I. Случаи обращения раскольников-старообрядцев в православие при мощах преподобного Серафима. Хулители, наказанные преподобным
II. Отношение преподобного Серафима к старообрядцам при жизни
III. Статьи и рассказы, доказывающие неправоту раскола и истинность православной Церкви. Вразумление раскольнику
Наказание за неверие и обращение от раскола в православие
Волки в овечьей коже
Совращение в раскол и обращение из раскола
Как возник в русской Церкви раскол
IV. Тропарь и кондак пр. Серафиму
I.
Случаи обращения раскольников-старообрядцев в православие при мощах преподобного Серафима.
Хулители, наказанные преподобным.
У нас вера православная, Церковь, не имеющая никакого порока!
(Слова пр. Серафима.)
Совершилось великое торжество веры – открытие мощей подвижника Саровской пустыни, отца Серафима. Торжество в высшей степени радостное. Является новый провозвестник истины христианства, истины православия, свидетель нашей святой веры. Дух Христов преисполнял дух старца Серафима, и божественная благодать, проникнув ум, сердце, все существо подвижника Христова, облагоухала самый телесный состав его, и вот ни труды пощения и всевозможных лишений, ни недуги плоти многоболезненной, ни узы смерти, ни темница гроба, ни даже общий закон тления не могут заглушить этих начатков жизни вечной, в которую возрождается верующий и в которой он возрастает по благодати и дару животворца Христа. В недрах православия родился, воспитался, совершал свой жизненный подвиг воин Христов. Соками нашей святой православной Церкви питался он, её зова и внушений слушался. Она привела его и к тихой пристани спасения и к этой великой славе нетления и чудотворений. К великому и славному лику молитвенников наших присоединяется новый молитвенник и заступник наш пред Богом. Славный ряд подвижников Антония и Феодосия печерских, Сергия радонежского, Варлаама хатынского, Саввы сторожевскаго, Иосифа волоцкаго и других, дополняется еще одним дорогим именем Серафима. От севера и юга, востока и запада на небе Церкви возсиявают светила для указания нам путей жизни, для ободрения нашего среди нужд и скорбей, для возгревания и питания благоговейных чувств веры и для руководства к вечному спасению.
Как же отнеслись к этой милости Божьей роду христианскому, к этому новому знаку, что Церковь наша свята и непорочна, что врата адовы не одолели ее, – раскольники старообрядцы? Благодарение Богу, как и при открытии мощей святителя Феодосия, черниговского чудотворца, так и теперь при открытии мощей преподобного Серафима, Саровского чудотворца, были случаи обращения из раскола к Церкви православной, возвращения в ограду Христову, из недр которой восхищены были некогда волками в овечьей шкуре.
Вот один из замечательных случаев такого обращения.
В Саров прибыла ярая раскольница кр. Самарской губернии, Николаевского уезда, Дарья Ермилова, 60 лет. Она приехала в Саров еще в начале июля месяца и постоянно ходила к источнику преподобного Серафима. При виде массы исцелений над больными, она поняла всю ложность учения раскольников, стада горько плакать и в конце концов решилась присоединиться к православию. Местное епархиальное начальство направило ее к прибывшему на торжество из Москвы достоуважаемому о. протоиерею И. Г. Звездинскому. О. протоиерей, присоединивший к православию во время своего настоятельства при Введенской церкви в Москве около 2,000 человек раскольников, с радостью принял порученное ему дело; несколько дней наставлял он Ермилову в истинах православной веры и, убедившись в полной искренности её верований, присоединил к православной Церкви в понедельник, 14 июля, в монастырском храме.
До обращения своего в православие Дарья Ермилова много лет слыла среди раскольников за опытную начетчицу. В этот же день новоприсоединенная сподобилась причаститься св. таин.
Были и еще обращения в православие из темных недр раскола. Но с болью в сердце скажем, что такие случаи были немногочисленны. Большинство же раскольников, предводительствуемое своими вожаками - изуверами, осталось глухо ко всему тому, что вслух всего многомиллионного народа поведали о святости угодника Божия, о дивной силе его молитв и чудесах его,– разслабленные, слепые, хромые, немые, глухие, чудесно получившие, по представительству угодника Божия преподобного Серафима, и дар слова, и зрение, и слух, и крепость силы и проч. и проч. Грустно все это! Но таково уже свойство неверия, что над ним сбывается в самом точном смысле слово Христово: Аще Моисея и пророков не послушают, и аще кто от мертвых воскреснет, не имут веры (Иоан. IX, 32 – 33). И так всегда было! Приведите на память историю Господа нашего Иисуса Христа. Господь Иисус Христос неоднократно воскрешал умерших, и воскрешенные Им были живыми свидетелями Его божественного всемогущества; но убедились ли этим не веровавшие Ему книжники и фарисеи? Нет. Он воскресил однажды четверодневного мертвеца пред самыми, можно сказать, вратами Иерусалима. Всем было известно, что Лазарь умер и погребен, что этому прошло уже четыре дня, и тело умершего начало предаваться тлению. Многие из жителей Иерусалима пришли утешить сестер умершего и все они вместе с жителями Вифании были свидетелями того, как Иисус Христос, пришедши ко гробу Лазаря, отвалить камень от гроба и воззвал велиим гласом: Лазаре, гряди вон! И умерший вышел из гроба и возвратился в дом свой. Что ж произвело это чудо? Ослепленный синедрион положил умертвить и Лазаря, чтоб избавиться от такого свидетеля божественной, живоносной силы Иисуса Христа и такого обличителя своего неверия. Наконец, и Сам Господь Иисус Христос, распятый и умерший в виду всего народа, в третий день, как предсказывал о Том прежде, воскрес из гроба. Враги Его помнили хорошо об Его обетовании воскреснуть в третий день и приняли все меры, чтоб не случилось какого-либо обмана: гроб был запечатан печатью первосвященника, окружен воинской стражею, по распоряжению синедриона. Чудо воскресения Христова было неопровержимо. Что же делает неверующий синедрион? Сначала прибегли к хитрости и лжи, обычному оружию неверия: Сребреники довольны даша воинам, глаголюще: рцыте, яко ученицы Ею нощию украдоша Его, нам спящимъ: но когда невозможно было поддерживать в народе эту очевидную ложь при свидетельстве многих самовидцев Господа, воскресшего из мертвых, при чудодейственной проповеди св. апостолов, то, не смея обличать апостолов, будто бы они украли ночью тело Иисусово, старались только угрозами и прещением запретить им проповедовать об Его воскресении а сами оставались попрежнему ожесточенными в своем неверии. Каких чудес не совершали св. мученики? Чем не засвидетельствовало Евангелие Христово свою божественную силу среди древнего мира языческого? Но ожесточенные гонители христианства оставались ожесточенными до конца. Казалось бы, теперь, когда благодатная сила исцелений и от мощей, и от одежды, и от других предметов, освященных прикосновением преподобного Серафима, воочию всех свидетельствует и о святости самого Серафима и о святости и частоте Церкви православной, воспитавшей его, не должно быть сомнению и неверию. Но что же мы видим? И ныне неверие так же смело и ожесточенно, так же упорно, как было прежде.
Откуда же такое неестественное, такое невозможное, по-видимому, явление? Где причина такого ожесточенного неверия очевидной истине? Одебело, по сердце людей сих, говорит Слово Божие о неверующих и ушима своима тяжко слышаша, и очи свои смежиша. Отчего? Оттого, что бог века сего ослепи разум их, во еже не возсияти им свету благовествования Христова. И действительно, существование неверия в истинность и чистоту нашей православной Церкви всегда останется непонятным и неразгаданным если не предположить, что крайнее ослепление человеческого разума есть действие темной силы дьявольской.
Иначе, что могло бы побуждать разум человеческий упорствовать в неверии очевидной истине. засвидетельствованной безчисленными знамениями и чудесами.
И как горько платятся несчастные неверы за свое ожесточение и глумление над святою истиною! Не можем умолчать здесь об одном в высшей степени скорбном случае, имевшем место не далее, как нынешним летом.
18 го июля в Харьковскую железнодорожную больницу был доставлен в безсознательном состоянии рабочий депо станции Харьков, Курско-Харьково-Севастопольской железной дороги, крестьянин Тур 27 лет, у которого врачи констатировали паралич правой стороны всего тела. Товарищи Тура передают что, разговаривая с ними о преподобном Серафиме саровском чудотворце, он, заявил, что в святость этого угодника не верит. По словам рабочих, не успел Тур окончить свою речь, как тут же упал в глубоком обмороке, и его отправили в больницу. А сколько других подобных же случаев передается в периодической печати!
II.
Отношение преподобного Серафима к старообрядцам при жизни.
Оставь свои бредни! Как можешь спастись без кормчего?
(Слова пр. Серафима, сказанные одному раскольнику.)
Однажды пришли к преподобному 4 человека из ревнителей старообрядчества, жители села Павлова, Горбатовскаго уезда, спросить о двуперстном сложении с удостоверением истинности старческого ответа каким-нибудь чудом или знамением. Только что переступили они за порог кельи, не успели сказать своих помыслов, как старец подошел к ним, взял первого из них за правую руку, сложил персты в трехперстное сложение по чину православной Церкви и, таким образом крестя его. держал следующую речь: "Вот христианское сложение креста! Так молитесь и прочим скажите. Сие сложение предано от св. апостолов, а сложение двуперстное противно святым уставам. Прошу и молю вас: ходите в Церковь грекороссийскую: она во всей славе и силе Божьей! Как корабль, имеющий многие снасти, паруса и великое кормило, она управляется Святым Духом. Добрые кормчие ее – учители Церкви, архипастыри суть преемники апостольские. А ваша часовня подобна маленькой лодке, не имеющей кормила и весел; она причалена вервием к кораблю нашей Церкви, плывет за нею, заливаемая волнами, и непременно потонула бы, если бы не была привязана к кораблю"
В другое время пришел к нему один старообрядец и спросил:
– Скажи, старец Божий, какая вера лучше:нынешняя церковная или старая?
– Оставь свои бредни,– отвечал отец Серафим–жизнь наша есть море, св. православнаяЦерковь наша–корабль, а кормчий–Сам Спаситель. Если с таким кормчим люди, по своей греховной слабости, с трудом переплываютморе житейское и не все спасаются от потопления, то куда же стремишься ты с своим ботиком и на чем утверждаешь свою надежду спастись без кормчего?
Однажды зимою привезли на санях больную женщину к монастырской келье о. Серафима и о сем доложили ему. Несмотря на множество народа, толпившегося в сенях, о. Серафим просил принести ее к себе. Больная вся была скорчена, коленки сведены к груди. Ее внесли в жилище старца и положили на пол. О. Серафим запер дверь и спросил ее:
– Откуда ты, матушка?
– Из Владимирской губернии.
– Давно ли ты больна?
– Три года с половиною.
– Какая же причина твоей болезни?
– Я была прежде, батюшка, православной веры, но меня отдали замуж за старообрядца. Я долго не склонялась к ихней вере – и все была здорова. Наконец, они меня уговорили: я переменила крест на двуперстие и в церковь ходить не стала. После того, вечером, пошла я раз по домашним делам во двор; там одно животное показалось мне огненным, даже опалило меня; я в испуге упала меня начало ломать и корчить. Прошло не мало времени, Домашние хватились, искали меня, вышли во двор и нашли– я лежала. Они внесли меня в комнату. С тех пор я хвораю.
– Понимаю...–отвечал старец.–А веруешь ли ты опять в св. православную Церковь?
– Верую теперь опять, батюшка, – отвечала больная.
Тогда о. Серафим сложил по-православному персты, положил на себя крест и сказал: – Перекрестись вот так во имя Святой Троицы.
– Батюшка, рада бы,– отвечала больная,– да руками не владею.
О. Серафим взял из лампады у Божией Матери Умиления елея и помазал грудь и руки больной. Вдруг ее стало расправлять, даже суставы затрещали, и тут же она получила совершенное здоровье. Народ, стоявший на сенях, увидев чудо, разглашал по всему монастырю, и особенно в гостинице, что о. Серафим исцелил больную.
Когда это событие кончилось, то пришла к о. Серафиму одна из дивеевских сестер о. Серафим сказал ей:
– Это, матушка, не Серафим убогий исцелил ее, а Царица небесная. – Потом спросил: – нет ли у тебя, матушка, в роду таких, которые в церковь не ходят?
– Таких нет, батюшка,– отвечала сестра,– а двуперстным крестом молятся мои родители и родные все.
– Попроси их от моего имени, – сказал о. Серафим,– чтобы они слагали персты во имя Святой Троицы.
– Я им, батюшка, говорила о сем много раз, да не слушают.
– Послушают, попроси от моего имени. Начни с твоего брата, который меня любит, он первый согласится.
– А были ли у тебя из умерших родные, которые молились двуперстным крестом?
– К прискорбию, у нас в роду все так молились.
– Хоть и добродетельные были люди, –заметил о. Серафим пораздумавши. – а будут связаны: св. православная Церковь не принимает этого креста... А знаешь ли ты их могилы?
Сестра назвала могилы тех, которых знала, где погребены.
– Сходи ты, матушка, на их могилы, положи по три поклона и молись Господу, чтобы Он разрешил их в вечности.
Сестра так и сделала. Сказала и живым, чтобы они приняли православное сложение перстов во имя Святой Троицы, и они точно послушались голоса о. Серафима, ибо знали, что он угодник Божий и разумеет тайны св. Христовой веры.
Вот еще что сообщал в свое время один из духовных писателей.
"Знавал я одну почтенную старушку; старушку-постницу, молитвеннику, доживавшую в тиши монастырской кельи свой долгий век. Много видела она в жизни своей, много пространствовала, многое поиспытала, и любопытны были разсказы ее о временах давно минувших благословенной старины. Как сейчас помню ее сгорбленный стан и кроткое старческое лицо, с приветливой улыбкой на устах. Покойница была словоохотлива и сохранила притом, несмотря на свои 70 лет, всю светлость понятий и памяти. Любил я, бывало, внимать простым ее речам о житье-бытье наших дедов времен Екатерины, о том, как Наполеон жег Москву; все это помнила она и передавала с занимательными подробностями. Но из всех рассказов ее особенно глубокое впечатление оставил во мне рассказ об ее странствованиях по разным святым местам и обителям русским. Она видела некоторых из знаменитых наших подвижников благочестия первой половины нынешнего столетия; с другими же имела и духовные отношения, ибо и сама была жизни строгой, духовной.
Вот этими-то воспоминаниями, сколько позволит мне память, хочу поделиться с вами, благосклонный читатель.
Однажды зашел я посетить Ирину Ивановну, так звали мою собеседницу; в ее уютной келейке, уставленной св. иконами было как-то мирно, привольно, привольно душе. Встретив меня обычным приветом да ласковым словом, старица начала хлопотать, как бы чем угостить. Я незаметно свернул на любимую тему почтенной хозяйки, на ее путешествия по разным святым местам. Старушка, видимо, оживилась и речи ее полились плавной струей. Мне оставалось лишь слушать да изредка вставить приличный вопрос.
– Расскажите мне, Ирина Ивановна, про Саровскую пустынь да про о. Серафима: давно все собираюсь вас расспросить, скажите, видали ли вы блаженного старца?
– Один только раз видела я его,– со вздохом сказала старушка. – да и того не забыть мне по гроб. Чудный быль человек этот старец: прозорливец такой, кажется, насквозь видел, что у тебя на душе. Вот послушай-ка. что со мною он сделал. Осталась я после смерти родителей трех лет сиротой. Призрели добрые люди, нашлись благодетели, взяли меня вместо дочери. Люди были достаточные, добрые, да только старообрядцы: крестились двуперстием, придерживаясь какого-то толка. Стали они и меня, дитя малое, по-своему учить крест двумя перстами слагать и привыкла я с детства, – думаю, так и следует! Да уж после, когда померли благодетели мои, одна богомольная барыня-соседка меня, глупую, образумила; она сказала мне, что не по-православному я слагаю персты и что это грешно.
Начала я с тех пор отвыкать от двуперстия; но по привычке и после, забывшись, часто крестилась по-старому, старинным крестом. О благодетелях же своих все потом сомневалась, можно ли мне их поминать. Замуж пойти не хотела, а пошла в общину, потом отправилась странствовать: не раз была в Киеве, у Троицы, в Ростове, в Соловках, в разных пустынных обителях, где только есть, как слышала, строгие старцы – подвижники. Все хотела, чтобы меня, грешницу, научили, как душу спасти. Дорогой в Соловки зашла я и в Саров, как помню, Петровым постом. Думала поговетъ там, да и о. Серафима хотелось видеть,– о нем молва тогда проходила везде. Обитель прекрасная, что твоя лавра, да и стоит в месте таком пустынном, лесном; сосны да ели только и видны, лес дремучий кругом. Праздник был какой-то, когда приплелась я к гостинице монастырской, но службы уже не застала. Смотрю, народ собирается куда-то идти. Спрашиваю. Говорят, что идут в пустыньку к о. Серафиму. Хотя и крепко с дороги устала, но тут и отдыхать позабыла, пошла себе за другими: все старца хотелось поскорей повидать. Минув монастырь, пошли мы лесной тропой. Прошли версты две, кто посильнее, вперед, а я поотстала. Иду себе тихонько сзади, смотрю в стороне старичок, седой такой, сухонький, сгорбленный, в белом халатике, сучки собирает. Подошла спросить, далеко ли еще до пустыньки о. Серафима.
Старец,–это был сам Серафим, – положив вязанку свою, посмотрел на меня ясным взором своим и тихо спросил: "На что тебе, радость моя, Серафим-то убогий" Тут только поняла я, что вижу самого старца, и повалилась в ноги, стала просить его помолиться о мне недостойной.
– Встань, дочь Ирина, – молвил подвижник, – и сам нагнулся меня приподнять. – Я ведь тебя поджидал, не хочу, чтоб, уставши, даром прошлась.
Удивленная, что, впервые видя, зовет он меня по имени, я от ужаса вся затрепетала, не могла и слова промолвить, только взирала на его ангельский лик. Взяв мою правую руку, старец сложил на ней по-православному персты для крестного знамения и сам перекрестил меня ими, говоря: "Крестись так, крестись так, так Бог нам велит" *)
*) «Душеполезное Чтение" 1867.
III.
Статьи и рассказы, доказывающие неправоту раскола и истинность православной Церкви.
Вразумление раскольнику.
Николаевский уезд, Самарской губернии, наполнен раскольниками разных толков. Из них одни открыто держатся раскола, другие прикрывают себя личиною православия, но не исполняют никаких христианских обязанностей и даже при смерти под различными вымышленными предлогами стараются уклониться от исповеди и св. причастия у православного священника. Если же и призывают священника к одру умирающего, то единственно для того, чтобы, смерть не была сочтена подозрительною, и тело умершего не было подвергнуто медицинскому исследованию.
В марте в 1858 г. один престарелый священник рассказывал мне об одном обстоятельстве, которое и до сих пор сохранилось у меня в памяти.
Однажды,– говорил он,– когда я был приходским священником, является ко мне прихожанин из числа потаенных раскольников и просит к себе в дом напутствовать своего брата Николая. Я немедленно прибыл к больному и, прочитав молитвы перед исповедью, выслал семейных из комнаты и приступил к исповеди; но больной молчал. Хотя он был и опасно болен, но по лицу его можно было заметить, что он не лишился памяти и не так слаб, чтобы не мог говорить. Так как подобного рода обстоятельства были уже мне известны, то молчание больного Николая нисколько не удивило меня: я тотчас догадался, в чем дело. Начал убеждать Николая раскаяться во грехах, призвал родственников его и просил их посоветовать умирающему исповедаться, но они стали убеждать меня оставить Николая в покое, уверяя меня, что он действительно лишился памяти. Долго я здесь толковал им о необходимости напутствия для умирающего; но слова мои не имели никакого успеха, и я отправился домой. Это было вечером.
На другой день утром приехал ко мне родственник вчерашнего больного и объявил, что Николай приполз к крыльцу его дома с величайшим трудом и неотступно просил его как можно скорее пригласить священника. Я поспешил к нему; вижу, он лежит на голой земле у крыльца в каком-то сильном испуге и убедительно просит меня сподобить его причащения св. таин. Стал было я расспрашивать его, почему он вчера ничего не хотел мне сказать; но он решительно отвечал: "Батюшка! пока я стану рассказывать тебе, быть может, в это время из меня выйдет дух вон, и я погибну. Ради Христа, причасти меня поскорей, а тогда, если буду жив, скажу тебе всю правду" После исповеди и причастия вздохнул он свободно и стал говорить: "Теперь, батюшка, скажу тебе, всю истину. Вчера, когда ты хотел исповедать меня, я не говорил тебе, ни слова не потому, что не мог говорить, а потому, что мне строго запретили старшие. Они думают, что причащение, принятое от православного священника, не только не спасает, а, напротив, губит душу. Мне, было и не хотелось слушать их, но ведъ я в доме не большой. По уходе же твоем в полночь со мною сделалось что-то непонятное: как сейчас вижу, что душу мою взяли и понесли куда-то два юноши. Вскоре я увидел огромную долину, среди которой в большое отверстие выбивало страшное пламя и подымалось высоко вверх. А что в том пламени, страшно и подумать. Слышны были стоны отчаяния. По временам из пылающего отверстия, как из сильно кипящей в котле воды, показывались то руки, то ноги, то головы человеческия. А далеко за ужасною долиною, в каком-то прекрасном месте виден был престол, на котором сидел Господь, окруженный светлыми юношами. Провожатые мои повели было меня к престолу. Но Господь не допустил меня до Себя и сказал: "Зачем вы ведете его сюда? Он недостоин быть здесь! Сколько времени священник убеждал его исповедаться и причаститься, он не хотел слышать его, так вот его место! Ведите его туда!" В это время Господь указал на страшную геенну, которую я видел. Ужас объял меня: я зарыдал в отчаянии упал и вслед за тем опять пришел в себя. Возле меня никого не было. Брат, как я узнал, куда-то уехал с женою, мать тоже куда-то пошла..." Тут больной Николай вздохнул, и тем окончилась земная жизнь его" (Из "Странника").
Наказание за неверие и обращение от раскола в православие.
В городе Крестцах, Новгородской губернии, проживал в 1810 году седовласый, преклонных лет, старик, гражданин Степан Иванов Кротов, сын родителей, принадлежащих к расколу федосеевской секты *).
(*)Федосеевская секта распространена в 1706 году крестецким дьячком Феодосеем Васильевым. Особенные ее заблуждения. кроме общих, принадлежащих сектам раскольническим: 1) за государя не следует молиться; 2) перед обедом должно класть по сту по клонов для очищения пищи, покупаемой у православных; 3) для освящения благодатью приготовляемого в пищу, в печах делать скважины; 4) поклоняться иконам не своего толка – осквернение; 5) брачный союз–нечистота.)
Он, кажется, с молоком матери всосал ненависть к православной Церкви и еще в самом нежном детстве показывал презрение ко всему, что запечатлено ее учением. Более 30 лет назад присоединился он к православию, и вот правдивое и точное сказание с его слов о том. как и когда из отщепенцев Церкви сделался он верным сыном ее.
Родители мои, как я помню, – говорил он,– были суровые приверженцы раскола и в наставлениях своих старались возжечь в нас, детях, ненависть к Церкви и ее священникам. На 12 году от рождения, оставшись сиротою, горькими слезами оплакал я преждевременную для меня кончину родителей; сырая земля в один год приняла прах их один за другим, и не удостоились они церковного погребения. Воспитателем моим сделался старший брат мой Василий, на попечении которого оставались и две сестры, По времени, сестры мои вышли замуж, а брат женился на девице православнаго исповедания, уроженке новгородской. Принадлежа и в супружестве к расколу, брат мой не стеснял, однакож, жены своей следовать обрядам православной Церкви, и наш дом посещали священники. Каждый раз при подобных посещениях я старался куда-нибудь уходить из дома и, твердо держась внушений родительских, при встрече с ними не снимал даже шапки, в неуклонном убеждении, что они вносят к нам нечестие. Но 18 апреля 1829 года, по заступлению Божией Матери, было днем обращения моего на путь истинный. Не могу без слез вспомнить этого священного для меня дня.– Тут горячие слезы прервали рассказ старика и ясно показали, как глубоко отпечатлелось в его сердце и потрясло его душу событие 18 апреля,– Это было на Святой неделе,– продолжал старик, Успокоившись,– Жена моего брата, усердная христианка, стала просить его дозволить ей принять в дом с особенным благоговением чествуемую православными жителями города Крестцов икону Божией Матери Неопалимой Купины. На просьбу ее брат согласился. По ненависти моей ко всему православному и вместе из опасения за отступничество от раскола быть осмеянным от своих начетчиков-наставников, я пред внесением иконы в наш дом, на печаль моей невестке, ушел и скрылся в близлежащем на горе, сосновом бору. Вот тут, подумал я, буду спокоен, не услышу ненавистного для меня церковного пения, а на досуге запел одну из бывших в то время в употреблении песен. Но, вместо покоя, в пустынном уединении я почувствовал безотчетную, нестерпимую тоску; вместе с душевным страданием хладело и мое тело; я не мог стоять и упал на землю. Не могу определить, сколько времени был я в безчувственном состоянии. Когда же чувство возвратилось, для меня стало ясно, что это наказание Божие за презрение к честному лику св. иконы Божией Матери Неопалимой Купины и за отчуждение от православой Церкви. Слезы потоком хлынули из глаз моих и несколько облегчили душевную тоску. То были слезы раскаяния, слезы – купель духовного очищения. Тут стал я просить Матерь Божию спасти меня от внезапной смерти, помочь мне добраться до дома и дал обет присоединиться к православной Церкви. Кое-как на коленях, опираясь на руки, я, подобно безсловесному животному, пополз домой. Брат и невестка, увидев меня из окна в такома состоянии, испугались и тотчас внесли в дом. От изнеможения не мог я поведать совершившегося со мною и только плакал. Чрез час, когда силы мои несколько возобновились, с трудом в кратких словах рассказал я о своей болезни и, к удивлению невестки, просил скорее послать за священником. Физические и душевные припадки опять возобновились. Пришедший по призыву двоюродного брата моего фельдшер, как рассказывали после родные, нашел меня в опасном состоянии, без языка, с редким биением пульса. При таком охлаждении тела он кровь пустить не решился, а велел приготовить горячий настой ромашки; потом вместе с братом, подняв меня с постели, стал водить по комнате с пением пасхального тропаря: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!" Благодатныя слова эти вливали бодрость в скорбящее мое сердце и услаждали душу мою, изнывавшую от мучительной тоски. Несколько выпитых мною стаканов горячей ромашки не принесли желанного успеха; тело мое было холодно попрежнему. Всю ночь закутанный в теплые одеяла, не мог я нисколько согреться. Это была одна из мучительнейших в жизни моей ночей. Совесть, как неумолимый судия, терзала меня за презрение святыни, опасность умереть в расколе без церковного покаяния усиливала и без того мучительную тяготу душевную. С рассветом неотступно стал я просить родных поднять икону Божией Матери Неопалимой Купины, в твердом уповании получить исцеление от постигшего меня недуга. Утром Владычица посетила наш дом, и священник отслужил молебный канон с водоосвящением. При помощи родных, закоченелый, сполз я с постели и на коленях с сокрушенным сердцем молил Царицу небесную простить меня за неверие. По окроплении меня после молебнаго пения святою водою, я почувствовал особенную теплоту в теле и позыв к пище, и тут же при искреннем отвержении от раскола был присоединен священником к православной церкви и приобщен св. таин. Животворные тело и кровь Христовы внесли в меня новую жизнь; душевные страдания более не возобновлялись, а вскоре укрепился я и телом и совершенно выздоровел. Недружелюбно встречались со мной потом раскольники-начетчики, злобно смотрели на меня, когда я пытался было заговорить с ними о чудесном своем обращении к истине. "Окаянный! отойди от нас!" был ответ их на попытку мою разъяснить им их заблуждение. Теперь мне ясно сделалось, отчего наставники раскольнических сект всеми мерами стараются внушать приверженцам раскола ненависть к православной Церкви и презрение к духовенству. Они боятся, что без этой слепой фанатической ненависти, при сближении раскольника с Церковью, истина восторжествует. В письменных книгах раскольнических, читаемых наставниками в ночных собраниях, Церковь и духовенство представлены злейшими врагами древней истинной веры. Так, в рукописном жизнеописании основателя секты Федосея бывший в то время митрополит Новгородский Иов, известный ревностию к просвещению и человеколюбием, и духовенство уподоблены гонителям первых времен христианских, Нерону и Диоклетиану, и названы хищными зверями, рыкающими на Феодосия. Суесвят же Феодосий сочтен страдальцем, получившем от Христа мученический венец. Невежественные, большею частью безграмотные приверженцы раскола, слыша чтение подобных вымыслов, носящих название "сказаний о житии и страдании святых", по легкомыслию своему, источают слезы и в то же время воспламеняются ненавистью к Церкви православной".
(Из „Странника")
Волки в овечьей коже
"Родился я, – говорил мой знакомец,– в Московской губернии, в Волоколамском уезде, от родителей православных и при святом крещении в приходской церкви наречен Лаврентием, по фамилии я – Рощин. Отец держал меня дома лет до десяти; поучил немного грамоте у отставного солдата, нашего односельца, а потом отвез в Москву и отдал в ученье на фабрику в Преображенском к закоренелому раскольнику.
На фабрике у него нас, мальчишек, и взрослых было многое множество, были тут большею частию безпоповцы и рогожского согласия; нас же, православных, немного, да и те, подростки, непременно совращались либо в тот, либо в другой толк, смотря по главному приказчику, который управлял отделением. Я попал к поповщинцу и на девятнадцатом году покинул мать свою, Церковь православную, и переправился на Рогожском кладбище в старообрядцы. Тут рекой полились ко мне блага земные, по милости совратившего меня в раскол приказчика, к жизнь моя потекла, как по маслу.
Несколько лет родные и односельцы не подозревали о моем отступничестве, но, наконец, грех мой обнаружился, потому что я стал, бывая дома, уговаривать многих покинуть никоновскую ересь и обратиться к древлему благочестию. Раскольничество мое не укрылось и от нашего приходского священника. После долгих уговоров обратиться в православие, бывший отец мой духовный, видя закоснелость мою, донес обо мне начальству, и я был представлен в консисторию, откуда препроводили меня в Сергиеву лавру на увещание,– но и здесь все старания почтенного и доброго протоиерея, отца Феодора Александровича Голубинского, убеждавшего меня недели две, оставались напрасными.
По его совету дали мне из лавры билет на две недели для прохода в Ростов, дабы я мог лично убедиться, что святые мощи обличителя раскола Димитрия ростовского почивают нетленными открыто. Вместо раскольничьей поддевки надели на меня послушничий подрясник и круглую шапочку, и я вооружившись посохом, отправился в путь. Обошедши дня в три все обители в Переяславле, я направился далее к Ростову. Пройдя верст пять или шесть в самую жаркую пору дня, я поутомился немного, присел на берегу речки у мостика и, вынув из котомки ломоть ситного хлеба и кусок варенаго сухого судака, стал закусывать и, глядя на воду, любовался, как рыба в речке сновала взад и вперед, а её тут было множество, по все мелкая.
Побрасывая кусочки хлеба в воду, которые рыбка тут же подхватывала, я так углубился в свою забаву, что не обращал никакого внимания на идущих и едущих по большой дороге, как вдруг слова: "Мир в дороге, святой отче", раздавшиеся надо мною, заставили меня приподнять голову. На мостике, облокотившись на перила, стоял мужичок лет пятидесяти, благообразно-постнаго вида, в нанковой поддевке, сшитой на раскольничий манер со стоячим воротником.
– Еще не отец и не святой, отвечал я на привет мужичка, сняв шапочку и кланяясь ему.
– Так из каких же ты, землячок? Вишь, одежда-то у тебя послушническая и шапочка тоже, а макушка у тебя стриженая, как и у меня, но старому закону,– продолжал, допрашивать меня прохожий ласково и с улыбкою. – Или, может быть, ты недавно совратился с истинного пути и променял спасение на пагубу?
– Хоть ты, как видится, человек умный и дальновидный, а во мне ошибся, не угадал: я, любезный, от древляго благочестия не отставал и пустился странствовать, чтобы еще тверже укрепиться в нем и отыскать самый истинный путь ко спасению, говорил я, вставая и привязывая котомку свою. Коли хочешь, так пойдем вместе, если тебе по пути: я к Ростову иду.
– Истинно говорю, что возлюбил тебя Господь, чадо мое, ибо сподобил тебя встретиться со мною,– говорил прохожий. – Если точно душа твоя ищет спасения, и ты твердо держишься древляго благочестия, то никто лучше не укажет тебе пути правого. Вон подезжает моя подвода: присядь со мной, я подвезу тебя до Ростова, а, между тем, дорогой потолкуем.
Обрадовавшись попутчику, да еще своему брату-староверу, я с благодарностью согласился продолжать с ним путь. Мы сели в просторную телегу с кибиткой, в которой помещалась толстая женщина лет сорока, окруженная подушками. То была, как я узнал впоследствии, богатая вдова, московская купчиха, ехавшая искать спасения души своей в скиты поморские. Огромная телега была нагружена порядочно, так что пара здоровых коней не без труда тащила ее по каменной дороге.
Разговаривая с новым знакомцем, я узнал, что он безпоповец, Никита Семенович, о котором не раз слыхивал я в Москве, как о самом начитанном и лучшем учителе безпоповского толка, пользовавшемся славою не только в Поморье, где был он начальником несколъких скитов, но и по всей России между своими последователями. Глухой – при увещании и убеждении истинных пастырей Церкви Христовой – я распустил уши, с жадностью внимая льстивым словесам Никиты Семеновича, несмотря на то, что он был не нашего согласия. Впрочем, – надо тебе сказать, что наша братия, раскольники, все вообще до того запутаны сетями диавола, что готовы послушаться какого хочешь изувера-начетчика, будь он поповец, беспоповец, молокан или даже еще хуже, лишь бы только он больше поносил Церковь православную. Так случилось и со мной. Убежденный Никитой Семеновичем, я попал из огня да в полымя и, при расставаньи с ним в Ростове, убедительно просил его принять меня в ученики свои, обещаясь, покончив дела в Москве, приехать к нему в Поморье и поселиться там навсегда.
Вскоре я исполнил свое обещание и явился к Никите Семеновичу. Облобызав, как родного, Никита повел меня в лес и поместил в скиту, где сам жил с несколькими старцами и учениками. Сначала, как гостя, новые сожители мои водили меня по прочим скитам и знакомили с образом жизни своей, не пр<