стою, стою," — с одышкой. Посмотрели на меня, посмотрели на пятак, махнули рукой и ушли. И я пошел дальше».
«Дай, Господи, в райских селениях
Вечную радость Тебе и покой.
О нас помолися, блаженная Ксения,
И встречи на небе с Тобой удостой.»
КОМПЛЕКСНЫЙ ОБЕД
Отец Павел очень любил смешить людей. «Добрый смех — не грех», — приговаривал он. И, конечно, ни одно слово не было праздным в этих рассказах. После службы соберется народ в батюшкиной сторожке — человек двадцать‑тридцать за столом, а то и больше.
«А комнатушка‑то — видели? — сидим, не повернуться, — вспоминает ярославский священник. — А у него как: ставит трехлитровую банку икры на стол и черпаем ложками. А она ещё даже от пленок неочищенная, свежая. Или я всё смеялся: достает шланг. Т. е. это мне так показалось, а он говорит: «Вот, рыба угорь». Ее тоже на стол, порезали ломтиками, вкусная оказалась. Ему же везут кто чего: кто‑то в ресторане работает, кто‑то в магазине. Он всё в таком виде на стол и ставит — а кому сервиз делать? Такая толпа! У кого есть тарелка, у кого нет, у кого ложка, у кого вилка.»
Или, как шутил отец Павел:
Господь велел ученикам:
коль вилки нет, хватать рукам.
И еду готовил руками.
— Ребята, сейчас расскажу! — призывает внимание отец Павел. — Как я ел обед — какой же обед…
— Архиерейский? — подсказывают собравшиеся.
— Нет, не архиерейский… Какой же?..
— Комплексный?[1]
— Комплексный! — подтверждает батюшка.
А дело было в Питере, тогдашнем Ленинграде, где в то время служил владыка Никодим.
— Никодим мне говорит: «Отец Павел, я уезжаю по важному делу. Вот тебе 25 рублей денег, зайдешь в столовую и поешь».
— Взял я 25 рублей, — рассказывает батюшка. — Иду, написано: «Столовая». Зашел. В валенках не пускают, надо в ботинках. У меня не бывало. В другую столовую зашел. Нет, говорят, галстук не так, зараза. Ходил‑ходил, а жрать охота, как соловецкой чайке. Пришел в какую‑то — без галстука, без ботинок. «Садись, дедушка». А у меня чемоданишко был. В чемоданишке подрясник, скуфейка, чётки, книжки. Сел, а чемодан под стол поставил. Мне говорят: А у нас только комплексный обед».
«Да наплевать, давай комплексный!» Заплатил. Принесла — похлебки, того‑другого, а ложки‑то и нет. «Знаете что, дедуля, подойдите к стойке в буфет. Там Вам выдадут прибор». Ну что же, пойду. А чемодан под столом. Господи!
Прихожу, взял эти — ну 100 грамм‑то, побулькал. Иду обратно, а за моим столом мужик сидит какой‑то и ест. Я думаю про себя: «Зараза, старый дурак! Не надо было комплексный брать, взял бы простой!» А мужик хлебает. Он первое хлебает, а я второе‑то взял, половину себе, половину ему отделил. Он на меня глядит. Я ем. Компоту стакан поставлен. Я ему в другой стакан половину отлил, половину себе. Он всё на меня глядит… Думаю, дак… Он первое‑то съел и всё на меня глядит и ни слова не говорит. Ладно. Он ушел, я это всё доел, перекрестился. Пошел стороной, гляжу — стол, и моя еда стоит, и чемодан под столом. Я перепутал!
Потихоньку, потихоньку чемодан‑то взял… Вот тебе и комплексный обед!»
«РОДНЫЕ МОИ…»
Едут к батюшке отовсюду — и монашествующие, и миряне — из Ярославля, Рыбинска, Твери, Москвы, Тулы, из Сергиева Посада, с Валаама… А отец Павел знает — кто, с какими мыслями, с какими просьбами.
Один семинарист из Троице‑Сергиевой Лавры вспоминал, как поехала к о. Павлу схимонахиня Мария: «Это духовное чадо известного московского видного исповедника иеросхимонаха Самсона. Она большой подвиг несла, много скорбей и болезней у нее было. В последнее время уже с постели не могла встать. И я, будучи священником и в то же время заканчивая духовную семинарию, каждую неделю посещал ее, исповедовал и причащал. Она очень хотела повидаться с отцом Павлом. Несмотря на болезнь, собралась, поехала, а точнее сказать, ее везли, тем более, что она очень полная. Приехала в село Верхне‑Никульское, села на лавочку у церковной сторожки и ждет, когда батюшка выйдет. А батюшка вышел и конкретно сразу ей в лоб: «Какая ты хитрая! Я одиннадцать лет копил, а тебе за пять минут высыпал бы все?» К чему это он сказал? Она говорит, не знаю».
А мудрость‑то батюшкина лагерная: «Одиннадцать лет копил». Так что за пять минут на блюдечко не высыпешь…
Рассказывают, как одного игумена из Вологодской области назначили наместником монастыря св. Димитрия Прилуцкого. Не хотелось ему брать на себя административные функции, и он поехал в Верхне‑Никульское за советом к о. Павлу. Открывает дверь сторожки — а там в полумраке стоит отец Павел и держит в руках икону. Игумен подходит ближе под благословение и видит, что о. Павел благословляет его иконой преподобного Димитрия Прилуцкого.
Для многих встреча с отцом Павлом была настоящим ошеломлением. В соседнем Пошехонском районе приезжая семья москвичей ремонтировала храм — отец и сын полностью крышу перекрыли. «И настолько был я рад, — вспоминает священник, — что не знал, как их отблагодарить. Они мне говорят: «Для нас лучшая награда, если ты нас к отцу Павлу свозишь». И мы поехали. Что было удивительно, когда мы подошли к сторожке, дверь открывается, и батюшка кричит: «Сашка, заходи!» Сашка — это который крышу крыл. А он здесь впервые! И стоял он ни жив ни мертв — настолько был поражен. Думал, что я сказал»…
А в храме стоит отец Павел — служит Литургию — голос громкий, сильный, проникает до глубины души. И все чувствуют, что это отец, родной отец, который их любит.
«Батюшка, батя…» Человек старой монастырской выучки, архимандрит Павел сохранил главное, что всегда отличало русское православие — не какие‑то особенные аскетические подвиги, хотя он прошел через тюрьмы и лагеря, а теплое отцовское чувство — а где любовь, там и святость. Потому‑то и люди тянулись к нему.
«С ним в любой монастырь приедешь — такое к нему большое уважение! — вспоминает духовный сын о. Павла. — Я как приходской священник — с благоговением, со страхом, а он как рыба в воде — в Троице‑Сергиевой Лавре, в Толге, в Спасо‑Яковлевском монастыре — везде чувствует себя как хозяин. Кого‑то по спине похлопает, прибауточку, сказёнку какую‑то выскажет. И такая у него любовь, и открытость, и ясность, и чистота, и правда — вокруг него всегда целая толпа, и паломники, и молящиеся: «Отец Павел, помогите, я там хромаю, там кто‑то в тюрьме сидит…» И Господь как‑то сразу его умудрял, он мог ответить на любой наболевший вопрос просителям».
Иногда о. Павла приходилось буквально вытаскивать из толпы! «В Толге праздник иконы Толгской Божией Матери был уже в разгаре, когда отец Павел появился, — вспоминает батюшкин духовный сын. — После Литургии народ как хлынет к нему! Толя кричит мне: «Спасай отца Павла!» Я схватил его, веду, но у меня даже пуговицы посыпались, еле выдернул его из толпы».
Толгу отец Павел помнил еще мальчиком, подростком — его воспоминания относятся к началу 20‑х годов: «Из Мологи из нашего монастыря — бабка Оля, моя тетка, Катька Манькова, Ленка‑регентша — поехали на Толгу исповедаться.
— С Вашего благословения, игумения.
— Бог благословит. Вот вам фляга топленого масла, фляга сметаны, гороховой муки — везите на Толгу монахам.
Набрали всего и повезли.
Приезжаем на Толгу — монахов уже немного было, человек 10‑12 осталось. Архимандрит Григорий (Алексеев) — у меня его карточка есть — такой монах был, «блажен муж». Он в лагере помер.
Как заходишь на паперть собора, налево дверь, там комнатка есть, мы там и ночевали, под колокольней. Зимняя церковь уже не служила, только собор…»
Когда стали восстанавливать Толгу в 87‑м году, для батюшки это было огромной радостью. Частенько в проповедях говорил он:
«Монастырь ваш, родные мои сестры, знаю давно, с детства. Очень страдал и горевал, когда закрыли сию древнюю обитель. А что поделаешь? Вот сподобил Господь меня, старика, видеть ее вновь возрождающейся вашими руками и молитвами. Помню, как возвращался из тюрьмы, как заехал на Толгу… Господи! Вокруг разорение, заросли кустов и мерзость запустения. Стал на коленки, заплакал… Монахи, родные мои, где вы?! А‑а‑ух! Никого нету. Отковырял окошечко, забрался в храм. Прошел к алтарю. Вот где стою теперь. Пропел тропарь Спасителю и Толгской Божией Матери, святителю Трифону, основателю монастыря. Слава Тебе, Господи!
А теперь обитель возрождается, живет и процветает! И помогает ей в том Заступница наша Пречистая Богородица. Храните веру православную — за то Господь с вас спросит! И дай вам Бог доброго здоровья и сил в вашем труде!»
Батюшка много подсказал игумений монастыря, особенно в отношении всяких хозяйств, помещений, содержания животных, посевов — видно было, как хорошо он знает уклад монастырской жизни. Для толгских монахинь приезд о. Павла — счастье на целый день. Они к нему со своими бедами, как ласточки, летели. А он: «Девчонки!» — воркует и что как скажет — они прямо все сияли. От него благодать исходила, утешение чрезвычайное…
— А я всех люблю, верующих и неверующих — всех под одну гребенку! — сказал батюшка уже под конец своей жизни. И оставил удивительную притчу (как всегда у него, всё житейское):
— Тугаев, 47‑й год. Ночь. Очередь за хлебом. Под утро открывается окошечко и объявляют, что хлеба на всех не хватит: «Не стойте». А в очереди женщина с двумя детьми, такие исхудалые, в чем душа держится, и ясно, что хлеба им не достанется. Выходит мужчина, он по очереди шестой или седьмой, прилично одетый — не нам чета. Берет женщину за руку и ведет с детьми на свое место:
— Стойте здесь.
— А как же вы?
Махнул в ответ рукой…
— Вот ему, — говорит отец Павел, — Господь и скажет: «Проходи».
— Да как же, Господи? Я ведь Тебя не знаю!
— Как же не знаешь, когда та женщина с детьми Я и был.
[1] Одинаковый набор блюд по одинаковой цене. (Прим. изд.)