Он хорошо понимал, что хочет этим успокоить себя. Пикап всегда заканчивает работу и возвращается в деревню, как только рассветет. Замысел этих негодяев понятен. Они, видимо, решили прекратить доставку воды и довести его до исступления. И он вспомнил – ведь эти люди, прекрасно зная, как опасно подрывать песчаный обрыв, не сочли даже нужным предостеречь его. У них и в мыслях нет заботиться о том, чтобы с ним ничего не случилось. Они, наверное, и в самом деле не собираются выпускать его отсюда живым, человека, так глубоко проникшего в их тайну, и если уж встали на этот путь, то не сойдут с него до конца.
Мужчина остановился в дверях и посмотрел на небо. В розовой краске, разлитой утренним солнцем, с трудом можно было различить пушистые застенчивые облака… Небо не предвещает дождя. С каждым выдохом тело, казалось, теряет воду.
– Да что же они задумали?! Хотят убить меня, что ли?
Женщина по‑прежнему дрожала. Она молчит, наверное, потому, что все прекрасно знает. Короче – соучастница преступления, прикидывающаяся жертвой. Помучайся!.. Твои мучения – лишь справедливое возмездие.
Но все ее мучения ни к чему, если о них не узнают те подлецы из деревни. А ведь нет никакой гарантии, что они узнают. Мало того, если понадобится, они, вполне возможно, и женщину, не задумываясь, принесут в жертву. Может быть, поэтому она и напугана так. Зверь слишком поздно обнаружил, что щель, в которую он полез, надеясь убежать на волю, оказалась входом в клетку… Рыба поняла наконец, что стекло аквариума, в которое она то и дело тыкалась носом, – непреодолимая преграда… Он второй раз остался ни с чем. И сейчас оружие в руках у них.
Но пугаться нечего. Потерпевшие кораблекрушение гибнут не столько от голода и жажды, сколько от страха, что пищи и воды не хватит. Стоит только подумать, что проиграл, и в тот же миг начнется поражение. С кончика носа упала капля пота. Обращать внимание на то, сколько кубических сантиметров влаги потеряно, – значит попасться на удочку врага. Надо бы подумать, сколько потребуется времени, чтобы испарился стакан воды. Ненужные волнения ведь не подгонят эту клячу – время.
|
|
– Может, развязать, а?
Женщина настороженно замерла затаив дыхание.
– Не хотите – мне все равно… Хотите – развяжу… Но с одним условием… Без разрешения лопату в руки не брать… Ну как, обещаете?
– Очень прошу, ну пожалуйста! – стала жалобно просить женщина, до того терпеливо сносившая всё. Это было неожиданно, точно зонт вывернуло порывом ветра. – Что хотите обещаю! Очень прошу, ну пожалуйста, пожалуйста!..
На теле остались багровые рубцы, сверху покрытые белесоватой пленкой. Лежа в том же положении, лицом вверх, женщина терла лодыжки одну о другую. Потом начала пальцами разминать запястья. Чтобы не стонать, она стиснула зубы, на лице выступил пот. Вот она медленно перевернулась и встала на четвереньки: сначала на колени, потом на руки. Наконец с трудом подняла голову. Некоторое время она оставалась в этом положении, слегка раскачиваясь.
Мужчина тихо сидел на возвышенной части пола. Он собирал во рту слюну и глотал. После нескольких глотков слюна стала вязкой, как клей, и застряла в горле. Ему не хотелось спать, но от усталости в мозгу все расплывалось, как чернила на влажной бумаге. Перед глазами мелькали какие‑то мутные пятна и линии. Точно загадочная картинка. Есть женщина… Есть песок… Есть пустой бак из‑под воды… Есть распустившее слюни животное… Есть солнце… И где‑то, – где, он и сам не знает, – есть, конечно, и районы циклонов, и переходные слои между течениями воздушных масс. С какой же стороны подступиться к этому уравнению с множеством неизвестных?
|
|
Женщина встала и медленно пошла к двери.
– Куда идешь?
Лишь бы отвязаться, она пробормотала что‑то, чего он не разобрал. Ему стало понятно, почему все это время ей было так плохо. За деревянной стеной сразу же послышалось, что она тихонько мочится. И вдруг все показалось ему до ужаса никчемным.
Это очень верно: время не начинает вдруг лететь галопом, как лошадь. Но и не тащится медленнее ручной тележки. Постепенно жара достигла своей высшей точки; она довела до кипения глаза и мозг, расплавила внутренности, подожгла легкие.
Песок, впитавший в себя ночную влагу, выпускает ее в виде испарений в атмосферу… Благодаря преломлению света он сверкает, как мокрый асфальт… Но на самом деле эта, без всяких примесей, одна восьмая миллиметра – суше поджаренной на сковородке мухи.
И вот первый песчаный обвал… Привычный звук, без которого не начинается ни один день, но мужчина невольно переглянулся с женщиной. Один день песок не отгребали – какие будут последствия?.. Ничего особенного, подумал он, но все же забеспокоился. Женщина, опустив глаза, молчит. Всем своим видом показывает – сам беспокойся сколько угодно. Ну, раз так – пропади все пропадом, не станет он ее расспрашивать. Песчаный поток, сузившись было до тоненькой нитки, снова разросся, превратившись в оби [?], и так несколько раз. Потом наконец иссяк.
|
|
В общем ничего страшного. Он облегченно вздохнул. Внезапно в щеке начались пульсация и жжение. Дешевая водка, о которой он до этого старался не вспоминать, стала вдруг неодолимо манить его к себе, точно светильник во тьме. Что бы там ни было, а горло промочить не мешает. Не то вся кровь из тела испарится. Он прекрасно сознавал, что сеет семена будущих мучений, но больше не мог противиться желанию. Вытащил пробку, поднес бутылку ко рту и стал пить прямо из горлышка. Но язык все еще оставался верным сторожевым псом – заметался, испугавшись неожиданного вторжения. И он захлебнулся. Будто от избытка кислорода. Но не остановился перед соблазном сделать и третий глоток. Пьет в честь чего‑то страшного…
Пришлось и женщине предложить. Но она, конечно, решительно отказалась. И с таким видом, будто ей отраву предлагают выпить. Как он и опасался, упавший в желудок алкоголь тотчас же, как шарик пинг‑понга, подскочил к голове и зажужжал в ушах, точно оса. Кожа становится жесткой, как шкура свиньи. Кровь разлагается!.. Кровь испаряется!
– Нужно что‑то делать! Самой, наверное, тоже не сладко? Веревки я ведь развязал – делай теперь что‑нибудь!
– Хорошо… Но если я не попрошу кого‑нибудь из деревни привезти воды…
– А разве этого нельзя сделать?!
– Только если работу начнем, тогда…
– Мне не до шуток! Ну скажи… Есть у кого‑нибудь такие права?
Женщина опустила глаза и плотно сжала губы. Ну что ты будешь делать?! Клочок неба, видневшийся сквозь щель над дверью, из ярко‑голубого превратился в блестяще‑белесый, как внутренность морской раковины. Допустим, долг – это паспорт человека, но почему он должен визировать его у этих типов!.. Жизнь человека – не разбросанные обрывки бумаги… Она закрытый, тщательно сброшюрованный дневник… Одной первой страницы для единственного экземпляра вполне достаточно… И незачем выполнять свой долг на тех страницах, которые не будут иметь продолжения… Если каждый раз спасать ближних, умирающих от голода, ни на что другое времени не останется… Черт, как хочется пить!.. А какое множество людей умирает от жажды, – если бы ему нужно было хоронить всех умерших, то, сколькими бы телами он ни обладал, их все равно не хватило бы.
Начался новый обвал.
Женщина поднялась и взяла веник, стоявший у стены.
– Не вздумай работать! Ведь, кажется, обещала?
– Нет, с одеяла…
– С одеяла?
– Если вы немного не поспите…
– Захочу спать – сам сделаю все, что нужно!
Неожиданный толчок, точно всколыхнулась земля, потряс дом. На миг глаза, как дымом, застлало песком, посыпавшимся с потолка. Вот он наконец, результат того, что песок не отгребали. Не имея стока, он прорвался вниз. Балки и столбы дома, сдерживая напор, жалобно застонали всеми суставами. Но женщина, пристально уставившись на притолоку двери, не выказала особого беспокойства. Наверное, потому, что давление испытывал еще только фундамент.
– Сволочи, негодяи… Сколько же можно?.. Им, видно, все нипочем…
Как сердце колотится!.. Ему не терпится ускакать, точно испуганному зайчонку… Не в силах усидеть в своей норе, оно готово забиться куда угодно – в рот, в уши, в кишки. Слюна стала еще более вязкой. Но в горле не очень пересохло. Наверное, потому, что выпил водки и слегка опьянел. Но как только алкоголь выветрится, оно начнет гореть огнем. И огонь испепелит его.
– Сделали такое… и радуются… Потому что и мышиных‑то мозгов у них нет… Ну что они будут делать, если я здесь подохну?!
Женщина подняла голову, собираясь что‑то сказать, но опять промолчала. Подумала, должно быть, что отвечать бесполезно. Это ее молчание как бы подтверждало, что разговоры бесцельны, что ответ может быть только плохим. Хорошо… если конец все равно один, почему бы ему не испробовать все, что только возможно?!
Мужчина еще раз глотнул из бутылки и, приободрившись, выскочил наружу. В глаза ударила струя расплавленного свинца, он пошатнулся. В следах, оставленных ногами, сразу же закружились водовороты песка. Вон там он бросился ночью на женщину и связал ее… Где‑то должна быть засыпана и лопата. Обвал как будто приостановился, но со склона ямы, обращенного к морю, песок продолжал беспрерывно сыпаться. Временами, из‑за ветра, что ли, этот поток отрывался от стены и развевался в воздухе, точно кусок полотна. Следя за тем, чтобы не вызвать новую лавину, он стал осторожно носком ботинка шарить в песке.
Недавно был обвал, значит, искать нужно глубже, однако нога нигде не встречала сопротивления. Прямые лучи солнца жгли нестерпимо. Сузившиеся до точки зрачки… лоб… Нельзя больше терять ни капли пота… Это предел. Да, но куда же запропастилась моя лопата?.. Точно, я ее держал в руках, собираясь использовать как оружие… Ну, значит, ее засыпало где‑то там… Он стал осматривать дно ямы и сразу же увидел, что в одном месте песок возвышается в форме лопаты.
Мужчина собрался было сплюнуть, но тут же одернул себя. Все, что содержит хоть каплю влаги, нужно стараться удержать в организме. Между зубами и губами он постарался отделить песок от слюны и только то, что налипло на зубах, счистил пальцем.
В углу комнаты женщина, повернувшись лицом к стене, что‑то делала со своим кимоно. Может, ослабила пояс и вытряхивает песок? Мужчина взял лопату за середину ручки и поднял ее вровень с плечом. И нацелился острием в наружную стену у дверей…
За его спиной раздался крик женщины. Он ударил лопатой, навалившись на нее всей тяжестью. Лопата легко прошла сквозь деревянную стену. Сопротивление не больше того, какое оказала бы сырая вафля. Омытая снаружи песком, стена выглядит как новая, но на самом деле уже почти совсем сгнила.
– Что вы делаете?
– Разломаю ее на куски, и у меня будет материал для лестницы.
Выбрал другое место и попробовал еще раз. То же самое. Видимо, женщина была права, когда говорила, что песок гноит дерево. Если гниет даже эта стена, на солнечной стороне, то можно себе представить, каковы остальные. Как только эта развалюха еще стоит… Покосившаяся набок, точно одна сторона у нее парализована… Может быть, в самое последнее время, когда стали строить дома из бумаги и пластика, и существуют конструкции, которые держатся неизвестно как…
– Ну что ж, если доски не годятся, попробуем поперечные балки.
– Нельзя! Перестаньте, пожалуйста!
– Да чего там, песок все равно вот‑вот раздавит.
Не обращая на нее внимания, он размахнулся, чтобы ударить по бревну, но женщина с криком бросилась вперед и повисла у него на руке. Он вырвал локоть и развернулся, стараясь стряхнуть ее. Но, видимо, не рассчитал – вместо того чтобы свалить женщину, упал сам. Тут же вскочил и набросился на нее, но она впилась в лопату железной хваткой. Что такое?.. Ведь пересилить его она не может… Они несколько раз перекатились по земляному полу, и в тот короткий момент, когда ему уже казалось что он ее одолел и прижал к полу, женщина, орудуя лопатой, как щитом, легко сбросила его с себя. Что ты будешь делать!.. Наверное, из‑за того, что водки выпил… И, уже не считаясь с тем, что его противник – женщина, он изо всех сил ударил ее согнутым коленом в живот.
Женщина закричала и сразу обмякла. Не теряя ни минуты, он навалился на нее. Грудь ее обнажилась, и руки мужчины скользили по вспотевшему голому телу.
Вдруг они замерли, как бывает в кино, когда испортился кинопроектор. Еще минута – и драка за лопату могла превратиться в нечто совсем иное. Но тут она вдруг сказала хрипло:
– А ведь городские женщины все красивые, правда?
– Городские женщины?.. – Он вдруг смутился… И угас… Опасность как будто миновала… Он не представлял себе, что мелодрама может существовать и здесь, в этих песках. Но, видимо, нет такой женщины, которая, даже раздвигая колени, не была бы убеждена, что мужчина оценит ее по достоинству, только если будет разыграна мелодрама. Эта трогательная и наивная иллюзия как раз и делает женщину жертвой одностороннего духовного насилия… Наивность женщины превращает мужчину в ее врага.
Жесткое, точно накрахмаленное, лицо, дыхание, вырывающееся со скоростью урагана, слюна вкуса жженого сахара… Ужасная затрата энергии. Потом вышло не меньше стакана влаги. Женщина медленно поднялась, опустив голову. Ее засыпанное песком лицо было на уровне его глаз. Неожиданно она высморкалась пальцами и вытерла руку песком. Потом наклонилась, и шаровары соскользнули вниз.
Мужчина с раздражением отвел глаза. Хотя сказать «с раздражением» было бы не совсем верно. На языке осталось какое‑то странное ощущение, но не жажда – другое…
Он смутно чувствовал, что существуют два вида полового влечения. Например, люди типа Ленты Мебиуса, ухаживая за девушкой, начинают, как правило, с лекций о питании и вкусе. Если взять голодного человека, рассуждают они, для него существует лишь пища вообще, для него все имеет один вкус – и говядина из Кобэ, и хиросимские устрицы… Но стоит ему насытиться, как он начинает различать вкус пищи… То же самое и в половом влечении: существует половое влечение вообще, и уже потом возникает половое влечение в частности… Секс тоже нельзя рассматривать вообще. Все зависит от места и времени: иногда необходимы витамины, в других случаях – угорь с рисом. Это была совершенная, глубоко продуманная теория, но, как ни печально, пока не нашлось ни одной девушки, которая предложила бы ему себя, чтобы испытать в соответствии с этой теорией половое влечение вообще или в частности. И совершенно естественно. Ни мужчину, ни женщину нельзя увлечь с помощью одной теории. Да и этот дурацки прямодушный Мебиус прекрасно все понимал, и только потому, что ему было противно духовное насилие, он продолжал звонить у дверей пустых домов.
Он и сам не был, конечно, настолько романтичным, чтобы мечтать о не замутненных ничем половых отношениях… Они возможны, лишь когда уже стоишь одной ногой в могиле… Начинающий засыхать бамбук спешит принести плоды… Умирающие от голода мыши во время миграции неистово совокупляются… Больные туберкулезом все как один страдают повышенной возбудимостью… Живущий в башне король или правитель, способный лишь на то, чтобы спускаться по лестнице, всего себя отдает постройке гарема…
Но, к счастью, человек не всегда находится под угрозой смерти. Человек, которому уже не нужно было испытывать страха перед зимой, мог освободиться и от сезонных периодов любви. Но когда заканчивается борьба, оружие превращается в бремя. Пришел тот, кого именуют порядком, и вместо природы он дал человеку право контроля над клыками, когтями и потребностью пола. И половые отношения уподобились сезонному билету на пригородный поезд: при каждой поездке обязательно компостировать. Причем необходимо еще убедиться, что билет не поддельный. И эта проверка точно соответствует громоздкости установленного порядка. Она до невероятности обременительна. Самые различные документы: контракты, лицензии, удостоверение личности, пропуск, удостоверение об утверждении в звании, документ о регистрации, членский билет, документы о награждении, векселя, долговые обязательства, страховой полис, декларация о доходах, квитанции и даже родословная – в общем, необходимо мобилизовать все бумажки, какие только могут прийти на ум.
Из‑за этого половые отношения оказываются погребенными под грудой документов, как личинки бабочки‑мешочницы. И все бы ничего, если бы дело ограничивалось этим. Но, может быть, бумажки нужны и дальше?.. Не забыты ли еще какие‑нибудь?.. И мужчина и женщина снедаемы мрачными подозрениями, что противная сторона недостаточно ревностно собирала документы… И вот, чтобы показать свою честность, они выдумывают все новые и новые… И никто не знает, где же он, этот последний документ… И нет предела этим документам…
(Та женщина обвиняла меня в излишней придирчивости. Но я не придираюсь, это так и есть!)
– Но не таковы разве обязанности любви?
– Ни в коем случае! Любовь – это то, что остается, когда методом исключения отбрасываются запреты. Если не верить в это, – значит, не верить ни во что.
Было бы, конечно нерезонным доходить до того, чтобы терпеть вещи дурного вкуса: прикреплять ко всему, что связано с сексом, наклейки, будто это подарок. Будем каждое утро тщательно разглаживать любовь утюгом… Чуть поношенная, она становится старой… Но разгладишь складки – и она опять как новая… И как только она становится новой – тут же начинает стареть… Разве кто‑нибудь обязан серьезно слушать подобные непристойности?
Конечно, если бы порядок гарантировал жизнь тем, кто его поддерживает, то еще имело бы смысл идти на уступки. Но на самом‑то деле как? Шипы смерти падают с небес. Да и на земле видам смерти нет числа. То же начинает смутно ощущаться и в половой жизни. Будто в руках – фиктивный вексель. Тогда‑то и начинается подделка сезонного билета – когда один не удовлетворен. Ну что ж, это деловой подход. Или же как неизбежное зло признается необходимость духовного насилия. Без этого почти ни один брак не был бы возможен. Примерно так же поступают и те, кто проповедует свободную любовь. Они лишь под благовидным предлогом до предела рационализируют взаимное насилие. Если принять это как должное, то в нем, по‑видимому, можно найти определенное удовольствие. Но свобода, сопровождающаяся беспрерывным беспокойством о плохо задернутых занавесках, приводит лишь к психическому расстройству.
Женщина, казалось, тонко уловила чувства, владевшие мужчиной. Она как будто раздумала завязывать шнурок, поддерживавший шаровары. Конец распущенного шнурка висел у нее между пальцами. Своими кроличьими глазами она посмотрела на мужчину. Глаза ее походили на кроличьи не только из‑за покрасневших век. Мужчина ответил ей взглядом, в котором время остановилось. Вокруг женщины распространялся резкий запах: так пахнет, когда варят жилистое мясо.
По‑прежнему придерживая руками шнурок, она прошла мимо мужчины, поднялась в комнату и стала снимать шаровары. И так непринужденно, естественно, будто просто продолжала делать то, что начала раньше. А ведь это и есть настоящая женщина, промелькнуло у него в голове. И он решился. Болван, помедлишь еще немного – и все пропало. Он тоже быстро распустил ремень.
Еще вчера он бы, наверное, решил, что это очередной спектакль, который устраивает женщина, – как и та ямочка на щеке, и тот застенчивый смех. А может, так оно и есть. Но ему не хотелось так думать. Время, когда он мог использовать ее как предмет торга, уже прошло… Сейчас решить все может только сила… У него были все основания думать, что от торга нужно отказаться, что их отношения будут строиться на взаимном доверии…
Опустившись на одно колено, женщина скрученным полотенцем сметала песок с шеи. Неожиданно сорвалась новая лавина. Весь дом вздрогнул и заскрипел. Досадная помеха?.. Голову женщины в мгновение ока засыпало белой пудрой. Песок плавал в воздухе, точно туман. Плечи и руки тоже покрылись тонким слоем песка. Обнявшись, они ждали, когда кончится обвал.
Налипший песок пропитался потом, а сверху сыпался новый и новый… Плечи у женщины дрожали, мужчина тоже был раскален – вот‑вот закипит… И все же непонятно, почему его с такой силой влекут к себе ее бедра?.. Настолько, что он готов вытягивать из себя нерв за нервом и обвивать вокруг ее бедер… Это напоминало прожорливость хищного зверя. Он весь был налит силой точно скрученная пружина… С той он ни разу не испытывал такого…
Обвал прекратился. Мужчина, будто только этого и ждал, начал помогать женщине сметать песок с тела. Она хрипло смеялась. От груди к подмышкам, а оттуда к бедрам – руки мужчины становились все настойчивей. Пальцы женщины с силой впились в его шею; иногда она тихонько вскрикивала.
Когда он закончил, настала очередь женщины счищать песок с него. Он прикрыл глаза и ждал, перебирая ее волосы. Они были густые и жесткие.
Судорога… Повторяется то же самое… Она неизменно приходит, когда он, отдаваясь мечтам о чем‑то, занимается другим делом: есть, ходит, спит, икает, кричит, соединяется с женщиной…
Видимо, он ненадолго задремал, беспокойно ворочаясь, весь в поту и слизи, напоминавшей прогорколый рыбий жир. Он видел сон. Ему снился разбитый стакан, длинный коридор с разъехавшимся полом, уборная с унитазом, доверху полным испражнений, ванная комната, которую он никак не мог найти, хотя шум воды был все более слышен. Какой‑то мужчина пробежал с флягой. Он попросил глоточек воды, но тот злобно посмотрел на него и, как кузнечик, ускакал.
Мужчина проснулся. Что‑то клейкое и горячее жгло язык. С удвоенной силой вернулась жажда… Пить!.. Сверкающая кристальная вода… Серебристые пузырьки воздуха, поднимающиеся со дна стакана… А сам он – водопроводная труба в заброшенном полуразрушенном доме, запыленная, затянутая паутиной, задохнувшаяся, как выброшенная из воды рыба…
Он встал. Руки и ноги тяжелые, как резиновые подушки, полные воды… Он подобрал валявшийся на земляном полу котелок и, запрокинув, поднес его ко рту. Секунд через тридцать на кончик языка упали две‑три капли. Но язык впитал их, как промокательная бумага. А горло, так ждавшее этих капель, конвульсивно сжималось, безуспешно пытаясь проглотить их.
В поисках воды мужчина перерыл около умывальника все, что попадалось под руку. Среди всех химических соединений вода – самое простое. Нельзя не найти ее, как нельзя не найти в ящике стола завалявшуюся десятийеновую монету. Ага, запахло водой. Точно, запах воды. Мужчина стремительно сгреб со дна бака влажный песок и набил им рот. Подступила тошнота. Он нагнулся, живот сжала спазма. Его вырвало желчью, потекли слезы.
Головная боль точно свинцовым листом придавила глаза… Физическая близость в конечном счете лишь сократила путь к гибели. Вдруг мужчина, встав на четвереньки, начал по‑собачьи разгребать песок у выхода. Вырыв яму до локтя, он увидел, что песок стал темным и сырым. Опустив туда голову, прижавшись к нему горячим лбом, он глубоко вдыхал запах песка. Если как следует подышать так, то в желудке кислород и водород непременно соединятся.
– Черт возьми, руки до чего грязные! – Он вцепился ногтями в ладонь и повернулся к женщине. – Ну что же наконец делать?! Воды, правда, больше нигде нет?!
Натянув на ноги кимоно и скрючившись, женщина прошептала:
– Нету, нету совсем…
– Нету? Что ж, с этим «нету» ты так и собираешься оставаться?! Ведь здесь и жизни лишиться недолго… Дерьмо собачье! Быстро достань где хочешь!.. Прошу тебя… Слышишь? Я пока говорю «прошу».
– Но ведь стоит только начать работу, и сразу же…
– Ладно, сдаюсь!.. Никуда не денешься, сдаюсь!.. Не хочу стать вяленой селедкой… Так подохнуть – ни за что. Ведь это капитуляция не от чистого сердца. Чтобы добыть воду, можно даже обезьяний танец исполнить – пусть смотрят. Сдаюсь – честное слово… Но ждать обычного времени, когда подвозят воду, – благодарю покорно… Во‑первых, в таком подсушенном состоянии мы и работать‑то не можем. Верно? Любым способом немедленно свяжись с ними… У самой, наверное, тоже в горле пересохло?
– Если начнем работать, они сразу узнают… Всегда кто‑нибудь с пожарной вышки в бинокль смотрит.
– Пожарная вышка?
Не железные ворота, не глухие стены, а маленький глазок в двери камеры – вот что больше всего напоминает человеку о неволе. Мужчина, сжавшись, стал мысленно осматривать окрестности. На горизонте – небо и песок, больше ничего… Нет там никакой пожарной вышки. А если ее не видно отсюда, то вряд ли оттуда видят нас.
– Если посмотрите с той стороны обрыва, сразу все поймете…
Мужчина быстро нагнулся и поднял лопату. Думать сейчас о собственном достоинстве – все равно что старательно гладить утюгом вывалянную в грязи рубаху. Он выскочил наружу, будто за ним гнались.
Песок горел, как пустая сковорода на огне. От жара перехватило дыхание. Воздух отдавал мылом. Но нужно идти. Только так можно приблизиться к воде. Когда он остановился у обрыва, обращенного к морю, и посмотрел вверх, то действительно различил самую верхушку черной вышки, не больше кончика мизинца. А малюсенький выступ сверху – возможно, наблюдатель. Уже, наверное, заметил. Он небось с нетерпением ждал этого момента.
Мужчина повернулся к черному выступу и, подняв лопату, энергично замахал ею. Он старался держать ее под таким углом, чтобы наблюдатель заметил блеск отточенного края… В глазах разливается горячая ртуть… Что там делает эта женщина? Могла бы прийти помочь.
Вдруг, точно влажный платок, упала тень: облако, не больше опавшего листа, которое ветер гнал в уголке неба. Черт возьми, пошел бы дождь не пришлось бы делать все это… Эх, вытянул бы он обе руки, а они полны воды!.. Потоки воды на оконном стекле… Струя воды, бьющая из желоба… Брызги дождя, дымящиеся на асфальте…
Снится ему или видение претворилось в действительность – неожиданно вокруг него возникли шум и движение. Когда он пришел в себя, то увидел, что стоит внутри песчаной лавины. Он бросился к навесу дома и прижался к стене. Кости стали мягкими, как у консервированной рыбы. Жажда билась уже где‑то в висках. И мелкие ее кусочки рассыпались по поверхности сознания темными пятнами. Вытянув вперед подбородок, положив руки на живот, он боролся с рвотой.
Послышался голос женщины. Повернувшись к обрыву, она что‑то кричала. Мужчина с трудом поднял отяжелевшие веки и посмотрел в ту сторону. Тот самый старик, который привел его сюда, осторожно опускал на веревке ведро. Вода!.. Принесли наконец!.. Ведро наклонилось, и на песчаном склоне вода!.. Мужчина закричал и бросился к ведру.
Когда ведро опустилось настолько, что его можно было достать, он оттолкнул женщину и, расставив ноги, стал осторожно, двумя руками придерживать его. Он отвязал веревку и – весь нетерпение – сразу же опустил в ведро лицо, и все его тело превратилось в насос. Он поднимал голову, передыхал и снова припадал к ведру. Когда он в третий раз оторвался от ведра, с его носа и губ лилась вода, он задыхался. У него подогнулись колени, глаза закрылись. Теперь была очередь женщины. Она ему не уступала: издавая звуки, будто тело ее – резиновый поршень, она мгновенно отпила чуть ли не половину ведра.
Женщина, взяв ведро, возвратилась в дом, а старик стал вытягивать веревку. Но тут мужчина повис на ней и начал жалобно:
– Постойте, я хочу, чтобы вы меня выслушали! Только выслушали. Прошу вас, подождите!
Старик, не противясь, перестал тянуть. Он заморгал, но лицо у него по‑прежнему ничего не выражало.
– Поскольку вы принесли воду, я сделаю то, что должен сделать. Я это обещаю и хочу, чтобы вы выслушали меня. Вы решительно ошибаетесь… Я школьный учитель… У меня есть друзья, есть профсоюз, педагогический совет и Ассоциация родителей и педагогов, и все ждут меня… Что же вы думаете, общественность будет молчать о моем исчезновении?
Старик провел кончиком языка по верхней губе и равнодушно улыбнулся. Нет, пожалуй, это и не была улыбка – просто он сощурил глаза, чтобы в них не попал песок, несшийся вместе с ветром. Но сейчас от мужчины не укрылась бы даже морщинка.
– Что? В чем дело?.. Разве вам не понятно, что вы на грани преступления?
– Преступления? Уж десять дней прошло с тех пор, а полиция молчит… – Старик говорил размеренно, слово за словом. – А уж если целых десять дней молчит, то чего уж там…
– Не десять дней, неделя!
Но старик не ответил. Действительно, такой разговор ничего сейчас не даст… Мужчина погасил возбуждение и продолжал голосом, которому постарался придать спокойствие:
– Да ладно, это несущественно… Лучше, может быть, вы спуститесь сюда и мы с вами сядем и спокойно поговорим? Я вам ничего не сделаю. Да если бы и хотел что‑нибудь сделать – все равно не смог бы. Против вас я бессилен… Обещаю.
Старик по‑прежнему хранил молчание. Мужчина задышал чаще:
– Ведь я понимаю, как важно для деревни отгребать песок… Что ни говори – вопрос жизни… Очень острый вопрос… Прекрасно понимаю… Если бы меня не заставляли насильно, может быть, я сам, по собственному почину остался бы здесь… Уверяю вас!.. Стоит увидеть, какова здесь жизнь, – и всякий из простой человечности захочет вам помочь. Но разве то, что я делаю, может считаться настоящей помощью?.. Сомневаюсь… Почему вы не подумаете о каких‑то других, более приемлемых способах сотрудничества?.. Людей нужно расставлять разумно… Самое благое желание помочь будет сломлено, если человеку не найдется правильного места… Верно ведь? Разве нельзя было найти лучший способ использовать меня, не прибегая к столь рискованному предприятию?
Старик с таким видом, что не поймешь, слушает он или нет, повернул голову и сделал движение, будто отгонял разыгравшегося котенка. А может быть, он волнуется из‑за наблюдателя на вышке? Может быть, боится на виду у того заниматься здесь разговорами?