Я пишу о «поэтических влияниях», что никак не должно быть истолковано, как «заимствования». Речь идет о перекличке образов, а порой – о прямом диалоге поэтов на равных. Когда один поэт оставляет вопросы, а другой, по прошествии времени – отвечает. Я показываю некоторые строки - их в действительности много больше и вспоминать их надо во всем контексте, но здесь, за невозможностью помещать тексты целиком – мы оставляем эту интересную работу читателям, надеясь на любовь к поэзии и на знание первоисточников.
Первое и наиболее заметное влияние – влияние Пушкина, не оставлявшего Высоцкого на всем протяжении творчества. Он сам не раз и в стихах, и в прозе обращался к Александру Сергеевичу, как к учителю:
Пушкин, величайший на земле поэт,
Бросил все и начал жить в Одессе.
Проживи он здесь еще хоть пару лет –
Кто б тогда услышал о Дантесе!
(«Куплеты Бенгальского»)
В ранних песня Высоцкого видны прямые заимствования, даже не образов, а тем Пушкина – некие обработки, рисунки с натуры, как это бывает у молодых художников, которых послали в Эрмитаж писать копии с мастеров. Но здесь молодой поэт переделывает, перекладывает в другую плоскость, часто ироническую… Правда, потом обнаруживается, что под иронией есть и серьезный пласт. Можно даже не очень цитировать:
«Лукоморья больше нет» - это переделка (вполне в стиле дворового фольклора) Вступления к «Руслану и Людмиле». «Песнь о Вещем Олеге» - переделка одноименной песни Пушкина. «Возвращаюсь я с работы» («Песня про деву Марию…») – переделка пушкинской «Гаврилиады». В зрелом своем творчестве Высоцкий никогда не исполнял эти вещи – вероятно поняв, что слишком далеко зашел в шутках. (это отдельная тема, как мужал поэт мировозренчески, как исправлял тексты своих песен, а от иных отказывался вовсе). Но Пушкин продолжал оставаться в его строках:
Пушкин:
Мчаться бесы рой за роем
В беспредельной вышине…
……………………………….
Сколько их, куда их гонят,
Что так жалобно поют:
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают…
……………………………….
Сани снова понеслися –
Колокольчик: динь-динь-динь.
Вижу бесы собралися
Меж белеющих равнин…
(«Бесы»)
Высоцкий:
Из заморского из леса,
Где и вовсе - сущий ад,
Где такие злые бесы –
Чуть друг друга не едят,
Чтоб творить им совместное зло потом
Поделится приехали опытом –
Страшно, аж жуть!
(«В заповедных и дремучих…»)
Но пушкинские образы постепенно входят и в более серьезную тематику. Это уже не так заметно для читателя и требует зоркости взора:
Пушкин:
Брожу ли я средь улиц шумных,
Вхожу ли в многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь своим мечтам…
Высоцкий:
Едешь в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца…
(«Едешь ли в поезде…»)
Да, это «винцо» по вечной скоморошьей повадке Высоцкого придает иронический тон, но песня-то серьезная и тема раскрыта по-пушкински.
Конечно, продолжается пушкинская тема в «Памятнике» Высоцкого. На одном из концертов, перед исполнением этой песни Высоцкий заметил: «Все пишут «Памятники». К тридцати семи годам – пора, пожалуй». И тут у Высоцкого просматривается целый цикл можно сказать богословских стихов – прямо перекликающийся с «Каменноостровским» циклом Пушкина. У Высоцкого это в первую очередь: «Памятник», «Песня конченного человека», «Кони привередливые», «Кто кончил жизнь трагически…», «Баллада о райских яблоках» и многое другое, вплоть до «Черного человека» и последнего стиха: «Лед снизу, сверху – маюсь между…» Впрочем, в последнем стихе присутствует и Маяковский. Но прежде, чем перейти к нему, два слова о классике вообще. Даже одно слово и конкретно о Данте Алигьери:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.
………………………………
Эта тема развернута Высоцким в дилогии «Погоня» («Вдруг возник впереди темный лес, как стена…») и «Дом» («Что за дом притих, погружен во мрак…») А так же и в песне «Я из дела ушел…», «Райских яблоках…», «Охоте на волков», «Веселой покойницкой» и многих других. Данте тут так оказывается близок, что не только чувствуешь присутствие великого Данте в замечательном переводе Лозинского, но и ощущаешь иллюстрации Доре.
Конечно, в этих песнях не только Данте – там много пластов пересекается. И тот же Пушкин (Особенно «Песни западных славян») и Некрасов: см. «Дом» и «Укажи мне такую обитель, где бы русский мужик не страдал…»
Не будем просматривать построчно: «Но к холмному приблизившись подножью…» (Данте) – «Мы на кряж крутой…» (Высоцкий) и т. д. Или: «Я очутился в сумрачном лесу» и «Вдруг возник впереди темный лес, как стена…» и т. д.
Из мировой классики надо и упомянуть «Песнь песней» Соломона в связи с «Балладой о любви» - о чем сам Высоцкий говорил. Но это надо балладу целиком процитировать… И наконец, конечно, Шекспир. Ну, во-первых это «Мой Гамлет» Высоцкого – Опять, как в начале творчества, когда перелагал пушкинские вещи, здесь пересказал (и изнутри, как актер и как поэт) «Гамлета» шекспировского. Шекспир проник отдельными образами во многие другие песни. Есть, конечно, прямые цитаты: «И крикну, как Ричард, я в драме Шекспира: «Коня мне, пол царства даю за коня!» (Песня из кф «Последний жулик»). «Ричард» присутствует и в «Балладе о гипсе». Шекспировкие образы видны и в «Любовь в средние века», в балладах к кф «Айвенго» и др. Интересно проследить присутствие Высоцкого, как поэта в «Гамлете». Об этом пока никто не писал. Подозреваю, что даже и постановщик спектакля не заметил… Но если мы прислушаемся внимательно к записям таганского «Гамлета», то обнаружим, что целый ряд строк вовсе не в Пастернаковском переводе звучит из уст Высоцкого. Конечно, это его доработки к известному переводу, сделанные «под себя, на себя…» Шекспировские образы проникают во многие песни (наряду с Дантовскими): «Штормит весь вечер и пока…», «Песня про первые ряды» (ср. монолог Эдгара в «Короле Лире»): «Тому, кто пал на низшую ступень, открыт подъем и некуда уж падать – опасности таятся на верхах…» - тут даже размер стихотворный один.
Но классиков, попавших в поле зрение Высоцкого, можно цитировать долго.
Обратимся же теперь к эпохи символизма…
Ну что мой милый чижик,
О чем теперь грустить.
Она теперь в Париже,
В Берлине, может быть…
Это не Высоцкий – это Николай Гумилев («Ушла, завяла ветка…», 1909 г) Высоцкий во многом оказался на той линии русской поэзии, которая пролегает от Пушкина, через Лермонтова (и его влияния налицо, но уж не будем возвращаться), потом через Гумилева и Маяковского. Вот Гумилев в 1914 году:
Та земля, что могла быть раем –
Стала логовищем огня:
Мы четыре дня наступаем,
Мы не ели четыре дня…
И иные фронтовые стихи Гумилева. Как похоже на военные песни Высоцкого! Но за неимением места перейдем далее к Маяковскому, которого Высоцкий несомненно знал наизусть, и которого тоже играл в театре (спектакль «Послушайте»). Позволим себе целый ряд параллельных цитат без комментариев:
Маяковский:
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот, —
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие! —
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
(«Облако в штанах»)
Высоцкий:
Нервы у меня хотя луженые,
Кончилось спокойствие в калеке!
Ой, вы мои нервы обнаженные –
Ожили б, ходили, как калеки.
(«Не писать мне стихов и романов»)
Маяковский:
Надо мною, кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа
Высоцкий:
У тебя глаза, как нож,
Если прямо ты взглянешь,
Я забываю кто я есть и где мой дом!
А если косо ты взглянешь,
Как по сердцу полоснешь,
Серым ржавым и тупым тесаком!
(«У тебя глаза, как нож»)
Маяковский:
Нет, не старость этому имя,
Тушу вперед стремя,
Я с удовольствием справлюсь с двоими,
А разозлить – и с тремя.
(«Юбилейное»)
Высоцкий:
Я был здоров, здоров, как бык,
Как целых два быка.
Любому встречному в час пик
Я мог намять бока…
(«История болезни»)
Маяковский:
Если зуб на кого – отпилим зуб…
Высоцкий:
Приходите, приходите
На вино и шашлыки,
Но не забудьте, притупите
Ваши острые клыки…
(«Проложите, проложите…»)
Маяковский:
Сейчас бы в сани с ногами —
в снегу, как в газетном листе б...
Свисти, заноси снегами
меня, прихерсонская степь...
Вечер, поле, огоньки,
дальняя дорога,—
сердце рвется от тоски,
а в груди — тревога.
Эх, раз, еще раз,
стих — в пляс.
Эх, раз, еще раз,
рифм хряск.
Эх, раз, еще раз,
еще много, много раз...
(«Еду». Из цикла «Париж»)
Высоцкий:
Сон мне: желтые огни
И хриплю во сне я…
(«Сон мне – желтые огни»)
Сгину я – меня пушинкой ураган сметет с ладони
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
(«Кони привередливые»)
Маяковский
Судейскую цепь надень,
Жди моего визита,
Я аккуратный, не замедлю ни на день…
(«Флейта-позвоночник»)
Врывается к Богу, боится, что опоздал…
(«Послушайте»)
Высоцкий:
Мы успели в гости к Богу не бывает опозданий…
(«Кони привередливые»)
Маяковский:
Был я сажень ростом, а на что мне сажень,
Для таких работ годна и тля…
(«Про это»)
Высоцкий:
Я при жизни был рослым и стройным…
…………………………………………
И в обычные рамки я всажен –
На спор вбили!
И косую неровную сажень –
Распрямили…
(«Памятник»)
Этот ряд сопоставлений можно и продолжать, но перейдем к Есенину. Во всей этой череде есть уникальный в русской поэзии опыт. Так, сыграв Гамлета – Высоцкий играет и Шекспира. Достаются ему роли и Маяковского, и поэтов военной поры – о чем ниже. Неоднократно сыграл Высоцкий и Пушкина. Безусловно, и именно Пушкина (волей или неволей) делает он в фильме «Как царь Петр арапа женил». Конечно, Пушкин предстает перед нами и в последней кино работе – в «Каменном госте», ибо это больше Пушкин, чем дон Гуан. И, наконец, Есенин, роль Хлопуши, которая всем и запомнилась. Хотя она и эпизодическая. Хотя и в главной роле прекрасный актер Николай Губенко (Пугачев), но запомнился Хлопуша. Монолог Хлопуши Высоцкий включает в свои концертные программы и прямо поясняет, что в Хлопуше Есенин видел самого себя. Это так. Так его и делал Высоцкий. А есенинских образов, попавших в песни – не менее, чем маяковских. Уже в раннем своем творчестве (ни одна песня еще не написана) Высоцкий исполняет «Злая мачеха у Маши…» Потом появляются цитаты в песнях, потом – спектакль «Пугачев». Где-то мелькнет знакомая рифма: «тернии – губернии» (У Высоцкого в «Как во смутной волости») (Хотя эта рифма до Есенина уже была у Городецкого – но это детали), где-то образ:
Есенин:
Идут они, идут, весенний славя гул,
Купая тело в ветре и пыли,
Как будто кто их всех сослал на каторгу
Вертеть ногами сей шар земли.
Высоцкий:
Мы не меряем землю шагами,
Понапрасну траву теребя,
Мы вращаем ее сапогами
От себя, от себя, от себя…
Но мы не будем задерживаться на этих образах. Они во многом имеют прототипы в фольклоре и Есенин тут скорее выступает передаточным звеном между великой устной словесностью и творчеством Высоцкого. Ну и не только устной, но и классической литературной – тут все переплетается. Так «Черный человек» является у Батюшкова, потом Пушкина, потом у Есенина и, наконец, – у Высоцкого («Черный человек»)
Мы обратим внимание на уникальный диалог поэтов. Диалог, развернутый через полстолетия. Выполненный не только как прямой ответ Есенину (теми же размерами, теми же образами…) но и как общая тема богословского разрешения вечного бунта человека против Бога, тема Дантовская, Шекспировская, Пушкинская, Достоевская, Есенинская и Маяковская. Придется процитировать стих Есенина целиком:
Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть…
Здравствуй ты, моя чёрная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!
Город, город, ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь.
Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну да что же? Ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.
Пусть для сердца тягучее колко,
Это песня звериных прав!..
…Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
Зверь припал… и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки…
Вдруг прыжок… и двуного недруга
Раздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даёшься ножу!
Как и ты, я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты, я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Всё же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Прямым ответом на этот призыв является песня Высоцкого «Волки»:
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня опять, как вчера,
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера…
Конечно, здесь, как и в «Погоне» есть народные образы. Заметен известный в прошлом лубок и романс: «Лихой ямщик на тройке мчался»:
Ну, спасибо вам родные,
Ямщик молвил, а без вас
Степи хладно снеговые
Убаюкали бы нас…
Это так напоминает у Высоцкого:
Я лошадкам забитым,
Что не подвели,
Поклонился в копыта
До самой земли…
Но здесь образы переворачиваются, здесь герой сам оборачивается волком и в финале, памятуя о есенинском конце, герой Высоцкого (как и в ряде других песен – «Горизонт») прорывается «за флажки», за «горизонт», возвращается с того света («Райские яблоки»). Это, как бы и за себя, и за друга, «который не вернулся из боя» (в данном случае – за Есенина, возвращавшегося в ту пору к широкому читателю):
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня не так, как вчера,
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря.
Есть в финале есенинского стиха и прямое обращение к поэту будущего времени:
Всё же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
На которое Высоцкий и отвечает – да, услышали и пропели… Через десять лет он вернется еще раз к есенинскому вопросу в «Охота на волков с вертолетов»:
Те, кто жив, затаились на том берегу…
Комментаторы, совершают ошибку, сводя отчаянный призыв обоих поэтов к противопоставлению патриархальной и городской культуры. Тем более, в случае с Высоцким, полагая, что «на том берегу» - это про диссидентов за бугром. Это вовсе не так. В обоих случаях исследуется основной богословский вопрос – теодицеи. Это спор Ивана и Алеши Карамазовых, это уже пройденный Высоцким спор Гамлета самого с собой:
………………………Достойно ль,
Безропотно терпеть позор судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье,
Восстать, вооружится, победить…
Или погибнуть, умереть, уснуть…
И видеть сны….
В «Волках» Высоцкого содержится и еще одна интересная для нас цитата из Шукшина, из его «Я пришел дать вам волю» - близкого для Высоцкого человека и автора, так же «загнанного» обстоятельствами и временем. Это из диалога Разина с Фролом:
- А на меня пойдут?
- Подымут их и пойдут... они ж с молоком матери всосали: царя надо слушать...
- Эх, Фрол... подневольная ты душа. Это ты с молоком всосал – нельзя на царя. Ты ишо на руках у матери сидел, а уж вольным не был... На кой ляд я гоняюсь-то за тобой.
- Не знаю...
- Я других зову за собой – вольных людей. Ты думаешь их нет на Руси? Я думаю – есть. Тут у нас с тобой развилка. Хорошо, что честно сказал... ступай себе – я тебя боле не трону... вы мне не опасные. Не пойму только чем тебе жизнь так мила... поганая ведь такая жись...
И дальше переход к разговору о вере в Бога, где Разин сознается:
- Степан, ты молодым Богу верил...
- Не верил я ему никогда...
- Врёшь! Я видал, как ты в Соловках лбом колотился. Даже я меньше верил...
- Ну, может, верил...
К этой центральной тем Шукшин вернется еще не раз и в диалоге с Матвеем, и в других своих произведениях. Вернется и Высоцкий: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним…» Но первоначально тема начинается от шекспировского и от есенинского да и от шукшинского текста, пересекшихся в творчестве Высоцкого:
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали – «Нельзя за флажки!»
Это поиск Промысла Божьего: что требуется от человека: «Восстать, вооружиться, победить», прорваться за флажки или принять свершаемое без сопротивления – то есть: «Погибнуть, умереть, уснуть… и видеть сны…»: «Настолько сон меня опутал ложью»(Данте) – «Дурацким сном, как кистенем, избит нещадно…» (Высоцкий)
Понять Промысел, понять, что требует от человека Господь, не ошибиться, как Раскольников: «тварь дрожащая или право имею…» (ведь это тоже продолжение гамлетовского монолога) – это значит правильно поставить вопрос. Это значит отказаться от заранее заготовленного ответа. Заранее заготовленный ответ – оказывается ложным, ведущим в погибель. И потому финал «Моего Гамлета» таков:
А мы все ставим гибельный ответ
И не находим нужного вопроса!
Нужный вопрос будет сформулирован не однажды:
Я от Суда скрываться не намерен,
Коль призовут («В гости к Богу не бывает опозданий») – отвечу на вопрос:
Я до секунды жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
И понял я, что лживо и что свято –
Я понял это всё-таки давно.
Мой путь один – всего один, ребята,
Мне выбора, по счастью, не дано.
(«Черный человек»)
И в последнем стихе:
Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним…
Обратимся теперь к поэтам Отечественной войны. Встреча с Симоновым произошла еще до Таганки – на съемках «Живые и мертвые» (1963). Высоцкий вспоминает, что Симонов приезжал на съемочную площадку, читал стихи о войне. Безусловно, с его военной лирикой Высоцкий был знаком и прежде. Но военный песни начинаются с этого периода. Потом Таганка, спектакль «Павшие и живые» (1965) (даже названия так перекликаются с симоновской эпопеей). В этом спектакле Высоцкий не просто читает стихи военных поэтов, но, как он сам замечает, - «играет» Гудзенко, Кульчицкого и других… В этом спектакле впервые публично звучат и его песни о войне. Затем следует фильм «Я родом из детства» (1966) и его продолжения, где снова появляются военные песни.
Но давайте просмотрим поэтические параллели на примере Константина Симонова.
Симонов:
Был у меня хороший друг –
Куда уж лучше быть, -
Да все бывало недосуг
Нам с ним поговорить…
Высоцкий:
Он молчал невпопад, он не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое.
Он с восходом вставал, он мне спать не давал,
А вчера не вернулся из боя…
Симонов:
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет…
Упрямство, гнев его, терпенье –
Ты все себе в наследство взял,
Двойного слуха ты и зренья
Пожизненным владельцем стал…
Высоцкий:
Почему все не так, вроде все как всегда –
Тоже небо опять голубое…
…………………………………
Все теперь одному, только кажется мне –
Это я не вернулся из боя.
Симонов:
На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ к Западу лицом…
Упал товарищ, но пусть знает мать –
Лицом на Запад легче умирать.
Высоцкий:
Над нами шквал, он застонал
И в нем осколок остывал
И на вопрос его ответить я не смог…
Он в землю лег за пять шагов,
За пять ночей и за пять снов
Лицом на Запад и ногами на Восток…
Симонов:
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял…
Высоцкий:
Сейчас глаза мои сомкнуться –
Я крепко обнимусь с землей…
Симонов:
Он мертв. Его никто не знает.
Но мы еще на пол пути,
И слава мертвых окрыляет
Тех, кто вперед решил идти.
Высоцкий:
Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мертвым скорбя,
Шар земной я вращаю локтями –
От себя, от себя, от себя…
Параллельное цитирование можно было бы продолжать. Поэзия фронтовиков была для Высоцкого своего рода этнографическим, экспедиционным материалом – живой речью участников, в которую он легко вживался, как в свою и создавал собственную версию – в рамках фольклорной вариативности. Так «Открытое письмо» Симонова Высоцкий перерабатывает в песню «Письмо». А песня «Я пол мира почти» является переработкой рассказа Платонова «Возвращение». А «Баня» восходит к стиху Бориса Слуцкого «Вы не были в районной бане».
Повторюсь, мы приводим лишь некоторые из влияний и внутренних цитат… Их в действительности много больше: Кульчицкий, Когдан, Гудзенко, Симонов, Межиров… - тут количество стихотворных текстов, так или иначе отразившихся на творчестве Высоцкого – столь велико, что трудно процитировать. Песни Михаила Анчарова вошли в творчество Высоцкого не только образами, но и всей их эстетикой, и самой манерой исполнения. Кроме того, необходимо обратить внимание на большой массив народных, безымянных песен – «вагонных», «блатных» и прочих, с которыми был знаком Высоцкий и многие из которых входили в его начальный репертуар (1956-1962), когда он еще не начал сочинять свои песни.
Теперь хотелось бы обратить внимание на то, каких влияний на творчество Высоцкого не было. Менее всего на него повлияла поэзия шестидесятников. Он словно был защищен от неё, как от некого вируса, внутренним иммунитетом. В Интернете встретилась мне статья современного исследователя, который довольно подробно проводит параллельное цитирование, возводя тексты Высоцкого к строкам Вознесенского. Думается, что это не верный подход. Почти все цитаты этой статьи приближенные – восходят к общеупотребительным выражениям в поэзии и даже в разговорной речи. Да, Высоцкий исполнял стихи Вознесенского в спектакле «Антимиры». Но, если произвести анализ по существу – его творчество не только не подвержено влиянию Вознесенского (Евтушенко, Рождественского), но и во многом совершенно противоположно - к каким бы поэтическим приемам мы не обратились. И не зря шестидесятники при жизни его не признавали, а критика совершенно не относила Высоцкого (как и Рубцова) к «шестидесятникам».
Например, рифмы. У Вознесенского, это, как правило, рифмы приближенные, корневые. У Высоцкого - точные, не редко составные. Размеры – Вознесенский предпочитает свободный размер (верлибр) и при первой же возможности нарушает ритм, если пишет не верлибром, а силлабо-тоникой. Высоцкий никогда не нарушает ритм. Верлибром не пользуется вовсе. Припоминаю только один случай, когда Высоцкий не использовал даже, а вставил в стих фрагмент из верлибра. Это «Белый вальс» и там по смыслу нужно было сделать припев верлибром и еще не рифмованным и Высоцкий сделал (единственный случай!):
Если строки ритмичны без рифмы,
Тогда говорят: белый стих….
Но этот припев Высоцкий убирает из окончательного варианта песни.
Что же о самой структуре стиха, то у Вознесенского стих строится вокруг метафоры. Сначала найдена метафора: глаз кота – лампочка радиоприемника, спицы зонтика – напоминают спицы циркового велосипедиста и т. д. потом вокруг метафоры выстраивается стих. Большей частью, как некая зарисовка – без сюжета. Мысль у Вознесенского – пристегнута к метафоре, выступает «прилагательным». Высоцкий работает прямо наоборот – сначала находится сюжет, расставляются по местам герои (герой), затем автор «влезает» в их (его) шкуру, проигрывает их роли, рассказывает их языком их драму. «Истинность страстей и правдоподобие чувствований» - по Пушкину. Вознесенский исключительно лирик. Высоцкий - поэт-драматург. Если ему по ходу драмы потребуется метафора или какой иной «строительный» материал – он его найдет. Но чаще всего он метафорами не пользуется – они мешают «истинности страстей» - они переносят подлинность драмы в плоскость постмодерна… Извне, самим шестидесятникам Высоцкий казался примитивен. Вознесенский называет его «меньшим братом», Евтушенко, пережив чуть не на сорок лет, до самого конца не признавал в нем поэта вообще… А Высоцкий это ощущал еще при жизни – он пел их стихи со сцены, работая ни их популярность, а в ответ – неприятие:
И мне давали дельные советы,
Чуть свысока, похлопав по плечу
Мои друзья – известные поэты:
Не стоит рифмовать «кричу – торчу».
И лопнула во мне терпенья жила,
И я со смертью перешел на ты…
(«Черный человек»)
Тут многое обращает на себя внимание. Друзья не взяты в кавычки (все тонко и интеллигентно), но это они – «известные поэты» - а я тут и не известный и не поэт (а вечный «артист»!). И советы дельные – читай между строк – тоже в кавычках. И нигде ведь нет у Высоцкого таких рифм: «кричу-торчу». Это же ирония. Это они, шестидесятники, отшатнулись от генеральной линии Руссой поэзии и рифмовали: «рафинад – рифмовать», это они разрушали традицию российского стихосложения невиданными верлибрами и сюрреалистическими метафорами. Ну не вышло! Крепка поэзия оказалась. У них было преимущество печатных и официальных и возможность «чуть свысока, похлопав по плечу…» А Высоцкий оставался белой вороной, сохранял классический русский стих – построенный на драме, на образе, помимо метафор. Выдержанный в классических размерах силлабо-тоники: ямб, хорей, дактиль, амфибрахий, анапест. Точные рифмы. Стройность классицизма. И вообще стройность. Ограничимся пока этими общими замечаниями. Нельзя отрицать вовсе влияния шестидесятников, как нельзя их творчество трактовать только в негативном ключе. Это были люди талантливые. У каждого имелись и положительные стороны и вот это-то положительное влияние на Высоцкого все же место имело. Так смотри, например, у Вознесенского:
Не бей человека деревце,
Не стой у него на пути!
И так с ним такое деется,
Боже не приведи!
Этот стих исполнял Высоцкий на свою музыку в спектакле «Берегите ваши лица». Сравни «Заповедник» Высоцкого. Есть некоторые отдаленные влияния. Влияния положительные. Но никак не стоящие рядом с мощным и плодотворным влиянием поэтов военной поры, классиков серебряного века: Маяковского, Есенина, Гумилева… А тем более с глубинным влиянием Пушкина, Лермонтова, Шекспира, Данте…
Мы подошли к самому главному – мировоззренческому стержню творчества или – более правильно – богословскому. По существу вся поэтика остается формой, средством, инструментом для выражения