Существует точка зрения, согласно которой мы не только не можем, но и не имеем морального права оценивать поступки других людей как добрые или злые. Ведь для того, чтобы давать точные оценки, мы должны обладать абсолютным мерилом, т.е. исчерпывающим знанием о добре и зле. Но кто может утверждать про себя такое? Особенно, если учесть, что владеющий абсолютным знанием мог бы считать себя нравственным совершенством. Но приписывать себе столь высокий статус означает поставить себя выше всех людей на свете. Неслучайно пророки, проповедовавшие абсолютные истины, либо считались причастными божественной природе, либо утверждали, что свое знание они получили непосредственно от Господа. Но люди не боги, и такого знания не имеют. Откуда же они тогда знают, что их оценки адекватные?
Радикально данная точка зрения была выражена великим русским философом и писателем Львом Николаевичем Толстым (1828-1910). Он не просто считал неправильным давать оценки поступкам других людей, но и видел в этих оценках большую опасность. Если мы какое-то действие признаем злым, то и человека его совершившего, мы, как правило, склонны называть таким же. Но если мы это делаем, то подвергаем его опасности, ибо ярлык «злой» часто воспринимается обывателями как призыв восстать против зла и уничтожить его. Проводя разделение людей на добрых и злых, мы сеем вражду между ними, тем самым добиваясь прямо противоположного задачам морали результата. При этом Толстой не призывал отказаться от самих понятий добра и зла, он просто требовал перестать использовать их как ярлыки, навешиваемые на поведение других людей. Их законное место находится в сфере оценок нашей собственной жизни. Именно там мы должны строго судить самих себя за каждое отступление от пути нравственного совершенствования и бороться со всем, что не соответствует нашим представлениям о добре.
Обосновывая свою точку зрения, Толстой ссылается на Евангелие, где Иисус Христос говорит знаменитые слова: «Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы... И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7, 1-3). Они еще раз призваны подчеркнуть, что мы в первую очередь должны следить за своими поступками и только потом рассуждать о поведении других людей.
Данное утверждение представляется бесспорным, но означает ли это, что также невозможно подвергнуть сомнению предыдущие рассуждения нашего великого писателя? Конечно, мы не обладаем абсолютным знанием о добре и зле, но следует ли из этого, что мы теряем право считать поступки окружающих нас людей хорошими или плохими? На наш взгляд, причина и следствие здесь подобраны неправильно. С таким же успехом можно утверждать, например, что никто из нас не освоил в полной мере школьную программу, но тем не менее все получили аттестаты, или же мало кто в совершенстве освоил иностранный язык, но это не значит, что мы не должны пытаться говорить на нем.
Действительно, наше понимание добра и зла бывает непоследовательным, неочевидным, туманным, но это отнюдь не значит, что оно полностью ложно. Да, в частностях мы можем ошибаться, но в целом? Выше уже много раз отмечалось, что в результате длительной эволюции человечество выработало определенное убеждение о допустимом и недопустимом. Поэтому не может случиться такого, что вдруг ненависть станет добром, а сострадание злом, убийство – очагом, а спасение от смерти своего ближнего – плохим делом. Можно допустить, что из этих правил при каких-то условиях могут быть сделаны исключения. Но они будут обосновываться именно как исключения, а не нормальное положение дел. Да, быть абсолютно уверенным в своей правоте нельзя, но быть убежденным в неправоте другого человека, действия которого вызывают возмущение у всех здравомыслящих людей, – вполне возможно.
Если мы говорим о добре как важнейшем ориентире нашей жизни, придающем ей подлинный смысл, то заставлять человека отказаться судить о добре и зле означает требовать от него перестать быть человеком. Точку зрения Толстого не делает убедительной даже акцент на необ ходимости уделять основное внимание добру и злу в нас самих. Если мы не имеем точных критериев для оценки окружающих нас поступков, то откуда мы возьмем этот критерий для суждения о положительных и отрицательных движениях нашей души? Или для внешнего и внутреннего мира мы будем использовать различные эталоны? Но тогда мы ставим преграду между собой и всем остальным миром и остаемся в одиночестве.
Тем не менее, рассуждения Толстого имеют огромное значение для этики. Он предостерег нас от одностороннего, неосторожного использования моральных оценок. Но поскольку именно в силу нашей несовершенной природы мы все-таки обречены их высказывать, то следует очень серьезно обдумать, какие явления, сопутствующие человеческим поступкам, помогут нам сориентироваться в сложном мире добра и зла.
Оценка поступка
Теперь еще раз зададимся вопросом, сформулированным выше: что именно в поступке позволяет нам оценить его как добрый или злой - мотивы или результаты? Затруднение здесь очевидно: внешне хороший поступок, если рассмотреть его мотив, может оказаться далеким от нравственности. Например, можно заниматься благотворительностью, которая на поверку окажется скрытой формой коррупции. Нередко случается так, что внешне благопристойные дела совершаются ради собственного авторитета или выгоды. Но еще более распространены другие ситуации, когда добрые мотивы ведут к плохим последствиям. В этой связи любят приводить поговорку: «Благими намерениями выстлана дорога в ад». Очень часто люди готовы оправдывать свои поступки тем, что якобы они хотели как лучше, но почему-то их намерения не сбылись.
Казалось бы, по последствиям судить проще: в отличие от мотивов они лежат на поверхности. Кто же выскажет претензии человеку, помогающему больному? Намерения, напротив, иногда тщательно скрываются, и люди делают все, чтобы придать своим интересам ореол высоких нравственных побуждений. Тем не менее для того, кто не может удовлетвориться упрощенным пониманием жизни, мотивы становятся главным источником, по которому можно судить о поведении людей. И опыт наблюдения показывает, что на самом деле мотивы, особенно неприглядные, распознать нетрудно. Главное, было бы желание вникнуть в суть поступка.
Заданный вопрос также относится к числу вечных и до конца неразрешимых. Если мы окинем взглядом историю этики, то поймем, что большинство учений при оценке поступка делали акцент на мотиве. По сути, их интересовали не сами поступки, а то, что за ними стоит. Вспомним хотя бы три наиболее показательных точки зрения.
В философии стоиков считалось, что все внешние события предопределены судьбой; от нас зависит лишь отношение к ним. Это отношение складывается из добродетельных мотивов, главные из которых – спокойствие духа, мужество, радость по поводу происходящих событий. В данном случае мотивация прямо отождествляется с моральностью.
В христианской этике также очевиден приоритет мотива. Человек должен воспитать в себе добродетели, главная из которых - любовь. Применительно к этой теме часто цитируют приписываемую Августину мысль: «Люби и делай, что хочешь». Если мы сумели обрести любовь к Богу и миру в своей душе, то все наши поступки непосредственно становятся хорошими. В значительной степени понятие «нравственный мотив» наполняется христианскими ценностями любви, смирения, милосердия, сострадания, терпимости.
Наконец, иное содержание в моральную мотивацию внес Кант. Он проводит чрезвычайно придирчивое исследование побудительных причин, позволяющих квалифицировать поступок как нравственный. При этом он вообще отказывается принимать во внимание поведение, формально не соответствующее долгу, т.е. нарушающее важнейшие моральные заповеди. Более того, оказывается, что и внешне хороший поступок может быть назван истинно моральным только после того, как мы убедимся, что в его мотиве не было ни толики себялюбия. Тем самым Кант пытался доказать, что долг придает внутреннему мотиву характер обязательного, неотвратимого требования.
Безусловно, все три приведенных взгляда привлекательны тем, что заставляют нас заботиться о внутреннем нравственном совершенстве. Но ведь нам надо жить в мире других людей. Может ли этика мотива гарантировать, что мы не нанесем им вреда и сможем построить устойчивые, открытые отношения? Все учения, настаивавшие на данном решении вопроса, не отрицали, что из прекрасных мотивов могут вытекать злые последствия. Но они оправдывали это уже знакомой нам логикой: так как на результат нашего поступка могут повлиять столь неожиданные внешние обстоятельства, что они могут полностью изменить ожидаемые последствия. Мы не можем отвечать за случайности, которые находятся не в нашей власти. Все, что зависит от нас, – это внутренний мир, за состояние которого мы несем несомненную ответственность.
Однако и вторая тенденция – оценивать поступки по последствиям – тоже имеет традицию в этике. Данная точка зрения, делающая акцент на результатах действия, получила в этике название «консеквенциализм». В античной философии к ней был близок гедонизм, призывавший наслаждаться и при этом не особо заботиться о мотивах. Но самым влиятельным учением, развивавшим эту линию, был утилитаризм. Его позиция не случайна: философы этого направления искали обоснование социальной этики, призванной указать принципы взаимных отношений людей в государстве. С точки зрения Бентама, Милля и близкого к ним по взглядам Мура, как хорошие или плохие можно оценить только последствия поступка. В этой связи добро – это польза, а зло – страдание, но не наши личные, а того субъекта, на которого было направлено действие. Отсюда, если сформулировать исчерпывающую характеристику, добрым поступком мы будем считать такой, который в данной конкретной ситуации приведет к самой большой пользе (удовольствию) для наибольшего числа людей. Соответственно, злой поступок – это эгоистический, т.е. не приносящий никому пользы, кроме самого поступающего.
Но какова же здесь роль мотивов? Конечно, мы должны их рассматривать, но только с точки зрения того, сознателен был поступок или нет. Само качество намерений не может повлиять на определение поступка как доброго или злого. В этой связи интересны аргументы Бентама: мотивы – это такая тонкая и ускользающая материя, что их никогда нельзя выстроить в причинно-следственную связь. Мы даже никогда точно не поймем, какой из многочисленных мотивов сыграл определяющую роль при выборе поступка. В лучшем случае мы можем говорить о стремлении к добру (удовольствию) или злу (страданию), но не о сламом добре и зле относительно мотивов.
Свои аргументы в пользу консеквенциализма приводит и Мур. Он отмечает, что если хороший поступок был совершен исходя из доброго побуждения, то данный факт придает ему дополнительную ценность. Но, предположим, тот же самый поступок был сделан человеком, имевшим нехорошие намерения. Что существенно изменилось? Окружающие люди получили свои блага, и уже никто не отберет того добра, которое осуществил этот человек. От имени морали ему можно было бы посоветовать исправить мотивацию, но нельзя осуждать его поступок. Резюмируя взгляды Мура, следует отметить, что он призывает в первую очередь обеспечить хотя бы минимум добра, а уже потом заботиться о чистоте мотивов.
Консеквенциализм сделал один очень важный вывод: рассуждая о добрых и злых поступках, мы должны иметь в виду, что все они совершаются в условиях общества. И с этой точки зрения мы должны сделать акцент на том, как наше поведение влияет на окружающих людей. Но против него можно высказать два серьезных возражения. Во-первых, за какие последствия мы несем ответственность: ближние или дальние? Мур полагает, что только за те, которые касаются нашего ближайшего окружения и действуют в видимый промежуток времени. Мы не обязаны отвечать за то, как результаты нашего поступка используют в своих целях другие люди. Но выше было уже показано, насколько относительно в морали понятие ближних и дальних результатов. Вторые могут перечеркнуть первые и наоборот. Есть и другое возражение: защитники обсуждаемой точки зрения не видят, насколько опасными могут быть злые мотивы во внешне хороших поступках. Ведь мотив – это отнюдь не только стихия чувств. Он может проявиться в форме чрезвычайно продуманной прагматической линии поведения. И тогда самые близкие, внешне замечательные последствия, которые призывает оценивать Мур, могут обернуться более отдаленными, чудовищными результатами.
Очевидно, что суть разбираемой дилеммы заключается в необходимости согласовывать личную моральную позицию е запросами общества. Разумеется, социальное окружение может вносить существенные коррективы в наши представления об истинном добре. И весь драматизм конфликта заключается в том, что в нем не добро противостоит злу, а сталкиваются два понимания добра: индивидуальное и групповое, основанное на привычных взглядах. До сих пор ми одно учение не нашло успешных рецептов, как их сов местить. Если же пытаться найти ответ на вопрос о приоритете мотивов или результатов, то можно только пожелать, чтобы к последствиям добавлялись соображения личного совершенствования, а к нравственным мотивам – ответственность за результаты поступка.