Она вновь присела, ловко выставив блестящее люрексом колено в разрез платья, и поспешила
ретироваться. Была сказана полуправда: Грэм, сам в молодости автогонщик, и вправду тогда присутствовал в Йоханнесбурге, об этом писала пресса. Впрочем, советник президента вряд ли полезет столь глубоко: мало ли светских красоток с ним любезничает…
Чтобы не вызывать лишних подозрений, Агнесса вконец перевоплотилась в бездельницу, одну из тех мировых «тусовщиц», которых называют то актрисами, то певицами, то телеведущими — и
которые, не будучи, по сути, никем, посещают самые высокие приёмы. Внешность, одежда, бриллианты на шее, безупречная игра лопаток и бёдер — всё это позволяло ей легко проходить по аллеям сада, присоединяясь то к одной, то к другой национальной группе. Агентура безмолвно восхищалась; зубы Агнессы сверкали, шуршал змеиный подол; под баобабом она взяла с подноса у лакея «айс мит фрухтен» (мороженое по берлинскому рецепту), под веерной пальмой выпила забористый мексиканский коктейль… И вдруг, на маленькой площади с копией римского фонтана, — вся подобралась, вся сжалась, словно одна напрягшаяся мышца. На миг показалось Агнессе, что на неё веет запахом крови и мертвечины. Она постаралась уточнить направление — и двинулась туда, откуда пахло. Знала наверняка: сделано то, что собиралась сделать она сама. То, для чего в крошечном кармашке за лифом несла шприц с сильнейшим ядом. Будь Серж в шкуре Каннингема, он бы познакомился с этим шприцем…
В любом, самом фешенебельном, самом просторном торгово-развлекательном центре — а «Эксцельсиор» входил в первую пятёрку таковых в мире — есть уголки и целые области, не предназначенные для посещения. Идя на зов своего чутья, Агнесса увидела строй огромных молочаев, а за ним — высокую стену, затянутую частой зелёной сеткой. Правее в стене виднелся проём. Она вошла — и увидела железобетонные опоры, и штабеля плит, и разрытую землю, и вагончики для рабочих. Был день пятницы, в странах ислама — выходной: стройка пустовала.
Подобрав повыше платье, она миновала груду строительного мусора; морща нос, перепрыгнула через лужу мазута. Впереди был край котлована. Агнесса приблизилась — и увидела внизу экскаватор. В тени его ковша, на разъезженных гусеничных колеях, ничком лежал мужчина, одетый во фрак и лаковые туфли. Вместо головы рдело впитавшееся в землю пятно. Её мысленного обоняния коснулся тот же гнетущий запах. Женщину избавили от необходимости убивать. «Прощай, Серж», шепнула она — и, отвернувшись, побежала обратно в сад.
Теперь чутьё вело её в другую сторону — и привело туда, где в маленьком баре возле искусственного водопада сидели за столом трое, стояли перед ними стаканы с тёмно-янтарным напитком. Один был Брюс Хэтэуэй. Старик сильно горбился; лежала на столе сухая, почти прозрачная белая рука. Рука представлялась почти бессильной, но сверхчуткая Агнесса тотчас узнала в ней руку убийцы. Сотрапезниками Старца были Геннадий Миронович (с безумной, блуждающей улыбкой на очень бледном лице) и ещё один, смутно знакомый ей Особый, кажется, с Мадагаскара. Кожа его имела оттенок светлого чугуна. Лет уже вовсе бессчётных, придавленный прожитым временем, сидел он, сложив руки на толстом животе; сивые пряди сбегали до плеч, мощные усы с подусниками напоминали рыцарское забрало. Патриарх дремал.
На миг сняв свои дымчатые очки, адвокат радостно произнёс её имя, полез целоваться. Чуть присев, Агнесса подставила щёку.
— А-а… — Медленно поднялись водянисто-серые, подплывающие красным глаза Брюса. — Садись, девочка. Ты как раз очень кстати. Что будешь пить?
— То же, что и вы. — Сев, она жестом заставила Великого Старца поднять бороду — и поправила его скособоченную бабочку.
— А-а, — снова протянул Брюс, взмахом пальцев подзывая молодого араба-бармена. — Двойной бурбон со льдом, парень, — и ни капли тоника. Закусишь?
— Возьму у вас маслину.
Гул падающей воды был настолько деликатен, что не заставлял напрягать голос или приближаться друг к другу… Когда бармен поставил перед Агнессой виски и скромно удалился за свою стойку, Хэтэуэй тихо сказал:
— Понимаете, братья, он ведь хотел меня убить. Только забыл, какой я старый и прожжённый. Я за сто шагов чую, если кто-то хочет причинить мне вред…
— Ты у нас такой, — охотно кивнул Геннадий Миронович. — «Такой святыней ограждён король, что, увидав свой умысел, крамола бессильна действовать…»*
Он поднял стакан, Агнесса сделала то же. Поприветствовав друг друга, все отпили. Действия
мадагаскарца выглядели вполне автоматическими: чуть коснувшись вялыми губами стакана, он вновь задремал.
С осторожностью Агнесса попыталась заглянуть в мысли Старца — и встретила глухую защиту. Брюс погрозил ей пальцем и чуть слышно рассмеялся.
— А ведь и ты не прочь меня убить, девочка. Тебе кажется, что я могу принести уж-жасный вред этой дурацкой детской площадке, называемой Земля.
— Брюс, да ты что! — поднял очки на лоб адвокат. — Это наша-то Агнешка?! Да я в жизни…
— Как ты сам любишь говорить, Геннадий, nil admirari**… — Хэтэуэй вновь обернулся к женщине. — И это ты, маленькая, натравила на меня бедного Сержа. Как говорите вы, русские, постельная кукушка всегда перекукует…
Недобро зыркнув исподлобья, она опустила взгляд.
— Розовые лотосы, — напевно проговорил Великий Старец, бородой указывая через ажурную ограду на озерцо под водопадом. — Двести с гаком лет назад я был помощником архитектора в одном русском парке. В имении у графа… Нам как раз привезли вот такие лотосы, — не помню уже, из Индии, из Китая… Мы их там высадили в красивом пруду, всё честь честью. И приехал один… очень большой вельможа: хозяйка поместья была его племянницей. Весь в орденах, с широкой голубой лентой вот тут… — Провёл рукой наискось через грудь. — Напугал всех своих холуев: снял сапоги и самолично полез в пруд. Сорвал лотос, преподнёс его хозяйке и потребовал, чтобы она украсила им свои рыжие волосы… почти такого цвета, как у тебя. — Увидев выражение лица женщины, он коротко хохотнул. — Нет, нет, не бойся, я ради тебя в пруд не полезу. Пусть растут…
Вздохнув, Брюс приложился к стакану — и продолжал столь же мелодично, отрешённо:
— Да… Вот, сижу я тут, смотрю на эти лотосы и думаю: а не пошли бы вы к чёрту с вашей политикой, геополитикой и прочим дерьмом! Розовые лотосы… да они одни того стоят, чтобы всему миру дать покой. Пускай живёт и радуется… насколько умеет, насколько может.
— Ты достиг совершенства, — вдруг, открыв морщинистые веки, нутряным басом сообщил мадагаскарец. И снова погрузился в нирвану.
Положив локти на стол, Великий Старец склонился к Агнессе — и та, подобно мыши перед удавом, замерла, разглядев в глубине выцветших глаз невероятную хитрость.
— Понимаешь? Не хочу я больше играть ни в какие игры. У меня есть домик на Андаманских островах — джунгли, пляж и океан… Денег, поверь, столько, что могу хоть тысячу лет не шевелить пальцем. Пускай там сеньор Парремон, или этот итальяшка Бенедетти, или Гесслер… пусть они стараются, напяливают на себя тела больших политиков, возглавляют банки или государства. Я понял главное: никто ничего не изменит. Миром правят законы, которых никому не дано сломать — ни личностям, ни партиям, ни даже всем единокровным, включая Особых.
— И… давно вы это поняли?
— Окончательно — когда ко мне с улыбочкой шёл твой любовник, чтобы в следующую минуту убить.
— Брюс, да что ты выду…
Отмахнувшись от возбуждённого адвоката, Старец окончил:
— Так со мной было в Египте, в Древнем Риме… Не хочу. Больше не хочу.
— Значит, вы не собираетесь… — Агнесса не договорила.
— Видит Дух Общности, нет. Просто не потяну. Войны, экономика, международные отношения, новые выборы… — Зажурившись, Брюс помотал головой. — Видишь: всех призывал, зажигал, а сам в кусты. Ну, расстреляйте меня… Пусть он возвращается к себе в Штаты. Как говорят янки, уносит свою задницу. В Белый Дом, к жене, к детям. А я… я ещё потрусь, потусуюсь тут, — весело, всё-таки. Попрощаюсь со светской жизнью — и на Андаманы.
* Уильям Шекспир, «Гамлет», акт IV, сцена 5. Пер. М. Лозинского.
** Ничему не удивляться (лат.).
— Ну, это ваш выбор, Брюс. Уважаю…
Лёгкая лукавая усмешка растянула его бледные губы… Воздев инеистую бороду, Хэтэуэй медленно, словно пудовую гирю, поднял над столом стакан. Двое стариков ухватились за свою посуду, Геннадий Миронович смеялся дробно и подобострастно.
— Ну, давайте, собратья… за розовые лотосы!
— За них — и за вашу новую жизнь, Брюс!.. — сказала Агнесса, улыбаясь столь ослепительно, что даже мадагаскарец встрепенулся, а Геннадий полез с поцелуями.
Уходя по морковным дорожкам, Агнесса смотрела лишь себе под ноги. Боялась остановить на ком-то взгляд. Хоть ей и не встречались единокровные, они наверняка были неподалёку, ещё не ведая, что операция сорвана.
Брюс любил её — и при каждой встрече рассказывал о своих былых приключениях. Агнесса знала практически все страны, где за тысячи лет побывал Великий Старец, где он брал свои тела. Россия среди этих стран не числилась, разве что проездом. За столом был дан тонкий намёк на то, кто вправду обитал в теле Хэтэуэя. Сколь ни маразматичны оба свидетеля, это — свидетели; при них прямо не скажешь…
Операция была не просто сорвана, и вовсе не Агнессой. Южные горы нанесли удар.
ХІ.