Но этой темой уже не интересовались. В комнате, разбившись на пары и тройки, щебетали о каких-то общих знакомых, о покупках машин и яхт, ремонте домов и усадеб; о том, где кто побывал, отдохнул. Об известных всем присутствующим уголках мира говорили в таком тоне: «Ну, помните, там, напротив Лувра, слева, есть такой магазинчик...».
Агнесса поддерживала общий тон, иногда адресуясь к Николаю; он кивал, улыбался, но чуял, что вокруг готовится нечто серьёзное и важное... наверняка важное и для него! Опять, пуще прежнего, захотелось сбежать куда подальше. Но манило колено любимой, словно невзначай выглядывавшее из разреза на платье. Да и, честно говоря, придавливал страх. Лощёная команда разноуровневых вампиров внушала его однозначно, напоминая о классическом изречении великого комбинатора: «У нас длинные руки». Свой, не свой, а — возникни опасность разоблачения тайны особняка на окраине, и могут враз перемениться любезные сородичи...
Он вновь и вновь ощущал себя лишь слабым человеческим существом, которому не по адресу досталась грозная суть упыря. Но трогала за руку Агнесса, — «в каких мирах изволите витать, сэр?» — и вновь горячим и сладким заливало грудь, прерывисто билось сердце. Пусть ожидает Николая некое испытание, необходимое для того, чтобы стать вполне своим, — он выдержит, пусть! Быть может, есть в доме уютная комната, где после всего он очутится наедине с ней...
Но испытание оказалось — не одно.
Ударил гонг, и порог бесшумно переступил негр в пурпурной с золотом ливрее, в белых чулках
* Г а р в е й, Уильям (1578-1657) — английский врач, впервые научно описавший систему кровообращения.
a la галантный век. Стычинского почему-то передёрнуло от этой ливреи, от напыщенно-неподвижного лица негра и глаз его, похожих на крутые облупленные яйца. В фигуре чёрного лакея, во всём ритуале он почувствовал чванливую фальшь, вполне совместимую с образом хозяйки.
— Господин Назарчук, — вполголоса доложил негр и чётко отступил в сторону, пропуская.
Вошёл капитально сложённый, полноватый брюнет в синем пиджаке с золотым вышитым штурвалом «Ротари-клуба»*, в бежевых брюках. У него был высокий залысый лоб; глубоко сидели маленькие глаза, похожие на зёрна жареного кофе. Пахнуло приторно-сладкой парфюмерией. Брюнет с достоинством поклонился и начал обходить гостей, сидевших в креслах. Его знали все. Мужчины с шутливыми возгласами привставали и пожимали руку, женщины подавали руки для
поцелуя.
Назарчук остановился перед Николаем.
Ничего подобного Стычинский в своей жизни не испытывал. Он знал этот сладкий, липкий запах. Он помнил этот режущий взгляд глаз, похожих на сплошные зрачки.
Ровно семь лет назад, также в мае, господин Назарчук укусил Стычинского в шею и сделал вампиром.
Внутренняя буря терзала Николая. Всё в нём смешалось: давешний животный страх, желание
бежать и спрятаться — уступали порывам бешеного гнева. Пожимая эту руку, не менее широкую и массивную, чем у него самого, он готов был вскочить и сомкнуть стальные пальцы на глотке
кровососа. Но удержали тормоза приличий.
А тут и Агнесса подоспела, сверкающая, — и снова обратилась к гостям:
— Друзья, всё же маленькое торжество у нас происходит. Обратите внимание: встретились новообращённый, Николай Стычинский, и его крёстный отец, даритель преображающего укуса, Сергей Назарчук!
На сей раз аплодисменты были погромче и улыбки пошире. Люсьена кричала «вау!» и знай отбивала ладони, подозрительно схожие с сырыми стейками.
Тряся руку «крестника» и симпатично, мягко улыбаясь, Назарчук говорил любезности; мол-де, каждый новый единокровный, да ещё такой видный, украшает и укрепляет семью своих собратьев…
Тут Николая встряхнуло, словно тысячевольтным разрядом. Оглушило, ослепило; слава Богу, что к этому времени Назарчук убрал свою руку, и ещё за то слава, что вновь пришедшего отвлекла чья-то громкая реплика. Сергей отвернулся — и не видел, как мешком валится обратно в кресло «новый единокровный». Не заметила того, к счастью, и Агнесса; ливрейный лакей как раз подавал ей на подносе бокал с шампанским.
У Назарчука, вампира стопроцентного, свирепого ночного охотника, был над левой бровью такой знакомый, длинный шрам — один конец круто задран к виску. Уже полустёртый временем, шрам, тем не менее, в точности сохранял форму, полученную треть века назад. Когда велосипед Русика на полном ходу влетел в дыру на асфальте, и братец, описав дугу, лицом проехался по обочине. Раньше ещё были видны следы от поперечных швов, но теперь они затянулись.
Конечно, этот зловещий атлет уже мало чем напоминал молодого, налитого свежим жирком, белобрысого Русика. Но не только шрам заставил Николая признать в «Назарчуке» своего давно пропавшего брата. Знание, полученное от Агнессы, не то что подсказывало — властно говорило: человек с наклонностями братца, если только не подвергнется умелому и действенному перевоспитанию, фатально пойдёт вверх по лестнице вампиризма. Сверх того, нелюдское чутьё теперь ясно говорило: вот существо, кровно тебе родственное. О да, кровно родственное, в двух смыслах!..
Стараясь сидеть как можно тише и ничем себя не обнаруживать, Стычинский наблюдал за Валерием и думал: интересно, а он — чует ли их родство? Этого почему-то очень не хотелось. Николай предпочёл бы и дальше оставаться не узнанным, как брат.
Да, несомненно, Русик был в этой компании своим в доску. С мужчинами он непринуждённо
* «Р о т а р и – к л у б» — созданная в 1905 году в США сеть лож, ставящих своей целью, под видом благотворительности, распространение политических и нравственных приоритетов Запада. Находится в тесном контакте с ЦРУ.
перекидывался репликами, дамам отвешивал не слишком тонкие комплименты; у подошедшего монгола взял с подноса и лихо выдудлил «кровавую Эржебет», — словом, веселился, как мог. Но по тому, как братец поглядывал на стоячие часы, да и все прочие косились либо на них, либо на свои указатели времени, — Николай понял, что здесь чего-то ждут. То ли чьего-то прихода, то ли события, — а скорее, события вслед за приходом. Вот переглянулись лукаво депутат и хозяин дома мод; вот одна из дочерей бабы-витрины, драпированная в шелка жердь, сказала угрюмо: «Охотнички!..» «А может, понимаете, не попадается ничего подходящего», откликнулся адвокат — и нервно раздавил в пепельнице окурок сигары. Ещё одна женщина, коротконогая, с глазами навыкате, обнажив при улыбке дёсны, сказала: «Они найдут подходящее. В крайнем случае, решат, что подходящее — это именно то, что попалось…» Смеясь, Валерий опорожнил ещё один стакан «Эржебет». Далеко ему до высшей ступени, до Особых, не без злорадства подумал Николай.
Слово услышав эту мысль, брат обернулся к нему. Хитро растянулись губы, веки сощурились…
Ударил гонг. Будто испугавшись, стихла и смолкла музыка.
В пышных дверях комнаты стояла пара ливрейных негров, придерживая между собой за плечи маленькую, очень юную девушку. Она была одета в просторный белый балахон, напоминая восставшую из гроба ведьму, героиню «Вия». Но, кроме одежды, ничего ведьмовского в девушке не наблюдалось. Мертвенно-бледное скуластое лицо, плохо остриженные меловые, с лиловой прядью, волосы; широко раскрытые светлые, остекленевшие глаза.
Девушку вытолкнули вперёд, на желтокаменную звезду, словно продавали её на рынке рабов. Она ступала покорно, с вялым автоматизмом.
В следующий миг он узнал Светку. Собственно, Николай давно уже должен был её узнать, — но что-то мешало. Наверное, просто не ожидал увидеть девушку здесь, в этом доме. Настолько не ожидал, что облик, воспринятый зрением, не сразу пробился в память…
Он глянул по сторонам. Теперь уже никто из участников вечеринки не слонялся по комнате, исчез и слуга с подносом. Все сидели в креслах, образуя незамкнутое кольцо вокруг звезды.
Отрепетированным движением (не в первый раз?) чёрный служитель сдёрнул с девушки балахон. Она осталась обнажённой.
Впервые увидев Светку такой, Стычинский жадно всмотрелся… Тощее угловатое тело казалось вылитым из стеарина. Грудей практически нет, плечи сутулы, шейки бёдер торчат в разные стороны… Зачата без любви вечно пьяной Галиной; выросла без ласки.
Он почувствовал ещё более сильную, чем раньше, нестерпимую жалость.
Ему пришло в голову, по сходству с одним из старых фильмов, что сейчас все набросятся на Светку, чтобы высосать её кровь. Стычинский ещё не решил, как ему вести себя в таком случае. Агнесса говорила об инициации, — Господи, неужели придётся…
Гости вставали с мест, невольно поднялся и Николай. Но никто не приблизился к девушке и на шаг. Зато многие, ладонью вперёд, простёрли к ней правую руку. Многие, но не все. С протянутой рукой стояли гусевидная хозяйка, кутюрье, старик-адвокат, депутат парламента, ещё человека три-четыре, — очевидно, элита, Особые. Раззолоченная Люсьена с дочерьми, «Назарчук», пучеглазая дама и ещё кое-кто помоложе, попроще на вид, — кто из всего меню выбрал лишь «кровавую Эржебет», — хоть и поднялись, но вели себя иначе. Руки по швам, очи долу, и во всём облике скромность и покорность.
Сидеть осталась одна Агнесса. Нога на ногу, в пальцах — сигарилла с вишнёвым запахом, — смотрела на происходящее с мудрой полуулыбкой, словно на шалости детей.
Должно быть, и среди Особых существовала иерархия: первым в общение с безучастной, бездвижной Светкой вступил адвокат. Жутким, маниакальным огнём полыхнули его глаза сквозь дымчатые стёкла. Старик подался вперёд, наклонился, протягивая обе руки… Заколебалась фигура девушки, потекла, будто оплывая от сильного жара, но не вниз, а вверх. Волна прошла от несуразно больших Светкиных ступней по ногам, по тесным бёдрам, захватила живот, плоскую грудь, руки до плеч… Плечи заструились, вместе с растянутым, расплывшимся лицом образуя нечто вроде направленного кверху хобота. Вот последний истончился в хлыст; загнулся концом к возбуждённому, вспотевшему лицу банкира. Всё тело девушки, втянувшись в этот льющийся по кривой, узкий поток, исчезло возле самого лба старика, будто всосанное в его череп.
И сразу произошло превращение: на месте адвоката стояла Светка. Мужская одежда буквально спадала с её щуплой фигурки: плечи рубахи оказались на уровне локтей, галстук достиг пупка. То падающие брюки подхватывала мнимая девица, то слишком большие очки водружала на переносицу, визгливо хохоча…
Затем, видимо, старику обрыдло находиться в костлявом теле, и он придал Светкиной оболочке черты, которые, надо полагать, считал главными для женщины. Груди выкатились здоровенными дынями; бёдра и ягодицы раздулись так, что стал слышен треск брючных швов… Очевидно, не желая портить одежду, адвокат остановил превращение — и, сделав несколько танцевальных па в образе бабищи с переразвитыми формами, замер на месте. Развёл в стороны руки-колбасы, которыми стали худые Светкины ручонки. Зажмурился под очками, едва умещавшимися на лице-блине. На лбу у него вспух белёсый шарик, вырос во что-то, похожее на большой банан. Растягиваясь и изгибаясь, отросток достиг пола в центре каменной звезды. Теперь это было нечто вроде шланга телесного цвета, по которому от вампирского лба двигались утолщения, точно удав отрыгивал мышей. Грудастая толстуха преображалась в сутулого, сухощавого адвоката; «шланг» обретал грубые человеческие черты… Вот — оторвался ото лба старика, стал стоймя. Ещё полминуты, и посреди звезды вылепилось из «шланга» тело Светки, вроде бы ещё более хрупкое, чем до начала метаморфоз.
«Эффузия», стрельнуло в мозгу у Стычинского. Вот оно, полное поглощение. Не иначе, так и Агнесса напялила на себя тело бедной Елены Горобец. Но, в отличие от адвоката, назад не вернула. А душа, память, сознание бедной Лены? Развеялись, исчезли бесследно? Похоже на то…
Интересно, какой была Агнесса до того, как украла чужой облик? Николай почему-то представил себе тощую, неуклюжую даму лет сорока, с лицом верблюда, с плохой кожей и копной проволочных чёрных волос. Фантазия… или вампир может видеть и такое?
Протирая очки замшевой тряпочкой, стоял на прежнем месте старик; пятнистый румянец пылал на его носу и щеках, словно адвокат только что предавался любви. Надо полагать, эффузия и впрямь была чем-то вроде секса, — да, пожалуй, и поострее… Затем — надев очки, сверхвампир сел обессилено, раскрыл портсигар, достал похожую на снаряд сигару; тряслись его руки, высекая огонь.
Следующим по старшинству за Светку взялся депутат. Испытывая уже почти обморочную жуть (он так и торчал столбом, не в силах двинуться или сесть), Николай, тем не менее, подумал, что каждый, кто способен таким манером перевоплощаться, наверное, реализует свои комплексы, свои тайные желания. Пузатый коротенький депутат с густо припудренной лысиной, с пальцами-сардельками, перелив в себя Светку и сформировавшись по её подобию, тут же слепил из недокормленной девчонки двухметровую гренадёр-бабу. Пиджак он перед тем из предосторожности сбросил… Стычинскому и смешно, и тошно стало, когда, отцепляясь, громко выстрелили подтяжки депутата. Рубаха, выскользнув из штанов, оголила пуп; брюки, став узкими, словно рейтузы, не достигали середины икр. Но созданное чудище, видно, напугало самого творца, и он ударился в другую крайность: сжал бедную жертву до размеров лилипутки. Она пищала и билась по рухнувшими на неё грудой полосатыми штанами…
Так, одно за другим, пронаблюдал Николай все кошмарные преображения. Надевая на себя чужую плоть, сверхвампиры изгалялись над ней самым немыслимым образом. Налоговый чин, вероятно, представлявший себе жизнь в виде ряда поединков, снабдив Светку мышцами заправского культуриста, затем раздвоил её — и двойников принудил драться друг с другом, причём лишь окрики других гостей помешала ему сделать эту драку кровавой. Тело было ещё нужно… Кутюрье, обладавший несколько извращённым вкусом, перед тем, как перевоплотиться в девушку, разделся донага — никто из дам и глазом не моргнул. Из Светки сотворил он существо, похожее не то на паука, не то на жирафа, с четвёркой длиннейших суставчатых ног и крошечным тельцем. Лицо он тоже переделал, далеко выдвинув вперёд подбородок, зато от носа оставив две дыры. Волосы ярко-сиреневыми космами свесились до полу…
— …Особые — это высшая ступень вампиризма. Дар присваивать чужую плоть и чужую душу заменять своей, — мечтательно говорила тогда, в его квартире, Агнесса и глаза её сияли чистой радостью, словно у школьницы на первом свидании. — Что и делается, поверь, постоянно, и уже много веков. Это, милый, наибольшее могущество, доступное на Земле. И предельное наслаждение, куда там сексу! Вообще, между нами говоря, Особый ничем так не наслаждается, как чужими страданиями. Хочешь, можешь презирать нас за это, — но в таком кайфе заключено острое ощущение собственной избранности. Вот он, обычный человек, я мну его, как пластилин! И вообще: ему страшны болезни, травмы, моральные удары; повысь или понизь температуру на несколько градусов, у него уже судороги… а я — я выше всего этого! Чувствуешь себя почти богом. Больше того, ты просто не достигнешь статуса Особого, если сначала не зарядишься…
Ребром ладони словно что-то отрубив в воздухе перед своим лицом, она сказала:
— Ну, это тебе пока рано знать… Я могу стать президентом самой могущественной страны, или кинозвездой в день вручения «Оскара», или охотником, убивающим своего самого большого слона. Всё зависит от того, что именно приятно или полезно — мне лично или всему нашему роду… нашему с тобой, Мика! (Он сообщил любимой, каким именем звала его мать.) В конце концов, это — наше практическое бессмертие. Состарился в одном теле, надевай другое…
— А людей не жалко? Их личности? — удручённый этими признаниями, но невольно любовавшийся вдохновенной Агнессой, спросил тогда Николай. В ответ она восхитительно передёрнула нагими золотистыми плечами:
— Как говорится, кто им виноват, что они не пошли нашим путём? Он открыт для всех. Надо только ничего не бояться — и ни перед чем не останавливаться.
— А… Лена, Елена Горобец, — она…
— Мне всегда нравилась её внешность, — просто сказала женщина. — Как и тебе. Ты бы посмотрел на меня до перевоплощения! Я даже все старые фото посжигала… чумичка!
— Но… узна ю т же, подходят; ты сама говорила!
— А, плевать. Похожих людей на свете много. Как ты догадываешься, документы у меня в полном порядке… Помнишь, один герой «Бесприданницы» говорил? «Для меня невозможного мало…» Но, честно говоря, кое-что я усовершенствовала. У твоего идеала… прости, но задница уже маленько обвисала. И другие были отклонения. Зато теперь… — Ладонью она удовлетворённо провела себя по груди, скользнула по животу и ляжке, точно скульптор, оглаживающий своё удачное творение. — Правда, хорошая работа?..
…Николай выдержал до конца всю серию превращений. Он даже нашёл в себе силы опуститься в кресло и принять непринуждённую позу. Агнесса подбодрила самой нежной из своих улыбок; и вдруг Стычинский понял, почему она не встала и не приняла участия в общем надругательстве над Светкой. Ей не хотелось даже на время становиться менее красивой!..
ХI.
— А потом, Иван Прохорович, началось самое худшее.
— Да чего ещё может быть хуже?.. — выдавил из себя Лазутин, платком вытирая мокрую лысину.
— Может, может… Пока её эти терзали, — Особые, — Светка, она хотя бы живой оставалась. Не знаю, что она переживала, наверное, муки ада, но… они ей всё-таки возвращали и тело, и душу. Но, оказывается, это было ещё не всё. Когда эти позабавились… ну, элита, что ли… знаете, что они сделали?
— Что?
— Передали её третьему, низшему разряду. Кровососам. Братцу моему любезному, красномордой этой Люсьене с дочками; ну, там, другим… Вот это уже точно было, как в фильме. Смотрю, она стоит, Светка, а они вокруг неё собираются. Она, как и раньше, бесчувственная, зато они… Так в неё и впились. Стоят вокруг, руки протянули… и, знаете, в лицах уже ничего человеческого. Белые все, как мел, трясутся… глаза горят… и, вот, — не знаю, как рассказать… — Приложив кончики пальцев к носу и к подбородку, Николай затем стал отводить руку от лица. — Это всё подалось вперёд, вытянулось, как у кабанов. Страшно смотреть!..
— Могу себе представить…
— Да нет, представить это трудно. Они к ней сходятся, — и вдруг я чувствую, что и сам хочу туда же! В этот кружочек, будь он неладен… И так хочу, как, может быть, ничего не хотел в жизни. Вот прямо-таки присосаться к ней, прокусить кожу — и пить, пить!.. Со мной… и с ней уже было такое, когда Светка у меня в соседях жила и мамаша меня с ней оставляла. Я рассказывал. Но тогда… да куда там, слабее в тысячу раз! Я, понимаете, уже вставал из кресла, и рот уже раскрыл… И вдруг вижу: они ждут. Сверхвампиры. С добрыми такими, благословляющими улыбками. И Агнесса моя смотрит — ну, так любовно… хоть на хлеб её намазывай. Стань, мол, полноценным, стань по-настоящему нашим! Убей и высоси! Понимаете, оказывается, это и была моя инициация, для этого и пригласили, не для застольных бесед…
— И ты… ты-то что сделал? — напрягся Лазутин, ожидая кошмарных признаний.
— Я? Поначалу — заставил себя вернуться на место. Сел. Агнесса так бровь одну подняла, повела голым плечиком: «чего это ты, мол, дрейфишь, друг любезный?..» Да. Но вот потом — другое случилось. Сам не знаю, как это я отважился…
Резко, всем большим телом повернулся Николай к собеседнику и спросил:
— Ну, вот скажите, кто она мне?! Почему я за неё вступился, да ещё так? Ведь не сестра, не жена, не возлюбленная! Подумаешь, дочь соседки-алкоголички, оставили со мной пару раз… поигрались… Ну, и теперь: виделись пару раз… дурочка с переулочка. А вот — надо же! Они уже допетрили, что я не с ними, и сами за неё взялись. Облепили со всех сторон, валят на пол и кусать пристраиваются. И… знаете, наверное, вот в чём дело! Русик. Братец любимый, Валерий Степанович. Он себе для укуса местечко выбрал — у Светки на шее, над левой ключицей… Там он и меня укусил когда-то, сволочь! Смотрю, голову поднимает, облизывается и говорит так приветливо: мол, причаститься не желаешь, братан? Честь и место!.. До сих пор не врубаюсь: действительно он меня узнал, или просто у него такое обращение было к мужчинам своего круга: «братан»… В общем, он мне это сказал, — а во мне злоба на него как закипела! Ха! Сколько лет копилась… Подскакиваю; схватил его вот так, за шиворот, и отбросил хрен знает куда, к самому камину!..
— Так ты ж говорил, он сильный! — удивился Лазутин.
— Сильный-то сильный, но… Я же вам объяснял, Иван Прохорович: когда человек становится кровососом, его сила увеличивается. Очень и очень. Но, кажется, у всех — в одинаковое количество раз. То есть, соотношение сохраняется. Валерка, пока с нами жил, он меня лупил, как сидорову козу. Потом уехал. А я вырос… и, видимо, сильнее его стал. Как человек. Потом оба сделались вампирами, — ну, и сила выросла пропорционально. И там, в этой компании, я оказался просто Гераклом. Что меня и спасло, между прочим.
Николай сделал передышку — и как раз в этот момент из глубины коридоров донёсся подозрительный звук. Было похоже на то, что кто-то споткнулся и замер, испугавшись произведённого им шума. Поисковик вскинулся, будто чуткий охотничий пёс:
— О! Слышал! Это, брат, уже не крысы…
Вместо ответа Стычинский погасил оба фонаря. Воцарилась мгла. Не по себе сделалось Ивану Прохоровичу; полез он за новой сигаретой, но Николай попросил:
— Давайте не покурим какое-то время… Знаете, какое у них зрение? У нас, то есть…
И, понизив свой гулкий басистый голос, почти зашептал:
— В общем, раскидал я их. Кровососов. Вот, как до десяти сосчитать, — все разлетелись по комнате. Я уже там не смотрел, женщина, не женщина… Светку на руки — и несу. Её, слава Богу, укусить ещё никто не успел, — но обмякла, как тряпка, и глаза под лоб… то ли со страху, то ли накачали её чем-то… — Вампир самодовольно хохотнул. — Тоже было, как в кино, ей-Богу! Шварценеггер… А те, Особые… Знаете, сами не подходили, но я чувствовал: пытаются забраться внутрь меня. Вроде как щупальца или змеи… брр! Осторожно так влезают, но напористо.
Мне это надоело; я Светку перекидываю через левое плечо, правой хватаю кушетку какую-то — за ножку — и пускаю в них. Что-то там разбил, обрушил… в общем, они отвлеклись на минуту, перестали до меня добираться.
Тут я сдираю ближайшую штору, или портьеру, чёрт его знает… Она же в чём мать родила. Заматываю, как мумию… Этот… налоговик выходит вперёд, начинает говорить чего-то… ха, — командирским тоном… и снова щупальце в меня лезет, под грудную клетку, туда; тихо так, почти незаметно! Я за кресло, показываю, что сейчас запущу. Опять отстали. Я замотанную Светку на плечо, и к выходу.
…Боже — Агнесса! Смотрю, все суетятся, прячутся друг за друга; она одна стоит впереди всех и глаз с меня не сводит. Честное слово, — я тогда чуть не бросился обратно… Хотелось уже дуру эту кинуть к её ногам: да пропади она пропадом, пусть делают с ней что хотят, жрут заживо… лишь бы мне с тобой не расставаться! Королева, можете вы понять?! Куда там той Лене Горобец! Наверное, природа сказалась, уже нечеловеческая. Рост, стать, волосы эти огненные… и в глазах — всё! Осуждение, понимание, жалость… готовность простить. Слышу слова её: «Успокойся, беанчик…»
Сжав кулаки, громко вдохнув и выдохнув, Стычинский запрокинул голову. Посидев так, продолжил:
— Но меня уже несло что-то… сам не пойму, что тут сработало. Совесть? Злость великая — на Русика-подонка, на всю эту п….братию? Нет, наверное, тут другое. Ощущал где-то глубоко: после такого не защитит и Агнесса, — покажи я сейчас слабость, порвут меня, как Тузик грелку… В общем, отвернулся я от неё… иду, несу. Одно смущало: охранники. У них наверняка стволы были. И, хоть тело у меня не такое уязвимое, как раньше, — но против хорошей порции пуль и я бы, наверное, не устоял. Но — хотите верьте, хотите, нет, — помогли!
— Господи, да кто же?!
— Не зна-ю, — отчеканил Николай. — Но вышибалы эти… замешкались. Я двери со стёклами ударом ноги с ходу выбил… а они как раз к дверям бежали снаружи, двое. Вот их дверями и отнесло, как ветром. Правда, выучка у них была классная: один вообще сел на задницу, другого закрутило, — но оба тут же выхватили стволы и стали палить. Слава Богу, с первого раза промахнулись. И со второго. Почему промахнулись, — наверняка же стрелки хорошие?.. Но это ещё не всё.
Я Светку несу и соображаю: двери-то дверями, а вот как я ворота открою? Там сталь в палец толщиной, и замок, наверное, как на складе атомных бомб. Ну, что мне делать? И вдруг, Иван Прохорович, — ну, это уже просто сказка какая-то… фэнтези… Ворота отворяются! Расходятся обе половинки! Причём, так одновременно, мощно, как будто механизм работает. Ну, может, и был механизм, — только кто его запустил? Агнесса? Да ей бы хрен позволили… И у тех, у амбалов… честное слово, как будто кто-то сбивает прицел. Бац, бац, бац, — и всё мимо, мимо меня! Вот, теперь уж точно мне не верите…
— Ошибаешься, — упавшим голосом сказал Лазутин. — Теперь я как раз всему верю. Даже если Змей Горыныч прилетел и тебя унёс. Всему поверю… лишь бы сейчас отсюда живым выбраться!
— Нет, нет, Иван Прохорович, — сейчас как раз лучше сидеть камешком! Зажжём фонари, начнём двигаться… мигом засекут. А тут шансы есть. — Стычинский зашептал тише прежнего: — Значит, выбегаю я со Светкой на улицу… темень, конечно… и тут же ворота захлопываются. Открывались, понимаете, медленно, а тут сразу: бумм! Створки точно кто-то швырнул навстречу друг другу. Ещё изнутри пули по ним — вжик, вжик!..
Он закашлялся.
— Господи! — спохватился Лазутин. — Совсем забыл я… ты меня заговорил! У меня же с собой пузырь… пиво разливное. Согрелось, наверное, — но лучше, чем ничего.
— Вы что, забыли?.. — словно из другого мира, донёсся отрешённый голос Стычинского.
— Не будешь? Ну, да… забыл. А мне можно?
— Да ради Бога.
Было слышно, как пьёт и причмокивает поисковик. Затем Николай продолжил — всё более хриплым шёпотом:
— Но всё-таки самое убойное, что было в тот вечер, случилось на улице. Это ж окраина, там горб на горбе, и фонари — один на сто метров. Туман стоит ледяной, мокрый… Бегу трусцой и думаю: ну, ворота захлопнулись… может, там разборки между своими, магия какая-нибудь… а может быть, всё-таки, и Агнесса сделала, помогла мне. Но ведь её в любую минуту могут разоблачить, скрутить, и пошлют они за нами погоню. Обязательно пошлют, им секретности терять нельзя… а я для них наверняка предатель, не говоря уже о Светке.
Хорошо хоть, она не просыпалась, или там… в себя не приходила: лежит у меня у меня на плече, как эта… куколка в коконе. Иду и думаю: ну, даже если погони не будет, — как я её доставлю к себе домой? К себе, конечно, — где она живёт, я понятия не имел… тем более, что и дома-то у неё не было. Любой таксист, любой водитель, увидев такое, — девка, вроде как мёртвая, завёрнутая в портьеру, — да любой или дёрнет от нас, куда глаза глядят, или завезёт не по моему адресу, а, как говорится, куда надо… Что делать?
И тут… знаете, Иван Прохорович, опять мне хочется сказать: «хотите верьте»… Но — два чуда подряд! Первое… я таки хороший предсказатель! Вот где был главный страх… Десяти минут не прошло, как из-за угла вылетает… Я такого ещё не видел, не знаю, что за марка. Чёрный, здоровый, как сарай… и мало того, что фары, как авиационные прожектора, — так ещё таких же шестёрка в ряд над ветровым стеклом! Я сразу понял, что это они. Подруливает… Боже! Рёв, как у «Боинга» на старте. Ну, что? Я Светку кладу наземь и готовлюсь биться. (Недобрый смешок Николая в темноте.) Вот уж никогда не думал, что за такое чмо буду жизнью рисковать! Но — никуда не денешься.
Смотрю, а за рулём-то — он! Братец Русик… Сволочь! Он бы меня, родную кровь, на куски разодрал — не задумался… Ну, рядом кто-то… не она; слава Богу, то ли не пустили, то ли сама не захотела. Не знаю, поднялась бы на неё рука…
Переведя дух, Стычинский как-то по-новому, доверчиво, почти беспомощно спросил у Лазутина:
— Может, всё-таки было у неё что-то ко мне? А? Как думаете?
— Да чёрт их, баб… — начал было поисковик, но тут же, вновь оценив габариты вампира, исправился: — Женщин, брат, не поймёшь… Так что же дальше-то было?
— А ничего. В том-то и дело, что ничего… В том-то и чудо. Мимо проехали. Хотя свету было, как будто не меня ловили, а вражеский самолёт в небе! Проехали и не вернулись. Русик даже башку не повернул в мою сторону.
А тут, сразу почти, и второе случилось… чудо. Мы на Богоявленскую вышли, там хоть уже асфальт нормальный начался. И вдруг — трюх, трюх, — догоняет нас, представьте, «жигуль», времён очаковских и покоренья Крыма! Я такие, может, в детстве видел. Первый выпуск, что ли?.. А из «жигуля», понимаете, спокойный такой, густой голос. «Молодой человек! Что, говорит, вашей даме плохо?» Оборачиваюсь, — как раз мы под фонарём: сидит за рулём мужик, да интересный такой! Лет — не поймёшь сколько, но немало; седой такой ёжик, полянкой подстриженный… кожа не по-нашему загорелая, прямо коричневая. Морщины на лице… (Николай показал жестами.) Как топором прорублены! В общем, — уж не знаю, почему, но поверил я ему сразу. Вижу, не из тех. Но плечи — ого-го, и ручищи на руле — не меньше моих. «Садитесь, говорит, — может, вас в дежурную больницу?..» Нет, говорю, домой. Послушался… В принципе, и выхода-то другого не было: не тащить же Светку на себе через полгорода пешком! Ещё патрули прицепятся, попробуй объяснить…
Ладно. Сели мы на заднее сиденье, я сказал адрес. Сели, едем. Правит он хорошо, уверенно. Минут двадцать проходит, смотрю, а Светлана-то моя начинает приходить в себя! То ли гипноз, или что там было, сам собой кончился; то ли старик этот помог… Не знаю. Но голову поднимает, смотрит на меня вполне осознанно. Потом на свою эту, так сказать, одежду глянула, — на портьеру. Вскрикнула и давай закутываться, ноги под себя подтягивает. «Ой, блин, Коля, где это я? Что со мной было?..» Ничего не помнит. И тут же на меня: «Ты что, такой-перетакой, меня наколол и раздел?» Что я её, мол, трахнул в отключке, и не я один: «Вы что, с дедулей групповуху устроили?!» Всё это, знаете, с лёгким таким матерком, как сейчас даже благовоспитанные старшеклассницы разговаривают.