Михаил Александрович Грачев
Кошмар Золотой Орды
Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=438935
«Кошмар Золотой Орды»: Вече; Москва; 2010
ISBN 978‑5‑9533‑3894‑3
Аннотация
Середина XIV века. Большая часть земли Русской платит постыдную дань Золотой Орде и копит силы для будущей борьбы с захватчиками. Но не таков Господин Великий Новгород. Не имея сил для открытого выступления против ордынцев, Новгородская республика нашла другой, не менее грозный и эффективный способ борьбы – наемные ушкуйнические отряды. Эти отважные «рыцари севера» своими внезапными и стремительными налетами на волжские поселения ордынцев наводили на последних смертельный ужас. А однажды даже взяли штурмом столицу Золотой Орды – Сарай…
Михаил Грачёв
Кошмар золотой орды
Воинам – деду Михаилу Павловичу Белову и отцу Александру Семёновичу Грачёву посвящаю
Вместо пролога
Орден ушкуйников образовался не на пустом месте. Новгородская феодальная республика нуждалась прежде всего в защите. Богатый Господин Великий Новгород всегда был лакомым кусочком для врагов. Лучшая защита, как известно, это нападение. Но одно дело – официальное войско, и спрос тогда со всего города‑государства. Другое дело – «народная» дружина. На неё и можно потом свалить как на разбойников. Купцы, двигатели торговли и, в конечном счёте, цивилизации, знали о других землях гораздо больше, чем кто‑либо. Именно они при тайной поддержке новгородской верхушки организовывали многочисленные походы против недругов, подчиняли обширные северо‑восточные малозаселённые территории и заставляли аборигенов платить дань. Изначально главная опасность была от Европы. Новгородские добры мулодцы контролировали всё Балтийское море, которое они называли Варяжским. Им платили дань весь Север, Предуралье и даже часть Западной Сибири, в бассейне реки Оби. Колониями Великого Новгорода были также Заволочье на Северной Двине, Кольский полуостров, Печора, Пермь, Вятка.
|
|
Впервые в западных письменных источниках об ушкуях было сказано в хронике Эрика, когда в 1300 году шведский флот под командованием маршала Кнутссона вошел в Неву и сжёг новгородские корабли и лодки. Однако ушкуйников там не было и в помине: шведы «по ошибке» сожгли торговый флот, в составе которого были и иностранные суда. (Все торговые иностранные корабли останавливались в устье Невы, откуда их новгородские вожи [1]провожали до Новгорода, избегая коварных порогов и мелей.)
За шведами была послана погоня, но хвалёный маршал Кнутссон постыдно бежал, не вступая в битву со знаменитыми закалёнными новгородскими мореходами, значительную часть которых составляли ушкуйники.
Годом рождения настоящих ушкуйников следует считать 1242 год. В это время – время блестящих побед князя Александра на Неве и на Чудском озере – среди новгородцев наблюдается небывалый подъём духа. Жители Господина Великого Новгорода поняли: врага можно бить и малым числом. И уже не давали спуску никому! Новгородская земля на Руси считалась чудом, островом, где по‑прежнему побеждали, в том время как русские дружины других княжеств позорно бежали, едва завидев малый отряд татар.
Считается, что ушкуйники уже появляются в XI веке. Якобы новгородские власти даже поощряли эти буйные городские низы на захват новых земель, преследуя при этом ещё одну цель – избавление от опасных и буйных молодших. В то же время в летописях делается акцент на том, как московские князья наказывали Новгород за действия ушкуйников. На самом деле было гораздо сложнее. Да, действительно, были и стихийно собранные ватаги новгородцев, которые отправлялись искать себе богатство, а Господину Великому Новгороду – новых земель, дани и славы. Но ушкуйниками их ещё трудно назвать.
|
|
В 1242 году три новгородских купца – Никита Афанасов, Олёша Приёмыш, Василий Оглодов, которым надоело платить дань разбойным норманнам, стоящим со своим флотом в устье реки Невы, создали свою флотилию и наголову разгромили флот шведов из шестидесяти драккаров. (Именно этот год был годом рождения ушкуйнического ордена!) Для боя купцы пригласили знаменитого воеводу Жилу и тех удальцов, которые были победителями немцев‑псоглавцев на Чудском озере, среди них были именитые воины: Микитица, Острог, Федец Бардак.
Посоветовавшись, они решили создать дружину из двухсот удальцов. Хлопнули с купцами по рукам, и начался сбор в отряд. С каждым из добровольцев купцы договаривались, старательно прописывая все пункты, особенно те, которые касались денег. Изначально удальцы должны были охранять торговые корабли купцов. Но так как выход из Невы был заперт, то решили по‑свойски, по‑новгородски расправиться с норманнами‑разбойниками. Организованный шведским королём грабёж пограничных Новгородских земель ничем не отличался от разбоя обыкновенными шайками пиратов и мародёров.
|
|
В каждом драккаре умещалось до тридцати норманнов – это одна тысяча восемьсот закалённых воинов, способных драться в любых условиях. Но что они значили по сравнению с победителями шведов в 1240 году на Неве и немцев в 1242 году на Чудском озере! Однако соотношение сил оказалось чрезвычайно большим. Нужно было застать врага врасплох.
Разведчики выяснили, что все драккары находятся в одном месте. Воеводы и купцы начали думу думать. Решили их сжечь – так быстрее попадут в ад! И вот в предрассветное туманное утро десять ушкуев с семью дощаниками подплыли к вражеской пристани. Ушкуи потом спрятали за кукуем – речным островом, – а на дощанниках с горючим материалом (смолой, нефтью) находилось по пяти удалых. Они осторожно причалили к драккарам и забросили цепи, тем самым навечно связав свои кораблики со свейскими.
Продравшие глаза норманны с ужасом увидели, что их корабли горят! Немедленно на спасение бросилось всё норманнское разбойничье войско. Однако толкотня и спешка сделали своё чёрное дело, да и огонь близко не подпускал. Но ушкуйники вдруг высадились на берег, их отряд из ста пятидесяти человек врезался в толпу ничего не соображающих норманнов.
Удар был настолько внезапным и неожиданным, что те ничего не поняли, и началась паника. Шведы бросились прочь от воды. Паника увеличилась, когда глубоко в тылу у них появился ещё один отряд из тридцати человек. Это были те люди, которых подобрал ушкуй после удачного сожжения вражеских драккаров. Началось преследование. У страха глаза велики: рассеивающийся при солнце туман рисовал причудливые образы, норманнам казалось, что враг со всех сторон. Оно так и было! Но новгородцев было в девять раз меньше шведов!
Ушкуйники действовали с быстротой молнии. Мгновенно запылал шатёр ярла [2], что ещё больше увеличило сумятицу. Жила приказал преследовать до конца и не допускать организованной обороны. Её и не могло быть. Основная часть оставшихся врагов во главе с ярлом устремилась к лесу. Почти все драккары были сожжены. Оставшиеся четыре шведских корабля купцы с ушкуйниками набили оружием, брошенным на поле боя, имуществом врагов и привезли в Новгород. Свеи скрылись в лесу, оставив раненых на милость победителям. Ушкуйники в погоне углубились на полверсты, но дальше Жила запретил идти.
Купцы щедро наградили добрых молодцев. Но перед этим закатили пир! Молодые ушкуйники услышали от пожилого воина Онцифера одну байку:
– Норманны, хоть и воинственные ребята, однако супротив русской удали – никуды. Всегда их били: и за много лет до Олександры, и сейчас вот… Даже их древние божки супротив наших‑то всегда были слабоваты. Была битва ещё до Рюрика. Уж так доставалось им от наших‑то богатырей! А они, треклятые, взяли и пригласили из своего чертога мёртвых Вальхаллы трёх богов – Одина, их главного, Тора, который громами повелевает, и Лукавого, то есть Локи, ну а наши одного – бога воинской славы Перуна. Как начал он молнии метать, так у них лишь пятки засверкали – вот как бросились бежать! Один меч свой бросил, Тор с перепугу молот потерял, а Лукавый в козу превратился – авось Перун пожалеет животное!..
Слава об удачном деле (новгородцы потеряли убитыми четыре человека и около двадцати человек ранеными) распространилась по всему северо‑западу. Жила свой отряд мог легко увеличить до трёх тысяч человек, но он выбирал молодцов, представлял их купцам, с которыми заключалось соглашение. Именно тогда и родился спецназ Великого Новгорода, который стал усиленно заниматься воинскими упражнениями (так было записано в договоре).
Долгое время ни шведы, ни немцы, ни датчане не чинили вреда новгородским купцам. А что же ушкуйники? Они не сидели без работы: занимались освоением новых земель, принуждали северные народы платить дань Господину Великому Новгороду, наказывали непокорных и охраняли купеческие лодьи.
Изначально три купца старались набирать больше военных людей. Но тех было мало, да и княжеская дружина косилась на них как на конкурентов. Тогда было негласно решено нанимать разных удалых, в том числе и разбойный люд, для которых жизнь – копейка. Начальные люди на их прошлое порой закрывали глаза, если «рыцари больших дорог» соглашались с правилами поведения ушкуйников и строго соблюдали дисциплину. Для этого нужно было отказаться от многого, а главное от своеволия. Разбойники, привыкшие к разгульной жизни, часто не выдерживали и убегали, собираясь затем в шайки. Им нечего было терять.
Ушкуйнические отряды пополнялись ещё и так называемыми земцами. Это была самая бесправная группа населения в Новгороде Великом, их ещё называли холопами. У земца имелся свой господин, без которого его нельзя было судить. Любопытно, но в 1270 году был издан закон, что нельзя верить доносам холопов на своих господ. То есть в городе они были бесправными, и дорога беглым назад была заказана. В то же время у них была мечта раздобыть денег и выкупить своих домочадцев. И это часто удавалось. Тем более что удалым можно было и продвигаться по службе в ушкуйнической дружине. Поэтому они старательно упражнялись и овладевали воинской наукой. Риск и обогащение затягивали.
Кроме того, ушкуйники являлись ещё и первопроходцами. Много их общин селилось на освоенных землях Вятки, беломорского Севера, Карелии, Урала и даже Зауралья. Обзаводились семьями, охотились, занимались рыболовством, торговали, собирали дань с покорённых народов. Но по первому требованию командиров ушкуйники должны были встать в строй и полностью подчиняться начальным людям. В случае непокорства аборигенов они тут же собирались в малые дружины, вербуя при этом и местных (а то и насильно заставляя), и лихим налётом усмиряли непокорных.
Дело пошло на лад, когда началось крещение туземцев. Именно к русским лежало сердце местного населения, потому что его сильно не притесняли, не издевались. Часто ушкуйники братались с племенами, на территории которых селились. Этим и объясняется быстрое покорение Великим Новгородом огромной территории.
Базой, откуда ушкуйники отправлялись на завоевание Урала, считалось местечко Пинега. Уже с середины XII века здесь существовал четырёхвёрстный волок, по которому новгородцы перетаскивали свои корабли на реку Кулой, а затем Белым морем добирались до притока реки Мезени Пёзе и попадали в северную сторону, Печору. Всё то, что находилось за Пинежским волоком (на северо‑восток от Новгорода), ушкуйники прозвали Заволочьем. Именно туда они часто наведывались для усмирения югров и чуди и для сбора с них дани. Именно ушкуйники проложили тот путь, по которому пройдут потом видные землепроходцы, умножившие территорию России, – Ермак, Хабаров, Дежнёв, Атласов…
В то время ещё не существовало названия ушкуйники, их чаще называли удалыми, то есть всегда находящимися у доли. Нельзя сказать, что удалых не было до них, но именно с 1242 года дело было поставлено на регулярную военную основу. В ушкуйнические дружины подбирались самые отчаянные и в то же время самые сильные и выносливые люди, которым хорошо платили. Но в отличие от наёмных дружинников они воевали исключительно за Господина Великого Новгорода, удалые были его неотделимой частью.
Следует отметить и упорство этих воинов. Они могли, сомкнувшись в глубокий строй, долгие часы сражаться против многочисленных противников в ближнем бою (хотя это и не любили). Легкораненные не выбывали из строя, а, сделав быстро перевязку, продолжали сражаться. Тяжелораненных бойцов прикрывали и оттаскивали в безопасное место, которое обязательно охранялось. Всё это проделывали очень быстро, потому что упражнения были нацелены не только на то, чтобы наступать, обороняться, отходить, но и оказывать первую медицинскую помощь соратникам. Финские племена знали упорство ушкуйников и старались не вступать с ними в бой. Только с приходом шведов они начали сопротивляться. И всё равно внезапное нападение удалых молодцов сеяло панику даже среди многочисленных войск финских племён. Это прекрасно понимали и сами ушкуйники, поставив разведку на высочайший уровень.
В 1350–1354 годах новгородский посадник Онцифор (Анцифер) Лукин организовал коллективное боярское посадничество. Это означало конец феодальной демократии в Великом Новгороде. Наступило время правления боярской олигархии. Даже среднему дворянину или купцу невозможно было пробиться в верхи.
Эта реформа инициировала активные действия ушкуйников. Когда у «молодших» людей не стало легальной возможности пробиться в элиту общества, они решили заняться освоением новых земель, грабежами золотоордынцев и их прихвостней. Боярские олигархи поддерживали ушкуйников. Это был их меч против зарвавшихся татаро‑монголов и воинственных соседей, против народов, отказывающихся платить дань Новгороду, и отдушина для выхода политической энергии. Пусть доказывают свою правоту где угодно, только не на площадях и улицах великого города.
Несомненно, что усилившемуся ушкуйническому движению способствовали и многочисленные предания, былины, сказки и рассказы о подвигах древних витязей‑новгородцев, молодёжь поклонялась богатырям и завидовала их молодечеству и удачам. Резерв для пополнения небольших дружин ушкуйников был всегда, и их начальные люди могли выбирать наиболее достойных.
Удалые
Напрасно забываем мы доблесть прошедших времён и идём неведомо куда.
Велесова книга
Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!
Н.В. Гоголь
«Тоже мне, багатур!» – презрительно подумал Кистень, вытаскивая из горла поверженного врага свой заговорённый «небесный» нож. Второй татарин даже и не понял, почему его аньда (приятель) вдруг завалился набок, да и подумать‑то не успел: страшный удар кулака пригвоздил его навечно к земле. «Ну Дрегович, медвежина треклятая! Никакого оружия не надо, как дубиной, кулаком бьёт! Пусти его в лес, и дичать не надо, заведёт себе вместо бабы лосиху и сам лосём станет… Ну да ладно», – Кистень приложил лодочкой две руки ко рту и крикнул по‑волчьи. Ещё через минуту все татарские палатки были окружены и началась резня… Новгородцы‑удальцы действовали с быстротой молнии. Только кое‑где татарские воины, не желавшие за здорово сказать отдавать свою жизнь, пробовали обороняться подручным оружием, но ушкуйники, поднаторевшие в таких бесшумных боях, быстро подавляли очаги сопротивления. Никто из татарского отряда не спасся…
– Ну что, – сказал насмешливо атаман новгородских удальцов Прокопий полонённым мурзам и сыну хана Темиру, – кто супротив Бога и Великого Новгорода? Слабоваты ваши божки‑то оказались!
– Вы по‑подлому нас победили, – прохрипел Темир, – подкрались, как тати в нощи, и зарезали, а вот бы в честном бою…
– Нелюдь заговорила о честном бое? – удивился податаманье Смольянин, – а сколько вы русичей зорили, а сколько детишек малых бросали в огонь да сиротами сделали?
– На то она и война… – начал было Темир, но, получив от Кистеня страшный пинок под зад, вдруг заревел благим матом.
– Что с ним, боярин, говорить – в Волгу его, свинью.
– Вот вы всегда так, разбойники, убиваете безоружных людей… – захныкал было татарин, потирая свою толстую задницу.
– У тебя была сабля, что же ты ей не воспользовался? – резонно возразил Смольянин.
– Боярин, дай‑ка мне с ним подраться, – попросил Кистень.
– Ну‑ну, только без смертоубийства, за него хороший выкуп дадут, – слегка улыбаясь, предупредил Прокопий и сказал, обращаясь к Смольянину: – Пусть порезвятся.
Тот согласно кивнул головой.
– Что возьмёшь, татарин? Хошь тебе меч, хошь тебе саблю, давай сразимся, а я буду супротив тебя безоружным.
Темир недоверчиво посмотрел на ушкуйника:
– Ведь обманешь!
– Да вот те крест, – ответил Кистень и широко перекрестился.
– Давай мне саблю, – сказал Темир и, получив оружие, решительно бросился на Кистеня. Тот, безоружный, легко увернувшись от тучного, как корова, ханского сынка, дал ему такого пинка, что Темир зарылся головой в песок и снова заревел. Но его рёв был заглушён громким хохотом ушкуйников. Многие от смеха катались по песку.
– Ну, Кистень, потешил ты нас, – сказал Прокопий, давясь от смеха, – Темир теперь точно целый месяц не будет сидеть. Поднимите его.
Но Темир, еле поднявшись, раскорякой сам дошёл до ивняка и лёг под ним животом вниз. Туда же ушкуйники отвели и остальных связанных татарских воинов – их было около семидесяти. К удивлению новгородцев, хан Саличей выкупил только троих: своего сына и двух наиболее важных мурз. Посредник сказал при этом:
– Остальных мы не будем выкупать, делайте с ними что хотите: это не воины, а собаки шелудивые, бросившие оружие!
Слова хана были переданы пленникам.
– И что мы с ними будем делать? – спросил Прокопий. – Убить – рука не подымается, а так – лишняя обуза. Продать – некогда. Давай их отпустим: всё равно в войско татарское они уже не вернутся: по закону басурманскому там им смерть или жалкая участь собирателей кизяка!
Новгородский толмач объявил пленным волю предводителя ушкуйников. Им развязали руки, дали немного пищи и посоветовали убираться на все четыре стороны, хоть к чёрту на рога, хоть к его чёртовой бабушке! Татары замялись, они понимали, что дороги назад нет.
– Ну что же вы стоите, бегите отсюда к своему татарскому Салтану, – громко захохотали мулодцы, – или думаете, что мы вас кормить и дальше будем?
– Лучше убейте нас! – закричали татары. – Но назад мы не пойдём!
Посоветовавшись, предводители ушкуйников отправили их вместе со стражей и с награбленным добром в далёкий Новгород – хоть какой‑то прок от них да будет…
После взятия Великого Булгара ушкуйники разделились: большая часть во главе с Прокопием продолжала разорять волжские селения, малая дружина в пятьсот человек, во главе со Смольянином, решила пограбить камских татар, которые особенно и не ждали новгородцев, думая, что те застрянут на Волге. Однако просчитались: набеги на их городки были стремительны, и почему‑то селения всегда оказывались окружёнными, так что татарские воины малодушничали и теряли всякую охоту к сопротивлению. Причина была проста: часть ушкуев ночью или в туман переплывала дальше, где был поселок или городок, а затем тихо, крадучись, их окружали.
Плыли по Каме… Угрюмые её берега, особенно правый, высокий, будоражили сознание, как бы подсказывал, что именно эти места могут быть притонами разбойников. Каменистые горы, покрытые небольшим лесом, мрачно смотрелись в реку, как бы говоря, что тут не только небезопасно плавать купцам, но и селиться поблизости.
Воины из нескольких камских городков объединились и попытались из луков обстреливать ушкуйников, плывущих на лодках. Но стрелы существенного вреда не причиняли, так как удальцы всегда соблюдали осторожность и двигались по середине реки. Но однажды, когда татары, выбрав место на Каме, близко подошли к берегу и приготовились было к стрельбе, на них вдруг посыпалась туча стрел, которые, к удивлению, пробили их кольчуги, а также раздался залп из пищалей. Около сорока человек было убито и ещё тридцать четыре ранено. Но особенно сильно противника поразил гром, как они потом называли, из железных палок. Это происшествие надолго отучило татар обстреливать ушкуи.
Был случай, когда новгородские молодцы, захватив татарский городок, вдруг внезапно покинули его, узнав о приближении большого войска. Ликованию мирного населения и воинов не было конца! Но посланная за удальцами погоня попала в засаду, и все татарские конники были перебиты. Ушкуйники неожиданно для всех вернулись в город и, застав его врасплох, разбили пирующее войско без особых для себя потерь. Два кошмарных дня и две ночи продолжался грабёж. Разъярённые ушкуйники за своих погибших товарищей убили почти всех захваченных в плен воинов, а городок сожгли.
Это был серьёзный урок камским татарам: после этого почти ни один из населённых пунктов на Каме не оказал серьёзного сопротивления. Новгородские мулодцы безжалостно вырезали всех сопротивлявшихся. Когда‑то русичам преподали такой же урок сами татаро‑монголы: щадили жизни сдавшимся и убивали тех, кто оказывал малейшее сопротивление, причём разрушая (чаще сжигая) всё селение. Спустя небольшое время Русь стала им платить долги по‑христиански: «Какой мерой вы мерили, такой и вам будет отмерено!» Начальные люди запретили ушкуйникам пить вино и издеваться над безоружными людьми. Поэтому насилия или пыток не было. Для того жестокого века – более чем гуманно.
Для Кистеня и Дреговича, первых разведчиков‑пластунов, было упоение боем, игра со смертью. Дреговича посылали на самые рискованные задания. Добры молодцы даже поговорку сложили: там, где лошадь не вытащит и медведь не осилит, – Дрегович и лошадь заменит, и медведя убьёт. Обладая чудовищной силой, он ещё был и необычайно ловок. Дружба с Кистенём помогла ему в совершенстве овладеть русским боем.
Дрегович, ушкуйник, рождённый в семье смердов, еще в юности познавший утеснения от богатых, искалечивший своего господина и убежавший на Волгу, где промышлял вместе с такими же удальцами, не знал страха и с рвением исполнял воинское дело у новгородцев, как добросовестный ремесленник выполняет свою работу. Отпетый по судьбе, рано лишившийся теплоты семьи, он был далеко не чужд благородства, особенно воинскому братству, а это роднит больше, чем семейные узы. Встреча с новгородскими удальцами перевернула всю его жизнь. Постепенно, в разговорах со старыми воинами, он стал понимать, что выше всего есть ещё и Родина, которую он стал воспринимать и как своё родное село, что недалеко от Мурома, и леса, и поля, и всех русских людей. Вернувшись домой, он первым делом наведался к своему господину и был бы, наверно, схвачен толпой слуг, если бы не два десятка вооружённых удалых его друзей, с которыми боярину пришлось считаться. Нет, Дрегович не мстил, но холуи боярина были обезоружены в первые же минуты. Кто вздумал сопротивляться, тому друзья Дреговича хорошенько намяли бока и обещали в следующий раз снести буйну голову.
– Исполать тебе, боярин, – насмешливо поклонился своему бывшему господину ушкуйник, – слышал, уж очень хотел ты меня видеть, – так вот я перед твоими ясными господскими очами, да, я думаю, ты и никогда меня не забывал!
Дрегович указал на сухую левую руку боярина, плетью висевшую вдоль тела, которую он резко вывернул в своё время, когда боярин попытался ударить его плёткой.
– Что же ты, разбойник, делаешь! – гневно воскликнул боярин Всеслав. – Ты и Бога забыл, и не хочешь мне повиноваться, смерд!
Дрегович изменился в лице:
– А вот насчёт смерда, мразь, ты это зря!
Его сильные пальцы сжали правое плечо боярина: тот, извиваясь от непереносимой боли, медленно сполз на пол и потерял сознание.
– Хлипок оказался, белоручка несчастный, – сказал Дрегович, вытирая руку. – Приведите его жену и дочек, а приказчику Авдею всыпьте сто горячих от меня лично, чтобы не занимался лихоимством да не притеснял моих земляков!
Один из ушкуйников, не церемонясь, вылил на голову боярина бадью воды, тот, очнувшись, сделался смирным, как ягнёнок, и, увидев связанное семейство, жену и двух дочек, завопил о пощаде:
– Делай со мной, разбойник‑сатана, что хочешь, а их не трогай!
– А сейчас ты мне не волен указывать! – загремел Дрегович. – Могу твоих же семейных на поруганье своим мулодцам отдать, а тебя пытать, и долго пытать, а потом всех вас вместе с усадьбой и сжечь. Аль забыл, как сам расправлялся?
– Прости, Дрегович, – робко попросил вдруг остывший Всеслав, – не буду я вредить, только не губи моих родных!
– Думаю, ты понял, – резонно ответил ушкуйник. – Если услышу про тебя плохое, особливо если будешь мстить моей семье, я всех твоих и тебя на куски порежу, но первой умрёт твоя семья: сначала дочки, жена, а потом и ты! Меня не будет, кто‑нибудь из моих братьев, – Дрегович показал на богатырей‑ушкуйников, – это сделает. А вот тебе на память о нашей сегодняшней встрече.
Дрегович достал засапожный нож и быстро чиркнул лезвием по щеке боярина, оставив длинный неглубокий порез.
– Да, боярин, – сказал насмешливо друг Дреговича, Кистень, – ты живи, да не забывай Бога и нас!
Именно глядя на таких, как Кистень, удальцов, говорили: махнёт рукой – улочка, махнёт другой – переулочек. Он одинаково хорошо дрался всеми видами оружия, но не было ему равных в ушкуйническом войске по метанию ножей, русскому бою и бегу. Быть первым среди самых удалых храбрецов – ох как трудно! Но он был им. И всегда выходил из самых, казалось бы, немыслимо трудных передрязг. Не случайно атаман Прокопий сделал его, новичка в ушкуйниках, десятником.
Поход новгородских удальцов по Каме принёс страшный переполох татарам, чувашам и башкирам. В одном из селений Кистень нашёл своего друга Братилу, где тот был рабом и потешал татар своим скоромошьим искусством. Скоромох упросил Кистеня взять его в ушкуйники.
В этом татарском городке, якобы покорившемся силе удалых, в честь русских богатырей устроили пир. Татарские старшины предложили ушкуйническим начальным людям повеселиться в шатре, а рядовым удальцам – на улице. Никто из них и не мог предположить, что возможна засада. Тем не менее десятники решили уважить старшин и выпить хотя бы немного вина и кумыса, а своим воинам велели организовать лагерь.
Тогда татары, во главе с мурзой Алтабаем, изменили план. Они вздумали захватить начальных людей и заставить всех остальных новгородцев прекратить сопротивление.
Пир – в полном разгаре, но вдруг по условному знаку Алтабая на каждого из десятников набросилось по четыре татарина, которые вмиг пообрывали с них сабли и кинжалы. Это было настолько неожиданно, что почти никто не оказал сопротивления. Кроме Кистеня. Приёмы русского боя и тут сослужили верную службу.
Сразу же два татарина, стукнутые друг о дружку лбами, замертво покатились по полу, третий получил удар ногой в лицо и с выбитым глазом заревел на всё селение, четвёртый, переброшенный через спину, рухнул на Алтабая, покалечив его и сломав себе три ребра. Два стражника, стоявшие у шатра, бросившиеся было с копьями, получили каждый по ножу в горло – эти заговорённые ножи Кистень всегда держал в сапогах. Два татарских силача, напавшие было на коренастого Дреговича, покатились с разбитыми черепами.
Это неожиданное сопротивление на какие‑то секунды ошеломило остальных врагов и воодушевило десятников: у татар были отняты сабли, в них полетели тяжёлые блюда, бывшие на столах. Но спорее других действовал Кистень: его сабля сверкала с быстротой молнии – за какие‑то мгновения было обезглавлено до десятка «радушных» хозяев. Он вдруг закричал волчьим криком, что ещё больше напугало суеверных татар, принявших неуязвимых русичей за оборотней…
Оставленный старшим в стане Ладожанин понял этот условный знак. Моментально все ушкуйники были на ногах и построились в боевой порядок – и вовремя. На них во весь опор уже летела татарская сотня, спрятавшаяся за холмом, однако её встретили роем стрел – несколько десятков татар упали. Но бешеную скачку никак не остановить, и оставшиеся продолжали нестись вперёд и гибнуть под стрелами новгородских удальцов.
Потом начали заворачивать назад, но поздно: часть новгородцев, под прикрытием лучников и самострельщиков, бросилась в атаку, поражая татар копьями. Но самая большая неприятность была впереди. Обезумевшие от ужаса татары, думавшие спастись бегством, вдруг были атакованы пятёркой десятских, которые, уничтожив татар в шатре, с ужасными криками и с татарскими же копьями бросились добивать окружённых и потерянных людей. Дрегович, взявшийся за опорный шест, поднял весь шатёр и начал крушить им уцелевших татар.
Эта страшная картина произвела ужасный переполох и вконец парализовала татарских воинов. Те спешились и, с развязанными поясами став на колени, ждали милости от победителей. Среди пятёрки десятников все, кроме Кистеня, были ранены, но не потеряли силу духа.
– Вытащите этого Алтабая, привяжите к хвосту лошади – и по полю, – приказал Кистень. – Всех остальных воинов – добить, селение сжечь, мирных – не трогать.
Два ушкуйника, привязав ещё живого татарского старшину к хвосту его любимой кобылы, сев на коней, стали погонять. Искалеченный Алтабай принял мучительную, но заслуженную казнь. Сдавшихся тридцать татарских воинов отпустили без оружия: Русь никогда не била лежачих…
Между тем Кистень, удачно выкрутившийся из ловушки, был наказан Прокопием: тот временно разжаловал его за пир с врагом в простого воя, до отличий. И это ещё была особая милость: с другим ушкуйнический воевода не стал бы нянчиться, с позором бы выгнал из отряда без денег и оружия…
Татарская валькирия
Прокопий понял, как переживает Кистень из‑за случившегося, и посоветовался со Смольянином:
– Может, простим молодшего, как‑никак опыта у него ещё мало?
– Нет, пусть помучится, да и уроком это послужит другим своевольникам‑повольникам! – ответил тот.
Но Прокопию было очень жалко парня, и он как‑то в назидание рассказал одну любопытную историю.
…Набег русских витязей в 1360 году на камский городок был, как всегда, сокрушителен. Крики «окружили!» довершили начатое дело – татарское войско растерялось, перестало слушаться военачальников и в растерянности заметалось на небольшом пространстве, не сдаваясь и в то же время не сопротивляясь. Кони татар топтались на месте, всадники не знали, куда бежать. Ушкуйники, по своему обыкновению, не полезли в прямую драку, а стали расстреливать татар из самострелов и тугих луков, бросали в них дротики и метательные копья. Кучка воинов попыталась вырваться из окружения, но почти вся была уничтожена мечами новгородских молодцов. Войско погибло. И начался повальный грабёж. Основная масса удалых устремилась к богатому шатру, где было чем поживиться. За считанные секунды было сломлено слабое сопротивление охраны, и десяток добрых мулодцев во главе с атаманом ворвались в шатёр.
Внутренности шатра поразили своей роскошью даже бывалого, видавшего различные виды предводителя: богатое золотое оружие было развешано по стенам, ноги утопали в мягких дорогих хорезмийских коврах, везде было много золотой и серебряной посуды, украшенной драгоценными каменьями. Но самое большое удивление ждало атамана впереди. Очаровательная женщина в шальварах спокойно сидела в шатре, поджав под себя ноги, и обольстительно смотрела на ушкуйника. Казалось, её не тревожили крики о помощи гибнущих соплеменников, возможный грабеж и опасность от удалых. Она одна сохраняла невозмутимое спокойствие.
– Кто ты, мужчина: гость, друг, враг? – спросила она медовым голосом, несколько коверкая русские слова, но тем самым придавая им особую прелесть.
Ушкуйник смутился – он был сражён восточной красотой женщины.
– Ну уж во всяком случае не враг, – пробормотал Будила в смущении.
– Садись ближе, – пригласила женщина, – сними с себя доспехи – на них кровь, и выпей вина. Это очень древнее вино, ему больше сотни лет, посмотрим, справишься ли ты, богатырь, с кувшином доброго вина. И… – тут она лукаво посмотрела на атамана, – со слабой женщиной. Служанка вымоет тебе ноги. И дай своим воинам отдохнуть!
Смущённый, взволнованный таким необычным приёмом, соскучившийся по женской ласке, главный ушкуйник Будила, выгнав своих соратников, снял панцирь, скинул сапоги и долго умывался в серебряном тазу, услужливо поданным рабынями. Он был действительно красив той мужской красотой, которая нравится знатным женщинам.
– Какой багатур! – льстиво сказала красавица, лёгкими движениями поглаживая рельефные мускулы ушкуйника. – Я таких ещё не видела!
Будила приказал ушкуйникам расседлать коней, татары‑прислужники выкатили две бочки вина, в которых было много сонного зелья. Через десять минут обе сотни валялись спящими вокруг шатра. Четверых непьющих новгородцев татары, неожиданно напав, зарубили саблями.
Ушкуйнический начальник был действительно богатырём: он пил кубок за кубком, и ничего ему не делалось. Тюлюбек (так звали красавицу) хлопнула в ладоши, и из занавески выбежали три гибкие, почти обнажённые девушки с бубнами и в такт ударов закружились в ритмичном танце. Танцовщицы были очень красивыми, но госпожа по стройности, грации и красоте намного превосходила их. Всё походило на какую‑то волшебную сказку.
Опьянённый и засыпающий атаман уже не понимал, где явь, а где сон, всё сливалось у него в одно целое. Бубны и голоса танцовщиц заглушали крики гибнущих ушкуйников, но Будила был настолько очарован всем происходящим, что не мог ничего слышать. В сердце ханум закралось подозрение: «А что, если сон‑трава не действует или служанки напутали?! Тогда придётся усыпить его навсегда». Она, нащупав в складках богатой одежды маленький кинжальчик, успокоилась: всего лишь один удар в горло – и этот неверный урус отправится прямиком к шайтану!
Коварная татарская красавица, притупив бдительность атамана, хотела уже исполнить своё намерение. Но Будилу спас… очередной кубок вина. Он, пробормотав что‑то бессвязное, рухнул на ковёр и гору подушек.
– Свяжите эту русскую свинью, – презрительно‑холодно сказала ханша вошедшим воинам‑татарам. – А когда очнётся – позабавимся! – И добавила язвительным тоном: – Видно, никто из вас так и не научился воевать, так что придётся нам, слабым женщинам, взяться за мечи и копья. А вас мы пошлём собирать кизяк, на котором будете нам готовить пищу.
Женщины, бывшие в шатре, спрятали улыбки в платки, а кто‑то из них и явственно хихикнул. Воины потупились: давно их так не оскорбляли!
Начальник ушкуйников очнулся, но не мог пошевелить руками: его спеленали верёвками и привязали к большому столбу, служившему у татар для закрепления на нём мишеней во время стрельбы из лука.
– Да, милый, тебе и не снился такой кошмар, как женщина‑воин, – нарочито нежно‑ласково обратилась Тюлюбек к мулодцу и вдруг, подняв лук, начала выпускать стрелу за стрелой, которые образовали маленький частокол около его лица. И уже презрительно, с гордым видом добавила: – Аллах не оставил свой избранный народ без милости, а вы, шакалы, умрёте мучительной смертью, но сначала мы повеселимся!
Тюлюбек была чертовски красива. Её чёрные волосы, прикрытые сверху голубой шапочкой, пронзительные синие глаза с холодным металлическим оттенком и красивые, но плотно сжатые губы, а также гордая посадка головы делали ханшу похожей на скандинавскую валькирию, летающую над полем сражения и издающую воинственные крики. Но сейчас она уже не казалась для Будилы обаятельной.